Лезвие агата

Ты – палач своей же воли, Архитектор своей боли, Глубже в тело, глубже в разум, Въестся иней, но не сразу: Думай, думай, нить крути – Своих страхов взаперти: Ведь легко быть слишком слабым, Отказавшись от пути. (Sacrothorn – Осколки Ничего)

Научная лихорадка поглотила Рубена. Отчет был готов через день после хорошенького пинка от начальства, и Администратор остался доволен. Праздник был не за горами, но предстояла еще уйма работы по построению мира доминантов, которое шло довольно ровно, без провисаний. Итак: 1. Айна Кравитц (F20.0), 30 лет. 2. Аманда Филипс (F20.0), 23 года. 3. Брендан Беннет (F20.0), 33 года. 4. Гвинет Терли (F20.0), 26 лет. 5. Лесли Уизерс (F20.2), 25 лет. 6. Люция Фурман (F20.8), 27 лет. 7. Пауль Шрайбер (F20.0), 29 лет. 8. Ребекка Эйзенхауэр (F20.0), 34 года. 9. Робин Бауэрман (F20.0), 16 лет. 10. Рори Де Хэвилленд (F20.3), 31 год. 11. Чарли Уоррингтон (F20.0), 38 лет. 12. Ян Левандовский (F20.0), 45 лет. Аманду оставили с Люцией, Лесли – с Яном, Робина – с Рори, Ребекку – с Айной, Гвинет – с Чарли, Брендана – с Паулем. Двенадцать доминантов. Пять женщин и семь мужчин шизоспектра. Но лишь Уизерс выказывал желание путешествовать на самом деле. Почему? Что он там хочет найти – счастливое детство в двадцать пять? Бауэрман оказался практически таким же стойким, как он, и относительно быстро пришел в себя после встречи со своим забористым кошмаром. То же самое можно было сказать о всех остальных. Однако желания посетить STEM еще раз ни школьник, ни другие из «элиты» (как издевательски их называл сам изобретатель) не проявляли, в отличие от альбиноса. «Я там найду», – твердил он. «Что ты там найдешь?» – спрашивал у него Рубен. «Найду», – отвечал Лесли, кивая, как китайский болванчик. Самые интересные из еще не разобранных после Лесли и Яна синт-мэморитные акции были у Ребекки и Айны, а также у Робина и Рори. «Номер 80, испытуемый – Бауэрман, Робин. Диагноз – F20.0. Маркер – зубы. Зубы синие, зеленые и золотые, расположены на заводной челюсти. Челюсть скачет, издает звуки швейной машинки и выкрикивает революционные лозунги. Ассоциируется с детскими переживаниями по поводу медицинских процедур. Ассоциация устойчивая. Номер 26, испытуемый – Де Хэвилленд, Рори. Диагноз – F20.3. Маркер – шарнирная кукла. Кукла живет в цирке, питается нафталином, лежит рядом с винтажным зеркальцем-музыкальной шкатулкой, в которой можно увидеть своих умерших родственников. Ассоциируется с лицами, смотрящими с картин. Ассоциация устойчивая. Сращение синт-мэморитом. Акция Альфа: зубы становятся витражами в окнах особняка, увешанного картинами, нарисованными так, что глаза всегда смотрят на тебя, когда ты подходишь к картине с любой стороны. Акция Бета: старик раскрашивает свои зубы во вставной челюсти, выкрикивая лозунги кубинских революционеров. Акция Гамма: шкатулка начинает выкрикивать лозунги вместо мелодии, родственники, смотрящие из нее, хотят дотянуться до глазных яблок. Акция Дельта: человеку с разноцветными зубами исследуют желудок на территории цирка, он хочет погладить слона с выжженным над хоботом католическим крестом. Акция Эпсилон: шкатулку вскрывают, внутри нее поют похабные песни маленькие заводные челюсти. Акция Дзета: куклу снимают с витрины, кормят нафталином, она устала. Акция Эта: кукла живет в особняке, она повешена в зале, усеянном картинами и разбросанными вставными челюстями. Акция Тета: шкатулку и куклу заводят одним и тем же ключом, окрашенном в синий, зеленый и золотой цвета. Акция Йота: в цирке слону ставят клеймо, он трубит, сбивая с витрины кукол и шкатулку. Акция Каппа: болезненная кукла смотрит на пустующую витрину, ее нити отрезаны, шкатулка разбита, и ей нужно уходить по сине-зелено-золотой