Реминисценция – это психическое состояние, испытываемое перед эпилептическим припадком, когда человеку галлюцинаторно является смутное, отрывочное воспоминание, например, о музыке, которую он слышал когда-то давно или совсем недавно. Это нечто, напоминающее видение, человека будто «осеняет». Подробно изучал английский невролог Хьюлингс Джексон, который называл реминисценцию или «сновидное состояние» удвоением сознания. Использую и в качестве метафоры, и в качестве реального симптома.
Хаос, бред, а мокрые волосы спутались, Мой неспокойный блеклый сон так и тянет вниз. Кто-то смотрит в бездну, а в кого-то она. И кто-то весь в огне, но не сгорит дотла. Где-то счастье есть, и кто-то сходит с ума, И продолжает жить там, куда пришла чума. Можно только проснувшись прервать падение. Но не приходит рассвет как спасение. (Dee_Waste – Падение)
Юкико все пыталась объяснить Татьяне, что их отношения с «этим мужчиной» не являются истинной БДСМ-практикой. Те, кто в Теме, и являются доминантами, всегда заботятся о безопасности своих подопечных-сабмиссивов, а ему было, в общем-то, все равно на Татьяну и ее здоровье. «Даже если у вас есть такие склонности, вам нельзя пренебрегать собственным здоровьем, он отвечает за вашу жизнь, хоть вы ему и подчиняетесь беспрекословно». Татьяна плакала и кивала, понимая, что на самом деле ей нужно избавиться от мышления жертвы. Получала ли она удовольствие на самом деле от всего, что проделывал с ней Рубен? Или были установки, которые мешали ей понять, что то, что происходит, является нездоровым? Кто привил ей подобное поведение, где она насмотрелась на это, с кого брала пример? Порно? Подруга юности, которую вечно морально истязал и психологически насиловал парень, а она не уходила от него? Они шептались, делились секретами, и подружка рассказывала, что и хотела бы уйти, но «как без мужчины в мире проживешь? Самой нужно зарабатывать, горбатиться за копейки». Татьяна тогда соглашалась с ней, обнимала и поглаживала по волосам, говоря: «Все наладится, тебе нужно просто быть более терпеливой, чуткой к его потребностям». Теперь же бывшая медсестра «Маяка», занятая в области фармакологии в «Мобиусе», так не думала. Очень, очень тяжело выйти из положения жертвы, начать относиться к себе бережнее, и японка учила ее этому еще не так долго, но уже получала, в общем-то, неплохие результаты. Оставалось что-то делать со страстью Татьяны к Викториано (Хоффман догадывалась, что это был он, и по описанию Гуттиэрез поняла, что изобретатель – паталогический нарцисс либо социопат). Она больше склонялась к первому. Но действовать открыто против Рубена она не могла, да пока и не хотела: как начальник он ее вполне устраивал. Занятия с Татьяной она проводила втайне, в свободное от работы время. Флуоросцитрат и L-аминоадипиновая кислота были введены всем испытуемым из большого блока, и бывшие пациенты «Маяка» стали спокойными и послушными. Рубен пока медлил с введением веществ одиннадцати «избранным», поскольку не знал, как это скажется на мироустройстве STEM. Да и агрессии они не проявляли, сговоров и бунтов с их стороны не было. Викториано пока не знал, что делать с испытуемыми, не подошедшими в ходе эксперимента, но оставлял им жизнь, поскольку еще неясно, сколько они потеряют, помимо умершей Ребекки. Нужны запасные варианты, скажем, Зайлер, которую Рубен решил не убивать. Но назревала проблема: подопытные из большого блока были воинственными бунтовщиками, им пришлось ввести сыворотку, и теперь было совершенно не понятно, как они, если потребуется, будут ощущать себя в мире STEM, и как это все скажется на ходе эксперимента. Поторопились? Но тогда пришлось бы искать иной способ их успокоить, минуя голод или телесные наказания, ведь тогда, опять же, они не смогут строить мир. С другой стороны, «избранные» тоже испытывали стресс, а что их держало на плаву – тоже было неясно. Ясно было одно: пока не стоит торопиться с введением сыворотки испытуемым малого блока. Тем более, что многие уже смирились со своим участием в проекте. Не за горами был праздник. Рубен иногда бездельничал, чем радовал Хименеса, но все равно не забрасывал концептуализацию всего, что получил в своем, уже полугодовом эксперименте. Он писал: «Структура мира состоит из взаимосвязанных случайностей как символов, выражающих личность каждого испытуемого. STEM действительно является игровым механизмом, который собирает и пересобирает каждого из участников эксперимента». «Странтомы оказались тем, что сформировало наиболее общие черты мира: солнце и другие светила, религиозные символы, образы смерти. Странно, что участники еще