Лезвие агата

Подключите крылья, Подключите воздух, Оттолкнитесь сразу в стратосферу выше, Где одно дыханье, Где зерно искусства Сохраняет трепет, Нам покажет звёзды. Полетели! Ртутью дышат рыбы, Нефтяные флаги, Как эмблемы страха, Разъедают силы, Полетели! (Roman Rain – Полетели)

Рубен пережил вживление чипа спокойно, как и Хоффман; Ричмонд же, Холли и Хонеккер провалялись несколько часов в своих комнатах, а у Татьяны вообще поднялась температура. Чипы вживляли только сотрудникам, над пациентами и так проводился усиленный контроль после нескольких попыток бунтовать. Тогда ворчливый старик стал подговаривать пару крепких мужчин встать по обе стороны от двери и огреть Кейт чем-нибудь, но подходящих предметов не было, да и поймали их быстро: камера хоть и была маленькой, но в нее глядели неусыпно. Аманда и Анна поссорились и теперь не разговаривали друг с другом: Зайлер нелестно высказалась о семье Филипс, а последняя такого простить не могла (по крайней мере, не так быстро). Лесли только и делал, что спал (их на время оставили в покое, чтобы доработать машину), но однажды ночью он проснулся от звона в ушах. Он тупо посмотрел в темноту – и вдруг пространство полетело с необычайной скоростью прямо ему в лицо. Лесли увидел старинный особняк, куда его кто-то тащил, маленький город, услышал чьи-то выстрелы, кто-то умолял убить его, ибо «не может так жить, потеряв все самое дорогое, что у него было», сверкающий нож и белые-белые горы с зелеными равнинами под ними. Видение пропало, и Уизерсу стало немного спокойнее. Он не понимал, что с ним происходило, но однажды, когда парень еще был дома, он увидел коридоры «Маяка» и лицо своего будущего доктора. Он умеет видеть будущее? Если так, то, похоже, его судьба незавидна. STEM был построен через неделю. Изобретение возвышалось на десятки метров над полом, и действительно напоминало мозг-аттракцион со спинномозговым столбом, от которого, словно щупальца, ветвились каналы и иные детали, формирующие корпус и соединенные вовне с ванными. Задрав голову, можно было увидеть гигантский главный компьютер, скрытый стеклом – он был похож на фантасмагорические часы с ультимативно ярким Ядром в центре, сияющим так, что обручи, вертящиеся вокруг него при включении, дьявольски звенели металлическими огнями. Мощная батарея вращалась выше, над Ядром (разумеется, это было энергетическое ядро, пока не связанное с материальным носителем управляющего сознания), ниже Ядра была колба для мозга-контроллера (пока пустующая), от колбы отходили толстые кабели, ведущие к материальным фиксаторам и мониторам, и вся эта конструкция завершалась ванными, куда уже стали помещать подопытных, получавших разряды-фиксаторы иного, психического содержания. Психическое связывалось с осязаемым, проводящим ток, являющийся выражением мысли или образа. Каждая часть изобретения была ответственна за конкретный вклад в работу всего механизма. Структура и функция – словно в самом мозге. Высшее выражение сути слова «синтез». И теперь эта машина станет колыбелью лучшего из миров. Рубен был в лаборатории один: он бродил вокруг своего изобретения и думал. Что было его изначальной целью: излечить все психические заболевания, или создать новый мир, куда можно погрузить человечество и моделировать его как угодно, и к чему это приведет? Какова цель проекта? Странно, но именно эта мысль терзала его сейчас больше всего. Вот STEM, вот подопытные, должна начаться долгая и тяжелая работа, результат которой неизмерим и непонятен, и осознание этой неподъемности тяготило смертельным грузом. Гипносинтез был методом, позволявшим синтезировать эмоции и образы пациентов при помощи нескольких скоординированных действий, погружающих их в состояние, близкое к гипнотическому, когда разрозненные островки самых простых эмоций и самых сложных образов преобразуются в сети, где все встает на свои места, а затем приходит покой. Во сне любой предмет может приобрести алогичные очертания, неестественную