Лезвие агата

Горящая рана от огня Прометея – Пламя Творца – кровь наших вен. Высший идеал – вот панацея, Творящий в решимости – трижды блажен. (Sacrothorn – Огонь Прометея).

Психиатры «Маяка» понемногу стали свыкаться с новыми обязанностями. Они консультировали работников «Мобиуса», рассказывали о пациентах и их особенностях, в том числе напоминая некоторые факты бывшему главврачу, который во многом забывал о старых пациентах, делегированных другим врачам. Консультации были плодотворными: через неделю работы новые сотрудники собрали полные новые (из-за новых правил) досье на каждого пациента, и теперь их коллеги из «Мобиуса» знали будущих подопытных от и до. Каждому доктору пришлось пройти полиграф и сканирование профиля ладони, руки и мозга, чтобы свободно перемещаться по исследовательскому центру. Всем выдали магнитные карточки. Многие пациенты если и не начинали излечиваться, то чувствовали себя в среднем лучше: Рэйчел, страдавшая от нервной анорексии, понемногу начинала есть еще в «Маяке», и теперь ее состояние было достаточно стабильным. Левандовский немного успокоился со своим ядом в чае, и просто периодически впадал в апатичное состояние, развалившись на своей постели. Зато Анна переживала весьма тяжелый (если не самый тяжелый) период жизни: она, конечно, понимала заранее, еще до того, как попала в «Маяк», что психиатрическая клиника – это место со строгой дисциплиной и полным отсутствием поблажек, особенно наркоманам, но самоощущение ее было ужасным все равно. Она кусала свои руки до крови за неимением лезвия. Понятное дело: то место, куда ее привезли, не напоминало ей привычные очертания «психушки», которые она наблюдала в разных фильмах на эту тему, но негативное восприятие окружающей обстановки от этого не сильно менялось. Аманда как могла поддерживала свою новую знакомую, убеждала, что ее укусы только ожесточат аутоагрессию и приведут к инфекциям, но часто сама страдала от своей параноидной шизофрении, и тут уже вынужденно опиралась на плечо подружки. Этот вид шизофрении характеризуется постоянными бредовыми симптомами, которые не исчезают полностью даже при ремиссии, и Аманда испытывала все то же самое, что и раньше: ей чудилось, будто против нее проведут серьезную акцию, что другие пациенты шептались за ее спиной, а бывший главврач так вообще задумал ее убить. Визуальных галлюцинаций она почти не видела, и голоса не особенно беспокоили. Лекарства пациентам выдавали более чем современные: как оказалось, «Мобиус» сотрудничал с самыми высокоорганизованными и прогрессивными фармацевтическими компаниями. Таблетки и уколы отлично помогали. Даже в «Маяке» не было столь качественных препаратов. Химики и биологи, что работали в «Мобиусе», не только, как они сами рассказывали, создавали лекарство от рака и выращивали новые виды полезных растений, читали лекции психиатрам об особенностях новейших разработок в области фармацевтики, и те даже стали спокойнее относиться к тому, что их заставили силой работать здесь, свыклись. Многие так вообще стали радоваться ощущению, что их повысили, и со временем начали чувствовать подобие благодарности Викториано. Но это были те немногие врачи, которых не держали в Кримсон-сити семейные и любовные узы: Эрвин Хонеккер неимоверно тосковал по Жюстине, постоянно порываясь ей позвонить, но телефон ему не давали. Все мобильные устройства у психиатров изъяли и заперли в сейфе с кодовым замком. Холли Кроуфорд переживала за несовершеннолетнюю дочь Дайану, оставленную на ее мужа и отца Холли, деда Дайаны. И ненависть их обоих к Викториано нарастала. Психиатры «Мобиуса» начали беседовать с бывшими пациентами «Маяка». Каждого выводили под конвоем. Пациентов убеждали, что это всего лишь смена врача; безнадежным говорили, что их непременно вылечит новое изобретение Рубена, подававшим надежды – что они станут умнее, коэффициент их интеллекта вырастет, и они будут ярче воспринимать мир, старикам – что они будут жить дольше. При этом стариков обнадеживали, что, если бы не готовящееся изобретение – они умерли бы в ближайшие годы от полной деградации мозга. Многие начинали верить. Но один ворчливый старик все равно постоянно твердил: «Байки все это! Мы – подопытные кролики! Я лучше умру на месте! Викториано – исчадье ада!» Рубен провел