не встречались со своими маркерами, и не встраивали их в мир. Маркеры должны были организовать мир, но мир наполнен другими фантазиями, и нужно понять, почему. Скорее всего, потому, что каждый испытуемый – носитель маркера, который определяет его действие, а не структуру того, с чем он взаимодействует. Получается, что действие определяется маркером, а структура – странтомами и образами из снов». «Испытуемый Бауэрман является самым активным организатором мира с точки зрения его наполненности разумными фантастическими существами, по крайней мере, так это описывают участники эксперимента. С Уизерсом случаются странные припадки, которые никто комментировать не собирается, словно они пытаются хранить какой-то секрет внутри STEM. Нужно выяснить, что происходит с Уизерсом, остальные реагируют очевидным образом». «Каждый из испытуемых переживает нечто вроде реминисценции, когда наблюдает миры STEM (поэтому особо активна височная доля, помимо лобной), но сенсорной диссоциации у подопытных при этом не возникает. Если реминисценция – значит, они уже где-то это видели, слышали и ощущали, но в мире STEM все, что они ощущали, становится материальным, и они видят виденное, слышат слышанное, формируя круг. У каждого весьма активны лимбическая кора, орбито-фронтальная кора, и в целом лимбическая система, а когнитивный мозг активен не так сильно, то есть напрашивается вывод о том, что мотивация и чувство управляют всеми испытуемыми в мирах STEM». «Каждый испытывает сильный стресс, отражающийся на поведении в реальности, хотя поводов испытывать стресс не так много, если говорить поверхностно, то стресс испытывается будто без очевидной причины. Обработка информации ускорена, ассоциативные поля коры не особенно активны, испытуемые не интерпретируют то, что видят, а проживают так, словно снимаются в фильме о себе самих. Мышление испытуемых не опосредовано внутренними схемами, поскольку эти схемы реализуются в материальных объектах мира, и даются абсолютно конкретно (например, объект «Серпинский»). Деятельность сознания испытуемых упрощается, поэтому их мозг может деградировать (но мы постараемся этого не допустить). Префронтальная кора, однако, активна более всего, то есть напрашивается гипотеза о том, что всю жизнь в мире STEM формирует не когниция, а действие, причем активное действие. Также стоит отметить, что зоны, находящиеся на стыке постцентральных, височных и затылочных областей коры не менее активны, чем в целом лимбическая система и отдельно височные доли, это означает, что испытуемые занимаются активным наглядным синтезом пространства, они зависимы от пространства, созерцать и организовывать пространство – их способ жизни. В пространстве появляется все, что они могут вообразить, а значит, созерцание и воображение есть процесс прямого создания объектов». «Как происходит пересборка? Испытуемый воображает, а значит создает объект, созерцает его, при этом не нуждаясь во вторичной обработке объекта, ведь он уже создан в его воображении. Объект взаимодействует с испытуемым, в его сознании происходит движение по кругу, от воображения к реальности, и от реальности к воображению, а уже затем к действию, ведь подопытный все равно сначала мыслит, хотя это не необходимо. И всякий раз при взаимодействии с объектом он перестраивает собственное сознание, с ним вместе перестраивая мир, и наоборот. Это есть парадокс STEM: активность когнитивного мозга падает, поскольку испытуемый встречается с объектом воображения в реальности (он ощущает это реальностью), но человек не может не думать, а, поскольку думать в STEM излишне из-за присутствия всего мыслимого и воображаемого как материального, мозг испытуемого перегружается, и подопытный испытывает сильный стресс. Испытуемого буквально разрывает на части желание мыслить и отсутствие необходимости в опосредованном взаимодействии в мире STEM, то есть в мышлении, а уже потом в действии. Можно ли трактовать действие как мышление в мире STEM? Скорее, мышление как действие, оно приобретает новый статус». «Гипносинтез не помогает собрать испытуемого в реальности, поскольку мы сосредотачиваемся на затылочной доле, а не на височной и лобной. Нужно сменить ориентацию при процедуре». «STEM представляет собой не только игровой механизм, но и нейросеть, в которой между хранением и обработкой информации разделения нет. Она может генерировать буквально все, что угодно, и даже сами испытуемые не всегда понимают и догадываются, что именно увидят на следующем сеансе. Это также гиперобъект, внутри которого можно прослеживать сложные структурные взаимосвязи. Объект «Серпинский» представляет