Лезвие агата

Вены – ветви, руки – спицы. Окончание страницы… Поворот ключа в замке… Больше нет огня на маяке, Есть только память. Тонким пергаментом Память… Замёрзшим моментом память… Потухшим кострищем память… Ломким воском застывшим память. (Dee_Waste – Все, что есть)

Серые стены были ужасны – они давили пудами скорби каждый день, пока никто не вызывал Лесли и остальных, словно ты в бункере и по твоему темени бьют капли одиночества, или в тюрьме, осужденный на пожизненное заключение, безо всяких моционов и с набором повторяющихся действий, делающих день за днем однообразными до боли. Сначала доминанты обменивались рассказами о собственной жизни, общались об искусстве и литературе, а потом делать стало настолько нечего, что даже вставать и разевать рта, чтобы что-нибудь произнести, не хотелось. Все просто лежали на своих местах безо всякого желания жить. Аманда и Айна решили для поднятия интеллектуального духа провести импровизированные лекции, каждая по своему предмету (философии и филологии), и лекции были неплохими (каждая рассказывала о том, что сочла бы самым интересным в данной ситуации их заключения в «Мобиусе»), но мысли неумолимо путались. Девушки словно забыли половину того, чему их учили в университетах. «Это от стресса», – говорил им Ян. – «Я учился на театрального критика, и вряд ли смог бы сейчас рассказать что-то о том, что изучал на лекциях, поскольку все забыл. Конечно, сказывается и мой возраст. Работал я не по специальности, а там уж вообще рассказывать нечего». Слушали их от силы Люция, Рори, Гвинет и Робин с Яном, остальные же вели амебное существование, особенно это касалось Брендана и Пауля – молчаливых аутистов, которые если и общались, то только друг с другом. «Однажды я видел гало сорок шесть с необычайно яркой зенитной дугой! Ох, как бы я хотел увидеть дуги Ловица!» – горячо рассказывал Пауль Шрайбер. Он увлекался изучением редких природных явлений, особенно классических гало и световых столбов, хотя работал программистом. Одно другому не мешало. И доминанты попросили Шрайбера рассказать о гало, тот принялся вещать. Рассказывал часа два: «Гало – это редкое природное явление, которое создается в небе, когда солнечный свет особенным образом преломляется льдинками-шестигранниками, например, есть антигелий – второе солнце, которое расположено зеркально к обычному солнцу, есть разные виды дуг, например, зенитная и окологоризонтная… Эх, был бы листочек – я бы нарисовал»… Сейчас всем стало хуже. Но с Паулем и Бренданом произошли странные для остальных изменения: они стали озлобленными и шумными, бранились. «Тоже от стресса», – объяснял Ян. – «Я ничего не знаю толком об их заболевании, но я уверен, что никому на пользу заточение не идет». И сам Ян чувствовал себя ужасно: мучился головными болями. Юкико, решившая взяться с сегодняшнего же дня за выработку стрессоустойчивости у доминантов, навестила их с утра, поинтересовалась, как они себя чувствуют, и ее сильно напугало то, в каком состоянии все находятся. Она диагностировала депрессию у Лесли, Чарли и Люции, сильнейшую апатию у всех остальных, да еще и стрессовые перегрузки у Пауля и Брендана. Левандовский попросил у Юкико таблетку от головной боли, та сочувственно пожала плечами и сказала: «Спрошу у мистера Викториано, может быть и разрешит». «Он – врач, он не должен так поступать с нами!» – возмущенно жаловался поляк. Японка в ответ только пожимала плечами и говорила: «Моя обязанность теперь, после смерти Ребекки – следить за всеми вами, за вашим здоровьем, иначе он на меня напустится. Я вызвалась сама и не привыкла выполнять работу спустя рукава». – Мистер Викториано, можно на пару слов? Изобретатель сидел в своем кабинете, Юкико зашла к нему с утра. Планировался очередной сеанс STEM минут через пятнадцать. Викториано зевнул и недовольно воззрился на психолога. – Да, мисс Хоффман, в чем дело? – поинтересовался мужчина. – У Яна мучительно болит голова, он просит лекарство… – начала девушка, но Рубен перебил ее. – Да, дайте ему завтра аспирина, но на большее пусть не рассчитывает. Сегодня они мне все нужны «в чистом виде». Предупреди Кейт, чтобы через пятнадцать минут они были в лаборатории. Юкико кивнула и ушла. Кто вообще взял на работу в его проект такую жалостливую помощницу? Рубен был не в духе: ему казалось, что сегодня все пойдет не так, как нужно. Вчерашний разговор с Уоллесом был не из приятных, и мужчина уже злился на оккультиста за его дерзкие слова о том, что проект «не из лучших» и что он «еще не раз будет в тупике». Тогда какого черта Уоллес переманивает его на свою сторону? Что он задумал? «То, что хочу создать я…» Да что он может создать? Он – не ученый, а всего лишь специалист по нейролингвистическому программированию, и уж тем более не изобретатель! Что он возомнил о себе? По нему можно прочесть, что он пытается забрать STEM себе, переводя его внимание на подозрение в сторону начальства. И что он – опасный человек, фанатичный и слепой. И, главное, не понятно, почему одолевает это тягостное чувство: он что, обладает каким-то гипнотическим влиянием? Голос действительно погружает в какое-то состояние, близкое к трансу, силу внушения нельзя списывать со счетов. Еще и усталость ощущается, будто не спал ночью… – Извини, проспал. – Марсело зашел в кабинет и с бодрым настроем плюхнулся в рабочее кресло, положив пару сэндвичей на стол. – Сегодня будет сеанс? – Будет, уже отправил Хоффман за Кейт. Как же лениво течет время… – Ты еще недавно говорил, что время течет быстро, – возразил Хименес. – Или это реальность стала подстраиваться под миры STEM? – Не смешно, – фыркнул Викториано. – Мне нужно больше узнать о Теодоре Уоллесе: откуда он, как занял свою должность, давно ли здесь, да что угодно, любые факты! – Он пугает тебя? Что он вчера тебе все-таки сказал? – обеспокоенно поинтересовался испанец. – Попытался мне угрожать, мол, найдется кто-то, кто