Трагноверси́я – авторский неологизм, означающий трансгрессивный опыт, связанный с сюрреализмом, оборотничеством и неестественностью образов и жестов (прим. авт.)
Я стянула в платок пробуждение сна Разбивалась река от дождя пополам Окуни губы в сон, буду я не одна Перламутровый дым я вплетала в тебя (Линда – Лихорадка в темноте)
Эбеновые деревья с неестественно гладкими стволами раскинули свои великанские туловища и ветви в мольбе дьявольскому ветреному небу. Дорога, посыпанная чем-то, напоминающим рассыпчатую рубиновую гальку, вьется меж угольно-черных великанов, расставленных в четком шахматном порядке. Ни травы, ни свиста птиц. Полная, устрашающая тишина злого леса. Идти, не растерявшись. Каждый шаг слабенько похрустывает просьбами о посвящении. Внезапно за позвоночником и лопатками ощущается чье-то потустороннее присутствие, и ощущение это преследует все сильнее до того, что волосы на затылке встают дыбом, а обернуться равно умереть. Слышится слабое рычание: огромная черная собака выползает из-за дерева, щерит пасть в хищном оскале, и направляется к нему. Ясно, что встреча не сулит ничего хорошего, и он срывается с места. Босые стопы болезненно вдавливаются в колючие камешки и будто утопают в них, замедляется движение, собака все ближе. Но отчаянное желание жить придает сил. Вдалеке виднеется поляна, окаймленная подлеском, а посреди нее высится деревянный тотемный языческий столб. Он добегает до столба, испещренного иероглифами и заклинаниями, и взлетает, делая взмахи руками, на самую верхотуру. Столб вырастает из земли месопотамским истуканом, сверлит тучи острой верхушкой. На ней сложно удержаться, но это единственный выход. Собака лает, пытается схватить за ногу, и ее зубы мелькают буквально в сантиметрах от пятки, его постоянно колышет из стороны в сторону, а вестибулярный аппарат бьет тревогу, мозг напрягается сверх меры, болят мышцы. Небо искрится маленькими молнийцами как извивающимися ранеными солдатами, тучи взывают к электричеству, разбиваются друг о друга, сливаются в любовном экстазе. Внезапно кто-то кричит «Ау!» Собака перестает лаять, опускает лапы на землю, принюхивается. «Ау» повторяется, и зверь бежит на звук. Можно расслабиться и отдохнуть. Руки сами начинают взбивать прозрачную предгрозовую пену тяжелого, насыщенного озоном воздуха, полет длится несколько мгновений, и вот уже можно обнять мощную ветвь соседнего дерева. Безопасность. Здесь-то точно не достанут. Из чащи раздается нечеловеческий вопль. Зверь громко рычит, топает и рвет плоть. Крики слышны примерно минуту, и вот собака волочет за собою обезображенное полусъеденное тело: рваные раны изъязвили то, что когда-то было животом, окровавленный кусок руки болтается, как йо-йо, из отверстий выпадают внутренние органы, омытые липкой кровавой массой, тянется трубочка кишков, зияют обнаженные полусломанные ребра. Собака начинает жрать добычу с аппетитом. Может быть, это шанс? Пес наелся и глядит с подозрением, но он слетает с дерева и со всей прытью пускается по красной дорожке, куда глаза глядят. Ворота! Ажурные и витиеватые узоры медно-угольного оттенка. Их легко толкнуть и выбежать наружу. Внезапно его мизансцена и все, что окружает, являет собой чистое оборотничество: из-за туч выходит солнце, появляются зелень и редкий гравий под ногами, а в основном мягкая и теплая земля, по которой приятно ступать. Каждый шаг приносит все больше умиротворения, он начинает бежать к маячащему вдалеке девятиэтажному панельному дому. Спасение! Руки опять молотят воздух, он подлетает и опускается прямо на крышу, огороженную бетонными плитами. Теплый, но сильный ветер носит по крыше, и он зацепляется за бортик, чтобы отдышаться. За домом стелется небольшое поле, за которым виднеется густой лес естественного, зеленого цвета. Нужно успокоиться, и скорее уйти в еще более безопасное место. Полет длится примерно полчаса: деревья нестройно