собой образ STEM в самом STEM: фрактал с бесконечным количеством граней и теоретически понятным, но сложным набором связей. Но ограниченно ли пространство STEM? Пока неясно». «В STEM мышление и правда становится действием, раз созданное в воображении становится непосредственной реальностью. Но что со временем? Скорее всего, существует общий для всех временной поток, в который каждый вкладывает свои потоки переживаний, и, как и пространство, время организует каждый испытуемый. Но вот в чем парадокс: ощущение времени у испытуемых стирается. Они вкладывают каждый свой поток, но сами времени не ощущают. Де Хэвилленд говорил, что не чувствует времени, Левандовский – что все происходит то ли слишком быстро, то ли слишком медленно, ему не ясна скорость событий. Терли, как самая примитивно мыслящая испытуемая, чувствует, что ей не хватает часов. В замке нет часов, на руках ни у кого нет часов, никто не вообразил, а значит, не создал их. Почему? Действие заменяет течение времени, действие становится тем, что движет всеми событиями мира. А если действие – это мышление, значит, мышление становится временем. Это абсурд, но в мире STEM возможно все». – Не хочешь сходить в комнату? Там собрались Дебора, Джон, Юкико, еще пара-тройка человек, и, помимо всего прочего, мистер Уоллес хотел бы с тобой пообщаться наедине, – предложил Марсело. – В целом, приятные тебе люди. Небось, портвейна достали, коньяка или виски. – Почему бы и нет. А что хочет от меня Уоллес? – спросил Рубен, подавив зевок. Они поднялись и вышли из кабинета. – Не знаю, он не посвятил меня. Ты же у нас избранный, – хмыкнул ученый. Рубен закатил глаза. – А кто он вообще такой, помимо главного специалиста по НЛП? – Мистер Уоллес играет большую роль в теневом мире «Мобиуса», он – тайный советник Администратора по вопросам чисток в коллективе, если можно так выразиться. – Чисток? – Рубен изумленно глянул на Марсело. Они завернули за угол и поздоровались с Татьяной, которая спешила в химическую лабораторию. Та лишь кивнула, и спешно убралась с дороги. – Кого убрать. Он зорко следит за всеми, кто работает на предприятии, и, если что… Нужно нравиться ему. Но ты уже ему нравишься, он не спустит на тебя собак, я в этом уверен, – ободряюще произнес Хименес. – А за что еще он отвечает? – Я думаю, что Теодор – этакий серый кардинал, и управляет всем на самом деле именно он. Помимо всего прочего, он – человек религиозный, иногда даже фанатично. И верит он далеко не в Иисуса Христа и Деву Марию. – Сатанист что ли? – усмехнулся изобретатель. Хименес серьезно посмотрел ему в лицо. – Узнаешь. Они подошли к комнате отдыха, Марсело постучал четыре раза подряд, затем подождал секунду, и отмерил еще три удара. Им открыли дверь. Они договорились стучаться шифром, чтобы не впустить никого лишнего. – А вот и наши ученые, – пробасил Уоллес, сидящий в центре с бокалом вина. – Рад видеть вас. – Мы на сегодня еще не закончили работу, но будем несказанно рады с вами посидеть, – слегка подобострастно сказал Хименес. Рубен молча кивнул, и они расположились напротив Теодора. Справа сидела Юкико (рядом с ней – пара коллег-психологов, одна из которых открыла дверь ученым), а с другой стороны – Дебора и Джон. – Очень хорошо, – с загадочным выражением лица одобрил Уоллес. – Я бы хотел обсудить детали нашего празднества. Наш уважаемый изобретатель еще не знает, как проходят вечеринки, и я бы хотел поведать ему. – Я весь внимание, – произнес Рубен. Уоллес улыбнулся и продолжил говорить. – Каждый новичок проходит ритуал посвящения. Не сказал бы, что это приятно, но поверьте, оно того стоит. Нужно вырезать на своей левой руке вот такой знак. – Теодор развернул изображение так, чтобы Викториано его видел. Рубен был слегка в недоумении: символ очень напоминал тот, что Эрнесто однажды показал ему, тот, в который Рубен влюбился и рисовал в блокнотах, за исключением некоторых элементов. – Я уже видел такой знак, – решил рассказать изобретатель. – Знаю. – Это еще не все, – степенно перебил его Теодор. – На правой руке нужно вырезать лучезарную дельту.