отберет у меня STEM, и предложил какое-то странное сотрудничество. Хочет из моего изобретения создать культовый объект, – со злой усмешкой и отвращением ответил изобретатель. – Что же, вполне в его стиле, – задумчиво ответил, спустя секунд десять, Марсело, поедая свой сэндвич, Викториано принялся за свой. – Но я уверен, что тебе удастся отстоять право на собственное изобретение перед Администратором. – С чего бы? Уоллес его приближенный уже много лет, а я работаю здесь совсем недавно, кого он выберет?.. – риторически спросил Рубен, нервничая. Наручные часы на руке стали пищать, он нажал на кнопку, и часы умолкли. – Боишься, что тебя убьют? – с тревогой поинтересовался Хименес. – Что вся моя научная работа пойдет псу под хвост, что МОЕ изобретение станет принадлежать… ЕМУ! – выплюнул с досадой Викториано и отпил чаю. – Он – даже не ученый, он – религиозный фанатик! Это будет вселенская несправедливость, если STEM будет владеть Уоллес! И вообще, для чего такой, как Уоллес, нужен начальству? Неужели Администратор сам донельзя религиозен и поэтому держит в штате подобное… существо? Ну, тогда все мое уважение к нему… – Подожди, – перебил его Марсело, – не делай поспешных выводов. Есть надежда, что вы с Теодором не будете друг другу мешать, и никто из вас не станет на пути другого. Говоришь, сотрудничество? На каких условиях? – Предложил… Нет, даже говорить не могу об этом… Ладно, предложил погрузить американцев в STEM и там устроить им подобие рая, где они не смогут грешить, и еще предложил повредить или переориентировать (уж не знаю, что он там имел в виду) зеркальные нейроны, чтобы изменить людей морально, мол, в грехе погрязли… Тьфу, что за чушь! Да это и неподъемная работа по сложности. Это просто-напросто невозможно, сам понимаешь! – Я не знал о таком его плане, хотя он часто сетовал на этот счет… – Ладно, давай выдвигаться. Надеюсь, ты никому не скажешь о нашем разговоре? – О чем речь, Рубен. Разумеется, я могила. Кейт зашла к подопытным и произнесла «На выход!» Все стали подыматься с коек и под конвоем направились в зал STEM. Беннет как-то слишком медленно поднимался, и надзирательница дернула его за плечо, как бы говоря «давай быстрее». Мужчина рявкнул на нее: «Да пошла ты, шлюха!», и принялся вырываться, но получил электрошокером в бок. Он упал, задергался на полу и завизжал, остальные попытались сдвинуться с места, чтобы помочь ему, но Кейт одарила их таким взглядом, что пришлось отвернуться и продолжить шествие в лабораторию. Перед самым входом Пауль решил отомстить за товарища, каким-то чудом смог вырваться из-под конвоя и залепил надзирательнице пощечину. – Пауль, не надо! – крикнула Аманда, но было уже поздно: Шрайбер получил сильный разряд и теперь валялся на полу без сознания. – Что здесь происходит? – Рубен и Марсело подошли к лаборатории. Хименес направился к лежащему на полу Паулю, наклонился и проверил пульс. Рубен брезгливо прикоснулся ногой к мужчине, словно это был труп. – Поработайте с ними, набросились оба: сначала один открыл рот и получил, потом этот ударил. Они неуправляемы! – возмущенно обратилась к изобретателю надзирательница. Рубен заверил ее, что все будет в порядке и отпустил. – Полежит еще минут пять и встанет, – констатировал Марсело. – Оставьте с ним охранника. Остальных в лабораторию. Аманда была вне себя: чертова надзирательница с шокером! Чертов Викториано! Боже, как же она их ненавидит, как же ей больно за Пауля! Она повернулась было, чтобы разбудить товарища по несчастью, но ее сильно пихнули в спину, и девушке пришлось заходить в зал STEM вместе со всеми. Спина болела. У Филипс полились слезы от досады. Рубен поздоровался наскоро с Дженни и другими ассистентами, стал бегать вокруг STEM и проверять настройки. Вообще включение изобретения было многоэтапным и непростым; Рубен сам любил это делать. Ассистенты расселись за пультами. Внезапно в дверях показались Эрвин и Холли, всполошенные криками в коридоре. – Здравствуйте всем, что произошло? – поинтересовался Хонеккер. – Здравствуйте, Эрвин, да ничего особенного: подопытные шалят. – Марсело пожал австрийцу руку. – Рубен, эй, Рубен! Пришли твои коллеги! О, этот звук вращения генераторов: ре мажор, Антонио Вивальди! Викториано подошел к Кроуфорд и Хонеккеру и поздоровался с ними, потом произнес, обаятельно улыбнувшись: «Добро пожаловать на очередной сеанс». Холли натянула улыбку: она до утра проплакала, думая о Дайане и Майкле. Люции сегодня было особенно плохо: диагностированная у нее депрессия стала бить по сознанию с такой силой, что девушка еле поднялась с кровати, больно подталкиваемая Кейт, а сейчас еще эта холодная ванна… Словно психиатрическая клиника XIX века! Мучение… Но ложиться пришлось. Девушка содрогнулась от противной воды, в соседней справа ванне Рори сморщился от отвращения, в соседней слева ванне Аманда не прекращала плакать. – Мисс Филипс, приходите в себя, сегодня вас ждет очередное невероятное путешествие, – не скрывая своего торжества, улыбнулся ей Викториано. Аманда вытерла слезы и повернулась влево, к Яну, тот подал ей знак и проговорил шепотом «успокойся, все будет хорошо, не шуми, а то еще и ты получишь». К этому времени Пауль пришел в себя, и, шатаясь, брел под конвоем уже из двух охранников к своей ванне. Он лег в ванную молча, но взгляд его был подобен взгляду Зевса, мечущего молнии. Рубен тоже помахал ему рукой. Ассистенты защелкали по клавишам, вывели на экран поле, где должны быть графики мозговой активности всех испытуемых, сравниваемые ими, стенографистка приготовилась записывать, Холли о чем-то шепотом говорила с Эрвином, показывая пальцем на Викториано и Марсело, которые уже не обсуждали Теодора. – Что делать со Шрайбером? Кейт говорит, что еще Беннет возмущался, – спросил Викториано. – Пока не знаю, может, после сеанса в целом спокойнее станет среди испытуемых… Марсело понимал, что сморозил глупость, и что