эту неделю в упорном труде. Сначала ему казалось, что изобретение возведут менее чем за два месяца, но визуально работа шла гораздо медленнее. Химики расспрашивали его о том самом средстве-проводнике, что он изобрел, и предлагали сравнить с обычной водой, которая тоже хорошо проводит электричество. Рубен припас образец своего геля, и отправил на анализ. Сколько эта канитель будет тянуться – одному Создателю известно. Да, Рубен умел ждать, но он горел от желания осуществить свой план: он сам попробует подключиться, чтобы вытащить из своих воспоминаний призрак Лоры. Но для начала необходимо испробовать все на подопытных. С Лесли пару раз беседовала женщина из «Мобиуса». Она спрашивала его о том, как он себя чувствует, видит ли что-то необычное, или слышит что-то, что его пугает. Альбинос не особенно хотел разговаривать с ней, но любопытство пересилило страх, тем более это была совсем чужая женщина, а незнакомым людям подчас проще поведать о своих переживаниях, чем тем, кто тебя давно знает. Конечно, Лесли подспудно имел в виду Викториано. Лесли рассказал, что любит сказки и рисовать, часто ему становится очень страшно. «А почему тебе страшно?» – спрашивала психиатр. «Я вижу так много, что это меня пугает. Я вижу ужасные штуки», – отвечал Уизерс. «И что же это за штуки?» – интересовалась сотрудница «Мобиуса». Парень описывал ей красную реку, тяжесть крови, наполняющей его легкие, и ощущение смертельной опасности. Психиатр, конечно, затем получила пояснения лично от лечащего врача о сущности состояний пациента. – Кататоническая шизофрения в сочетании с гебефренной? – Именно. Плюс общая умственная недоразвитость, яркие фантазии и идеи, аутизм, обостренное восприятие. Целый набор, – пояснял Рубен. – Неудивительно. Многие заболевания не приходят одни, – рассудила психиатр «Мобиуса». Рубену, конечно, хотелось быстрее увидеть миры, что населяют сознание Лесли, и не просто так: предсказание будущего? Парень говорил слишком убедительно и эмоционально. Не могло не закрасться ощущение реальной опасности. В эти минуты Викториано понимал, что Уизерс неспроста взволнован: ему предстоит тяжкое испытание. Согласно дофаминовой гипотезе шизофрении, эта болезнь является следствием гиперактивности третьей дофаминергической системы мозга, а в мозге химическое рождает электрическое из-за разности потенциалов на мембране нервной клетки. Интересно будет начать воздействовать электрическими импульсами: кто знает, как повлияет изобретение на активность дофаминергической системы альбиноса. Возможно, его удастся вылечить полностью, или немного облегчить состояние. Но важнее всего увидеть своими глазами образы, воспоминания, что парень так старательно скрывает. Если они так интересны – почему бы не сделать Лесли основной личностью машины? Рубен предполагал, что его механизм будет содержать Ядро – основную личность, которая формирует общий мир в большей степени, чем другие, и, конечно, побочных личностей, собирающих по кусочкам плавающие в небе островки собственного подсознания с проекциями самих себя. Как отделить сознание от тела? Как понять их взаимосвязь? Он должен это выяснить. Пациентов по одному отправляли на какое-то сканирование. Лесли лег на кушетку с нервной дрожью в солнечном сплетении. Эта процедура заняла некоторое время, но не принесла ощутимого вреда, разве что после нее перед глазами немного плыло. Перехватывали затем его альфа-ритм, и еще некоторые индивидуальные особенности мозговых колебаний, то, насколько быстро его нейроны генерируют электрический импульс; проверяли рефлексы, то, насколько хорошо Лесли ориентируется в пространстве и времени, насколько быстро приходит в себя после сна, глубоко ли уходит в него. Исследование сна играло огромную роль: погружение вовнутрь при испытании изобретения чем-то должно напоминать сон, состоящий из разорванных мозаичных миров. Туда не просто заходят, туда проваливаются. По крайней мере, так предполагал ученый. Анна требовала отпустить ее, выкрикивала ругательства в сторону персонала, а потом жалобно просила дать ей «колеса», молилась и плакала. – Анна, прошу тебя, не плачь! – умоляла Аманда. – Я хочу сдохнуть к чертям собачьим! – кричала Анна. Остальные пациенты вели себя по-разному, но на все процедуры ходили исправно, под