Hostage

Однажды, вернувшись домой с обычной прогулки, Феликс услышал от горничной, что в особняке мужа есть незнакомый гость. Через несколько минут, переодевшись, он подошел к трапезной, чтобы позавтракать, и альфа поспешил представить гостя. Это был брат мужа сестры Кристофера — молодой человек лет тридцати по фамилии Хван.    Мужчина не был ни уродливым, ни красивым, ни толстым, ни худым, но со здоровым лицом, веселыми глазами. Ли непроизвольно засмотрелся на него не в силах скрыть свой взгляд. Хван прекрасно все заметил, и только лишь Кристофер не обращал на все это никакого внимания.    Молодой альфа был одет в по-своему изысканную черную рубашку, серые брюки клеш в клетку, вязаную водолазку белого цвета с высоким горлом, белизна которой прекрасно гармонировала со свежим цветом его лица и чуть малиновыми ушами.   Из объяснения супруга стало понятно, что Хван десять лет отсутствовал на родине, большую часть времени, как ни странно, мужчина провел в Китае. Там он «из-за нескольких обстоятельств» вынужденно бросил довольно престижный университет и, как Феликс понял, далеко не по своему желанию поступил на службу в управлении какой-то железной дороги.    Бан много раз встречался с ним в столице и любил его. Надеялся он, что Феликсу он тоже понравится, когда омега узнает его, познакомившись при личной встрече.   Так и произошло.    Выяснилось, что Хван ушел с поста и намерен обосноваться в Корее.   — Он хочет поехать в Англию. Я не советую, — сказал Кристофер.     — В чем проблема? — решился спросить у мужа Феликс.    — После десяти лет в Китае человек не может жить в этом ветре и пыли, постоянно дождливой погоде.   Хван сказал, что жизнь столицы наскучила ему, что сейчас время заняться серьезным делом, что он решил разбогатеть и хочет «изучить» нефтяную промышленность. Феликс заинтересовался его прошлым в роли родственника, и Хван начал с удовольствием рассказывать о столичных театрах, цирках, электрических каретах, скачках. Он с отдельной живостью говорил о велосипедистах, сам будучи ловким велосипедистом. Ли было очень интересно слушать его.    Голос манил.    Иногда его нечитаемый взгляд ненароком останавливался на красивом лице омеги. Наблюдающий человек мог прочитать в его глазах какое-то внутреннее удовлетворение. Казалось, он в каком-то смысле странным образом восхищался красотой мужа своего родственника и в то же время рад был видеть огромную разницу в росте пары. А Ли за столом внимательно относился к гостю, как второй хозяин.    Вот и все.    Но сегодня он впервые серьезно сравнил Кристофера с другим мужчиной и... едва ли мог контролировать внутренний голос, этот нескончаемый шум.    Насколько Хван в присутствии Бана казался ошеломляюще молодым, при этом все еще являясь старше Ли?    Один источает мужскую силу со всей своей энергией, в другом жизнь уже прошла свой пылкий период, да и прошла давно.    Может, Хван, достигнув возраста Кристофера, постареет вдвойне, но сейчас у него еще есть очарование, которого Бан Кристофер навсегда лишился.    — Двадцать восемь лет, Господи Боже, — подумал омега, стиснув губы под зубами. Это уже слишком, это уже против всех законов природы, и только Феликс чувствовал, насколько он против...    С приближением весны Феликс день ото дня становился задумчивым и серьезным. Теперь его больше не интересовала салонная жизнь, гости, правители и их пары, вечеринки. Ему даже наскучили фальшивые правила этого аристократического образа, и он разочаровался, как ребенок в отношении уже знакомой игрушки.    Устал…   Он был так зол. Его красное лицо было уже почти что заметным настолько, что мог видеть муж, но его глаза все равно загорелись. Человек, только лишь фамилию которого он знал, говорил скудно, старался не стоять лицом к лицу с Кристофером. Феликс убегал, насколько мог, от его ласк в виде взгляда прямо не то что в глаза, а прямо в саму душу, особенно более интенсивных, словно буря.    Знакомый незнакомец все больше и больше погружался в себя.    Два раза в неделю они великодушно принимали Хвана в гости, который задерживался на обед по желанию Кристофера. Феликс обращался с ним как с родственником, простой, смелый, но… без всякой близости, всегда сохраняя между ними какое-то пространство. В нем произошли удивительные изменения. Еще год назад был простым мужчиной. Переехав в другой город, Феликс вдруг перешел на арену новой жизни, стал умнее. Теперь он был серьезен и задумчив, как будто его голова была полна общечеловеческих забот.   