станет, скорее, наоборот, но слово – не воробей. Подопытные приготовились к удару в грудь и голову, головокружению и новым прекрасным ужасам миров, созданных ими самими. – Погружение в STEM через 3… 2… 1. Подопытные очутились в Белом лесу, на опушке, где еще в прошлый раз раздумывали насчет дальнейшего путешествия. Амфитеатр цвета перламутра, окружавший замок, висел в воздухе, формой напоминая морской гребешок, а новая дорога, которой, скорее всего, раньше не было, уже змеилась на север. У них был выбор: пойти в город к остальным и объединиться, или проследовать по этой внезапно появившейся дороге к неизведанным землям в уже существующем составе из восьми человек. Посовещавшись снова, испытуемые решили не изменять своей идее добраться до города, и направились туда. Аманду всякий раз поражало: этот искусственный мир-симулякр нарастал лоскутами на границе сознания, сталкивал эту границу с чужими, и в результате этого столкновения их выбрасывало за границы собственных сознаний, как в фильме «Матрица», в первозданном виде, словно они только что вышли из дома на прогулку. Это… волшебство трансцендирования какое-то (конечно, если не разбираться в нейронауках и применять философские термины по каждому поводу). Девушка пригладила складки своего любимого бордового платья с рукавами-фонариками и квадратным вырезом, и подтянула гольфы. Рядом с ней стоял Лесли и теребил свой синий кардиган, впершись взором в пепельную землю. Она решила взять альбиноса за руку. Дорога вилась между редкими деревьями, все такими же белыми, что и в Белом лесу, но уже намного больше напоминавшими реальные, зеленые: стволы их покрывались коричневыми корками, словно зажившие ссадины и царапины на коленях ребенка, и между корочками просвечивал пепельный оттенок ствола, формулы исчезли, а листва была желтого цвета, словно подсолнечное масло. За деревьями и кустарниками маячили какие-то полупрозрачные конструкции, и ощущение от этого было такое, будто ты находишься в пейзажном наброске, который художник еще не заполнил красками до конца, оставив кое-где лишь контуры, очерченные наспех карандашом. По обочине буйно разрослись огромные, мясистые цветы, да такие чудесные, будто подопытные попали в сад из сказки Кэрролла: у цветов были лица, полуживые, и от этого создавалось что-то, схожее с эффектом зловещей долины, о чем сообщила Люция, знавшая толкование этого термина от своей сестры. Лица цветов одновременно и напоминали человеческие, но и не были схожи с ними; от этого создавалось ощущение тревоги и страха, особенно если всматриваешься. Впереди шла Гвинет с винтовкой и карабином (больше никто не умел стрелять, поэтому защищать всех предоставили бывшей герлскаут, запасшейся патронами), за ней – Аманда с Лесли и Ян, потом вразброс – Рори и Робин (порознь), а Айна, плюнув на дырку, образовавшуюся на подоле ее платья, неспешно замыкала процессию, держа под руку Люцию. Девушки обсуждали выражения лиц цветов: то они напоминали морды зверей, то – лица знакомых, то были какими-то призраками с искаженными чертами. У Айны был художественный вкус, и она пыталась искать типажи в этих лицах, но все никак не находила. «Была бы тут Ребекка – она бы все нашла», – рассуждала она. Люция говорила ей: «Но Ребекки больше нет, нашей компании придется обходиться без художника. Зато вон Гвинет есть с оружием: если что – отстреляемся». Аманда вела Лесли за руку, как ребенка, тот не противился, однако глаза его все еще были опущены. «Лесли, смотри как красиво», – пыталась поднять ему настроение девушка. Альбинос долго не поднимал головы, но потом все-таки осмотрелся. Филипс протянула его руку и коснулась ею большого фиолетового цветка. Цветок зазвенел, как церковный колокол, Уизерс вздрогнул и будто бы очнулся ото сна. Тогда они немного отстали от остальных, и Аманда, довольная произведенным эффектом, стала поочередно дотрагиваться рукой Лесли до других цветов, и растения стали петь хором, а также послышался тоненький, прогретый ксилофон из нераскрытых бутонов. «Бам, ба-а-ам, бам, бам-бам!» – игриво произносила Филипс, шлепая пергаментно-белой ладошкой, и сочная мелодия лилась и строилась из совершенно случайных последовательностей ударов. Лесли почувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давным-давно. «Вот видишь, хорошо же!» – сказала ему Аманда, нагнувшись к самому уху альбиноса. «Хорошо же», – повторил тот, и они припустили по дороге, чтобы нагнать других участников похода. До города была еще где-то миля с небольшим, и компания насторожилась вновь: мало ли что их ждет там. – По монстру на локацию, – негромко сказала Гвинет. – В городе всяко есть кто-то, помимо Чарли, Пауля и Брендана. Эх, жаль взяла только одну винтовку… – Да тише ты, не пугай остальных! – шикнул на девушку поляк, который сам был в смятении. – Задержались бы – научила бы меня стрелять! – Опоздал, – огрызнулась бывшая герлскаут. – Ну да ладно, патронов хоть отбавляй. В городе найдем еще. Они подошли к городской стене, возле входа стояла будка, вход перекрывал полусломанный шлагбаум. «Идите как можно тише», – прошептала Терли, и компания двинулась в город. Лесли издал негромкое «ай», когда ударился головой о шлагбаум, под которым все проползали, все сразу же шикнули на него толпой. Город не был похож ни на Кримсон-сити, ни на Вроцлав. Невысокие деревья формировали небольшие парки, но в основном присутствовали двухэтажные, трехэтажные и пятиэтажные дома и телефонные будки, создавалось ощущение заброшенности, будто город разом опустел из-за какой-то катастрофы, которая не разрушила дома, скажем, инфекции или ядерного выброса. Дома из белого и красного кирпича были украшены какими-то флагами и плакатами. Шума ниоткуда не доносилось, поэтому все доминанты сказали себе «вольно», и стали бродить по дорогам, рассматривать плакаты и искать бар, где могли бы находиться трое их товарищей по несчастью. – Эй, смотрите, здесь