шелестят, окутывают разнотравье доброй музыкой. Вдалеке виднеются краснокаменные руины: то ли особняк, то ли церковь. Он опускается посреди огрызков стен и выпирающих нежных балконов, будто поеденных молью, оглядывается. Вокруг ни души, лишь деревья волнуются. Волнение приливной волной настигает и его сердце. В голове какой-то неясный гул, словно от трансформаторной будки, создающий ощущение техноподавленной заброшенности. Место настолько проклято, что даже призраки и фантомы обходят его стороною. Нужно поскорее улетать, иначе он останется жить здесь навечно: сторожить углы, слоняться по балкончикам и раздавленным коридорам, будто выломанным или расстрелянным из пушек, стереотипично бродить кругами, добывать крыс, которых даже не на чем пожарить (да и как добывать: ничего живого здесь не водится, а выходить за пределы руинного погоста нельзя), и ждать спасения, которого никогда не будет. Он здесь вырастет и состарится, постоянно в одной и той же неприятной обстановке. Это настолько страшило, что руки опять взялись взбивать воздух, и он полетел, чтобы оказаться как можно дальше: это место было даже более угнетающим и зловещим, чем черный лес хотя бы потому, что в лесу ждала менее мучительная и менее одинокая смерть. Через еще полчаса полета виднеется поляна, перерезанная поваленным деревом. Там кто-то копошится. Странные полулюди-полузвери повесили на палки котелок и варят человеческие кости. Запах невыносимый. Они что-то лопочут, указывая на небо. Заметили! Силы покидают в самый неподходящий момент, и он почти опускается к каннибалам, они чуть ли не хватают его за ноги, скаля зубы и пританцовывая, но открывается откуда-то взявшееся второе дыхание, и он, дав небольшой круг над аборигенами, отправляется дальше. Небо становится нежно-фиолетовым, а на земле все больше сочных цветов. Два идеально круглых озера освещаются абсолютно белым солнцем и горячей одинокой звездой. Он приземляется возле одного озера, и видит, что вода в нем кристально чистая: видны все детали, камушек к камушку. Невыносимо жарко, и единственное желание сейчас – искупаться. Но что за второе озеро неподалеку? Второе озеро оказывается мутным, илистым. Возле кромки воды сидит монах в позе лотоса. Он подходит к монаху, а тот говорит: «Ты хочешь искупаться в чистой воде. Смотри-смотри: в том озере яд. А это, возле которого я сижу, абсолютно безопасно. Выбирай жизнь, реинкарнируйся». Пот льется по щекам, затекает в губы и солонит язык, затекает в глаза и жжется. Ноги сами несут к озерцу, он прыгает в воду, расплескивая жижу; вода теплая, как молоко, а само озеро довольно глубокое, несмотря на небольшую ширину, и можно коснуться дна, встав на цыпочки по шею в воде. Солнце ласкает голову, он ныряет, зажав нос, потом выныривает, фыркая, в глаза забивается песок. Песка становится так много, что наступает слепота. Монах разражается истерическим смехом, а бешеный фонарь в небе вторит ему короткими смешками. Лесли просыпается. Сноговорение продлилось несколько мгновений: мозг, будто порванной кинопленкой, припоминал детали, а затем настигло тяжкое ощущение реального мира. Господи, какой же был интересный сон, и как отвратительно возвращаться сюда, в эту ужасную комнату! По соседству кто-то храпел, у противоположной стены на одной кровати спали, обнявшись, Анна и Аманда. Анне стало чуть лучше, но она все равно нуждалась в поддержке подруги. Аманда впервые настолько быстро с кем-то сошлась, настолько быстро увидела в человеке родственную душу. Лесли же, будучи по жизни одиночкой, полагал, что не нуждается в помощи. Доктора своего альбинос и правда не видел уже многим больше месяца: наверное, консультирует кого-то другого, наверняка у него масса новых пациентов. И хорошо бы, но то, что с ними со всеми стали проделывать после полутора месяцев пребывания в «Мобиусе», стало беспокоить абсолютно всех. Их стали помещать в ванны с водой (Рубен выяснил у