форму или цвет, когнитивные дорожки могут быть спутанными и образовывать то, о чем человек даже и не мог помыслить в состоянии бодрствования. Но чтобы подчинить всю эклектику содержания сознания, ее нужно стянуть в одну точку на затылке – точку памяти. Время во сне течет совершенно нелогично, могут случаться вещи из области хронофантастики или формироваться временные петли; мы можем телепортироваться, передвигаться со скоростью Света или пролетать сквозь Солнце – не важно; во сне возможно абсолютно все. И STEM создаст в себе глобальный сон, сон, состоящий из воспоминаний и образов разных людей, и то, как этот мир будет выглядеть – неизвестно никому. Как и сон, который мы увидим через доли мгновений, когда засыпаем. Эта неизвестность и вдохновляла, и пугала. Но мало просто взять чужеродные друг для друга образы и создать из них сеть. Сначала нужно расщепить, а потом срастить… – Отличная мысль, Рубен! О, смотрите-ка, гости пожаловали! А Викториано даже не понял, что подумал вслух. – Я просил сюда никого не впускать. – Да, мне это известно. Но, как ты уже успел заметить, мы работаем вместе, и я тоже являюсь ответственным за твой проект, поэтому имею право посещать лабораторию, когда мне вздумается. Рубен закатил глаза. Господи, за что! Еще и на «ты»! Викториано отлично помнил свой выпускной. Все, что случилось в тот день, мгновенно всплыло у психиатра перед глазами, когда он впервые заметил знакомое лицо в лаборатории. Один раз переспали – и можно фамильярничать? – Хорошо, делайте все, что угодно, но не мешайте мне думать. – Изобретатель опять решил дать круг и как следует рассудить, как именно нужно расщепить, чтобы потом собрать. Марсело медленно, но верно направился за ним. – А как насчет того, чтобы подумать вместе? – предложил Хименес. – Что тебя беспокоит? И вообще, можем на «ты», если хочешь. – Я не знаю, как повернуть вспять мой метод гипносинтеза так, чтобы в сознании подопытного произошло расщепление, но не такое, как при психозе, то есть нерегулируемое, а наоборот, регулируемое. Данные, – продолжал Рубен, – Которые я получил, меня заинтриговали, но эти образы… Они уже целостны, разъединять их – значит, возвращаться к началу. И даже если я попробую создать из того, что есть, новую картинку – что из этого? Я не смогу сохранить аутентичность личности сращаемого. Замкнутый круг, не находите? – Нахожу. А что, если воздействовать на разные отделы неокортекса, и вызывать соответствующие реакции? Эти стимулы будут формировать новые эмоции, и картинка, будучи той же самой, переживаться будет иначе. Как тебе такое? – рассудил Марсело. – Резонно. Нужно будет попробовать. Я как раз хотел начать воздействие не только на отдел памяти, чтобы фиксировать картинку, а еще на отделы, отвечающие за самосознание и речь. Важна не столько картинка, сколько самоопределение актора в ее поле, и проговаривание того, что он или она видит после сеанса. Иначе придется подключаться самому гораздо раньше, чем нужно, – ответил Викториано. – Простой фиксацией и персеверацией не добьешься новизны, нужна игра. Игра освежает, обновляет, и создает новые когнитивные структуры. STEM – это универсальный игровой механизм, он же таким задумывался? – Безусловно. Субъект втянут в эту игру, ее правила задает не он, а его подсознательные глубинные переживания. И еще у меня возникла трудность с тем, что я не понимаю происхождение новых образов из акций: например, откуда запах жвачки и паутина? Откуда солнце и облака? В изначальных данных этого нет. Как думаешь? Ты все внимательно изучал. – Рубен наконец-то назвал Марсело на «ты», последний почувствовал укол удовлетворения в мозг. – Я думаю, нужны интерпретации самих испытуемых. Нужно начать опыты незамедлительно, – сделал вывод Хименес. И в этот же день всех подопытных собрали по группам, распределив по схожести ассоциативных рядов. Рубен решил сначала подключать хорошо сраставшихся пациентов по парам, проводить сеанс, завершить его гипносинтетическим