написано «найди себя», – крикнула остальным Люция, когда подошла к одному из плакатов. – А здесь – «поговори с родителями», – прочла Аманда. – Подсознание пишет нам послания. Лесли попросил Аманду его отпустить, чтобы найти собственное послание. Доминанты разбрелись по главной улице. Ян увидел записку, приколотую к двери какого-то из двухэтажных домов. «Ух, словно Чернобыль», – подумал поляк, почесав затылок. На записке было «nie zostawiaj jej ona czeka na ciebie»*. «Раз по-польски написано – точно моя записка. Только вот кто эта она?» Айна добрела до какого-то кафе, возле двери его лежал клочок газеты. Девушка подняла его и прочла: «Разыскивается Айна Кравитц. Десятого июля тысяча девятьсот девяносто девятого года пропала Айна Кравитц, уроженка Израиля, воспитанная в США матерью Новой Кравитц. Нова рассказывает “Кримсон пост”, что девушка страдает шизофренией и часто сбегает из дома, но обычно возвращается. Айна, если ты читаешь эту газету – свяжись со своей матерью. Тебе всего лишь семнадцать лет, а мир полон опасностей. Мама любит тебя и хочет тебе помочь. Найди шиповник, галантус и полосатую гвоздику». Айна прочла заметку. Но она в семнадцать лет не сбегала из дома! Хотя… она же хотела сбежать, но мать вызвала ей бригаду, когда девушка кидалась в нее тарелками и разбила вазу. Почему ее подсознание выкинуло такой фокус? И причем здесь эти цветы? И что за галантус? Это, вроде бы, подснежник… Точно! Девушка пошла на поиски, и с удивлением обнаружила шиповник на диване, гвоздику – под зеркалом, а подснежник – на книге. И что это все может значить?.. «Почему именно эти цветы? Погодите, в языке цветов шиповник означает залечивание ран, галантус – утешение и надежду, а полосатая гвоздика – непринятие! И что именно я не принимаю в связи с зеркалом? Свою внешность? Да нет, бред какой-то… Ладно, тогда подснежник на книге. Я утешаюсь чтением книг и надеюсь на свой ум, бросая тень на другие качества? А шиповник на диване? Да, у меня есть привычка залечивать раны сном, не разбираясь толком в проблеме, пытаясь уйти от нее, забыть ее… Что хотел мне сказать мой разум?..» От бессилия потекли слезы, девушка стала плакать, не понимая, почему плачет. Слезы лились и лились, давно такого не было… Айна присела на край дивана и, в конце концов, разрыдалась. Рори между тем добрел до кабака и наткнулся на Чарли, который глушил уже второй стакан виски. – Чарли, пошли с нами! – А зачем? Вы же там с монстрами сражаетесь, на черта мне эти заварушки? Я лучше здесь посижу, меня здесь никто не трогает, – равнодушно отозвался Уоррингтон и отхлебнул выпивку. – Ты стрелять умеешь? Ну, из винтовки? – спросил Де Хэвилленд. – Умею, правда, лучше стреляю из револьвера, – рассудил Чарли. – А что? Хотите на фронт меня? Дудки! – Помоги нам! Пожалуйста! У нас только Гвинет стреляет, а мы все безоружны, нас могут убить! – запричитал Рори. Чарли подумал с минуту и ответил, что согласен, только ему необходим хороший револьвер, и мужчины двинулись на поиски оружейной лавки. Гвинет брела по улице, рассматривала плакаты, и все никак не могла найти то, что адресовано лично ей. Она завернула во дворы – и увидела площадку из детства! Она была маленькой, мать и отец катали ее на этой карусели, она смеялась! Девушка, вне себя от счастья, побежала вперед, но тут вокруг двора внезапно появился забор с острыми кольями. Терли отпрянула назад. На одном из кольев был наколот клочок бумаги, девушка сорвала его и прочла: «Он бил тебя. Ударь себя – и откроешь». Отец Гвинет действительно бил девочку, а мать ему все прощала потому, что тот покупал дочке одежду и технику. Господи, как не хочется вспоминать! Ведь именно мать отдала Гвинет в больницу, избавилась от нее! Муж был ей дороже, чем дочь! На глазах девушки выступили слезы. Она училась в экономическом университете Кримсона, получала высокие оценки, старалась угодить родителям, особенно матери – и все равно ее сдали в клинику! Она с силой отшвырнула листок, он покатился по земле, гонимый ветром. «Ударь себя». Чем? И вообще, лучше просто уйти отсюда! Но желание попасть во двор было сильнее страха. Девушка достала из рюкзака, который предусмотрительно взяла в замке, походный нож. Ударить себя ножом? Она делала это так часто, что руки ее были покрыты сетью шрамов. Как и руки Айны, Люции (которая, к слову, татуировками закрыла самые заметные отметины), и, должно быть, еще кого-нибудь из их компании. Девушка стала озираться в поисках чаши, минут через десять наткнулась на детский тазик, в котором она варила «зелья» для кукол. Сюда? Чаша была вместительной, но сколько крови нужно?.. Да какая разница? Все равно резать. Она поднесла нож к левой руке, иссеченной вдоль и поперек старыми шрамами. Внезапно над двориком возникла маленькая тучка, локально грянул гром, и посыпалось конфетти дождя. Девушка подняла руки, чтобы ловить цветные капли. Ощущение было настолько волшебным, что было похоже на сон. Такое спокойствие… Тучка была темно-фиолетовой, доброй, как крестьянка, а взбалмошное «конфетти» резко контрастировало с ее напускной суровостью. Капли обжигали тело Гвинет, когда касались его, но эти ожоги были приятными. Она подумала, что как бы ни хотелось порезать себе руку – она не будет это делать, ведь бывшая герлскаут ощущала, что этот грибной дождик с семью-восемью солнцами-вразнобой, которые были видны из города, излечит ее душу. «Бом!» – раздалось откуда-то игриво, словно домовой потянул за ниточку. Это были детские часы с маятником. Колья сами втянулись в землю, и дворик был открыт. Это было испытание? Но она же не порезала руку – почему тогда ее впустили? Может, так было нужно?.. Девушка уселась верхом на лошадку-качалку, из ее глаз полились непрошеные слезы. Аманда уже направлялась в обратную от парка аттракционов сторону. «К черту Викториано, к черту эту машину, к черту их всех!» Она была очень гневливым человеком, несдержанным и грубым. Товарищи