лаборантов, что особенной разницы нет), подключать к каким-то аппаратам. Многие сломались и не сопротивлялись; пару человек – зачинщиков бунтов, пришлось устранить. Кейт докладывала Рубену о поведении подопытных, но со стороны дисциплины; Юкико общалась теперь только с третью испытуемых, остальных делегировали другим психологам. У Хоффман часто спрашивали, что же это за место и что их ждет, но она говорила, что ей нельзя распространяться, иначе ее уволят. То, что иначе ее убьют, девушка пояснять не хотела. Бывшие пациенты «Маяка» стали получать хорошие разряды в мозг, но сначала анестезированные. Через время анестезию давать перестали, и это было весьма болезненно. Простыми исследованиями связности их личностей не ограничиться: нужно выяснить, насколько их мозг чувствителен, и как будет координироваться с приборами. Измеряли реакцию на стимулы, дающиеся вместе с определенными картинками, теми самыми химерами, которые составляли специалисты по заказу Рубена. Рубен постоянно просматривал досье пациентов, записи из их жизни; позже к документам присоединили ассоциативные ряды, полученные после опросов и измерений электродными сетями. У каждого пациента была своя структура восприятия синт-мэморитов (Викториано прозвал так смеси, которые демонстрировали подопытным в первый месяц работы с ними), но нужно было объединить их в группы, чтобы хоть как-то систематизировать данные. Было ясно, что даже если машину построят без его непосредственного физического участия (а так и было; Рубен не был техником или сборщиком, физиком или химиком, аналогичным тем, кто работал в «Мобиусе») – все равно большинство исследований он будет проводить сам, да это и было необходимо ему самому, иначе угаснет небо в глазах. Каждый испытуемый искрился от страха, когда его приводили в зал с ванными, а особенно сосало под ложечкой у тех, кого приводили в лабораторию первыми: это всегда была группа, поэтому становилось слегка спокойнее перед входом (несмотря на то, что держаться друг за друга запрещалось). Но когда бескомпромиссно-убийственно вспыхивали огромные круглые, словно операционные лампы, пару мгновений помаргивая, а после приходя в свое обычное состояние – становилось не просто не по себе. Всех разводили в разные части лаборатории, запрещали разговаривать друг с другом. Многие понимали, что их хотят разобщить, этим самым подавив волю, и старались не поддаваться: в их комнате никто не следил, чем они занимаются, правда, кто-то однажды заметил мини-камеру в углу, но это все равно было не то же самое, что постоянный физический контроль. Кейт наведывалась в гости каждый день, все смотрели на нее с яростью, но теперь не решались противостоять надзирательнице. Половина испытуемых была уверена в том, что никому не удастся здесь выжить, что погибнут абсолютно все. Им давали лекарства все реже, а привязывали все чаще. Лесли свыкся со своим положением далеко не сразу, но он понимал, что выхода нет. Потуги Анны вдохновить Аманду сбежать не увенчались успехом, и теперь обе девушки покорно принимали все, что происходит с ними. – Рубен, доброе утро! Мне нужно кое-что обсудить с вами. – Хименес ждал в лаборатории. Рубен еле продрал глаза и очень хотел спать, но в лабораторию явился вовремя. Марсело уже ждал его. – Доброе, что именно? – Я так понимаю, функция Ядра будет состоять в контроле над остальными сознаниями. Какими качествами должно обладать Ядро? Кого вы планируете взять на эту роль? – С удовольствием вызвался бы сам, но даже я не знаю, что меня ждет, – ответил Викториано. – Я буду думать, еще не решил. Но точно знаю одно: Ядро должно обладать серьезной силой, возможно, мощным интеллектом, или интеллектуальной чистотой. – Доброе утро, коллеги! – Джон подбежал к разговаривавшим с какой-то толстой папкой. – Главный компьютер практически построен! Корпус тоже практически готов, последние штрихи. – Спасибо, а что в папке? – поинтересовался