За гранью жизни, за гранью смерти. Моя любовь к тебе бесконечна.

— Пи-изде-ец, — протянул Войницкий, его голос звучал глухо из-за балаклавы и забрала каски. Каминский, каким-то образом оказавшийся совсем рядом, молчал, но Морозов уже неплохо изучил нового врача в их отряде — его почти наверняка трясёт, и губы дрожат.       Фёдор Каминский — немногим младше Морозова и Войницкого Ивана. Сегодня — первая серьёзная операция, в которой участвует их отряд после того, как он к ним попал. И уж если Федя, каждый раз так переживает за своих раненных товарищей («Слишком переживает,» — хмурит брови Иван), за взрослых мужиков, то какого ему сейчас, здесь, на залитом безжалостным солнцем дворе…       Морозов считал, что он уже повидал достаточно за свою карьеру военного, что его ничем не удивить.       Как же он, блять, ошибался.       Воздух сгустился, стал вязким, как кисель, застревал в лёгких, и Александр резкими движениями сорвал и каску, и отвратительно прилипшую к щекам балаклаву. Руки отвратителбно дрожат, мокрая ткань просолилась, а воздух пахнет пылью, камнем, порохом, солью и железом.       Горячий воздух пахнет кровью.       Маленьким телам, которые сейчас выносят на равнодушное солнце, всё равно, что происходит, стоит ли военный без лица и в каске, или не остался равнодушным и склонил голову под горячими лучами. Им это не поможет. И Каминский, который помогает спасателям и подоспевшим гражданским врачам — тоже.       Иван потом вздохнёт, что повезло Коту — волосы светлые от природы, седина не видна. — Капитан, — Войницкий сипит, осторожно сжимает его локоть, но Александр в таком эмоциональном ступоре, что едва чувствует, — ты бы шлем надел, мало ли…       Мало ли что? Морозов чуть не рассмеялся в лицо Алому и этому грёбаному солнцу. Голову напечёт? Они не всех шуханских отморозков выбили? Кто-то запомнит в лицо вероятного козла отпущения?       — Но это же не мы проебались, да? — тихо, едва разборчиво спрашивает Николай Петрович — Лунь, опытный солдат, самый старый в их отряде. Даже его голос дрожит. — Мрак, что мы могли…       Его обрывает смех — истеричный, надрывный, со слезами. Александр не сразу понимает, что это не в его голове. — Что вы могли?! — старая учительница воет, раскачиваясь из стороны в сторону, не отрывая взгляда от солдат. В её глазах нет слёз. — Вы могли их спасти! Могли-могли!.       Александр молчит и отводит взгляд.       Был приказ. Чёткий план, не им разработанный, и жёсткий приказ сверху. Он пытался убедить начальство, что это ошибка, что оперцию надо провести иначе, чуть не полетел со службы за пререкания… но этого было не достаточно. Ложные данные разведки и хреновые стратеги породили ужасающе дерьмовый план, который похерил идиот, который командовал вторым отрядом       Он не смог. — Что ты глаза отводишь! Что ты глаза отводишь?! — учительница подскочила к Морозову, вцепилась ремни аммуниции и с удивительной для такого слабого тела встряхнула, да так, что аж зубы чуть не клацнули. — Кто проводил это?! Кто главный?! Кто должен был их спасти?! Отвечай! — Я, — Морозов не прячет взгляда от чуть отступившей старушки. — Нет-нет, — Лунь поравнялся с ним, встал плечом к плечу. — Он руководит только нами, операцию разрабатывал не он… — Ах, ты главный! — подступивший врач не успел перехватить учительницу, а Александр даже не подумал защититься, когда костлявые руки сомкнулись на его горле. — Ты виноват, ты! Убийца, мясник! Чтоб твой ребёнок вот так лежал!..       Иван взмахнул руками, неловко пытаясь поаккуратнее отодвинуть обезумевшую старушку. Морозов отчаянно попытался глотнуть воздуха, судорожно скрюченными пальцами коснулся чужих морщинистых рук… — Саша!       … своего горла… — Саша! Услышь меня, прошу!       …почему так темно? Был же полдень?..       Воздух наконец просочился в горло вместе с запахом медикаментов, и Александр рухнул лицом в подушку. Наволочка была отвратительно мокрой, футболку можно было выжимать. — Слава Святым, успела, — голос Алины, присевшей на его край кровати, дрожал. Дрогнула и её рука, когда она поставила ингалятор на место.       Тёплый свет ночника с Алининой стороны кровати. Шум просыпающейся Ос Альты за окном. Часы показывали половину шестого утра.       