по несчастью доконали девушку, она хотела побыть одна. «Поговори с родителями». Но здесь их нет! Да и зачем? Они все равно глухи к ее переживаниям и ни за что не выслушают! Может, найти другой плакат? Девушка стала разглядывать стены домов, и тут увидела стрелки на асфальте. Они уводили куда-то во дворы. Последовать по ним? Хорошо. Будь что будет. Филипс направилась во дворы, только не в ту сторону, где находились все остальные, а в сторону замка, откуда они все пришли. Там тоже были дома, но разрушенные, полностью мертвые, как после бомбежки. Стрелочки привели ее к пятиэтажному дому, от которого остались рожки да ножки, но подняться все равно было можно. Как бы не споткнуться и не упасть здесь: костей не соберешь… Девушка стала подниматься по лестнице в тот отдел дома, который был скрыт от ее взора. Наверху она обнаружила… старые детские открытки, которые рисовала родителям сама. До того дня, как психиатры объявили им, что девочка больна. Ей тогда было десять. Родители не поверили врачам: «Да не может этого быть! Это подростковое, перерастет!» Но потом им пришлось поверить, и тогда они стали стесняться дочери. Со сверстниками у Аманды не ладилось, она любила играть с маленькими детьми. Родители смотрели на это скептически, но разрешали дочке уже в шестнадцать лет подрабатывать в детском саду и местном приюте для собак. О болезни, разумеется, никто не распространялся. Общение с детьми и животными успокаивало Аманду,** воздействовало на нее не хуже отдыха в санатории, куда ее часто отвозили. Там не нужно было стесняться своих «странностей», там можно было пустить воображение в полет, особенно если предстояла творческая работа с ребенком детсадовского возраста, там можно быть… свободной. А в семье свободы не было. «Папа, поздравляю тебя с днем рождения. Здоровья, успехов на работе и любви. Молюсь за тебя. Твоя Аманда». Так… официально. Не по-детски. Словно не было любви. С мамой как-то легче было, но и то она часто доводила маленькую Аманду до слез. Ее родители были католиками, были консервативны, и на предложение доктора Викториано оставить девушку в клинике на продолжительное время сначала отреагировали возмущением: «Да как?! Да наша дочь?! Христос защитит ее, а вы ей только все мозги вынесете!» А потом решили, видимо, что нужно отдохнуть от ее выходок, и вот девушка уже больше двух лет лежала в «Маяке». Пока ее не перевезли сюда. «Ненавижу их! Не-на-ви-жу, твари!» – сказала Филипс вслух, отправляя своим родителям самые негативные пожелания. Если бы не они – сидеть бы ей сейчас дома, играть с собакой, а не участвовать в этом гребанном эксперименте!!! И тут дрогнула земля. Штукатурка со стен стала осыпаться. Аманда поняла, что дело пахнет жареным, и попыталась добежать до лестницы, но упавшая балка сшибла ее с ног. От удара полились слезы, голова звенела так, будто неподалеку взорвалась бомба, и девушку контузило. Она стала ползти до лестницы (мысленно поблагодарив свое подсознание, что оно предложило ей зайти на второй этаж, а не на пятый), и тут пол обвалился. Полуразрушенный бетонный пол разломился ровно на том месте, где стояла девушка. Удар пришелся по голове (опять!) и ребрам. Аманда чуть не задохнулась, хватала ртом воздух и пыталась зацепиться хоть за что-то, чтобы встать, но началось головокружение и сильная боль. Пришлось приходить в себя с полчаса. Аманда сидела на полу вокруг кусков бетона и арматуры, и думала. Почему так произошло? Потому, что она послала на родителей кару Божию? Слишком очевидно. Или нет?.. Подсознание зачастую вполне очевидные послания отправляет с неочевидными образами, через расшифровку образов – чем занимается психоанализ в толковании сновидений и не только – мы приходим к посланию. Но здесь образов не было. Скорее, действие, причем очень опасное. Но ей нужно было сюда прийти, мозг посылал сигналы в виде тех стрелочек. Да, есть над чем подумать. Люция вертела в руках свою записку, стоя на одном месте. «Найди себя». Она свернула во дворы. Фонари-франты приветливо улыбались ей лампочками, танцуя на своих балетных ножках (они правда извивались, отчего создавалось ощущение мультфильмности происходящего), аллея вела к парку. Девушка подошла к воротам, они легко поддались. В парке стоял тотемный языческий столб, испещренный письменами. За столбом не было дороги. Она подошла к нему, стала изучать письмена. «Я же историк и языковед! Черт! Почему не понятно?» И только спустя минут десять девушка поняла, что это ее письмена. Она в детстве придумывала несуществующий язык. Письмена вились вязью, приоткрытые глаза девушки мешали им выбраться и сохранить собственные тайны. «Так, это означает “Берегись гномов”, это – “Купаться можно только в стоячей воде”, это “Деревья не хнычут”, это – “Бежать две мили до секретиков”, а это – “Люди летают, ведь сон – это взаправду”». Ха! Фурман с удовольствием изучала магические формулы из собственного детства. За парком было небольшое стоячее озеро с уже цветущей водой. К столбу был пригвождён еще один листочек, там было написано «Выполнить по порядку». Так, что там сначала? Гномы? Люция полезла в кусты, ведомая каким-то голосом, который начала слышать после того, как прочитала вторую записку. Голос говорил ей, куда идти. Он был неприятный, женский, корявый такой, будто говорила ведьма. В кустах она нашла фигурки гномов. Они стояли, словно разобранная матрешка, по порядку: от самого высокого, до самого маленького. Гномы сначала не подавали признаков жизни, но, как только она дотронулась до самого высокого, сверкнули нарисованными глазами и протянули свои ручки к ногам девушки, а ручки у них заканчивались острыми, как бритва, когтями. Гном из середины чуть не поцарапал девушку, та припустила к озеру, а маленькие ожившие фигурки – за ней. Озеро нельзя было обойти, только переплыть. Люция обернулась, помотала головой, как бы не веря, что ей придется плыть, но потом сняла