Рубен. – Данные о том, как воспринимают ваши подопытные то, что им демонстрируют, мы их уже привели в систему, а вам остается подумать и сделать выводы. – Ричмонд вручил папку Рубену. – Почему я? Проходил мимо, попросили передать. Все там чуть не отрубаются уже, многозадачность надо вырабатывать. Викториано начал разглядывать данные: описания, графики, формулы… С этим нужно посидеть не один день. Хименес попытался засунуть в папку свой нос. Не хотелось ему что-то показывать, но пришлось, раз вместе суждено работать. – Да, нужно будет привести синт-мэмориты к общим формам, – подумал Хименес вслух. – Я займусь этим сразу же, как проверю состояние STEM. Викториано отправился в соседний зал с Джоном, оставив папку с данными своему коллеге. Марсело принялся листать, подмечать интересные детали, и особенно его привлекли описания самой отдачи испытуемых после сеансов, граничащих с трансгрессивным опытом, с преодолением предела. Да, нужно будет сообщить психиатру, поделиться размышлением, гипотезой. И произвести впечатление. Рубен провел в зале STEM немногим менее получаса, оценил этап возведения механизма как предпоследний, и остался удовлетворен работой техников. Все, как он задумал, все по его чертежам, и время – чуть больше двух месяцев – вполне неплохо рассчитано. – Мы добавили некоторые технические детали, чтобы конструкция была устойчивее и целостнее, – рассказывал Ричмонд. – Но мои коллеги остались под сильным впечатлением! Я не брался еще за подобные проекты, и прибываю в состоянии вдохновения, чего не было со мной довольно давно. Это будет прорыв, мистер Викториано! Рубен пожал руку инженеру, вернулся. Марсело так и застыл с папкой в руках. – Рубен, я хотел бы поделиться кое-чем с вами. Я анализировал, пока вы были в соседнем зале, некоторые детали, и мне пришла в голову мысль, что эти смеси, демонстрируемые и внушаемые пациентам, похожи на некий… специфический опыт, какой, случается, получают люди, расширяющие сознание при помощи психоактивных веществ или измененных иным способом состояний сознания – полное слияние того, что было абсолютно раздельным в реальности. Это сращивание, схожее с опытом сновидца или визионера, только искусственно вызванное. Я так понимаю, это некий шаг в бездну, за границу привычного, чем занимаются абстрактные художники и сюрреалисты, реализующие потенциал своего подсознания, отпуская его и избавляясь от гнета суперэго. Любой сновидец, испытывающий скрытое в подсознании как буквально чувственно данное, вброшен в этот мирок, и по сути не организовывает его сам, когда состояние его сознания отличается от привычного, а затем его сознание преломляет все, что он увидел, синтезирует, приводит в систему. Но сама природа этих состояний – хаос, чудовищный сплав всего подсознательного. И вы смогли продумать то, как подать сплавы так, чтобы они казались реальным опытом, вытащенным из подсознательных бездн! Это захватывающе, знаете ли. – Да, я с вами соглашусь, и мысль вы подали отличную, – похвалил Марсело ученый. – Действительно, синт-мэмориты – это аналог трипов, только вызванных электрическими импульсами и техникой нейролингвистического программирования. Кстати, я работал с мистером Уоллесом, думаю, вы его знаете. – Марсело кивнул. – Так вот, мистер Уоллес пояснял мне, что можно делать с пациентами при помощи этих методов, которым я никогда раньше не доверял, считая их псевдонаукой. Теперь я действительно дотанцевал, мистер Хименес, и говорю иначе: за НЛП будущее. – Вот и я о чем, Рубен! А вы применяли в сеансах свой гипносинтез? – Он понадобится мне, чтобы все осмыслить. – Викториано пожал Марсело руку и отправился в свой кабинет. Сев за стол и разложив перед собой документы, Рубен налил себе кофе, сделал приличный глоток, откинулся в кресле и принялся изучать то, что ему вручил Ричмонд. Так, Аманда Филипс, Анна Зайлер, Лесли Уизерс, Ян Левандовский – самые что ни