дорожке. Акция Лямбда: с картины сходит человек, заводит вставную челюсть, и смотрит сквозь ее зубы холодными глазами. Акция Мю: кукла ослеплена, ее затягивают в картину скелеты синих и зеленых рук. Акция Ню: рамка картины трескается, умершие родственники перемещаются в шкатулку. Акция Кси: зубы разъедаются сине-зеленой кислотой, заводная челюсть пустеет и кричит. Акция Омикрон: цирковой клоун умирает, превращается в шарнирную куклу и застывает в ящике под мелодию из музыкальной шкатулки. Акция Пи: старинную картину продают, за ней оказывается потайной лаз, ведущий в музей цирка. Акция Ро: глазами портрета полнится ночь, куклы подвешены под потолком, из шкатулки доносятся лозунги, хозяин дома мертв. Акция Сигма: зеленая рамка ломается, в портрет забираются слоны под пение католического хора. Акция Тау: врачи осматривают желудок ребенка, он выкрикивает псалмы, зонд обрывается и становится пульсирующей частью желудка. Акция Ипсилон: идти на процедуру страшно, ребенок сбегает в цирк, где его убивают. Акция Фи: из шкатулки доносится пение монахов, кукольник рисует кресты, куклы умирают. Акция Хи: художник, кукольник и клоун в музее цирка прячутся от быстрой заводной челюсти. Акция Пси: желудок зашивают на машинке, зонды превращаются в призраков. Акция Омега: на портрете изображена убивающая швейная машинка, он проклят, портрет выставляют в музее цирка, и все куклы рассыпаются под его воздействием». Доминанты избирались по принципу равной роли в акциях, реакции на STEM, схожести сигналов мозга и генных аберраций. «Номер 4, испытуемая – Кравитц, Айна. Диагноз – F20.0. Маркер – кладбищенская оградка. Расположена на еврейском кладбище, привлекает кошек и моль, проржавела, узор напоминает странное кружево. Ассоциируется с приездом дальней родственницы, пыльным зеркалом, и одиноким времяпрепровождением ребенка на втором этаже, в то время, как взрослые беседуют на первом. Ассоциация устойчивая. Номер 10, испытуемая – Эйзенхауэр, Ребекка. Диагноз – F20.0. Маркер – карандаш. Карандаш имеет вкус пепла, меняет цвета в зависимости от времени суток и того, подавлен ли хозяин, имеет сознание, иногда не слушается владельца. Ассоциируется с большими деревьями и гримасами. Ассоциация устойчивая. Сращение синт-мэморитом. Акция Альфа: дети на кладбище корчат рожи и рисуют карандашами половые органы на могильных камнях. Акция Бета: деревья на кладбище впитывают призраков, и их гримасы прослеживаются на листьях и плодах. Акция Гамма: подавленная дальняя родственница кормит детей на кладбище просроченным шоколадом. Акция Дельта: кошка на кладбище ловит раскрашенную карандашом моль и пожирает. Акция Эпсилон: узор на крыльях моли просвечивает ее намерения. Акция Дзета: затхлый и пыльный второй этаж чужого дома, ребенок от скуки рисует мертвую тетушку, а она является ему через зеркало. Акция Эта: к зеркалу страшно подходить, на нем высвечиваются разноцветные кресты, нарисованные карандашом, его не протирали со смерти дальней родственницы. Акция Тета: на кладбище зеркало тихо беседует само с собой, над ним кружат моли, образуя ровные круги, могильные оградки смеются. Акция Йота: листья высоких деревьев сделаны из стекла, под деревьями могилы, стволы деревьев вросли в оградки. Акция Каппа: дальняя родственница хочет извести вдову, она гадает на пыльном зеркале, зеркало дребезжит и плачет. Акция Лямбда: язык ребенка в карандашных разводах, ребенок плачет, поедая конфеты с могилы. Акция Мю: в комнате второго этажа тихо и одиноко, ребенок сидит с кошкой на коленях, кошка смотрит в пыльное зеркало, и видит недавно умершую хозяйку, бродящую по комнате, половицы скрипят, ребенку страшно. Акция Ню: скрип половиц будит вдову, в комнате никого нет, дерево