актом, а затем расспрашивать при помощи Хоффман на предмет того, что они видели и как себя чувствовали. Юкико была выспавшаяся и бодрая, пожала психиатрам руки и заявила, что готова работать. Первыми в путешествие отправились Аманда и Ян. Аманде в последнее время было очень тяжело: таблетки давать перестали, слуховые и визуальные галлюцинации атаковали нестерпимым огнем. Ян страдал точно так же. Их поместили в капсулы. Вода была холодной; Аманда автоматически скукожилась от отвращения, когда ее облепляли датчиками, Ян был безразличен и сверлил взглядом потолок. Рубен подошел, скрестив руки, и посмотрел на бывших пациентов «Маяка» и по совместительству первопроходцев. Именно его лицо – лицо изобретателя – последним увидят они перед тем, как начать собирать из осколков собственных сознаний новую реальность – реальность, которая станет лучшим, что было и будет в их посредственной жизни. Он подошел к ванной, где лежала Филипс, и помахал ей ручкой, обаятельно улыбаясь. Мужчину распирало от гордости и любопытства. Неподалеку стоял Хименес, который вспоминал каждый гениальный ответ Викториано на занятиях и хотел чуть ли не прыгать от радости за своего ученика, смогшего реализовать свой талант. «Погружение в STEM через 3…2…1» – отсчитал приятный женский голос. Аманда почувствовала толчок, словно ее ударили в грудь и голову чем-то плоским и тяжелым, уже было начала задыхаться от паники, а затем ощутила, что падает куда-то вниз, словно летит с большой высоты. Это контрастировало с тем, что, вроде бы, еще мгновение назад она лежала в ванной под светом ламп. Лицо бывшего главного врача в последний момент то ли отсветилось плоской маской, то ли показалось будто загримированным, как у мима, но однозначно мелькнуло в пространстве и испарилось каким-то неестественным движением вправо и вверх, словно скользнуло рыбкой. Девушка все падала, словно Алиса в кроличью нору, беспомощно болтая руками в воздухе и вопя. Внезапно она словно подвисла на мгновение, непроизвольно выдохнув «ах», а затем куда-то приземлилась. Поверхность была твердой. Девушка попыталась нашарить опору, обнаружила ее, кое-как поднялась. Темно и жутко, хоть разорвись и выколи глаз, словно в камере-одиночке. Аманда вытянула руки и пошла, словно сомнамбула, вперед. Не было вообще ничего: земля до начала времен. Носился ли Дух Божий над ней? Хотелось вспомнить Библию и помолиться, чтобы ее вытащили отсюда. Но ни вверху, ни внизу, ни спереди, ни сзади не было ни единого признака движения. – Эй, алло! – крикнула в темноту Филипс что есть мочи. Ее крик разнесся пугливым эхом, которое все летело и летело, не отражаясь ни от какой поверхности. «О» было невыносимым, и девушка заткнула уши, чтобы только не слышать собственный голос. Так, похоже, что здесь нельзя кричать, иначе затянет. Господи, как здесь мерзко! Чувство омерзения вызывало именно полное отсутствие всего на свете; пусть лучше здесь будут огромные тарантулы, но не пустота! Аманда уселась на плоскость (землей или полом она не могла это назвать), сжалась в комочек и заплакала. – Эй, есть кто? Аманда мгновенно вскочила: перед ней возникла высоченная фигура Левандовского, которую она ощутила на кинестетическом уровне. Поляк, похоже, тоже присел рядом от собственного «О», заткнув уши. Аманда взяла мужчину за руку, кое-как ее нащупав: раз попали вместе – значит и выживать нужно вместе. Они друг друга не то чтобы хорошо знали, но оба лечились в «Маяке» довольно давно, пересекались в столовой или саду. – Что нам делать? – шепнула она поляку на ухо. – Давай пока просто сидеть, – ответил Ян. – Нас вдвоем сюда засунули первыми из-за одного и того же диагноза? Блин, голова болит, – пожаловалась девушка. – Да, похоже, что так. Вот же!.. – мужчина шепотом выругался по-польски. Они стали ощупывать себя и друг друга: вроде как, обнажены. Аманда застеснялась и хлопнула Яна по руке, когда он дотронулся до ее бедра. Внезапно они увидели завораживающее свечение. Огонек неспешно