на есть знакомые имена. Других порядочно, но результаты… Да, исследование показало, что Филипс и Левандовский действительно хорошо начинают сливаться; их мысли и образы сплетались в причудливой манере. «Номер 101, испытуемая – Филипс, Аманда. Диагноз – F20.0. Маркер – тень. Тень принимает облик бледной аморфной сущности невероятно высокого роста в перламутровом плаще, внутри которой просверлено отверстие шириной в семь дюймов, окруженное слоеным тестом. Ассоциируется с приливом благоразумия. Ассоциация устойчивая. Номер 46, испытуемый – Левандовский, Ян. Диагноз – F20.0. Маркер – рыбий скелет. Скелет принимает облик полуразложившихся останков камбалы, кости которой сращены изумрудными и лавандовыми кристаллами, напоминает творение таксидермиста. Ассоциируется с отравленной пищей. Ассоциация устойчивая. Сращение синт-мэморитом. Акция Альфа: у призрачной сущности растут ребра из кристаллов, она взмахивает своим одеянием и искривляет подобия рук в театрализованном жесте. Акция Бета: в рыбный суп попадают пули. Акция Гамма: чистая вода наполняется слезами рыб и становится скелетом. Акция Дельта: зубы рыбы вырастают и становятся костями ребер, они изумрудного и лавандового цвета. Акция Эпсилон: скелет рыбы кричит и быстро пересекает изумрудную реку, в него стреляют. Акция Дзета: таксидермиста убивают выстрелами из пуль из костной ткани. Акция Эта: лавандовый кристалл горит и превращается в монаха. Акция Тета: белый плащ запахивается, внутри него сияют лавандовые и изумрудные кристаллы. Акция Йота: короткие выстрелы перламутровых пуль проникают в лавандовую массу, сливаются и срастаются в слоистую ткань. Акция Каппа: раскапывают слои изумрудных, лавандовых и перламутровых костей. Акция Лямбда: ласковый перламутровый поток омывает скелет рыбы, состоящий из пуль. Акция Мю: перламутровое солнце, находящееся в отверстии, изумрудные и лавандовые облака из ядовитого газа плывут и накрывают его. Акция Ню: горячие кости растут из изумрудного рыбьего глаза, как живые цветы. Акция Кси: глаза перламутрового существа становятся ребрами, срастаются и образуют сердце. Акция Омикрон: в сосуде плещется жидкость изумрудного света, в которой видны наросты, напоминающие кости, и она становится перламутровой, когда кости распадаются. Акция Пи: звук, напоминающий падение чего-то тяжелого, и глаз разбивается на слои трех цветов. Акция Ро: в отверстии существа горит ядовитая перламутровая звезда, а одеяния его изумрудные, на концах одежд расположены тонкие кости. Акция Сигма: соленый вкус металла пули смешивается с запахом крахмала и костной муки. Акция Тау: аромат перламутра смешивается со звуком лавандовой трещотки, и трещотку вертит дух. Акция Ипсилон: скелет рыбы обладает благородными намерениями, дух противоречит ему. Акция Фи: благородный аромат ядовитого напитка изумрудного цвета вдыхает рыбий скелет. Акция Хи: звук падения перламутрового шара слышит дух в перламутровом одеянии, падает на колени и молится. Акция Пси: идол из ребер и других костей окрашивается в лавандовый и изумрудный цвета, и жидкость, идущая из костей, ядовита. Акция Омега: глаз рыбы направлен вверх, где расположены перламутровый, лавандовый и изумрудный слои, между ними сияют звезды». Рубен читал взахлеб; сон буквально слетел с его глаз и губ, и зависал отставшей тучкой уже где-то под потолком. А эксперты обладают недюжинной фантазией, чтобы описывать подобные вещи. Среди них были психиатры, прошлое которых было для Рубена тайной; возможно, они увлекались искусством, сочиняли поэмы или играли с формами в целом. Образность поражала. Нужно обязательно выяснить, кто это составлял, и пообщаться с этим человеком. В кабинет постучались. – Мистер Викториано, вас вызывает начальство. Администратор сидел за своим столом. Свет падал на его голову и плечи, образуя техногенное гало. Лицо омывалось сумраком. – Ваше изобретение почти построено, я полагаю? – Да, мне