стучит ветвями в окно. Акция Кси: возле дома фамильное кладбище, веселые оградки разукрашены радужными цветами. Акция Омикрон: снова и снова зеркало разбивается, мотыльки садятся на него, танцуют, и время поворачивается вспять, зеркало снова целое, мотыльки возвращаются на оградку. Акция Пи: кружевной коврик снимают с зеркала после сорока дней и отдают кошке. Акция Ро: зеркало размером в целое поле трескается, пыль всасывается в трещину, и из нее вырастают карандаши-деревья. Акция Сигма: время тянется слишком долго, когда ребенок сидит на втором этаже и боится посмотреть в пыльное зеркало. Акция Тау: на кладбище много народу, кто-то роняет Тору, мяукает кошка. Акция Ипсилон: мотыльки кружат над могилой дальней родственницы, хочется убежать. Акция Фи: кошка умирает, ее хоронят рядом с хозяйкой, ночью призрак женщины возвращается домой, его ведет дух кошки. Акция Хи: старинное зеркало закрыто платком, мимо него страшно проходить, ранним утром хихикают половицы. Акция Пси: ребенок ест карандаши, а рисует конфетами. Акция Омега: с зеркала падает кружевной платок, ничего не происходит». Шесть долгих месяцев ученые «Мобиуса» исследовали всех подопытных с точки зрения генетики и физиологии, сращивая синт-мэморитные сплавы сначала внешним воздействием, а затем закрепляя электрическими разрядами. В какой-то момент Рубен выбрал главных кандидатов на постоянное (?) пребывание в механизме. Доминанты иногда не сходились диагнозами, но Викториано руководствовался схожестью сигналов мозга, аномалий и аберраций в геноме, была также изучена активность никотиновых рецепторов каждого испытуемого. Измерения были подчинены больше генно-физиологической логике. Почти все (по крайней мере, считающиеся актуальными на годы исследований Викториано) гипотезы шизофрении были набросаны в общую сеть. Каждый окончательный доминант прошел массу проверок, были исследованы мутации генов C4A из Кембриджа, чрезмерно сокращающая синапсы, CHRNA7 доктора Роберта Фридмена, и SHANK2 Линн ДеЛизи, находящийся на одиннадцатой хромосоме*. Викториано общался с этими знаменитыми исследователями шизофрении по видеосвязи из до сих пор неизвестного ему штата (хотя имелись предположения) – в Денвер, Нью-Йорк и Кембридж. Все разработки американских генетиков были применены к изучению испытуемых, генетики «Мобиуса» сопоставляли их элементы у доминантов на молекулярном уровне. Дополнительные заболевания у многих испытуемых из сети SHANK (например, аутизм у Брендана и Пауля) были маркерами на сплетение их в пару. Аутизм у Уизерса с нервными припадками и сенсорными перегрузками у Яна, которые беспокоили его в молодости, вполне указывали на их общность. У обоих так же была некоторая задержка психического развития, особенно ярко проявившаяся у Уизерса. Бауэрман и Левандовский выпадали по возрасту, но проверки, как «внешние» (на реакцию STEM), так и генетические, и физиологические, привели к выводу: пригодны. «”Пфайзер?”** Да к черту “Пфайзер”, в “Мобиусе” разработки хоть и секретные, но гораздо более продвинутые, тем более мы не лечить их собираемся, так я понял?» – однажды заговорщически подмигивал Марсело своему бывшему ученику а тот делал выражение лица а-ля «резонно». Так уж выходило, что каждый сеанс STEM Викториано проводил практически под руку с Хименесом; они стояли рядом, обмениваясь заключениями и наблюдениями (чему Марсело радовался; он вообще в этот период ощущал себя максимально счастливым и вдохновленным за все последние двадцать лет), на Уизерса же Рубен почти не глядел, считая его не более чем интересным и нестандартным испытуемым. Разумеется, беседы с ним брал на себя. «Эта штука… кто ее сделал?» – спрашивал Лесли. «Тебя не касается», – отвечал ему бывший доктор, не