* Кровь нужно собрать и погрузить в чашу, затем выпить. Потом нужно выполнить ряд заданий. Архитектор наблюдает за нами, поэтому необходимы полная честность и беспрекословное подчинение. Также нужно будет кое-что заучить, и произнести, глядя мне в глаза, после выполнения заданий. Тогда вы будете приняты. Я бы сообщил все и вашим коллегам – Хонеккеру и Кроуфорд, но они сегодня очень заняты, пусть подождут. Все религии имеют единое начало, и то, во что верите вы – не так важно. Важно беспрекословно подчиняться мне, затем, получив статус, вы будете полноправным членом нашего братства. Все ясно? – Вполне, – ответил изобретатель. Он испытывал небольшой дискомфорт, ощущал какое-то странное влияние завораживающего голоса оккультиста. – Сейчас мы немного пообщаемся и отдохнем, а потом я бы хотел поговорить с вами наедине. – Темнокожий мужчина ненадолго задержал взгляд на Рубене, медленно моргнул и откинулся на подушки дивана, подняв бокал, словно поприветствовал нового члена «братства». Юкико подняла бокал тоже, замешкалась и отпила вина. Дебора сидела со своей бутылкой, которую когда-то Джон принял за коньяк, хотя бутылка была закрытой, и за упаковкой было не понять, что там находится на самом деле. «Видимо, перепил коньяка», – думал Ричмонд. – Как продвигаются дела? – спросила Гарсиа у Рубена и Марсело. Они и правда встречались достаточно редко, поэтому женщина всякий раз уточняла. Все-таки их работа над проектом подошла к концу, разве что, ремонт (если понадобится). – Неплохо, Дебора, – моментально отозвался испанец. – Жаль, потеряли одну испытуемую. Мозг умер. – А что с ней стряслось? – Она попала в руки к одному из жителей, – рассеянно произнес Викториано. – Но я настаиваю на том, что мы правда не знаем, что произошло, поскольку не видели лично. Смысл STEM в личном отношении мира изобретения к каждому, кто его создает. Ощутить по-настоящему то, что там происходит, можно только погрузившись самому. Но пока рано. Пусть мир станет более устойчив. – Я тут подумала, – начала Хоффман, – что нужно поработать со стрессом, индивидуально с каждым из одиннадцати испытуемых. Тогда и мир будет устойчивее. Я возьму на себя всех, если хотите, все равно в другие проекты меня пока не приглашают. – Хорошо, давайте так, – согласились ученые. – Мне бы особенно не хотелось потерять девушек, они очень интеллигентны, – добавила японка. – Очень вдохновляет общение с Айной Кравитц, хорошо помню Аманду. Аманда в это время сидела на кровати, вперившись взглядом в стену. Они не виделись с Анной уже больше месяца; сколько именно – Филипс сосчитать не могла, ибо календаря в блоке не было, а время сжевывалось в точке, в которую стягивались дни, похожие один на другой, словно близнецы. Девушка скучала по подруге, боялась за нее; особенно страшно было из-за неопределенности. Что делают с теми, кто остался в большой комнате отсека? Ученые хреновы! Аманда ударила кулаком стену, из глаз брызнули слезы. Девушка также скучала по философским книгам, которые читала на свободе, особенно по Ницше.** Также Филипс, как раз учившаяся на философа до того, как угодить в «Маяк», читала Лакана, Бодрийяра, Бергсона, Сартра и Камю,*** затем решилась взяться за Хайдеггера,**** но не успела: попала в клинику с психозом. Это был поворотный момент в жизни юной сообразительной студентки; она потеряла больше года, пришлось бы восстанавливаться в чужой группе,***** и девушка панически этого боялась. Иногда, сидя взаперти в отсеке, она размышляла о том, что, в принципе, если она останется жива после эксперимента – это будет травматичный и драматичный, но очень интересный опыт; шутка ли: увидеть то, что создает ее воображение, воочию! Она давно поняла, что все эти ученые исследуют их воображение, то, как именно оно создает образы и организует их; они общались об этом с Айной, к которой она испытывала больше симпатии, чем к Люции, и Айна считала почти точно так же. Структуры сознания… Они превратились в маленьких человечков, уменьшенные копии себя, и проникли к самим себе в мозги. Исследовать собственное сознание, проникнув в него! Это ведь невероятно интересно! Прямо как в фантастических фильмах, которые девушка очень любила. Но то, что они увидели в связи со смертью Ребекки, все еще гнездилось перед глазами, стояло противным комом в горле. Начитанные Аманда и Айна обменивались рассказами о книгах, но Анну Айна заменить все-таки не могла. В тот день, после сеанса и «интервью», как это издевательски именовал Чарли, их отвели в отсек, и там Аманду вырвало, правда она перед этим успела попросить у Кейт тазик. Та кивнула и оповестила об этом санитарку. Девушка чувствовала себя выдохшейся и больной, словно ее лишили последних сил. После смерти Ребекки почему-то стало тоскливо, хотя никто особенно с ней не подружился, каждый завернулся в себя и ожидал собственной кончины, словно кокон каждого был отравлен, а предстоящая метаморфоза сулила вечные страдания в колесе Сансары. Аманда решила разбавить общее уныние рассказами о философских книгах, которые изучала в университете, или смешными случаями, связанными с экзаменами, например, что однажды один студент спрятал шпаргалки