подлетал, покачиваясь, был шарообразной формы и абсолютно белого света. Аманда инстинктивно протянула палец… И тут произошло сразу несколько событий. Поверхность под ними стала обрушаться, Филипс, что есть силы, закричала, пытаясь зацепиться за первое, что было рядом – руку Левандовского, но тот точно так же падал, мечась в пространстве. Не имея опоры, девушка схватила шарик пальцами, и он… стал разворачиваться. От него с бешеной скоростью стали ответвляться белые объемные нейрогрибницы или корневища, сплетаться в подобия сложных косичек с неизвестным техническим звуком, а затем трансформироваться в смазанные фигуры. Фигуры дребезжали и издавали искаженные фразы. «Мам, отдйэ!» «Аманда, нелса дрогть чжх сбак!» Ян вцепился в плечо девушки, и услышал: «Jan, znovu palisz? Pokaż swoje kieszenie!»* Но фраза была четкой. Значит, они уже близко? Но близко к чему? Пространство начало волноваться и рябить, будто они находились под водой. Вдруг перед ними полетели слайды с такой бешеной скоростью, что хотелось дико заверещать и выколоть себе глаза по-настоящему. Аманда махала руками перед собой, и случайно задела что-то осязаемое. Слайд вспорхнул перед ними и развернулся, словно конверт, затянув в себя. Они оказались в каком-то парке аттракционов. – Эй, это Вроцлав! Это парк, я здесь был в детстве! – восторженно начал Ян. – Смотри, это та самая карусель, на которой меня вырвало в шесть лет! Господи, сколько лет прошло! Мужчина направился быстрым шагом к аттракциону, вытирая глаза, на нем катались дети из среднего класса (судя по одежде). Аманда припустила за ним. Они остановились, и девушка посмотрела под ноги. Земля под ее ногами была отделана… уникальной мозаикой, которую ее мать заказывала для садовых дорожек. Уникальной! Маленькие красно-синие шестиугольники, «паззл Корея» (Аманда не знала, почему давным-давно прозвала так мозаику матери, она была совершенно не из Кореи) – откуда она здесь? Звучала живая музыка, но инструменты играли как-то коственно. Аманда чувствовала, что по ее ребрам водят смычком, и силилась понять, что происходит и почему она это ощущает. Девушка ощупывала себя, пыталась надавить на ребро, чтобы это прошло, но ощущение не покидало ее. Может быть, подойти к музыкантам? Девушка свернула по тропинке и направилась к небольшой деревянной сцене. Пахло свежеструганными досками, сахарной ватой и табаком. Музыканты были неплохо одеты, их жилеты были лавандовыми и изумрудными с перламутровыми пуговицами. Саксофонист быстро перебирал пальцами, играя на своем инструменте, но сам саксофон… эти звуки… Аманда силилась подобрать слово, чтобы описать то, что слышит. Словно… слишком сказочно, слишком старомодно, из другого века, скажем, из девятнадцатого, хотя когда там изобрели саксофон? Черт его знает! Ян между тем наматывал круги, обходя карусель, состоящую из чашечек, напоминавших скрученные и поеденные насекомыми листочки; в каждой чашечке – да, он помнил! – было два места, и было за что держаться, но постоянный страх свалиться… да, он был всегда! И каждый раз говоришь себе: «больше не сяду», но тянет, влечет, словно к золоту или игре в морской бой! Левандовский прикоснулся к забору с полуслезшей краской, окружавшему карусель, поднес палец к носу, и ощутил тот самый запах железа, который так не хотелось отмывать по прибытии домой, а мама всегда заставляла мыть руки перед обедом. – Аманда, иди сюда! – Я здесь! – Аманда добежала до Яна, запыхалась. – Слушай, а почему я не вижу лиц музыкантов? Вместо них будто пятна: ни носа, ни глаз, ни рта… и играют они странно: я ощущаю, что они мне по ребрам играют, это просто не описать нормальным языком! Это ведь твои воспоминания? – Это Вроцлав, место, где я родился. Мать часто водила меня сюда. Я, – он на мгновение обернулся на музыкантов и сощурил глаза, – Тоже не совсем припоминаю их лица, у меня они тоже расплываются. А ты не видишь их потому, что это мои воспоминания, и видел их только я. А ребра… я с детства ощущал себя