сообщили сегодня, – ответил Рубен. – Я доволен тем, как работают ваши люди. Осталось недолго. – А как поживают подопытные? Я слишком занят, чтобы знать обо всем. Проектов в «Мобиусе» много. – Буквально сейчас рассматривал акции синт-мэморитов. Интересно, кто это все описывал; у него или у нее явно есть художественный вкус. – Хорошо. Я вас вызвал, чтобы сообщить о том, что наши правила ужесточаются: всем работникам необходимо пройти процедуру вживления церебрального чипа. – Администратор собрал руки на столе в замок. – Процедура завтра в девять утра. – Теряете контроль? – Усиливаем. А теперь можете быть свободны. Вас вызовут на процедуру. Рубен вышел из кабинета начальника, и отправился изучать акции дальше. Документов было много, просматривал он долго, но наконец взгляд психиатра упал на данные Уизерса. Его сращивали с пациентом, у которого было тревожно-депрессивное расстройство. «Номер 105, испытуемый – Уизерс, Лесли. Диагноз – F20.2. Маркер – ангел. Ангел имеет множество крыльев, его тело связано со сложной структурой, структура светится, пульсирует. Напоминает ветхозаветного Серафима. Ассоциируется с тиканьем часов и полетом огромного косяка птиц. Ассоциация устойчивая. Номер 12, испытуемый – Уайт, Кристиан. Диагноз – F41.2. Маркер – свеча. Свеча синего цвета, извивается, танцует, пламя очень неустойчиво и дрожит. Ассоциируется со страхом и качающейся травой. Ассоциация устойчивая. Сращение синт-мэморитом. Акция Альфа: ангел парит в небе, в его руках извивающиеся свечи, он смотрит сам в себя. Акция Бета: птица с множеством крыльев летит на свет свечи и сгорает, потом группа птиц летит на гигантскую свечу, и становится живым торнадо. Акция Гамма: птица навязчиво машет крыльями, ей страшно, крылья разрастаются белыми нитями. Акция Дельта: свеча тикает, мечется на каждый звук. Акция Эпсилон: ангел дрожит от страха, рядом громко тикают часы синего цвета. Акция Дзета: на крыльях ангела маленькие синие огоньки, глаза без зрачков, пламя пахнет фруктовой жвачкой. Акция Эта: синее пламя танцует внутри глаз ангела, он залетает во внутренность часов с кукушкой, и переставляет стрелки. Акция Тета: стрелки часов дергаются из стороны в сторону, мечутся, а затем показывают полночь и загораются. Акция Йота: из пламени вырываются дрожащие синие руки, заводят белые часы, часы не тикают. Акция Каппа: птицы врываются в тело ангела и становятся цифрами на часах внутри него. Акция Лямбда: холод пронизывает тело, внутренняя тревога нарастает, она сжимается в комок, окруженный дрожащими свечами, у которых синее пламя. Акция Мю: часы тревожно поют, а не тикают. Акция Ню: вместо цифр на часах ангелы и свечи, стрелки странно убивают. Акция Кси: косяк птиц влетает в белую структуру, структура порастает качающейся травой. Акция Омикрон: синее пламя сжигает траву, достает до часов, и замедляет время. Акция Пи: ангел кричит от ужаса, вызванного тем, что часы разорвало на цифры и стрелки, они потеряли целостность, замерли, устали. Акция Ро: часы устало тикают, необратимость смерти окружает их механизм, покрытый белым воском. Акция Сигма: ангел всплескивает руками, его крылья становятся большими, окрашиваются в синий, покрываются стрелками и цифрами, как зимними узорами. Акция Тау: часы висят на стене комнаты, покрытой паутиной, в паутине запутался мертвый ангел. Акция Ипсилон: восковая фигурка ангела падает в небо и разбивается. Акция Фи: синяя жидкость воспламеняется белым огнем, в ней варятся стрелки часов. Акция Хи: ангел смеется, и его смех разрушает часы, которые тают, как свеча, плавятся. Акция Пси: ангелу холодно от тиканья часов, он спрятался в высокой траве. Акция Омега: часовой механизм разрастается нитевидной структурой, и разрушает часы». Рубен обнаружил, что связи ассоциаций не просто переплетены по подобию сновидческих, но в них каким-то образом неожиданно появляются новые, подобно призракам в машине. Откуда