в Библию******, но ее никто не слушал, кроме Яна, которому было любопытно прошлое девушки. В «Маяке» они не особенно общались, разве что пересекались в саду, а тут внезапно почувствовали, что двадцатитрехлетняя девушка и сорокашестилетний мужчина могут быть отличными собеседниками. О философии они говорили и в Белом Лесу, тогда, в тот самый сеанс, когда Серпинский убил Ребекку. Фрактал появился неожиданно, но они каким-то чудом успели от него скрыться, вдобавок добежать до остальных и оповестить их о приближающейся опасности. Они ругали Робина на чем свет стоит: какого черта его сознание создало столь ужасных монстров? Но вины мальчика в этом не было, поэтому никаких претензий к нему лично не высказывалось. Аманда думала, что Робин – не единственный, кто создает кошмары; когда их в следующий раз поместят в STEM, они могут наткнуться в другой части мира на новые создания, уже сотворенные не юным математиком. Филипс боялась, что Чарли – самый неприятный ей субъект из группы – будет срывать зло на «виновниках» трагедий: на Робине ли, или на ком-то еще. В душе она радовалась, что тогда они не успели добраться до города, поскольку их вытащили раньше, ведь Чарли мог взбеситься после рассказа о том, что произошло в замке. Робин был все еще подавлен; другие пытались донести ему, что мальчик не виноват в случившемся, но тот сидел, уставившись в пустоту, и не шел на контакт. Сначала упреки в сторону самого себя, гнев на самого себя, потом – чернота. Да, он не смог защитить Ребекку, и что если он не сможет защитить кого-то еще, если они снова столкнутся с необъяснимым? Почему, ну почему все так ужасно? Почему именно его создания словно восстали против него? В кошмарах они убивали самого школьника или его родственников самыми изощренными способами, но то – кошмары, здесь же все было слишком реально. Аманда тоже почему-то чувствовала вину, и делила общение с Айной, Яном и Робином на равные части, добавив Бауэрмана, поскольку нужно было ему помочь; Филипс чувствовала что-то, что называла «материнский инстинкт», нечто сходное с тем, что испытывали Айна и Люция в отношении Лесли. И девушке казалось, что однажды она достучится до Бауэрмана, сможет его утешить, хотя это и не было основным ее занятием. Впрочем, какие могут быть занятия взаперти? Это словно тюрьма, где ничего больше не остается, кроме разговоров с теми, кто не всегда приятен. Но Аманде повезло: люди оказались довольно интересными. Она ощущала временами, что уже отвыкла от своих друзей и родных, уже не представляет себе, как бы могла продолжаться ее прошлая жизнь; жизнь разделилась на «до» и «после», и девушка ощущала в себе какие-то изменения, коренные, фундаментальные перемены. Ян говорил Аманде, что тоже уже отвыкает от прежней жизни, и ему, в общем-то, все равно, что будет дальше, поскольку в прошлом его ничто не держало: он все равно полагал, что будет находиться до смерти в специализированном учреждении, а «Маяк» это будет или «Мобиус» – разница невелика. Отец и мать его умерли, остальная родня осталась в Польше, да и не общался он с ними особенно; в «Маяке» никто мужчину не навещал. «Какая разница, где быть, если все равно всем на тебя плевать, никто о тебе не заботится искренне, а семейные узы давно разорваны?» – говорил поляк. Филипс соглашалась, хотя ее держало в Кримсоне много что, в отличие от Левандовского. – Все мои братья и сестры остались в Польше. Старший брат женат уже в третий раз, тот, что после меня – в разводе, еще один женат, обе сестры замужем, – рассказывал Левандовский. – А ты был женат? – спросила его Аманда. – Был, но мы не сошлись характерами, наверное… Я вел себя как идиот, – поспешил признаться поляк. – К черту баб! – вмешался Чарли. – Довели меня до алкоголизма! – Сам виноват был, сто процентов! – злобно крикнула из угла Гвинет. – С нами бережно обращаться надо, или не вступать в отношения вообще! И деньги тратить на общие нужды, а не на выпивку! Доминанты не любили Уоррингтона, он отталкивал своей грубостью и неотесанностью – единственный не особенно интеллигентный член их «команды». Бывший хоккеист, ныне пьяница и фанатичный игрок в покер, он не любил интеллектуальных бесед. Хотя кто из доминантов в последнее время вообще был в силах их вести в реальности?.. Почему-то в STEM это было так легко! А здесь словно все были озлоблены донельзя друг на друга. Это машина на них так действует? – И все-таки как думаете, что делают с теми, кто не стал «избранным»? – в очередной раз спросила у всех любознательная Кравитц, измученная скукой. Их не вызывали уже три дня. Даже с половиной. – Да мы уже гадали двести