желающий распространяться бывшим пациентам о деталях. – «Проект стоящий, будь благодарен небесам, Уизерс, что участвуешь». Доктор Фридмен был специалистом по изучению ЦНС, и сразу же понравился Рубену как собеседник. Они разговаривали по видеосвязи несколько часов, и Роберт пожелал «молодому ученому» успехов. Разумеется, Викториано не раскрывал всех деталей работы, ему нужно было лишь понять, как и почему у исследователя еще в конце девяностых появился интерес к альфа-7-никотиновым рецепторам. «Ацетилхолин? Но вы не думаете, что большую роль в физиологии шизофрении играет дофамин?» – спрашивал Рубен у ученого. Тот отвечал, что когда-то давно понял, что большая часть шизофреников курит без передышки, чтобы заглушить проявления психоза, плюс его эксперимент с «никоретте» подтвердил предположение о роли никотина в паталогических процессах мозга: «Все это было довольно давно, сейчас я занимаюсь другим, да и вообще, две тысячи тринадцатый, есть вещи более перспективные», – смеялся Фридмен. «Но вы сыграли весомую роль в исследованиях», – отвечал Викториано, – «Поэтому с вами лично стоило пообщаться. Я читал о вас, еще будучи студентом с парочкой статей за плечами. Вы – история. И ничто в моих исследованиях лишним не будет». Роберт лишь улыбался и махал руками. «Я колол аминазин одному буйному пациенту», – признался Викториано в разговоре с Фридменом, – «И ведь помогало. Наверное, нужно было что-то более новое, но мы в “Маяке” придерживаемся проверенных вещей против… злостных пациентов, не желающих блюсти порядок. Галоперидол, например. Или ЭСТ***». «Ну а вообще если помогает – почему нет?» – говорил его собеседник. «Устраивать им Пуэбло или Бриджуотэр****, конечно, такое себе занятие: жалобы полетят… но моя клиника – это и не Честнат-Лодж:***** одной психотерапией ничего не решить» – заметил Викториано. «Интересный у вас метод, правда, я, наверное, прочитал спустя рукава вашу статью, хотя…» – задумался Фридмен, – «Вроде бы парочку читал. Не хватает физиологических аспектов, я думаю. Ваш анализ больше интуитивен». «Так вот мой эксперимент и направлен на их открытие», – ответил Рубен. – «Я – не генетик, во всей этой чехарде с геномом мало что понимаю, но для составления группы ваша коллега ДеЛизи очень мне помогла. Доминантов я выбрал, в том числе, и в связи с аберрациями в их генах». «Ох, почти не пересекаемся с Линн», – признавался ученый. Рубен, разумеется, не распространялся о сути механизма, но узнал от Фридмена много важного. «Нельзя ничего упустить» – вот первый принцип исследований Викториано. Но заниматься таким количеством работы в одиночку не представлялось возможным. Хименес делился подробностями собственных исследований о гипофизе и различными аспектами трансформации гормонов в электрические импульсы. Рубен помнил, что хотел воздействовать на префронтальную и энторинальную кору, и выяснил, что импульсы, идущие от ретикулярной сети по периметру всей коры, сходны у партнеров, которых он, собственно, и скрестил, назвав доминантами. Их образы и проекции, являвшиеся информационным содержанием импульсов, перемещались по кольцу нейронов в коре, и чем активнее подопытный реагировал на раздражитель в мире STEM – тем сильнее был импульс на экране. Их измеряли, сравнивали, сопоставляли с анкетами и собственными интерпретациями (последнее проделывал исключительно Рубен; ему же надлежало делать выводы), и стол Рубена был с утра до вечера заполонен бесконечным числом документов, которые, казалось, только пребывали. – Удивительно, что ты не умер в тридцать пять. Опять! – А что, ты был бы рад? – Рубен выпил пятую (?) чашку зеленого чая и скептически поднял бровь. Конец октября, судя по календарю. Интересно, на территории «Маяка» оставили сад, и так ли он красиво увядает сейчас?.. – Рубен, не передергивай, ты отлично знаешь, о чем я. – Марсело сидел рядом, откинувшись в кресле, уже час бездумно перебирая бумажки, и, в целом, ничего не делая. – Помнишь о твоем обещании подумать? Прошло уже… – Да, до черта времени. Я согласен. – И первый же вопрос хочу тебе задать: почему ты согласился? – Потому, что я – идиот, Хименес, – проворчал изобретатель. – Или потому, что тебе не с кем поговорить вот уже как полгода, – заметил Марсело. – Где хочешь, чтобы проходили наши сессии? – Да хоть здесь. Сколько времени? – Давай поужинаем и вернемся сюда, – предложил испанец. Они спустились в обеденный зал. В конце зала сидели Хонеккер и Кроуфорд, последняя даже не заметила, как Марсело и Рубен вошли. – Глянь, Викториано с Хименесом явились, – кивнул в другой угол столовой Эрвин. У них все никак не удавалось подловить Рубена на чем-нибудь, чтобы очернить его репутацию. Их подозрение (скорее, надежда), что ждать осталось недолго, полетело в тартарары. – Ну и хрен с ними, не стоят внимания. Будешь пудинг? – Холли вытерла губы салфеткой. – Цианида бы туда, да Викториано на завтрак, – цинично усмехнулся австриец. – Вот сначала ты меня успокаивал, а теперь я тебя, – заметила женщина. В «эпигонах STEM», как окрестил их небольшой коллектив Викториано, вовсю кипели страсти между Ричмондом и Деборой Гарсиа. Последняя почему-то заменила Юкико в их компании в последний месяц. Японка, должно быть, основательно вымоталась, и предпочитала принимать пищу у себя в номере, едва отлипнув от отчетов. Дебора яростно спорила с Джоном по поводу того, стоит ли интересоваться жизнью за территорией «Мобиуса». – Я так хочу на игру, «Сент-Луис» явно уделают «Бостон» по очкам, я жажду посмотреть на рожу Тэйлора!****** – кипятился Ричмонд. – Ой, больно он нужен! – зудила его собеседница, живая, артистичная женщина лет сорока с сухими горячими ладонями и стрижкой-бобом. – У нас проект! Своими руками проектировала важные детали, и не делай вид, что… – О чем спор? – Марсело и Рубен подсели к собравшимся с полными подносами еды. Дебора вообще не стушевалась и приветливо пожала руки обоим, а Джон будто утих. Он не хотел видеть двух главных ученых рядом в этот день. – Да все про свой бейсбол! – проворчала Гарсиа. – Рубен, вы смотрите бейсбол? – Эм… – Викториано сначала даже не нашелся, что ответить. – Нет, я люблю слушать классическую музыку и читать о «Голубом цветке».******* Спорт – это не ко мне. – Вот видишь, Джон, люди тут о возвышенном думают, – улыбнулась оппоненту инженер, забавно обнажая клычки в брекетах. – А в «Мобиусе» вполне можно послушать Баха или Шуберта… Вы кого любите? – обратилась она к Рубену. Джон облегченно вздохнул: напор Гарсиа и ее любовь поспорить по пустякам иногда порядком надоедали. Теперь можно хоть поесть спокойно. – Я люблю Листа и Дебюсси, – холодно ответил изобретатель. – Если честно, я по року, – призналась Гарсиа. – Айрон Мейден, к примеру. Помогает расслабиться. Рубен обаятельно улыбнулся ей, сказав, что с детства ему прививали любовь к прекрасному, особенно музыке. И иногда эти привычки к эстетизму ему мешали в жизни: «Я чуть было не отверг двух аутичных испытуемых из-за приземленности их фантазий». – И кто же главный кандидат на роль Ядра? – поинтересовался Ричмонд. – Думаю, что Уизерс, – поделился мыслями Викториано. – Но ему еще нужно пожить, мне важны именно его интерпретации всего, что находится в мире STEM. Кстати, я давно не видел Хоффман. – Юкико нездоровится, – сказала Дебора, – Поэтому она почти не выходит из своего номера. Кстати, как там наши планы по поводу праздника? – Давайте на следующей неделе, – предложил Марсело. – Мы с Рубеном как раз закончим