кожаные ботинки и чулки и по колено вошла в воду (благо, на ней были короткие черные шорты, обнажающие большую татуировку в виде райской птицы на ноге), и гномы отстали, с ворчанием направившись обратно в кусты. Выйти? Люция решила выйти, обошла кусты, в которых прятались маленькие гады, и добежала до столба, ведь уже забыла, что там дальше. А дальше было купание. Она уже искупалась! Тогда двинемся еще дальше. «Деревья не хнычут». Что это значит? Внезапно плакучая ива, что раскинула свои ветви над озером, действительно захныкала голосом ее тетушки Ирит, которая сейчас жила в Израиле. Ива вскинула ветви и запричитала: «Назвала мою племянницу именем с римским происхождением! Беда! Лучше бы Сарой назвала!» Люция и правда иногда, когда приезжала к тетушке, стеснялась собственного имени, словно бы ее личность должна была стать другой. Тетушка постоянно критиковала Люцию: не так выглядит, не так одевается, не с теми общается, не то ест. А особенно тетя Ирит любила выступать по поводу веса Люции: «Вот никто замуж тебя, толстушку, не возьмет!» «А кто на тебя посмотрит? Худеть нужно!» «Это пирожное лишнее, ты и так много весишь». Люция не считала себя полной, но тетя Ирит внушила ей, что она должна худеть, и Фурман чуть не заработала булимию. А также тетка не верила в то, что у девушки шизофрения, называя это «выдумками» и «фантазией», говорила, что «нужно делом заняться, а не нервно-психическую изображать». Но тетушка не имела права так говорить! Люция всегда безропотно молчала, выслушивая ее нытье и непрошеные поучения. Наверное, ее подсознание хочет сказать ей, что пора с этим кончать. «Замолчи! ЗАМОЛЧИ!» – взвизгнула Фурман, и, к ее удивлению, ива перестала причитать. Когда она причитала, ее ветви становились подобием рук, ствол – подобием корпуса всегда безупречно и с иголочки выглядящей тетки, листочки – накрашенными ногтями. Люции действительно показалось, что деревце стало похожим на человека, только… не совсем человека. Снова эффект зловещей долины, правда, не связанный с роботами или манекенами, но от этого не менее жуткий. Так, что там дальше… Две мили до секретиков. Люция вспоминала, как она с подругой Дэйзи закапывала в землю кусочки цветных стеклышек, вспомнила, как однажды закопала отцовскую лупу (ну и скандал был!), фантики от конфет с загадками, деревянную расческу с узорами и сломанным зубчиком, бесчисленное множество записок, блестящий шарик, выпавший зуб, сломанную музыкальную шкатулочку… Ей нужно что-то вспомнить, что-то из ее прошлой, уже навсегда оставленной позади жизни… Девушка подошла к иве, и обнаружила под ней маленький подкоп. Она засунула руку под корни деревца, и достала записку, на которой было: «На восток от столба, отсчитать две мили, там найдешь». Две мили! Это же далеко! Нужно позвать остальных… Но что-то подсказывало Люции, что это испытание личного характера, и привлекать всю компанию как-то невежливо по отношению к себе. И Фурман пошла на восток от столба, вышла за пределы парка. Вокруг не было ни души (видимо, все разбрелись по своим заданиям), дома зияли круглыми окнами (как в том доме отдыха Робина, который Фурман не видала). Девушка заглянула в пару окон – и увидела скромную обстановку, тонну пыли на полах, в общем, отсутствие всякой жизни. Торшеры были абсолютно одинаковыми – вот что бросилось девушке в глаза. Одинаковые тыквенного цвета торшеры. Странно… Ну да ладно, нельзя сходить с маршрута. Девушка шла и шла, дома все сжимались в кольцо, давили, окружали, словно полицейские, которые вот-вот арестуют и отправят на эшафот. И правда, почему дворы пропали, а дорога такая тесная? Внезапно один из домов странно дрогнул, словно от взрывной волны. Полетели стекла с громким звоном. Люция завизжала и легла на землю, острый осколок стекла сильно оцарапал ей плечо. Кровь текла и текла, девушка не знала, что предпринять. Она поднялась с коленей, пытаясь задержать кровь, сорвала какой-то травы и прижала к ране. Эх, надо было лопухов в парке набрать, но кто же знал! Ладно, надо идти дальше… Фурман подумалось, что эти испытания подчас причудливы, но Фрейд же говорил, что подсознание всегда ассоциативно устроено, а также возвращает нас в детские годы, мы как бы регрессируем к состоянию нас в детстве. Внезапно в голове девушки возникла мысль, что неплохо было бы поблагодарить доктора Викториано за такую «психотерапию», ведь ей правда стало легче, но ненавистный доктор стоял комом в горле, поэтому ни о какой благодарности не могло быть и речи. Он их сюда засунул! И как бы ни было здесь правильно или свободно – это заточение! Это преступление против человеческой природы, а человеческая природа в том, что мы свободны выбирать свою судьбу, а доктор этот их лишил права выбора. Наконец, девушка добралась до огромного дуба, раскинувшего свои ветви высоко над двухэтажными домиками. Дерево было настолько огромным, что, казалось, оно обнимает весь этот город вместе со всеми его жителями. Как древо-хранитель. Листья его светились, словно лампочки на гирлянде, теплым светом. Как… привольно. Уютно. Люция подбежала к дубу и стала рыть землю в ожидании того, что же она там найдет. Секретики… А что там может быть? Хм… Наконец она забралась рукой под корень. Рука едва не застряла, Люция поморщилась от боли, когда пыталась освободить ее. Но она достала записку. «Дорогая Л! Я хотела тебе сказать, что некрасиво себя вела в прошлую пятницу. Я выпила лишнего и флиртовала с твоим Дейлом. Я не заслуживаю такую подругу, как ты. Я читала “Коллекционера” Джона Фаулза, там парень украл девушку потому, что любил ее, ну как любил… Он был маниакально привязан к ней, не видя в ней личности, живого человека, а только одну из тех бабочек, что он коллекционировал. Нельзя полюбить кого-то, если он заставляет тебя силой. Ну, ты понимаешь… В общем, я хочу сказать, что тогда переспала с ним, вернее это он сначала домогался до меня в мотеле. Это