раз, – печально ответил ей Рори. – Мы не знаем. Я думаю, что на них тоже испытывают какую-нибудь машину. Или лекарства. Мы все должны стать «полезными», раз нас перевезли сюда полгода назад. – Блин, жалко, что мы их не видим, – вставила Гвинет Терли. – Аманда, ты скучаешь по подружке? – Не говорите со мной об Анне, прошу вас! Черт! – В отчаянии Аманда резко отвернулась к стене, потом послышались ее тихие всхлипы. Кровать Яна была рядом, он пересел ближе к девушке и попытался погладить ее по голове, но та отбросила его руку. – Гвинет! Вечно ты не вовремя! – упрекнул бывшую герлскаут поляк. Девушка почувствовала неловкость и замолчала. – А я скучаю по маме, – неожиданно подал голос Бауэрман. Все обернулись на него: заговорил спустя два дня! – Надеюсь, она меня ищет. Мы с ней играли в шахматы по вечерам, когда я уже приготовил домашнее задание и сидел, не зная, куда себя девать. Моя мама работает в кримсонском театре «Рубин». Драматург. Иногда с отцом по вечерам собирали модельки кораблей. Было здорово. – Неужели в футбол не играл с соседскими мальчишками? – спросил Чарли, желая немного загладить конфликт нейтральным вопросом. – Они со мной не дружили, – стал вспоминать Робин. – Говорили, что я странный – и это еще самое мягкое. В школе издевались. Да и к спорту меня не тянуло никогда. Я, кстати, здесь неплохо похудел. Может, если выберемся – Ева обратит на меня внимание… Тем более, что я тут все героически выношу, а если «Мобиус» накроют – на передовицах всех окрестных газет будет мое имя. Как и ваше, ведь мы тут, вроде бы, самые страдающие… – А вы не думаете, что всех могли убить? – предположила Люция. – Зачем этим ученым остальные, ведь им достаточно нас? Так? Всхлипы Аманды стали громче. Ян снова попытался успокоить девушку, и та не стала противиться: было все равно, что происходит в комнате, Филипс погрузилась в себя и свои страдания. Ян фыркнул на Люцию, покрутив пальцем у виска, и показав на плачущую девушку, которую он едва ощутимо поглаживал по пушистым черным волосам. Фурман пожала плечами: – Всякие версии надо рассматривать. Эти люди жестоки, а еще врачами назывались. Может, попробовать что-то сделать с машиной? Или голодовку устроить? – А смысл? – сказал Ян. – Убьют нас, найдут еще. Люди для Викториано – это материал, куски мяса. Я даже представить себе не мог, когда был в клинике, что все обернется так! Он лечил меня много лет, я доверял ему… Кстати, кто-то видел своих врачей в «Мобиусе?» – Нас никуда не пускают, как мы увидим? – горько возразил Де Хэвилленд. Доминанты замолчали. Каждый думал о своем. Неожиданно все это время молчавший Лесли соскочил с постели, подбежал к Аманде, забрался на ее кровать, и обнял девушку. Та от неожиданности чуть не подпрыгнула, но ответила на объятья. Все остальные с изумлением уставились на обнявшихся. – Лесли, что случилось? – участливо поинтересовалась у альбиноса Филипс. – Твоя очередь, – выпалил Уизерс. – Ты о чем? – немного испуганно спросила девушка. Все напряглись, Ян уже было хотел оттащить альбиноса на его место, но Аманда замахала на него руками. Лесли неожиданно отпрянул, затем сел на колени. Девушка наклонилась к нему, чтобы поднять, но Уизерс протянул руки и положил ей на виски. Девушка внезапно ощутила, что земля уходит из-под ног, а ее глаза стали закатываться, зрачки уходили наверх, обнажались белки. Ее тело пронзила судорога. Аманда затряслась, Лесли стиснул зубы, остальные вскочили с коек и собрались вокруг в недоумении, не зная, что делать. Комната стала расплываться, и сквозь пелену Аманда увидела своих родителей: отец ведет машину, мать вяжет на переднем сидении, племянник играет в телефоне, зимняя дорога петляет, большой гриф спорхнул с мертвого оленя, в глазах животного отражались деревья, что-то блеснуло за елью… Видение пропало, как только Уизерс отпустил голову девушки. Та вернулась в свое обычное состояние и недоуменно моргала. Что это было? Ей передаются способности альбиноса? – Лесли, что это? – спросил Левандовский у альбиноса, который в секунду добежал до своей койки и уже сидел в слезах. – Я н… не знаю… мне… н… нужно… отдать немного, иначе я ум… умру! – заикаясь, выговорил тот, вытер слезы и икнул. – Что со мной было? – Аманда терла виски, голова кружилась, к горлу вновь подступил неприятный комок. – Ты вся тряслась, будто у тебя эпилепсия, – встревоженно сказала Люция, – у тебя закатились глаза, и открылся рот. Ошарашенная Аманда пребывала в странном обездвиженном состоянии: что это за припадок? Он теперь к каждому будет так подбегать, и вызывать подобное галлюцинаторное помешательство? На психоз было похоже, но