в первом блоке молитва? А звезды меж цветных слоев? Эти детали архаичны, они отсылают к космогонии и религии, к сотворению мира из обломков хаоса. В конце концов, все детали, связанные со сном и трансгрессивным опытом, архаичны, поскольку мы отпускаем свое подсознание на волю. Хименес высказал отличную мысль, только ее нужно развить. Викториано взял чистый лист бумаги и принялся писать. «Естественный подсознательный опыт порождается случайностью. Пациент – это homo ludens*, как и любой другой человек, то есть не он задает правила игры, а игра управляет его поведением. Архаичное мышление – мышление мифологическое, в мифе каждый конструкт имеет четкие правила функционирования. Игра в сознании пациента отличается от мифа тем, что построена иначе: в ход акции вплетены случайные образы, возникающие из неизвестного источника, связанные с особенностями сочетаний уже известных образов. Образ переходит в символ, то есть нечто большее, чем простая конструкция воображения, символ всегда обладает культурными наслоениями, появляющимися из прошлого опыта пациента. Использование синт-мэморитов показало, что, во-первых, игровая сущность синтеза образов и воспоминаний – это сочетание настоящего и прошлого времен, сходящееся в случайной точке. Во-вторых, каждый новый образ появляется, по-видимому, с неопределенной закономерностью, которую необходимо обнаружить. В-третьих, трансгрессия – это не просто преодоление предела в целом, это преодоление суперэго, завязанное на сюрреалистических сновидческих формах. В-четвертых, по-видимому, новые образы не являются абсолютно чуждыми системе, но появляются вне зависимости от заданных границ. В-пятых, образы заимствуют друг у друга не только форму, но и содержание, обмениваются качествами, переходят друг в друга, создавая неожиданные сочетания, обусловленные неизвестной закономерностью. В-шестых, гипносинтез можно применить к толкованию акций как метод сборки и пересборки сознания. Необходимы дальнейшие исследования». Да, пока немного, но фундамент заложен. На обеде к Рубену подсела Татьяна. Женщина выглядела подавленно. – Что с лицом? Татьяна закусила нижнюю губу и стала рассматривать еду на подносе. Кусок в горло не лез. Прошлым вечером она плакала до утра безо всякой причины, свернувшись калачиком на полу, и теперь под слегка опухшими глазами у нее были неумело замаскированные синяки. – Ничего. Хименес сел за стол к Ричмонду и Юкико Хоффман, которые уже о чем-то активно беседовали. – Как работается? – спросил он, переместив салфетку из одного угла подноса в другой, чтобы она не мешалась под рукой. Мужчина был доволен тем, что смог произвести положительное впечатление на Рубена. – Мы почти достроили STEM, сегодня мистер Викториано приходил с утра и проверял. Он был доволен, насколько я понял, хотя он вообще редко проявляет какие-либо эмоции. Такое ощущение, что этот проект – просто просвет в его жизни, – рассказывал Джон. – Вы слышали, что нам будут вживлять в мозг чипы? – спросила Хоффман у обоих собеседников. Те ответили, что слышали: весь «Мобиус» уже гудел. – Операция будет завтра в девять. Мне не по себе, скажу честно… – А для чего это нужно? Что за конспирологические методы? – Хименес отправил в рот тост с белым сыром. – Мне кажется, они боятся. – Японка поправила длинные темные волосы, которые некстати падали на ее красивое лицо и забирались в тарелку. – Чего боятся? Восстания? Не смешите, Юкико, – ответил ей Ричмонд. – Я давно убедился, что мы – винтики большого слаженного механизма, и сильно зависим друг от друга: один взбрыкнет – остальные осадят. «Мобиус» – это крепость, бойницы которой на всякий случай сведены вовнутрь. Не рванет. – А причины бунта? Всех все устраивает, а если не устраивает – рот у всех на замке. Условные рефлексы собак Павлова, – сказал Марсело. – Вот в том-то и дело, что все молчат. Однажды кому-то надоест молчать. Как вы думаете, что