правда. Если бы я была посмелее… Разбирайтесь сами, я уже порченная. Я как этот ловец бабочек, пыталась влюбить его в себя, а получила… Я сейчас пьяна, пишу тебе это письмо в слезах. Я уже не знаю, кто виноват. Но факт остается фактом, подумай над тем, что я тебе рассказала, и берегись таких парней, как он. Он, помимо прочего, делает это крайне неаккуратно, он неопытен в постели. Могу ли я теперь советовать тебе что-либо… Я знаю, ты сейчас злишься, небось уже приготовилась порезать себя. Сможешь ли ты простить меня – не знаю. Но я хочу уберечь тебя от него, он – свинья, а не моя жертва. Зря я Фаулза приплела, ну я как обычно… В общем, я буду со страхом ждать твоего звонка, я просто убита горем из-за того, что теряю тебя. Мы дружили с детства. Он разрушил нашу дружбу! Вернее, и я тоже хороша… Короче, прости меня. Я пойму, если ты перестанешь со мной общаться, но все-таки позвони мне. Твоя Ди». Люция почувствовала, как свербит в носу. Она тогда была в ярости на Дэйзи, и не позвонила ей. А теперь она в «Мобиусе», а с Дейзи творится неизвестно что! Правда, это все было давно, еще в конце осени, когда Люция была дома, когда ее еще не положили в «Маяк». Поводом тогда послужила именно эта ситуация с Дейлом и Дейзи. Она так долго не могла простить лучшую подругу из-за какого-то подонка! Из глаз брызнули слезы, девушка от бессилия села на землю и разрыдалась. Что же сейчас с Дейзи? А вдруг она… Нет, Дэйзи ничем не болела (в плане психики) и не была способна на подобный шаг. Нет, этого не может быть! НЕТ!!! Люция рыдала, держась за свою изумрудную голову пальцами, словно желая вырвать себе волосы. Мама Дейзи… Она говорила с ней? Ее мама и мама подруги были близки тоже, они общались и играли в бридж, и мама ничего Люции не говорила, значит все должно быть хорошо?.. Робкая надежда поселилась в сердце. И тут же была разбита новым предположением. Но ведь с того времени они и не общались, даже по телефону! Значит, мама Дейзи Джессика тоже разозлилась на Люцию, и на всю их семью! А если разозлилась – значит не просто так! А вдруг Дэйзи тоже стала резать руки, а вдруг попала в клинику? НЕТ!!! Она столько месяцев это держала в себе… Это тяжело… Но ничего не исправить. Теперь Люция навсегда в «Мобиусе», ее мама… Мама! Люция зарыдала еще громче. Господи, как там мама? Она, наверное, вся извелась! Ее нет, вдумайтесь, ПОЛГОДА! Они наверняка объединились с отцом, с которым мама Люции развелась, когда девушке было шесть, и трезвонят в полицию, обходят все участки, небось, их всех сейчас ищут, весь район ищет, весь город… Или даже подключили полицию штатов, ФБР, федеральных маршалов… Это же поистине дело масштабное! Значение его нельзя преуменьшать! Сколько их было в «Маяке», и сколько пропало! Наверняка их ищут! Девушка проплакалась и выдохнула. Стало легче. Да, их ищут и наверняка найдут. А пока не так страшно: ведь правда груз с плеч… И тут Люция вспомнила последний пункт, указанный на столбе. Там значилось: «Люди летают». Робин сидел на скамейке и болтал ногами от безделья. Ян сидел рядом. Они молчали. Может, тоже сходить и поискать листочек? Или пойти выполнять задание Яна, который попросил его найти Беннета и Шрайбера? Ладно, надо пойти их искать, но где? Хоть каких бы зацепок! – Ян, как думаешь, где они? – Так, они шизофреники, как и все доминанты, но еще страдают аутизмом. Где они могут быть? Кажется, Пауль рассказывал про гало. Они общаются только друг с другом. Наверное, в лесу или на горе сидят, пытаются изучать небо… – Но где тут искать гору, здесь всюду равнина! – раздраженно возразил Робин. – Не знаю, давай просто пойдем по дороге, авось куда и выведет, – предложил поляк. Выбора не было, и Робин поплелся с Яном по основной дороге вперед, по направлению к парку аттракционов и стройке. Интересно, мультизонд еще там? Надо было попросить Гвинет научить его стрелять… А Ян думал о том, кто такая она. Бывшая жена?.. Нет. Та девчонка с девятой авеню?.. Нет. Медсестра, которая постоянно ему улыбалась? Нет… Дома были нестройными, вроде бы как в гетто, словно оставленными несколько дней назад их жителями. Желтые, карминные, белого кирпича, они были не особенно примечательны. Ян решил повести Робина в какой-нибудь из домов – надо же с чего-то начать поиски. В доме было тихо, только били часы: «Бом-бом». Тыквенного цвета торшер стоял возле темно-серого диванчика. Ян по какой-то глупости пошлепал рукою по сидению – и поднял такую пыль, что он и Робин долго не могли прокашляться. – Ничего себе здесь пыльно… Если тут и был кто – то очень давно, – заключил он. Вышли из дома, и пошли дальше. В следующем доме они уже поднялись на второй этаж. Все так же тихо и пусто. Детская кроватка… И тут Ян вспомнил, что когда-то ему снился сон о пустом городе, оставленном жителями после ядерной катастрофы или войны какой-то... Мертвые домашние животные сжимались в углах, уже высушенные прикосновением голодной смерти. – А может они в парке каком? – предположил школьник. – Пошли дворами, я видел за этим домом дорожку, которая, похоже, ведет в парк. Они выбрались из дома и направились во двор, где, спустя пару миль узких проходов и парочки еще на всякий случай обследованных домов, наткнулись на Гвинет, которая вытирала слезы, качаясь на качели (девушка перебралась с лошадки). – Эй, ты чего там? – крикнул ей мужчина. – Я в порядке, – сказала бывшая герлскаут, когда доминанты подошли к качелям. – Вам тоже выпало какое-то испытание? Брендан и Пауль где? – Нет, мы как раз их ищем, – пояснил Бауэрман. – И нам нужен стрелок, на всякий случай. Они решили объединиться и пошли к одному из парков. Парк был длинным, деревья (буки, клены, дубы, ели и сосны) покачивались и танцевали, словно вальсируя. Доминанты уже привыкли к странностям мира STEM, но иногда им казалось, что это уж слишком. Внезапно подопытные обнаружили, что парк обрывается, за ним зияла черная бездна. «Э-хэй!» – крикнула