голова чересчур сильно болит, обычно такого не было, когда атаковали галлюцинации. То, что она видела, было совсем недавно, год или чуть больше года назад (наверное, чуть больше, ведь вокруг был снег), они ехали с родителями в Канаду, отвозили племянника Стивена домой к тете Донне после зимних каникул, что тот провел у них. Было все как обычно: узкая лесная дорога змеилась меж разлапистых елей, сугробы, словно горбуны, громоздились под деревьями, которые, будто заботливо приголубливая, клали свои лапы на них; мелкие колкие снежинки барабанили в стекло, очищаемое дворниками, которые возили влагу туда-сюда, и было так тихо… Но почему этот день? Хм, а ведь… это был самый спокойный день в ее жизни. Поэтому она вспомнила именно его! Ведь ей так недостает спокойствия! Лесли видел все, что захватило девушку в момент припадка, словно погрузился в ее сознание, выуживая оттуда прошлое, но был удивлен, что не увидел будущее. Она скоро умрет?.. Рубен и Марсело вели светские беседы с Юкико, Джоном и их коллегами. Викториано намекал испанцу, что у них еще полно работы, чтобы он не заболтался, но тому было все равно: он много выпил, а под действием алкоголя у Хименеса не в меру развязывался язык. Теодор сдержанно смеялся над шутками Ричмонда, Юкико слушала их и громко хохотала при случае, две ее соседки перешептывались о чем-то, а Гарсиа словно зависла, что было на нее не похоже. – Ну что, я вижу нашим гостям нужно еще работать, – пробасил Уоллес, – но я бы хотел кое-что обсудить с вами, мистер Викториано. Все свободны. Гости поняли и кое-как, пошатываясь, поднялись со своих кресел. Был уже вечер, нужно было идти в номера и готовиться ко сну. Марсело пожал руку Теодору и Джону, галантно попрощался с дамами и подмигнул Викториано, как бы говоря «все в порядке». Рубен не чувствовал абсолютно никакого волнения перед разговором с оккультистом, но понимал, что беседа будет важной. Он решил для себя, что никаких ритуалов в его жизни не будет, пить кровь он не собирается: это все вздор для слабохарактерных идиотов. Он сообщил об этом Уоллесу, когда все ушли, и Уоллес, неожиданно широко улыбнувшись, сел поближе к изобретателю. – Мистер Викториано, я уверен, что вы еще не раз будете в тупике, что ваша машина несовершенна, что вокруг вас предатели, а подопытные будут умирать один за другим, – начал Теодор. Викториано напрягся. – Я пока не верю в то, что ваш проект – это лучшее, с чем я сталкивался, да и сама идея создания механизма, организующего из разделенных сознаний общий мир, не нова. Если что-то пойдет не так – «Мобиус» вас уничтожит и присвоит ваше изобретение себе. Но я вижу перспективу в нашем с вами сотрудничестве. Только для нас двоих. Поймите, – продолжил оккультист, когда увидел скептически поднятую бровь Рубена, – Религия – это не пустой звук, она организовывала войны, создавала и разрушала целые государства, даровала людям высшее знание и отбирала жизни у отступников. То, что хочу создать я – воистину спасение для всех на этой грешной земле. Я многое прошел, и уверен в том, что только вера держит жизнь в таком слабом, приземленном и глупом существе, как человек. Даже безумец может излечиться благодаря иконе, которую с собой таскает. Атеизм – не порок, но что наука может без веры? Ученый принимает на веру фундаментальные положения своей науки – аксиомы. Ученый-сциентист борется с предрассудками простого народа с яростью не меньшей, чем ярость религиозного фанатика во времена Инквизиции. Людьми легко управлять, люди – это скот, который нуждается в пастыре. И люди без труда доверяют как священнику, так и ученому, поскольку и тот, и другой обещают спасение и исцеление. Моя идея заключается в том, чтобы мы с вами стали пастырями хотя бы на уровне США. – О чем вы вообще говорите? Вы точно не выпили лишнего? – не слишком аккуратно выразился Рубен. Но Теодор лишь улыбнулся на эту реплику. – Если бы вы были чуть наблюдательнее, вы бы увидели, что я почти не пил. Я понимаю, что вы – психиатр, и частенько взгляд ваш замылен всеми теми учебниками, что вы прочли в университете. Но я вижу в вас человека, который выше прописных истин и заучивания параграфов. И не сомневаюсь, что очертя влюбленный в вас Марсело рассказал вам обо мне больше, чем следовало. Я хорошо знаю начальство, знаю, насколько эти люди извращены и капризны, и насколько они параноики, знаю, что ваш проект у них в числе первых, которыми они хотят воспользоваться без учета интересов изобретателя. – Вы считаете, что я дал им повод отобрать у меня STEM? – Пока нет. Я лишь хочу донести вам, что они не считают вас избранным или мессией, вы – лишь пешка в их большой игре. Не обманывайте себя, осторожность превыше всего, – подытожил Уоллес. – Что вы предлагаете? – совершенно сбитый с толку, спросил Рубен. – Я вижу, что Америка погрязла в разврате, бесчестии и сребролюбии. Люди буквально превратились в низших приматов, которых научили пользоваться деньгами. Социальное неравенство достигло критической отметки. Войны, терроризм, стихийные бедствия, голод, болезни, кризис нравственности – это реалии нашего времени. А если создать для людей рай, погрузив их сознания в ваше изобретение… – Вы думаете, что, погрузив американцев в STEM, вы измените положение вещей? В мирах моего изобретения может появиться все, что угодно, в том числе и деньги, – возразил Викториано. Уоллес задумался. – Я – не нейрофизиолог, но уверен, что в мозге есть отделы, отвечающие за нравственность… – Так вы радеете за нравственность? Отсутствие свободы воли – это ключ к ней? Нравственный человек свободен, если его действие не противоречит пониманию свободы как необходимости. У нас всегда есть какие-то ограничители, которые мы предписываем себе сами, в то же время будучи свободными. Разум – вот ключ к свободе. Почитайте Канта… – Я читал больше, чем вы можете себе представить, – мягко, но внушительно произнес оккультист. – Но много ли вы видели разумных людей? К тому же, вы можете рассуждать о Канте сколько угодно, но сами лишаете других воли, не давая им осознать, что разум есть и у них. Вы возомнили себя богом, доктор Викториано, самое время остановиться и посмотреть в лицо самому себе. – Но вы тоже хотите лишить других людей свободы воли вмешательством в их мозг, – возразил Рубен. – Так что мы тут равны. Вы мне не наставник. – А доктор Хименес? Что бы он сказал? – Губы Уоллеса растянулись в коварной улыбке. – Мне все равно, – честно ответил изобретатель. Теодор вгляделся в его лицо. – Я ценю такую честность, – одобрительно хмыкнул он. – И поэтому предлагаю сотрудничество. Давайте так: я пока наблюдаю за вашим проектом, а вы раздумывайте над моим предложением. Не тороплю: такие поистине философские решения не терпят спешки. Кстати, о Канте: он писал, что естественная необходимость несовместима со свободой субъекта, это два разных мира. Человек укоренен и в том, и в этом мире. Наша задача – вырвать его из обоих миров. Технологии помогут нам в этом. Мы еще поговорим. Рубен попрощался с Уоллесом и направился в свой кабинет. Там его ждал Марсело с кучей работы. – Ну, как прошла беседа? – участливо поинтересовался испанец. – Интересно. На большее не рассчитывай: ни хрена от меня не узнаешь. Я спать, на сегодня хватит философии. Марсело привык к грубостям своего бывшего ученика, но ему стало тем любопытнее, о чем же все-таки они с Теодором говорили. Конечно, испанец понимал, что из Рубена не выбить подробного рассказа. Он пообещал доделать кое-что за изобретателя, и последний отправился в свой номер. Спать Рубен лег с легким беспокойством в душе: этот чокнутый возомнил себя инквизитором и угрожает ему как потенциальному неверному? Что он там сказал про капризное начальство? Если он не согласится сотрудничать – этот коварный фанатик может подстроить все, что угодно, чтобы смести Викториано со своего пути, отберет у него изобретение, и решит властвовать над людскими душами? Его нельзя подпускать близко однозначно, но он – главный специалист по НЛП и сумеет считать практически любую попытку его обмануть. Остается ждать и лавировать. И на праздник он точно не явится. Хотя так Рубен только разозлит Уоллеса? А что, если… Нужно завтра поговорить с Марсело. *Масонский символ Всевидящего ока, вписанного в треугольник. Описание обряда не соответствует масонским, вольная трактовка. **Я очень не люблю Ницше, читаю других авторов, это черта персонажа. Вообще я «размазала» собственную личность и внешность абсолютно по всем оригинальным персонажам, и не отождествляю себя ни с кем конкретным. Хотя в самом начале работы сильно отождествляла себя именно с Амандой, больше всего рисовала именно ее. Учусь на той же специальности просто, о чем можете прочесть в профиле)) По секрету: внешне я больше всего похожа на Люцию, разве что не имею носа с горбинкой и гораздо полнее ее, хотя Люция тоже не худышка. ***Все пятеро мне интересны, особенно Сартр, но с онтологической точки зрения. ****Второй по обожаемости философ в моей жизни после Гуссерля – его учителя. *****Со мной такое было, и не раз, когда я попадала в психиатрические клиники и брала академические отпуска, в одном из которых нахожусь с декабря 2022 года и по сей день. ******Реальный случай из моей жизни. Его потом отчислили.