Да уж, выспались в выходной. — Прости, солнышко, — Морозов нашёл руку жены в складках сбившегося одеяла и благодарно сжал. — Я не хотел тебя пугать, просто… — горло снова свело судорогой, и он закашлялся. — Тихо-тихо, иди сюда, — Александр послушно сел и позволил себя обнять. Считать на счёт. Это поможет. Считать на счёт и вдыхать яблочный запах с распущенных волос жены: ему нужно успокоиться, второй приступ за ночь — это слишком. — Тебе что-то приснилось, да? У тебя таких приступов давно не было. — Мне нужно на кухню, — Александр отстранился, оставив на её виске смазанный поцелуй. — Греть молоко на твою долю? — Да, спасибо. Я сейчас подойду… … и мы договорим.       Пока грелось молоко, Александр зацепился взглядом за своё отражение в стеклянной дверце духовки. Выглядело жутко — светлое пятно с тёмными провалами глаз и неровными чёрными полосами-шрамами.       И зачем он такой Алине? Больной, не такой молодой. Проклятый…       Алина подошла как раз вовремя — он не успел накрутить себя ещё больше. Погладила по голове, чуть приведя в порядок растрёпанные со сна влажные волосы, и сняла молоко с плиты. — Садись, солнце, — Александр подрывается, забирая ковшик. — Я сам. — Так всё же, — Алина чуть склонила голову набок, наблюдая за тем, как её муж разливает молоко по кружкам и достаёт мёд. — Саш, скажи, пожалуйста… это из-за сегодняшней новости?       На последнем слове её голос чуть дрогнул.       Она беременна. Его Алина, его солнце и его жена — беременна. Ещё несколько часов назад, когда она сообщила ему об этом, Александр был самым счастливым человеком на свете. А сейчас воспоминания поселили в сердце червячок тревоги. — Помнишь, я рассказывал про Ардино?       Ардино — крошечный городок на юге Равки. Почти деревня. И хрен бы кто о нём узнал, если бы одним весенним днём шуханские фанатики не захватили бы там школу-интернат.       Много жертв было при захвате. Но ещё больше жертв было из-за бездарных действий равкианских спецслужб. Отряд Морозова по плану шёл первым — они были опытными, на них были возложены большие надежды — но идиот во втором отряде решил иначе, полез первым. И их заметили раньше времени. И террористы стали стрелять во всё, что движется. Даже по своим попадали, что уж говорить о…              Убитые и раненные гражданские, солдаты. И самое страшное — мёртвые дети. Александр долго, как наяву, чувствовал вес мёртвой девочки у себя на руках. Остальные нескоро научились спать без снотворного и кошмаров. Даже непробиваемый и жёсткий Войницкий не раз вскрикивал, просыпаясь. Лунь не выдержал — и подал в оставку спустя неделю после этой бойни. Мудрый дядька. Надо было идти вслед за ним, но нет — взыграла гордость…       Алина склонила голову: — Ты не виноват, и ты это знаешь.       Он знал. Все знали, и все так говорили. Фёдор и Иван. Лунь и остальные. Мать, Улла. Врачи. Судьи. Командиры. Журналисты. Но если бы Александр не чувствовал вину… может, в тот день, когда рухнула его военная карьера, он не так лез бы на рожон? — Там была старушка… учительница, — разумеется, она его не душила в тот день. У неё бы не получилось. — Она всю жизнь работала в этом интернате, все эти дети были ей, как родные. И она… — Морозов сглотнул и перевёл взгляд от Алины на чайник. — Она пожелала, чтобы мой ребёнок лежал также, мёртвым, — он услышал, как Алина прерывисто вздохнула. — Прости меня, — Александр так сильно сжал кружку, что она чуть не треснула. — Прости, пожалуйста… — Прекрати говорить глупости, — Алина отставила кружку и, спешно обойдя стол, обхватила чуть прохладными ладонями его лицо, заставляя поднять взгляд. — Ты не виноват. И всё будет хорошо, слышишь меня? Саша! — Прости, — он потянулся к ней, коснулся поцелуем уголка губ, прижался лбом ко лбу. — Мне не стоило тебя тревожить. — Я же сказала — прекрати говорить глупости! Если играть в молчанку — будет хуже, — Алина аккуратно протиснулась между ним и столом, присаживаясь на колени. Александр аккуратно обнял её и прижал к себе. — И я не хрупкая ваза, чтобы ты боялся меня коснуться. — Хрупкая, — запротестовал Александр, поглаживая талию жены и косясь на её ноги. — И без тапочек. Поэтому ты допиваешь молоко, я иду тебе за тапочками, и мы идём и пытаемся доспать до будильника. — Саша, у нас тёплые полы… — Или так, или я несу тебя на руках, а потом ты лечишь мою спину, — Морозов приподнял бровь, чувствуя, как липкие когти кошмара наконец начинают отцепляться от сердца. — Ты просто невыносим, Саша! — Алина закатила глаза, стараясь не смеяться, и послушно отпила молоко. — Ладно, твоя взяла, Морозов. Но только ты своё тоже допивай. — Как будет угодно, Морозова, — Александр прижался щекой к макушке Алины.       Над Ос Альтой робко разгорался февральский рассвет.