конвоем. Викториано почти не видел их, занятый консультациями новых коллег. Хименес был даже чересчур активен, много болтал и суетился. Рубен хорошо помнил его ужасные манеры и отсутствие тонкости. Он был неплохим преподавателем, многие лекции Рубен посещал с большим интересом. Но подача… Какая-то примитивная временами. Будто дурачкам объяснял. Рубен схватывал все на лету, и Марсело очень его хвалил, иногда даже слишком. Зато Марш лучился счастьем перед каждым занятием: «Мистер Хименес – наш лучший преподаватель!» Марш был старше Рубена на восемь лет и довольно хорошо учился, но немного отставал, поэтому частенько просил однокурсника поделиться конспектами, и тот ему помогал, а на контрольных все могли лицезреть весьма аристократичное закатывание глаз (Викториано не очень любил давать списывать, хотя списывали часто, подгадав удачный момент, пока Марсело отвернется, и чуть ли не тянули тетради у него и у Грегори). «Викториано у нас опять отличился!» – искрился Марсело. – «Ну как тут можно не поставить высший балл? Марш и Викториано – образцовые студенты». Учеба всегда занимала Рубена, дарила ему самореализацию после потери сестры и мести родителям, даже служила некой терапией. В сущности, он остался совершенно один, и с головой уходил в учебники, чтобы не тяготиться своим одиночеством. Сначала. Потом знания стали столь тонкой ДНК-структурой виться в голове его, что вытеснили всякий эскапизм. Но и «знания ради знаний» не было девизом молодого человека: зачем изучать что-либо, не применяя на практике? «Чуши» вроде НЛП или гипноза он не доверял и часто посмеивался, мол, шарлатанство и эзотерика, пригрели змею на груди нейронауки. «Почему мы изучаем это все? Нужно проверять опытным путем, а не довольствоваться колдовством», – слегка возмущался молодой человек, общаясь с Хименесом, а тот в шутливой манере отвечал что-то вроде «Вот дотанцуете до моих лет – будете говорить иначе». – О, Викториано! Доброе утро! – поспешил пожать руку Рубену Марсело, едва завидев его в отсеке. Рубен нехотя ответил на рукопожатие, скептически осмотрев свою лабораторию. – И долго они копаться будут с проводником? – Обещали забежать через пару дней, у них какие-то новые данные, причем получили их довольно быстро. Что за гель, кстати? – заинтересованно спросил Марсело. – Для стимуляции всей ретикулярной сети. Более всего должен быть активен в подкорке. Проверим его работу совместно с воздействием на префронтальную и энторинальную кору, – ответил Рубен. – Хорошо звучит! А из чего будет состоять сам механизм? – поинтересовался коллега. – Сразу не опишешь. В основном, это колбы для подопытных, датчики слежения, устройства, воздействующие на нужные области мозга, куча проводов, огромный вращающийся электрощит, питающий главный компьютер, и, собственно, Ядро – чей-то чистый, светлый, незамутненный разум-организатор. Деталей не расскажу – это только мои разработки, – холодно закончил Рубен. – Конечно, я все понимаю! – поспешил ответить Хименес. – Но мы же, вроде как, на равных? Неужели не поделитесь? – «Мобиус» делится ровно стольким, скольким считает нужным делиться. А я теперь на них работаю, и не в праве раскрывать конфиденциальную информацию, – был ответ. Марсело работал на «Мобиус» уже лет пять: занимался вопросами психологии и фармацевтики. Понемногу мужчина стал забывать свою преподавательскую деятельность: оставшись один (жена скоропостижно скончалась от инсульта) он смертельно устал от жизни, и наконец решился на авантюру. В Кримсон-сити его, как и Рубена, ничего не держало, а новая работа давала ему шанс начать все сначала. Хименес не ведал подробностей мести Беатрис и Эрнесто, но о пожаре, разумеется, знал: ожоги, покрывающие лицо и шею его лучшего студента, говорили сами за себя. Странное желание подчас овладевало им: прикоснуться к отметинам и шрамам на коже Рубена, «осмотреть» их. В группе было много девушек, но они побаивались грозного глаза Рубена и лишний раз не заговаривали с ним. Зато Марш постоянно был рядом. Многие ли из их однокурсников стали врачами? Викториано было ровным счетом плевать. В ту встречу несколько недель назад Грегори вспоминал, как безумно нравящаяся ему однокурсница Кэрри Голдстейн мечтала работать в крупной психиатрической клинике. Впоследствии, когда Грегори