Hostage

Что это вообще значит? Как это Феликс искренне хочет избавиться от этого человека и не находит слов, чтобы избавиться от него. Он был скован долгим взглядом гостя и наклонил голову к груди, слегка покраснев. Уже было поздно.   Все уже было сделано. Из-за минутной слабости он предал не только Кристофера, но и самого себя и свои жизненные принципы. Сделал это снова. Омега раскрыл ему свое сердце. Было страшно. Феликс прекрасно чувствует, что кровь начинает течь по венам с отдельной силой и вызывает необычную и аппетитную дрожь, как только он смотрит на Хенджина. И это то, что его раздражает.  Он знает его старое имя... Хенджин звал его Енбоком, Бокки и... это заставляло бабочек просыпаться в животе и порхать как сумасшедшие, раскрыть свои разноцветные крылья и дарить ему то самое чувство.   Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.  Феликс все отрицал или просто пытался отрицать.   — Это все течка, — твердил сам себе. Омега ненавидит его всеми фибрами души, но... как может он ненавидеть альфу?  Хван Хенджина?   Лицо этого человека уже выражает что-то плохое, очень плохое. Но почему Ли жалеет мужа именно в этот момент?   — Хочу немного покатать Нинни на карете, погода хорошая сегодня, — он попытался дать понять гостю, что не стоит долго сидеть здесь и давать поводы для сплетен.  Феликс не хотел говорить с Хенджином. Он поддался, отдался ему, уже в который раз утопая в омутах, как в болоте. В этот раз все было по-другому. Несмотря на то, что у молодого человека началась течка, он в свою очередь хорошо все понимал и осознавал, что вообще делает. От этого становилось только хуже… Он не собирался врать самому себе и винить в этом физиологию.   — Чонин, твой сын, мой дорогой племянник. О-о-ох, Феликс, он действительно очень хороший и умный ребенок, здоровый, красивый. Однако удивительно похож на Кристофера, как капля воды, — заметил Хван, оставив без внимания сам смысл слов.    Феликс начал одеваться под изучающим взглядом Хенджина. Нет, этот человек совершенно дерзкий. Однако в его дерзости есть какая-то притягивающая сила, словно у самого настоящего магнита. Никогда и никто в отношении к Феликсу не был таким невежливым, правда, но и никогда чье-либо присутствие так его не сковывало. Он искренне хочет убежать от этого человека и в то же время стремится к нему.    Что это значит?   Может ли ненавистный человек иметь такую силу притяжения?  Ненавистный ли он вообще?   Ответ очевиден, однако Феликс боится произнести это слово даже в голове. Феликс явно не ненавидит родственника. — Сегодня я хотел поговорить с Кристофером об очень серьезном деле, Ликси, — сказал альфа, продолжая своим таинственным взглядом сжигать молодого человека, так и сидя на одном месте с расстегнутыми брюками и без верхней одежды. — Так говори с ним, — Феликс же в свою очередь смотрел куда угодно, только лишь не на рядом сидящего молодого человека.   — Дело в том, что муж твой уж очень сильно бездельничает. Нужно, чтобы он предпринял какое-то новое дело, — рука потянулась к волосам, взъерошивая. Феликс сглотнул. Хенджин прекрасно увидел движения чужого кадыка. — Есть такая работа, именно об этом я хотел написать письмо на имя Кристофера и оставить на его столе. — Понимаешь меня? — Хенджин нагло тянет руки к Ли и гладит талию уже через одежду, заставляя того вздрогнуть и как-то слишком резко встать со своего места. — Да, просто говори ему об этом, не стоит лишний раз трогать меня. — Правительство дает большой лес для эксплуатации. Нужно действительно много денег, только Кристофер сможет взять. Но есть и большая польза.   — Не знаю, я ничего не понимаю в таких делах, — произнес Феликс, еще раз пытаясь дать понять гостю с помощью своего поведения, что он не хочет продлевать этот бессмысленный разговор, но Хенджин поспешил воспользоваться именно этими словами и ответить: — Я рад, что ты этого не понимаешь. — Что? — И не надо, чтобы ты, такое прекрасное создание, понимал эту ересь, — самодовольно хмыкнул альфа. — Яснее. — Жизнь была бы очень печальной, если бы молодые и красивые создания тоже интересовались материальным. Жить и веселиться — вот что подходит вашему возрасту и красоте, — рука близилась к волосам, заставляя Ли смотреть, как он изящно расчесывает свои слишком идеальные волосы назад. Взгляд стремительно изучал все изгибы тела. Феликс недавно царапал спину, целовал эту прекрасно длинную шею, пухлые губы. — Согласен ведь? — увы, у Феликса мысли были далеко от темы разговора.   Эти слова повлияли на Феликса.   Он даже жаждал услышать их продолжение. Хван понял это и поспешил воспользоваться удобной минутой.  — Омеги — это улыбка жизни, поэзия, Феликс. Особенно молодой и красивый мужчина, подобно тебе, божество для своего альфы.  — Тебе нравится глупость? — Неужели подобает омеге интересоваться материальным? — Почему нет? — Он даже не должен думать о серьезных вещах, потому что мысль вызывает вмятины на лице и стареть заставляет, Феликс. Омега должен только чувствовать, только любить и быть любимым, и всегда стремиться наполнить свои чувства. Почувствуй, наполни свои чувства.    Феликс испугался.  Нет. Не хочет он этого. И хочет так сильно одновременно… Что делать?   Хван говорил от всего сердца, от его нынешнего настроения. Он уже одолел Феликса хотя бы до такой степени, что тот перестал думать об избавлении от гостя. Теперь он слушал даже с интересом, хотя то дрожал, то притворялся равнодушным, то злился на противоречащие друг другу чувства.    — Я очень рад, — энергично продолжил Хенджин, — что ты занимаешься общественными делами. Но, извини, я думаю, ты это делаешь... чтобы обмануть себя, — он в очередной раз попал прямо в яблоко и заставил молодого человека, сидящего уже напротив него, удивленно распахнуть прекрасные глаза и наконец-то посмотреть на него.   — Ты не веришь в мою искренность? — воскликнул Ли.  Мужчина очень хорошо понял, что именно хотел сказать старший из них, и каждый раз удивлялся тому, как вообще у него получалось читать его и все его действия как самую обыкновенно открытую книгу.   — Нет, — произнес альфа с нежной, смелой улыбкой и посмотрел прямо в глаза.    — По какому праву?    — Не в праве дело, это вопрос вкуса.  — Вкуса? — Да, сладость. — Не зови меня так, — щеки предательски краснеют, перед глазами появляются все недавние сцены их единения. Становится дурно и как-то очень жарко. Хочется проветриться, однако уже все окна открыты. Кристофер не должен почувствовать чужой запах, особенно у себя в кабинете.   — Во-первых, Феликс, надо сказать, что я не верю в общественную деятельность омег вообще, особенно молодых.  Да, я знаю здесь некоторых, которые отдают своих детей под присмотр слуг, а они бегают день и ночь, чтобы устроить какой-нибудь скучный бал или более скучный спектакль. — Что не устраивает? — Они воображают, что составляют стержень общественной жизни.  — А разве нет? — О-о-ох, а они не могут спорить с ними, у них есть понимание. Эти омеги счастливы в своей иллюзии и несчастны в глазах смотрящего с точки зрения жизни. — Что делать тогда? — На мой взгляд, им было бы приятнее, если бы они научились со вкусом одеваться и расчесывать волосы. Придя к тебе, нужно сказать, что ты не хочешь действовать, но как я могу сказать... чувствовать и жить...    — Я не… — Ты только работаешь над тем, чтобы заглушить очень естественные и очень простительные чувства, которые только что зажглись в твоем сердце, — самодовольно хмыкает себе под нос Хенджин. — Понимаешь, думаю... Эх, нельзя не сказать, что ты немного тщеславен, как вообще все богатые или имеющие какое-либо положение мужчины. Но правда в том, что ты не хочешь действовать, а жить, повторяю, жить, Феликс.    — Почему ? — Ты сейчас, в нынешних обстоятельствах... ты не живешь...   Дерзкий человек, однако, Хван Хенджин. Своим наблюдательным даром, орлиным взглядом он проникал в сердце Феликса и тщательно копался в скрываемых чувствах.    — Ты ошибаешься. Я живу и живу очень хорошо, — сказал Ли так быстро, что, казалось, боялся сказать что-то еще. Он сказал это так громко и уверенно, что аж сам поверил в свою ложь. Но не Хван Хенджин.   Легкая ироничная улыбка проскользнула по лицу альфы.   Воцарилось мгновенное молчание, потому что он собирался сделать более смелый шаг.    — Сколько тебе было лет, когда тебя выдали замуж? — спросил он небрежно, но с некоторым акцентом на слова «тебя выдали замуж».   Вопрос был смелым, но ведь мужчина — родственник, он имеет право позволить себе некоторую свободу и задавать такого рода вопросы.    — Я... не помню, — Феликс ответил дрожащим от волнения голосом.   — Наверное, шестнадцать или много-много-семнадцать лет, — добавил сам Хван, — то есть в том возрасте, когда твое детство еще не было разбито, ты был наивен в это время как самый настоящий ребенок.   Хенджин остановился на секунду и встал со своего места. Он в мгновение ока оказался слишком близко. Наклонившись ближе к длинной шее Феликса, он тихим голосом добавил, словно для себя самого: — Да, да, мужчины эгоистичны, до такой степени эгоцентричны.   Было ясно, к кому относились эти слова.   Главное было сказано, и пока идти дальше было неудобно и опасно. Он встал, глядя на часы. Время взять сына на прогулку.   — Надеюсь, ты примешь мои слова за шутку и забудешь, — сказал он. Хван только лишь хотел помочь и ничего более.   Никогда он не казался таким молодым, таким сильным и раздражающим, как сегодня, а значит, таким ненавистным и пугающим.   Вечером следующего дня, когда Феликс сообщил Кристоферу о визите Хенджина, он высказался:   — Возьми это дело. Ты бездельничаешь, Крис.