в этом парке немного странно, словно в сказке какой-то, и представлял, что мои кости – музыкальные инструменты, на которых можно играть. Ну, ты меня поймешь, я полагаю: все эти фантазии рождаются у нас в сознании каким-то непонятным образом, и пояснить их суть может только психоаналитик. – Я понимаю. У тебя было счастливое детство? – Думаю, да: мать была швеей, а отец продавал старую технику. Жили бедновато, но в целом недурно. У меня было еще две сестры и три брата: большая семья. Я был вторым по старшинству. Черт, было странно называть мужчину старше сорока на «ты» при том, что Аманде было двадцать три. Но если они оказались здесь вместе – может, пора познакомиться по-настоящему? – Моя мама тоже работает швеей, ну как швеей… в ателье, модельер (ну, конечно, не высокой моды). Отец где-то в офисе работает, не уверена, что понимаю его профессиональные обязанности, так сказать, – ответила девушка. – Блин, ты видел лицо доктора Викториано, когда он смотрел на нас в этих ужасных ванных? Сильно напугал. Он тебя лечил? – Да, лечил. Вроде бы адекватный человек, достаточно умный. Но мало ли что у него там в голове. Думаешь, эту машину он построил? – Там позади него стоял еще какой-то то ли доктор, то ли ученый, наверное, вместе создали, – предположила Филипс. Они шли по парку и разговаривали. Аттракционы мерцали, купаясь в снопах солнечных лучей, с земли, громко хлопая крыльями, поднимались голуби. Какой-то мальчик без лица выдувал мыльные пузыри; Аманда вспомнила, как родители подарили ей бутылочку, чтобы девушка не скучала. Странный подарок для ее возраста, но что не сделаешь ради улучшения настроения ребенка, каким бы взрослым он ни ощущал себя. Внезапно пространство снова начало искажаться, между аттракционами образовались разломы, из которых доносились чьи-то голоса. Колесо обозрения завертелось с бешеной скоростью и начало распадаться с громким скрежетом. Аманда с визгом заткнула уши, Ян схватил ее за талию и прижал к себе. Небо стало осыпаться голубыми лоскутами, земля кое-где разверзлась. Прогалины зияли, в них затягивалась сказочность этого места. Люди с безглазыми и безротыми лицами стали безродными, отчужденными, и начали распадаться вместе с парком. – Ян, вспоминай! Но Ян в панике дернул ее за руку со всей силы, девушка чуть с размаху не шлепнулась на колени, и мужчина поднял ее, потащил как можно дальше от разломов. Небо полетело пикселями и глыбами, бесформенные карусели плавились, словно восковые фигуры. Тогда Аманда напрягла мозг, силясь вспомнить что-нибудь. Из разломов полилось что-то, напоминающее смолянистую лаву, пленники STEM стремглав понеслись обратно к первому пятачку, где они оказались, обернулись – и увидели абсолютно черное пространство, в некоторых местах которого были осветленные участки с кусками каруселей, обрывками саксофонной музыки и запахом сахарной ваты и железных ограждений. «Пора их вытаскивать, выводите». Голос Рубена был приглушенным, едва слышным. Тут же пространство начало всасывать Филипс и Левандовского, они полетели куда-то наверх, на мгновение заметили знакомый шарик – и очнулись, открыв в изумлении глаза. Они снова здесь, в лаборатории; яркий свет бьет в глаза, вокруг ходят люди в белых халатах, неподалеку кто-то строчит по клавиатуре. Было так дурно, что Аманду вырвало прямо в ванну. Левандовскому было не лучше, он метался, держался за голову и плакал. Викториано стоял над ним, цокая языком, потом провел рукой в перчатке по темным волосам мужчины: «погладил». Хороший. Левандовский зарычал и попытался укусить Рубена за руку, но боль в висках была настолько сильной, что не осталось энергии на укус. – Всего лишь первый сеанс, Ян, а ты уже рыдаешь. Нехорошо. Посмотри на соседку: ее стошнило, но она не плачет. Хоффман! – Юкико подошла быстрым шагом. – Опроси его на предмет того, что он видел, я займусь Филипс. Марсело наблюдал за всей этой картиной со стороны, Эрвин, Холли и еще некоторые психиатры «Маяка» тоже стояли вокруг