женился на Кэрри, ответившей ему взаимностью, он все реже и реже общался с Рубеном, разве что по старой дружбе. Рубен же становился все более и более нелюдимым и отстраненным, замкнутым и себе на уме. Мисс Марш всегда ждала его в гости, Грегори звал на Рождество и день Святого Патрика, да только редко мог дозваться. Кэрри пекла вишневый пирог, но Викториано не притрагивался к нему: точно такой же когда-то Беатрис торжественно выносила на подносе в столовую. Лора сразу же тянулась к верхней вишенке, и выхватывала ее из пирога, отправляла в рот и сахарно смеялась. У всех была семья. У него семьи не было. Почему он стал таким скрытным? Раньше общался гораздо больше, делился с Марсело разными интересными мыслями, планами и даже иногда переживаниями. Последнее было на вес золота для Хименеса: он хотел узнавать о любимом ученике все больше и больше, был чуть ли не одержим общением с ним. Мужчина жил один, и часто звал Рубена в гости, тот изредка приходил, но садился перед беседой так далеко, что преподаватель не мог внимательно его изучать, как диковинного зверька. Но Рубену интереснее было изучать личную библиотеку своего преподавателя, листать фолианты, рассматривать старинные анатомические иллюстрации. Он стоял, словно античная статуя, изредка подавая признаки жизни. Такой прекрасный – и такой холодный. Они часто молчали. Хименес искренне хотел быть Рубену отцом, да только тот воспринимал его лишь как преподавателя. И, судя по всему, не самого лучшего. Марсело пытался соответствовать, умом понимая, что должно быть наоборот, но гениальность ученика его приводила в восторг. Рубен не понимал, что интересного в его детстве, о чем так часто спрашивал преподаватель, и, разумеется, не все доходило до сознания последнего, разве что несомненный интерес тогдашнего ребенка к анатомии животных и книгам. О пожаре было слишком больно говорить, но зато о сестре своей юноша рассказывал, как безнадежно влюбленный: что она любила, что не любила, как играла на рояле, как одевалась, какими духами пользовалась, как чувствовала. Марсело видел в глазах ученика созвездия, в голосе – повеление, в мыслях – раскаты грома. Хименес дарил Рубену почти любые книги из своей коллекции, – многие так и остались с Викториано в его доме. В «Мобиус» он взял самое необходимое. – Мистер Викториано, вас зовут наши главные инженеры! – сказала Рубену какая-то девушка. Рубен проследовал за ней. – Мистер Викториано, я Джон Ричмонд! – представился инженер. – Мы проектируем внутренность главного компьютера. У нас есть ваши чертежи, но мы не совсем поняли, что должно находиться в колбе. Что объединит, по вашей задумке, сознания не в техническом плане, а в плане… эмоционально-организующем? Что находится в сердце механизма? – спрашивал инженер. – Я давно предполагал, что это должен быть незамутненный и чистый разум, и, поскольку в его поле почти ничего нет (я имею в виду сложные умозаключения и многослойно проанализированный опыт) – легче внедрить в него сеть с чужими воспоминаниями и эмоциями. Но разум заключен в мозге, поэтому мне необходимо будет выбрать мозг, избавив его от спинного, и оставив только структуры, отвечающие за высшую нервную деятельность: все равно он будет лишен тела, – отвечал психиатр. – Хорошо, а как связать разум через мозг с техническим устройством? – пожелал узнать мужчина с умными глазами и пепельными волосами, которому навскидку было столько же лет, сколько Рубену. – Достаточно ли просто показывать пациентам что-то и ждать реакции, которая отобразится на мониторе? И как мы увидим то, что внутри? – Я сам еще думаю над этим, эксперимент покажет. Но видеть то, что внутри, сможет только тот, кто тоже подключен. Остальные только фиксируют реакцию различными уже известными медицине способами. – Вы, получается, сами будете подключаться? – предположил Ричмонд. – Я должен, иначе не смогу в полной мере передать то, что видел, – ответил Викториано. Джон вздохнул и ушел разговаривать со своим коллегой, не присоединившемуся к разговору по причине занятости, передавать то, что узнал. Рубен долго ломал голову над этим вопросом. Что будет с ним, когда он подключится к собственному механизму? Его индивидуальные особенности, получается, тоже придется исследовать так, как будут исследованы особенности