последний отчет, собрав всех доминантов вместе. – Вы еще их не собирали всех вместе? – удивилась Дебора. – Как видишь, – ответил Хименес. – Но все впереди. Закинем всех сразу, пусть переживут свои киносъемки. Многие рассказывают, что чувствовали себя героями фантастического фильма во время сеанса. И меня беспокоит Бауэрман… – Бауэрман, – перебил Рубен, – Населил этот мир своими чудовищами. Самый младший – и самый опасный. Хотя он и спокойно рассказывает о том, что с ними происходит, все равно. Подружились с Уизерсом: самый стабильный, и самый нестабильный. Мне докладывали, что они общаются втроем: Левандовский, Уизерс и Бауэрман. Первое совместное путешествие запомнилось им надолго. На самом деле я их спасаю: какой бы была их жизнь, если бы не STEM? Завели бы больных детишек, или остались девственниками, сели бы на наркотики, чтобы только не чувствовать собственных страданий, жили бы в одиночестве в загаженных квартирах или овощной жизнью в интернатах. Я дарую им новую жизнь. А еще у нас завелась лесби-парочка, и их уже бесполезно разнимать, – подытожил изобретатель. – Зайлер и Филипс? – уточнил Хименес. – Да, эти двое подружились еще в «Маяке», мне Рубен говорил. Вечно за ручку ходят. Вообще-то это нарушение дисциплины… – Но это уже не важно, – закончил за испанца его бывший студент. – Зайлер умрет. – Вы убьете девочку? – Лицо Гарсиа вытянулось, в глазах показались слезы, а с вилки упал лист салата и запачкал стол. – Иначе их не разлучить, – ответил ей Викториано. – Они друг за друга разорвут кого угодно. Вообще вы знаете, – начал Рубен, – что Ядро необходимо лишить тела: тело только мешает сосредоточить всю энергию на управлении миром STEM. Вообще из Уизерса никакой управленец: он слаб и не может сосредоточиться на чем-либо, однако его душа – это чистый лист, который можно населить чужими проекциями. Его собственная проекция поменяется: чем он станет – неизвестно, но это явно будет что-то интересное. И да, я сам подключусь через какое-то время: попробую себя в роли подопытного, мне кажется, любой ученый должен иметь на это смелость, если у него есть цель... Рубен говорил и говорил, а Дебора, наслышанная о его характере, все больше жалела о том, что стала сотрудничать. «Он так спокойно говорил о том, что убьет девочку просто чтобы разлучить ее с подругой… Ну да ладно, мало ли, у всех свои причуды… Как бы успокоить себя… Ты тоже работаешь на “Мобиус” и знаешь о том, что не все местные исследования можно назвать человечными, ты уже давно с ними, хватит нервничать! А что, если он прикажет убить и тебя? Но администрация не разрешит: ты ценный сотрудник…» – Вы меня слышите, мисс Гарсиа? Инженер очнулась от потока мыслей и кивнула. После обеда Рубен и Марсело вернулись в кабинет Рубена, последний уселся на диванчик как заправский клиент психоаналитика, и зевнул во весь рот. – Рубен, есть ли у тебя запрос? – Если уж пародировать Фрейда, то мастерски. – Нет, Хименес. Я просто устал. – Твои родители часто требовали от тебя исполнения работы в узкие сроки, требовали быть лучше, когда ты и так сделал отлично? – Да уж, бывало и такое. Видел бы ты кислое выражение лица матери, когда я рассказывал ей об успехах в школе, – побрезговал изобретатель. – Мать не поощряла тебя? – Нет, я должен был прыгать выше головы, чтобы заслужить хотя бы взгляд в свою сторону. Помню как-то принес домой четверку по французскому – так она позвала отца, и они вместе нехотя посмотрели в дневник, отбросили его в сторону, и ушли по своим делам: мать – молиться, отец – в сад, – вспоминал Рубен. – Тебя в тот момент огорчило их безразличие, или сам факт собственного «неуспеха»? – поинтересовался Марсело. – Скорее, факт неуспеха. Я слишком глубоко запрятал это