STEM: такой знаменательный день – и не пригласить! Бывший преподаватель тоже попросился хотя бы понаблюдать за опросом, и Викториано взял его с собой в соседний кабинет. Там уже сидела стенографистка, готовая записывать беседу. Аманда описывала с трудом, насколько хватало воображения, и у Рубена сразу же возник вопрос: что это был за белый шарик, что за свечение? Возможно, это было Я одного из испытуемых, или что-то вроде того, попытка сознания пересоздать или пересобрать самое себя. Или это сознание вообще, эквивалент разворачивающего структуры воспоминаний разума? Он спросил Аманду, что она думает о шарике, та ответила, что он был похож на мячик и одновременно алмаз с бесконечным количеством граней. Если это что-то, напоминающее самоцвет со множеством граней – значит, наверное, это какой-то символ Начала, точка всех возможных исходов, откуда разворачиваются сценарии. Странно, что именно Филипс дотронулась до шарика первой, но попали они в воспоминания Левандовского… Конечно, это первые воспоминания: детство, радость, схожая с чепчиком сказочного персонажа, ответвления личностных отношений к тому, что происходило, беззаботность, игра. Игра! Это ведь одно из ответвлений, словно на игровом поле: фишка перемещается по одной траектории, затем спускается на два хода назад, поворачивает в сторону… Они сами строили изначальный сценарий. А прозопагнозия – естественное явление при первых сеансах, тем более в чужих воспоминаниях. Мир еще не построен, он только начал возводиться сам из себя, поэтому так же неудивительно, что он настолько быстро разрушился. Однако интересной деталью было и то, что девушка увидела дорожки с мозаикой из ее собственных воспоминаний. И эта одежда на музыкантах, ее цвет… Это цвет кристаллов на таксидермистской рыбе, с которой ассоциативно отождествлял себя поляк. Кристаллы скрепляли ее. И это ощущение игры на ребрах из детского самоощущения Яна. Соотношение! Ребра, рыбьи кости, игра на костях, лавандовые и изумрудные пиджаки с перламутровыми пуговицами. Но пуговицы были у Аманды, они из ее ассоциативного ряда! Похоже, сращение началось. Опрос Левандовского был не менее интересен: Хоффман выяснила, что воспоминания мужчины были недюжинной яркости и точности. «Похоже, STEM усилил их, окунул в них как в кинофильм», – подумал Рубен. Почувствовать себя героем фильма – не об этом ли мечтают многие люди? Чем не еще одна функция изобретения? Но есть один существенный минус: неустойчивость пространства. Время текло как бы внешне по внутрисознательным законам каждого, но доминирующее воспоминание Яна поглощало время того, кто оказывался в нем гостем (то есть время Аманды), но пространство было общим и было ровно поделено, никто не был в нем хозяином, и, похоже, из-за этого оно не могло стать целостным. Континуум – вот с чем предстояло работать. Континуум сращений. Свести время и пространство, чем STEM похвастаться пока не мог: все-таки мозг человека сложнее любого искусственно созданного механизма. Все специалисты вернулись в зал STEM, и Рубен приказал привести еще троих подопытных, среди которых был ворчливый старик: пусть увидит, насколько его изобретение важно, и потешится своей небольшой ролью в его испытании. Всех подключили, совершили обратный отсчет, и стали ждать. Прошло чуть более получаса, гораздо меньше, чем на первом испытании. Показатели старика были печальными: его мозг был на грани смерти. – Сэр, номер 31 не выдержит, выводить? – спросила женщина-оператор. – К черту его, пусть думает, что это чистилище, – ответил Викториано. Через пару минут мозг номера 31 умер окончательно. Продержался чуть больше тридцати минут, слабовато. Стоит ли из этого делать вывод, что всех стариков придется убить, не подключая к механизму? – А ты что думаешь? – обратился Рубен к Марсело. – Люди с деменцией неспособны будут воспринимать мир STEM, что уж говорить о том, чтобы выстраивать его, – рассудил Хименес. – Нужно избавиться от них. – А мы с тобой одинаково