подопытных? Викториано считал, что знает себя, что не является «сапожником без сапог», но пройти обследование ровно такое же, как прошли его пациенты, ему придется. Начальство не вызывало, не беспокоило Рубена. Но Хименес начал беспокоить почти сразу, как только замаячил на горизонте. Люди хотят выйти за грань, понять что-то, что не является привычным или связанным с привычным, но Марсело, по мнению Рубена, не мог понять границы собственной личности. Авторитет его был для психиатра ничем, странная заинтересованность в общении – циклом из навязчивых идей. Больше ничем. Но иногда было забавно наблюдать за Хименесом и его попытками… понравиться? Ему самому бы к психоаналитику обратиться. Викториано согласился пройти дополнительное исследование сегодня же. Неприятно чувствовать себя пациентом других психиатров, как просить у кого-то сделать что-то, что ты отлично умеешь делать и сам. Но формальность обязывает. Формальность убивает всякую страсть охватить все, что есть, бросает в мир, полный необоснованной сложности. Высокое никогда не бывает настолько сложным, чтобы мешать в назойливой манере. Но что не сделаешь ради цели. Лесли было скучно. Крики и слезы Анны ему надоели, он вспоминал, как спокойно было в «Маяке» до того страшного дня, и все еще не понимал, что произошло. Анне наконец сделали какой-то сильнодействующий укол, и она отрубилась прямо на полу. Глаза ее закатились, изо рта обильно текла слюна. – Если кто-то еще будет нарушать порядок – тоже получит укол, а в ваших интересах его не получать: мистер Викториано будет недоволен, – сурово произнесла скуластая женщина. – Что он с нами будет делать? Эй! – крикнул старик. – Лечить. – Тогда почему «в наших интересах» не получать лекарство? – спросил мужчина. – Разве это хорошо для нас? – Что хорошо, а что плохо – решает мистер Викториано. Вы подчиняетесь ему. От такого ответа все стали гудеть и возмущаться. Старик с неожиданной прытью соскочил с койки, и понесся к надзирательнице с кулаками. Его оттолкнули с такой силой, что тот сбил с ног другого пациента, который намеревался тоже встать, и ударился головой о железный корпус кровати. Из головы текла кровь. Женщина захлопнула дверь и ушла в отсек, где Рубен был сильно занят разговорами с инженерами. – Доброе утро. Можно на пару слов? Я Кейт, старший надзиратель, – обратилась она к психиатру. Рубен отвлекся и подошел к ней. – Ваши подопытные задают лишние вопросы, закатывают скандалы, и возмущаются тем, что им вкалывают сильный транквилизатор. Что скажете? – В скором времени им вообще нельзя будет давать их обычные лекарства: это помешает переходу. Привязывайте их и морите голодом, пока не успокоятся, транквилизатор применяйте только при крайней необходимости, – ответил ученый. Кейт кивнула и вышла из лаборатории. Джон порывался пойти за ней, но вовремя отвел взгляд. Хм, у этой женщины военная выправка… Отличный охранник. Будет полезна. Порядок необходим. Рубен давно предполагал, что лекарства могут помешать подопытным видеть что-то необычное, а ему будет неинтересно смотреть в их сознания: есть в психозе какое-то абсурдное искусство, чудовищная трансформация привычного. Но это не должен быть простой просмотр, подобный просмотру фильма: должно быть полное погружение в мир испытуемого, в самые потаенные уголки души, в разбросанные океанские острова его боли, тайные страхи. Простая консультация не показывает всех оттенков и градаций, которые можно увидеть в чужой голове. Это тонкая работа художника. Джон Ричмонд был человеком, который не будет тратить время на бессмысленные проекты. Он всегда погружался в работу с головой, ценил свое и чужое время, был талантлив и опытен. На «Мобиус» работал почти восемь лет, с готовностью и радостью бросив прошлую должность: проектировать дома в мегаполисе было не то, чтобы скучно, но как-то не масштабно, мелочно. Он работал над разными механизмами в организации, строил парники для биологов. Но как только Джон услышал о механизме, объединяющем сознания людей, это сразу заинтриговало его. Работа над этой машиной – замечательное приключение. Он отлично понимал, что механизм будет испытываться на людях, и не видел в этом ничего зазорного: каждый должен быть чем-то полезен науке. Просто у всех своя роль. Викториано понравился ему