послужило причиной введения нового правила? – спросила у собеседников Хоффман. – Лично я ничего не слышал, – ответил ей Ричмонд. Татьяна пыталась есть и улыбаться, но ее мастерство притворства дало течь: на лице женщины были видны некоторые эмоции, которые она пыталась скрывать. – Могу дать эсциталопрам. Татьяна подняла на любовника глаза, полные боли, и тут же опустила взгляд. – Ты что-то прячешь. Я вижу. Могу отправить тебя к Хоффман, поработаешь с головой. – К Юкико Хоффман? Да, пожалуй. – Татьяна наконец начала есть свой салат, перестав в нем ковыряться. – STEM почти готов, мне отдали документы с очень интересным содержанием: пациенты со схожими заболеваниями срастаются довольно эффективно. И эффектно. Ты бы видела образы, которые получили мои подчиненные! Напоминает фантасмагорию, отдает сновидческими формулами. Если все рассчитать – мой будущий мир станет прекраснейшим из миров. Кстати, как там мои пациенты? – Уколы больше не нужны: они смирились. У них есть надзиратели, и они, похоже, работают слаженно. Я уже не захожу к ним, меня отправили на переподготовку: буду фармакологическим лаборантом, – сказала Татьяна. – Новая специальность? Поздравляю. В «Мобиусе» все должны быть полезными, иначе тебя не просто уволят. Татьяна хотела спросить, что означает «не просто уволят», но догадалась сама. После обеда Рубен подошел к Хоффман и вручил ей Татьяну со словами «ее что-то очень беспокоит, поработайте с ней, у меня слишком много дел». Хименес и Ричмонд стояли неподалеку, и решили присоединиться. – Добрый день! А вы… – Меня зовут Татьяна Гуттиэрез, я – бывшая главная медсестра клиники, которой заведовал мистер Викториано, – ответила Татьяна на вопрос Хименеса. Последний был несказанно рад возможности познакомиться с женщиной, не дававшей ему покоя, и дружелюбно стиснул ее тонкое запястье двумя руками. Медсестра, значит… Наверное, ничего особенного, просто приехали вдвоем, часто сталкивались в служебной обстановке, возможно, похожие интересы… Джон тоже пожал руку Татьяне и приветливо улыбнулся. – Ваш начальник произведет фурор, мисс Гуттиэрез! Мы за эти месяцы успели подружиться, профессионально сойтись. Его изобретение весьма сложно, но я думаю, что мы справимся: осталось чуть-чуть! – восторженно сообщил женщине инженер. Татьяна вымученно улыбнулась. Рубен отбыл в свой кабинет разбирать документы дальше (причем с огромным желанием: записи завораживали), Ричмонд отправился к своим коллегам, Хименес – к себе в комнату пить китайский зеленый чай, а Юкико решила проводить Татьяну до ее комнаты. – Вы плохо выглядите, мисс Гуттиэрез. – Японка сочувственно прикоснулась к плечу бывшей медсестры. – Давайте завтра после чипирования встретимся в моем кабинете, вы не против? Только нужно будет подождать: вряд ли вживление чипа будет переноситься всеми одинаково. Нужно будет полежать в постели пару часов, я думаю. Но я вас буду ждать, приходите! Кабинет в соседнем корпусе, идти нужно будет по главному коридору мимо лаборатории мистера Викториано, свернуть направо, пройти к лифту, а там вас уже направит кто-нибудь. Кабинет под номером 1068. Не переживайте, все наладится! – Юкико улыбнулась. Татьяна внимательно оглядела японку, и улыбнулась тоже, но лишь уголками губ. Татьяне сообщили, что ее и правда ждет что-то вроде повышения: работала она хорошо, старательно, но имеющихся у нее профессиональных навыков не хватало для того, чтобы соответствовать ритму «Мобиуса». Женщину опросила менеджер на предмет ее желаний: куда пойти, чем заниматься, и Татьяна вспомнила, что еще в университете хотела начать изучать фармакологию более пристально: предмет давался достаточно легко, экзамены были не особенно напряжёнными, а предмет интересным. Впервые за много лет женщина воспряла духом. Плакать уже не хотелось. *Человек играющий (лат.) Так называется интереснейшая работа нидерландского философа и культуролога Йохана Хёйзенги.