мыслим, выходит, – ухмыльнулся изобретатель, и подал учителю изъеденную ожогами руку, тот с удовольствием стиснул ее в своей. А что будет с Уизерсом? Рубен совсем забыл о парнишке. Не хотелось, чтобы он умирал: такой богатый материал! Нужно будет подселить его в STEM на следующий день, желательно одного или с тем… кажется, Кристианом. Им занималась Рут Финчер, которая пала жертвой своей собственной глупости. Новые путешественники рассказывали, что видели части какого-то парка аттракционов, но встречали в нем маячки из собственных воспоминаний. Но выходила все равно какая-то каша. Мир не строился совсем! Рубен успокаивал себя тем, что это только первые испытания, и все образуется в прямом и переносном смысле этого слова. Юкико показала ему и Эрвину с Холли комнату отдыха для элитного персонала, где можно было пообщаться за чашкой кофе. Холли и Эрвин были немного в прострации от предложения Викториано, но, помня, что они недавно обсуждали свое положение балласта, решили не отказывать. Марсело, естественно, был с ними. Также присоединились несколько штатных психологов, несколько бывших сотрудников «Маяка» и Джон Ричмонд. Викториано уселся рядом со своим учителем, по другу сторону была Хоффман. – Хорошо бы мы все познакомились как следует! – предложил Марсело. – Работаем уже больше двух месяцев вместе, но совсем не знаем друг друга! Юкико, ты как считаешь? – Почему нет? – Японка засунула в рот приличный кусок шоколада, который принесла с собой, и стала говорить с набитым ртом. – Вы – мисс Кроуфорд? Да, мы пересекались, но я мало с вами общалась. – Да, меня зовут Холли, и я… – Холли хотела добавить «не хочу здесь находиться», но сдержалась. – Я работала с мистером Викториано в клинике. Больше мне нечего рассказывать. – А вы – мистер? – уточнила женщина-штатный психолог, с которой бывшие врачи «Маяка» вообще не пересекались. – Хонеккер. Я австриец, переехал в Кримсон давным-давно. Работали с мисс Кроуфорд вместе. Мистер Викториано привез нас сюда, не жалуемся. – Рубен, скажи что-нибудь! – подал голос Марсело. – А что мне еще сказать? Я тут штуку одну изобрел, вам понравится, – съехидничал психиатр. Хоффман не сдержалась и улыбнулась. – Мистер Викториано, какие выводы делаете? – поинтересовался Ричмонд. – Мне нужно еще завтра послушать интерпретации одного моего пациента, зовут Уизерс. Кататоническая шизофрения, но в целом букет более обширен. Отличается интересным мироощущением. Конечно, – продолжал ученый, – Практически любой психически больной человек отличается своеобразной картиной мира, но этот вдобавок скрытен. Три года у меня лечился – а я не добился от него почти ничего внятного. – А вы будете подключаться сами? Как вы это себе представляете? Ядром же вы не станете? – спросил один из штатных психиатров «Мобиуса». – Я бы с удовольствием стал Ядром, но мне еще пожить охота, – ухмыльнулся Рубен. – Подключусь как обычный подопытный: больно хочу посмотреть на мир, который создаю. – А что сегодня получили? – спросила женщина-психолог. – Я думаю, что STEM не хватает пространственно-временной континуальности. Один из испытуемых захватывает время другого, а пространство распадается из-за того, что не принадлежит никому. Но образы, полученные в ходе акций синт-мэморитов, в информационном кольце встречаются, причем интересными ассоциативными связками: ребра-музыка, одежда-кристаллы цвета этой одежды, ребра-кристаллы. Подсознание, сами знаете, непростая вещь. И, как я предполагал, первые воспоминания – из детства. Ребенок отнюдь не невинен, но его фантазия не так уж замылена образами из поп-культуры или культурными кодами – в этом прелесть работы с детскими воспоминаниями, – рассказывал Викториано. Они долго разговаривали и не торопились уходить. Викториано пояснил, что механизм – хрупкая штука, в него нельзя вводить много испытуемых сразу: каша станет еще наваристей. – Вас, мисс Хоффман, ничего не держало в городе? – спросила у японки Кроуфорд. – Я уже рассказывала мистеру