сразу же, они нашли контакт; инженер вполне видел его в качестве ученого и коллеги. Тот вектор, что задал Викториано, им был подхвачен, он видел намечающуюся перспективу. Джон познакомился с Хонеккером и Кроуфорд после обеда. Рубен представил их друг другу, высветил достоинства психиатров, и Ричмонд охотно пожал им руки. В голове у него почему-то возникло слово «оригиналы». Психиатры не подавали виду, что злятся и напуганы; австриец даже отпустил пару шуток, рассказал о городе, в котором родился, а Джон в ответ поведал о своем (он всю жизнь прожил в том же штате, где находился исследовательский центр), о том, как иногда бывает скучна работа, и как полезно сменить обстановку. Последнее ударило Эрвину по сердцу, но он промолчал. Рубен сидел один в дальнем конце зала. – Давно с мистером Викториано работаете? – поинтересовался Ричмонд. – Я уже и не помню, лет десять точно, – ответил Эрвин. – А ты, Холли? Холли, мыслями витавшая очень далеко от «Мобиуса», чуть не поперхнулась, но вовремя проглотила кусочек сэндвича. – Не так давно, но он часто давал мне премии. – А он всегда такой… странный что ли? Вы, психиатры, все немного… чудаковатые, – нашелся Джон. Кроуфорд криво улыбнулась (что вообще ей никогда свойственно не было), а Хонеккер заверил, что Рубен – отличный начальник, и что у всех свои «тараканы». Рубен наблюдал распущенность времени. Оно тянулось бесконечно, не фиксировалось, потаенно таяло в теплых призраках чужих диалогов. Булавки смешков, стук столовых приборов, пульки и дробь перекличек, твердыни спинок стульев и по-деловому прямые фигуры работников «Мобиуса». К Викториано подсела Татьяна, слегка опоздавшая на обед: ей и еще нескольким бывшим медсестрам «Маяка» поручили ставить уколы подопытным, поскольку местных медсестер отправили на другие задания. – Как дела? – Гуттиэрез улыбнулась, и изящным жестом поправила волосы. – С утра был сильно занят. Обнаружил своего бывшего преподавателя, который всегда вел себя со мной нелепо. Теперь мы – ближайшие коллеги, и я вообще этому не рад. – Психиатр отвел взгляд и почесал затылок, а затем немного размял шею. – Призраки прошлого? – женщина опустила чайный пакетик в стакан, и стала отжимать ложечкой, пока жидкость не стала равномерного рыжеватого цвета. На ее подносе красовалась огромная тарелка с греческим салатом, пара колбасок и воздушное пирожное с дольками клубники. – Скорее один-единственный Румпельштильцхен, – съязвил ее собеседник. Татьяна сверкнула глазами из-за очков. – Докучает? Болтлив, суетлив и не слишком тонок? Может быть, с долей хитрости? Рубен кивнул, не сдержав ухмылки: за годы совместной деятельности женщина, похоже, хорошо изучила его личность и ценности. – Я был его любимым студентом. Иногда слишком любимым. Татьяна загадочно улыбнулась и отправила в рот первую порцию салата. – Нам теперь нельзя встречаться? – спросила она. Викториано ответил, что ждет ее в два часа ночи, когда в коридорах не останется людей, объяснил, как пройти в его комнату. Женщину пронзила сладкая интимная судорога, а в животе вспорхнула ласточка. Марсело беседовал за столиком с коллегами, изредка направляя внимание на стол, где расположились Рубен и какая-то незнакомая женщина в медицинской форме. Из клиники привез? Хименес знал о существовании «Маяка», но работал в другой больнице, чуть большей размером, в центре Кримсон-сити. Работа не приносила особенного удовольствия, а одинокие вечера дома выбивали из сил. С «Мобиусом» он познакомился случайно: увидел в сети объявление о поиске «амбициозных и талантливых ученых, которые желают раскрыть тайны мозга», и, поразмыслив несколько дней, решил сходить на собеседование. Он так же, как Рубен, прошел полиграф, пообщался с Администратором, представил необходимые документы и подписал все, что нужно. Формальности не раздражали и не пугали его, были чем-то обычным и привычным. Новая жизнь с отличной заработной платой, перспектива сотрудничества с видными и прославленными нейропсихологами, бурная деятельность были гораздо приятнее рутины. Пациенты подчас попадались неоригинальные (либо вызывающие рвотные позывы), коллеги – посредственности, начальник – самодур. Хотелось свежего рассыпчатого ветра, раскачать скрипучие дверные петли, работать по вдохновению, а не по указке, норовящей