ощущение обиды, чтобы признаться себе, что обижен на родителей. Думал, так и должно быть. Возвышенные мысли, музыка, чопорные званые обеды, приемы и книги – это лишь завесь, за которой были холод, мрак и мерзость, и я это понял только в том возрасте, когда решился на свою последнюю волю, – сделал вывод Викториано. – Ты посчитал, что они достойны кары? – И Бог им не судья. Я взял на себя роль Бога, решал, кого карать, а кого миловать. И мне было как никогда хорошо. Марсело подумал, что сейчас-то, в «Мобиусе», его бывший студент точно счастлив не просто так, но решил не высказывать это. – Они слишком много молились кому-то, кого нет, и я подумал: пусть молятся тому, кого сами породили, – продолжал Викториано. – Я был более реален, чем Иисус из Назарета, чем Бог-Отец, или Святой Дух. – И в тебе не было даже толики жалости? – спросил Хименес. – Нет, – был ответ. – А ты не думал обследоваться сам? – спросил его бывший преподаватель. – Даже если бы я не рассказал о том, что сделал – меня бы осудили. Мне было бы плевать – но дело с законом я иметь не хочу. Люди… они достойны только того, чтобы участвовать в моем эксперименте, да и то не все. Мне плевать на них, мне нужны результаты. И вообще, что за бред? – повысил голос изобретатель. – Я что, похож на умалишенного, по-твоему? Ты видел Уизерса? Где я, а где он! – Я не буду ничего утверждать, но я вижу у тебя симптомы асоциальной психопатии. Это просто мои домыслы, не принимай всерьез, – добавил Марсело, видя, как лицо Рубена приняло скептическое выражение с толикой отвращения. – Не злись на меня бога ради. – Ладно. Мне кажется, что мне просто нужно на свежий воздух. – Я вспоминаю, как увядали клены напротив моего дома, дул мерзкий холодный ветер, но я бы сейчас все отдал, чтобы оказаться в осеннем Кримсоне, – признался испанец. – А я бы поехал в Альпы, – размечтался Рубен, потянув плечами. – Покатался бы на лыжах. Мороз приводит в чувства. – За все годы работы в «Мобиусе» я заметил, что никогда не высыпаюсь в этом чертовом бункере, – сказал Марсело. – Вообще в Испанию бы махнуть, там мои корни, и тепло. Искупаться в море… Кстати, ведь у нас скоро праздник по случаю твоих, между прочим, успехов. – Не расскажешь мне, что это за тайная ложа у вас? Марсело принялся рассказывать о правилах их сообщества, и Рубена очень заинтересовал пункт о психоактивных веществах. – Айяуаска?******** – Кто хочет, не навязываем. Лично я не употребляю. Многие на собраниях едят псилоцибиновые грибы. – А начальству все равно? – Он сам тот еще… – Серьезно? – Только никому ни слова: это большая тайна, – выразительно посмотрел на Рубена Хименес. Они говорили часа два с половиной, гораздо дольше, чем должна длиться обычная сессия. Бывший ученик, конечно, мало рассказывал о себе; так получилось, что Марсело раскрыл себя больше, чем его «клиент». У Хименеса постоянно в голове сквозило изумление: как так получается? Он же взял на себя роль аналитика, а не Рубен! Что за?.. Впрочем, не важно: они разговаривают – уже хорошо. И огромного усилия воли стоило испанцу сдержать порыв нежности, который мысли и глаза туманил, наполнял его душу до краев. Черт, они разговаривали настолько долго! Марсело все эти месяцы, каждый день, как только видел своего любимого студента, хотел обнять его, вернуть те моменты, что были между ними. Один раз, всего один… на пару минут сжать обезображенную ожогами руку в своей… нельзя… кружит в их обиталище формализм, не дает развернуть путы разума, отдаться Ид, где свои правила, и вихри подсознания задают тон жестам-кабелям, соединяющим взгляды-молнии, словно изобретение его оживает, и сливаются два сознания… Может быть, попробовать тоже подключиться, чтобы хотя бы там дотянуться до него? Там, где