Викториано о своем прошлом: переехала из Японии в юном возрасте, жизнь скучна и отвратительна, быт и семья совершенно непривлекательны… а тут такое предложение! – Все мы пришли сюда за новой жизнью. – Хименес хлебнул чаю. – И пожинаем плоды наших решений. Кто-то решился быстро, кто-то мучился, – на этой фразе Холли стало невыносимо тяжело, но она промолчала, – Но проект STEM объединит наши усилия, несмотря на проблемы, что неизбежно встанут у нас на пути... – Опять тост, как на выпускном? – хмыкнул Рубен. Это провокация? Марсело в душе сконфузился, но договорил фразу. – Был бы тост, если б нам прислали немного вина, – выкрутился Хименес. – Вино есть, – встрял Ричмонд. – У нас есть не только вино. Приглашаю вас, мистер Викториано, и вас, мистер Хименес, после первых успехов проекта (вы должны сперва отчитаться начальству – это условие) на нашу закрытую вечеринку. Мы не говорим об этом рядовым членам «Мобиуса», но здесь собрались, так сказать, сливки общества, причем так удачно, что все, кто здесь есть, приглашены. Мистер Хонеккер и мисс Кроуфорд? Вы – новички, но тоже можете приходить. Приглашения вышлют. Ричмонд, Викториано и Хименес прошли в зал STEM, чтобы получить данные, которые уже практически приготовили операторы и стенографисты, остальные разбрелись по своим делам. Эрвин и Холли пошли в обеденный зал. – Как считаешь, зачем нас пригласили? – спросила женщина у австрийца, когда они набирали еду. – Может быть, будут Викториано оды петь, а потом нажрутся и будут шутить на остросоциальные темы, – отозвался Хонеккер. – Ничего интересного. Пригласили просто так. – Но ведь мы и правда новички, мы не принадлежим к какой-то особой когорте, – возразила психиатр. – Может быть, они хотят… – Не выдумывай, Холли. Убить нас? – Я не об этом! Посвящение. Эта организация не так проста, как кажется. У меня нехорошее предчувствие. – Женщина была встревожена. Это состояние уже стало привычным за два месяца работы в «Мобиусе». Но Эрвин заверил ее, что все будет хорошо. Рубен и Марсело сидели в кабинете Викториано над кипой листов с графиками и схемами. Часы показывали пять вечера. – Рубен, а пообедать? – нарушил тишину Хименес. – Да, Hominem te esse memento**, – бросил Викториано. – Чуть позже. – In solis tu mihi turba locis***, – отстраненно произнес учитель. – Что это за выражение? – Рубен поднял голову и внимательно оглядел Марсело. – Да так, не важно. Викториано пару секунд изучал учителя, затем почесал затылок, размял шею, и снова наклонился над документами, стал писать. Да, немного исказил смысл, но не цитировать же то, что ученику уже давно известно, и выдавать себя с потрохами. Марсело нравилось наблюдать за любимым учеником, когда тот был занят работой. Хименесу самому пришлось работать в поте лица всю свою сознательную жизнь, и он любил, когда рассудок занят делом, но иногда действительно стоило помнить, что ты – всего лишь человек. Аманда и Ян были в ужасном состоянии. Викториано провел с ними сеанс гипносинтеза (естественно, не с обоими сразу), но головы и у девушки, и у мужчины раскалывались. Филипс плакала, лежа ничком на постели, ее спрашивали о том, куда исчез старик, который вечно говорил, что Викториано – чудовище, и что он лучше умрет, чем станет «подопытным кроликом». Девушка, после невнятного бормотания, сказала четче, что не видела старика и не знает, где он, и от нее отстали. Ян же был до смерти уязвлен тем, что его уличили в слабости, да еще и человек, который младше на семь лет! Изобретатель! Да что он о себе возомнил! Да, интересно было вернуться в детские годы, но не такой ценой! Ян краешком уха услышал имя «Лесли», когда Викториано и какой-то неизвестный второй ученый общались в зале STEM, и понял: парня надо предупредить. *Ян, ты опять курил? Покажи свои карманы! (польск.) Переводила в переводчике т.к. польского не знаю, не бейте. **Помни, что ты – всего лишь человек (лат.) Тертуллиан, Апология. ***В уединении ты для меня весь мир (лат.) Тибулл, Элегии.