прищемить пальцы и щелкнуть по носу. Теперь мужчина распоряжался несколькими подчиненными и не читал газет: в «Мобиусе» они были запрещены. Марсело написал несколько огромных статей о процессах в гипофизе и доселе скрытых особенностях трансформации эндокринных процессов в нервные импульсы, широко откликнувшихся в научном сообществе, создал с коллегой совершенно новаторские таблетки, регулирующие набор веса и работу эндокринной системы при приеме антипсихотических препаратов и улучшающие усвоение основного вещества, участвовал в разработке новых методик нейролингвистического программирования. Солидный статус ученого и психиатра, вне всяких сомнений, делал Хименеса важной деталью глобальной паутины «Мобиуса», но он и представить себе не мог, что столкнется с новой трудностью – прибывшим в исследовательский центр бывшим учеником. Рубен о чем-то разговаривал с медсестрой, она приглаживала каштановые волосы, сидя к Марсело спиной. Жена? Любовница? Близкая подруга? Хименес всей душой хотел изгнать из головы непрошеные мысли и подозрения: в конце концов, какое ему дело? Им предстоит всего лишь совместная работа. Всего лишь… постоянный контакт. Теперь есть возможность видеть ученика так часто, как никогда, не надоедать с предложениями зайти в гости, а просто видеть, быть рядом. Но душа Рубена оставалась загадкой для Марсело, шкатулкой Пандоры, старинным трепетным автоматоном без ключа. Бывший преподаватель медицинского университета Кримсона в минуты досуга часто любовался изображениями часовых механизмов времен королевы Виктории: как они отлаженно работают, но как сложны несведущему! Шестерня цвета грецкого ореха, стройная завитушка пружины, легкое медное тиканье, тоненькое лазурное треньканье и отвесное щелканье. В коридоре – безупречный карминный пиджак, степенно-испепеляющая походка, редкие белесые волосы. Вблизи – сверкающий предгрозовой взор, не по годам усталый, болезненно-пределящий изгиб губ, запекшиеся борозды шрамов и ожогов, которые многие эстеты признали бы уродливым недостатком внешности, делающим фантасмагоричным и гротескным лик простого студента, номера первого, новой земли. В мозге человека все работает по принципу обратной связи, везде есть взаимозависимость, как и в нем самом: детали пазла собираются под накалом бешеного фонаря в существо из величия цвета маджента, терракотовых знаний, девичье-алых сплетен за спиной, компасного вектора цвета киновари. Дух за поющими ребрами, сплетение вспышек зиготных, окликов забытого, пророщенности несотворенного, кровожадности кожистых крыльев. Девушки побаивались Викториано, и Марсело почему-то становилось от этого легче: больше времени уделит ему, не занимаясь всякими глупостями. Вечером Викториано отдыхал в своей комнате. Телевизоры, как и газеты, в «Мобиусе» были недоступны, да и не интересны были никакие новости: главная новость – это он сам. Татьяна постучалась в дверь ровно в два часа ночи. Психиатр открыл ей. Женщина покорно переступила порог; внутри нее бушевала стихия, по ногам бежал холодок. Она подготовилась и надела кружевное белье красного цвета. Дверь захлопнулась, щелкнул замок, и теперь эта комната – их конструктор. Татьяна умоляюще глядела Рубену в глаза: припас ли инструменты? Но Викториано так заработался, что совершенно забыл об этом. – Сегодня без твоих фетишей, дорогая. Женщина порывалась обнять ученого, но боялась сделать это первой. Взгляд его парализовал, делал ноги ватными. Она приоткрыла рот, и Викториано протолкнул в него указательный палец. Он провел по внутренней стороне нижней губы Татьяны, затем проследил прерывистую линию нижних зубов, коснулся неба, и женщина с безумным удовольствием захватила палец, и начала его посасывать. Вторая рука Рубена притянула Татьяну ближе, и уже прощупывала позвонки. Каждый бугорок на спине становился объемным, подушечки пальцев продавливали каждое местечко, спускаясь все ниже. Рука оказалась на ягодицах, затем медленно опустилась на внутреннюю часть бедра. Татьяна прерывисто вздохнула: он нащупал ее кружевные чулки. «Это для вас, мой господин», – говорил взгляд медсестры. Палец был вынут, вторая рука Рубена сжала талию Татьяны, стала подниматься к ребрам. Татьяна обожала, когда Рубен пересчитывал ей ребра, словно струны арфы. Ее мышцы сладко