И так много изменений всего за один год…   Муж был доволен этим последним настроением больше, чем аристократическими устремлениями. Но он не знал, что это внешнее спокойствие, а внутри омеги происходит какая-то буря, и его кровь все больше и больше воспаляется, несмотря на мрачность лба, бледность лица.   Однажды, вернувшись домой, Кристофер сразу же вошел в спальню, когда узнал от горничной, что его омега там. Открыв двери, он остановился на пороге. Он наткнулся на необычную, невидимую сцену. В нескольких шагах от него перед великолепным трюмо стоял Феликс, полуголый и босой.    Альфа завороженно смотрел на талию юноши с головы до пят. Его обнаженная грудь и белые плечи были нарисованы лучами самого солнца в центре комнаты, залитой его теплым сиянием, как классическая статуя. Только живая, подвижная статуя. Феликс в глазах Кристофера был воплощением идеальности. И в этом сиянии он плыл, как воплощенная страсть. Но какая нежная и опьяняющая страсть проглядывалась в его смущении.  Кровь хлынула в голову Бана; его и так темного цвета глаза потемнели. Он тихо, на цыпочках, подошел сзади. Он хотел владеть этим полуголым телом, которое принадлежало ему и только ему, и задушить в своих пылающих страстных объятиях. Омега повернул лицо, когда муж был в шаге от него, не растерялся ни на капельку.   — Ч-что ты это делаешь, Феликс? — закричал альфа, притворившись сердитым.   — Хочу любить самого себя, любить свое тело, — ответил младший, как будто он был более агрессивным.   — Феликс, что с тобой случилось?    — А что со мной случилось? — не растерялся Феликс.    — Ты сильно изменился, ты не был таким, — тихим голосом ответил Бан.  Омега начал молча одеваться. Одежда была разбросана по полу, как вещи какой-то неаккуратной актрисы в театральной гримерке.    — Слушай меня, Феликс, любимый, ты не хочешь, чтобы это было так.    — Что ты хочешь сказать мне этими словами?   — Такое тебе не идет, любимый, не по статусу тебе такими вещами заниматься.   — Почему?    — Ты омега ведь…    — У омег нет крови, что течет по венам, нет желания? — ответил Феликс, саркастически улыбаясь.   — Кровь, — повторил альфа, чувствуя в этом слове какой-то злой и ужасный смысл.    — Кровь, да, кровь.   — Ты вообще знаешь, у кого такая кровь?    — У кокетливых омег? — небрежно завершил Ли, собирая густые волосы на плечах.    Кристофер был ошеломлен его мужеством.  Феликс, наклонившись, чтобы вытащить тапочки из-под кровати, добавил: — Другие делают для альф, я делаю для себя. Я не думаю, что это большой грех.    — Дорогой, это... это бесстыдство...    В мягкой весенней атмосфере разнесся громкий серебристый едкий смех, как щебетание ласточки.    — Бесстыдство... Так почему же ты хочешь обнять меня и… поцеловать?    — Мы не об этом говорим, Феликс.   — Я был очарователен, да? — слезы скатились по щекам. — Я понимаю, Крис. Разве я не молод, красив, свеж, и ты... ты хотел только лишь взять... меня нетронутого, наивного и девственно чистого.    — Я… Феликс, послушай меня вним...   — Не хочу больше продолжать, — выдал он усталым голосом. — Выходи ты, или выйду я из комнаты.   Он тихими шагами вышел из спальни. Бан лишь уставился на него. Тапочки этого омеги даже распространяли ядовитый дух на мягком ковре.     — Он ненавидит меня, — решительно сказал альфа. Бессознательно посмотрел в большое зеркало и испугался. Его залысины на голове, быстро поседевшие волосы, ослабленные плечи, глубоко опавшие щеки — все уже начало выражать его живую гибель.    Чувствуете ли вы, что у вас в крови есть что-то такое, о чем вы думаете? Чан не чувствовал ничего и выть от этого хотел. Не мог больше врать самому себе.   Нет, это ложь, самообман. Он не может идти в ногу со временем… Какая польза от страсти, когда…   Ах, отнять у него половину богатства, лишь бы уменьшить его возраст еще наполовину. Дайте ему жизнь, потому что он любит мужа и хочет быть любимым, потому что он хочет жить.    «Неужели у Феликса — его омеги — нет крови... Нет того самого желания, нет права чувствовать и хотеть», – звучали зловещие слова в ушах.