можно все, где правит бал игра и случайность, выдать бы за элемент игры все то, что хочется сделать… Уизерс как-то рассказывал, что видел необычайно красивое место. Три солнца, одно невероятноцветие шестиугольной формы и объемное, вращающееся, стянутое нитями пульсирующими, что связывают его с двумя другими, лазурным и баклажанного цвета… Цвета неба нельзя передать человеческим языком, оно – купол католика Брендана, похожий на купол храма, и там будто святилище... Белые-белые деревья Чарли, вздымающиеся на километры вверх, белая-белая хрустящая земля, как невеста; место, зараженное четвероякими лучами, переплетенными в заброшенные Робином (любителем математики) схемы каких-то малоизвестных ложных теорем, висящие над деревьями на ниточках и опадающие листьями; словно эльфийской работы замок, созданный сознанием Гвинет Терли, переливающийся всеми цветами ядерных спектров, острые сахарные его шпили пронзают облака; он стоит, как невесомый, на скале, окруженный дивным садом грез. Там наверняка должен быть балкон, с которого можно опрокинуть на себя всю эту красоту, насладившись запахами сакуры Пауля и острым мрамором крестов невинных, детских могил некротической Айны, которые летят в высоту как не самые низкие шпили замка Терли (а шпилей Уизерс насчитал более ста). Шпили расположены были в круговом порядке, слой за слоем, в середине – самый длинный и острый, как портняжная игла. Повсюду звуки птиц, усиленные электронной музыкой и арфами, эхом раздается пение их, словно хоралом раздвинуты небеса, замок окружает гало... Ах если б этот замок заменил им дом! – Грезы не дают спать? Марсело очнулся, поняв, что рассказал Рубену больше, чем хотел. – Я сейчас вообще молчал. – Я вижу, что у тебя в голове. – Я лишь вспоминал, насколько красивое место организовалось в STEM, – отмахнулся Хименес. – Замок с острыми шпилями? Да, недурное. Хотел бы там остаться навсегда? Кравитц нам организовала бы отличные похороны. Попросил бы похоронить меня рядом с собой? – Рубен приподнялся, поправил очки, посмотрел исподлобья на своего собеседника, отчего тот почувствовал себя максимально неловко, максимально, насколько это возможно. – Вообще-то я сегодня психоаналитик, Рубен, – шуточно пригрозил пальцем Марсело, – А у меня такое чувство, что ты занял мое место. Голубой цветок, говоришь? Ну вот и почитай Новалиса, а я пойду к себе. Спасибо за разговор. Марсело ушел, оставив Рубена в видимом напряжении. Он покачивался в кресле из стороны в сторону, пытаясь понять, чего на самом деле хотел бывший преподаватель от их «сессий». Просто поговорить? Под видом сессии выведать у него секреты? Что же, он их не получит. А вот поиграть вполне можно. *Гены-маркеры шизофрении. Это реальные факты и реальные люди – ученые, исследовавшие шизофрению в конце XX-начале XXI века. Все-все данные здесь и далее – из книги «Что-то не так с Гэлвинами» об американской семье с двенадцатью детьми, шестеро из которых страдали шизофренией. Их в свое время изучали почти все ученые США, связанные с психиатрией. **Крупнейшая фармкомпания в США. ***ЭСТ – электросудорожная терапия. ****Пуэбло – клиника в Колорадо, где в конце XX века весьма жестоко обращались с пациентами. Бриджуотэр – аналогично, но в Массачусетсе. *****Честнат-Лодж – психиатрическая клиника в Вашингтоне, прием там вела Фрида Фромм-Райхманн, которая пыталась внедрить новшество в психиатрию: психотерапевтическое, более гуманное излечение пациентов, и еще предложила теорию шизофреногенной матери. ******Команды по бейсболу из США, играли в 2013 году. Джон Тэйлор – владелец «Бостон Рэд Сокс». *******Образ Новалиса, отражающий основную черту немецкого романтизма – томление по возвышенному. ********Галлюциногенный напиток.