сжались, выделилось немного смазки. Она позволила себе положить руку на плечо мужчины, затем подползти ею к его шее, и с трепетом прикоснуться к жуткому следу от ожога. Ребристость она чувствовала каждым, даже самым маленьким рецептором на подушечках пальцев. Странно, что он позволил себя так рассматривать, но Татьяне уже было все равно: она обожала это делать, и пользовалась любой возможностью немного полюбоваться своим любовником. Взгляд Рубена стал слегка затуманенным, и он сильно придавил корпус женщины к своему одной рукой, другой же оттягивал чулок и забирался под него, а его губы исследовали уже такие знакомые очертания скул медсестры, а затем впивались ей в шею. Татьяна тихо застонала, уже поняв, что может обнять Викториано обеими руками, отказавшись от привычного претерпевания. Они целовались, все губы медсестры были в прозрачной слюне, а промежность все сжималась и разжималась в истоме. Рубен забрался рукой под белье женщины, едва провел ногтем по теплым половым губам, и получил восхитительный вздох в ухо. Татьяну возбуждала собственная нерешительность и осторожность, а недоступность души любовника постоянно вынуждала ее предполагать, что чувствует он в моменты их встреч. Женщина зажмурила глаза и попыталась обнаглеть еще сильнее (что возбуждало ее не меньше, а даже еще мощнее) и начать расстегивать рубашку мужчины, прижимаясь к нему всем телом, проникла рукой под первую расстегнутую пуговицу, чтобы прикоснуться к изуродованной коже, при этом, все еще сплетаясь с ним языком. Поняв, что он ей позволяет себя раздевать, женщина стала расстегивать следующие пуговицы. Она стянула с него рубашку, он ловко подцепил ее рукой, и отправил на кровать. Он снял с себя верх первым? Татьяна была изумлена: может, настроение хорошее? Но мысль тут же испарилась, когда один палец Викториано проник в нее, и нащупал бугорок клитора, а второй прошелся по малым половым губам. Татьяна застонала, и чуть не прикусила губу ученого, член которого уже начинал твердеть. Ее блузка была предусмотрительно не застегнута на все пуговицы, и Викториано легко справился с ней, а затем щелкнул застежкой лифчика. Татьяна уже была в диком блаженстве и чуть ли не кончала, взгляд ее горел, а Рубена это забавляло: хочешь поиграть? Он провел ногтем по клитору, спустился ниже, в самую дырку, и, когда женщина вздрогнула, палец тут же исчез из ее влагалища. Он развернул медсестру к себе спиной, расстегнул ей юбку, которую она неловко стащила, и толкнул на кровать. Та упала на мягкое одеяло, уже хранившее тонкий след одеколона психиатра, от души втянула его носом, и ахнула от того, что тело Рубена навалилось сверху. Он стянул с нее оставшееся белье, но чулки не тронул. Татьяна ощутила своим лоном прикосновение головки, постаралась расслабиться, но возбуждение было настолько неожиданно сильным, что ее ноги были ощутимо напряжены. Она раздвинула их в стороны, и Рубен вошел в нее, схватив женщину за горло и прижав к себе, впившись зубами в ее плечо. Татьяна хотела вздохнуть, но кольцо пальцев вокруг горла не позволило ей это сделать, обхватила одной рукой корпус Рубена, а другая рука вначале стала болтаться в воздухе. Татьяна начала задыхаться, и Викториано ослабил хватку, вырвав у нее покашливание, она опустилась головой на одеяло, и мужчина продолжал входить в ее влажную дырку, вместо шеи лапая и сжимая ее небольшую грудь одной рукой, а другой – опираясь на спинку кровати. Татьяна стонала в голос, вцепившись в подушку, и через несколько минут ее прошибло оргазмом, она задергалась и вскрикнула, когда пальцы Рубена в этот же момент сжали ее сосок. Через несколько минут Викториано кончил тоже, излив сперму женщине на копчик. Татьяна расслабилась, ее распущенные волосы разметались по подушке: можно ли повернуться лицом? Рубен упал рядом, она с благодарностью прикоснулась к его животу, и стала поглаживать его, заглядывая психиатру в глаза. Тот не смотрел на нее, уставившись в потолок. Скромная, ничего не скажешь, а стонет как блудливая девка. Рубен завернулся в одеяло, и отвернулся от женщины, та полежала еще немного, и потихоньку начала собираться. В ее голове было пусто, желание выйти из комнаты становилось все сильнее. Она очень осторожно и почти бесшумно оделась, щелкнула замком, и выскользнула за дверь.