Гвинет вниз, и эхо обдало их затхлым ощущением опасности. – Жесть, – призналась девушка. – Почему никто не достроил? – А вот почему, – произнес слабым голосом Ян. Из бездны поднималось существо. Внешне оно выглядело как огромный подъемный кран; сиреневая шея-гармошка его была непомерно длинной, на ней болталась клоунская голова с разинутой пастью, а в пасти было несколько рядов острых зубов. – Робин, это твой? – пролепетала Терли, когда они стали медленно отходить назад. – Увы, нет, – признался школьник. – Я не знаю, что с ним делать. Житель сверкнул глазами, начал ими вращать. Доминанты все пятились, Гвинет нацелила на существо винтовку. И тут из бездны стали вылезать десятки тонких гаденьких лапок, похожих на паучьи, белых, как зубы в клоунской голове. Терли содрогнулась от отвращения. Клоун-многоножка выполз из своего убежища и потянулся головой к подопытным. Терли выстрелила, но нервничала, поэтому попала лишь в шею-гармошку. Из раны потекла белая жидкость, напоминавшая разбавленную известь. Существо издало жуткий протяжный вопль, и тройка сорвалась с места. Они бежали со всех ног к главной дороге, где их уже ждали Рори и Чарли с револьверами. Рори не умел стрелять, Чарли его научил минут за двадцать. – Спасайтесь, там очередная жуткая хрень! – прокричала Терли. – Да, мы слышали какие-то звуки, – тревожась, промолвил Рори. – Надо предупредить остальных! – Эй, Робин, это твой? – К компании подбежала Айна. – Да нет же! Но я думаю, что надо стрелять! – разгоряченно сказал Робин. – Ты видела кого-то еще? – Это что за жуть?! – к компании уже приближалась Аманда, ее руки и ноги были изранены, на лице – огромная царапина. – О, боже, что с тобой? – воскликнула Айна. – Нет времени, – торопливо оборвала ее Аманда. – Лесли! Где Лесли? И где Люция? – Ты же его за руку водила, ты и должна знать! – стал винить девушку Рори. – А Люцию я не видел… – Они рано или поздно услышат эти звуки и придут сюда! – рассудила за всех Гвинет. – Пока отстреливаемся. Чарли, ты тоже с оружием? Чарли продемонстрировал револьвер, Рори неловко помахал своим. Житель направлялся прямо к ним, вытянув шею-гармошку, из раны капала известь. Гвинет, Рори и Чарли попросили остальных спрятаться в доме, пока они пытаются прикончить существо. Наконец, клоун-многоножка показался на главной дороге, стал семенить лапками к тройке защитников. Встал, оглянулся, завращал глазами и попытался схватить зубами Гвинет, та увернулась и выстрелила существу в лоб. Изо лба брызнула белая жидкость и испачкала девушке все лицо и грудь. «Фу!» – пронеслось у нее в голове. Житель был разъярен, он издавал протяжные вопли, то отбегая назад, то подаваясь вперед. Так сложно попасть… Но Гвинет выстрелила еще раз, снова попав в гармошку, прикрикнула на Чарли и Рори, которые стояли столбами, и те тоже стали стрелять. Но существо было не промах: оно успело схватить Чарли и сжать его тело в зубах. – Чарли! – крикнула Терли. – Нет! Он же сожрет тебя! Уоррингтона лихорадило от ужаса и боли. Челюсти монстра сжимались вокруг его талии, он махал руками и извивался, пытаясь освободиться, но у него не выходило. С каждым движением становилось все больнее. Наконец, клоун прокусил его тело насквозь. Брызнула кровь, Гвинет изляпалась еще и в ней. Две половинки тела Чарли выпали изо рта монстра, он хищно завыл и принялся за еду. Тогда Рори прицелился – и попал в голову, прикончив существо. Оно плавно опускалось на землю, агонизируя, и, наконец, безжизненно поморгало глазами и уснуло навсегда. Гвинет поманила всех, чтобы они вышли из укрытия. Айна издала крик ужаса, увидев расчлененное тело Чарли и лежащего рядом монстра, Ян взял ее за руку. Лесли все это время находился на чердаке в одном из домов и спал. Ему не хотелось читать никакие записки. Диван был пыльным, но альбинос где-то откопал плед, встряхнул его и положил на свое будущее спальное место. Он услышал странные звуки, которые только напугали его и утвердили в нем желание не выходить ни в коем случае. Он ждал. И только после жутких криков на улице, стрельбы и последовавшего за ней затишья, альбинос решил вылезти из своего убежища. – Лесли! – обрадованно-тревожно обняла парня Аманда. Остальные тоже были рады появлению их «оракула». – Лесли, ты знал, что так все обернется? Ну, видел? – спросил у альбиноса Левандовский. – Я не видел, – признался альбинос. – Я спал на чердаке. – У тебя не было задания? – удивилась Гвинет. – Не было. – Слушайте, вам всем было назначено испытание, – стал рассуждать Ян. – Например, мы с Робином искали Пауля и Брендана… – Мне дали задание не порезать руку, даже если нужно, – поделилась Гвинет. – Потом встретила Яна и Робина. – У меня было про язык цветов, – поддержала разговор Кравитц. – У меня – про родителей, – добавила Аманда. – Не смотрите на меня так, я со второго этажа упала: обвалился пол. До сих пор спина болит, еле дышу… – Ребята, вы в порядке? – Люция, запыхавшись, подбежала к остальным доминантам. – Что у тебя было за задание? Нам всем дали задание, – сказал ей Рори. – Целый квест, – поведала девушка. – Все связано с моей жизнью. Как и у вас. Нашли Пауля и Брендана? – Нет, давайте вместе поищем, – предложил Ян. Доминанты двинулись на поиски. Они обшаривали каждый дворик и каждый дом, звали товарищей по имени. Наткнулись же на двух аутистов они в самом конце города, рядом с лесом, они пытались соорудить солнечные часы и спорили, какое из солнц будет отсчитывать время. Шрайбер и Беннет были рады гостям (они уже считали этот город своим), посетовали на ситуацию перед их погружением в миры механизма, и только все стали рассуждать, куда им идти дальше, их вывели. – Что с подопытным номер тридцать восемь? – поинтересовался Викториано у ассистента. – Нет реакции. Он погиб. – Ну вот, потеряли еще одного, – с нотой сожаления в голосе сказал Марсело. После продолжительного опроса доминантов отвели в отсек. Никто ничего не рассказывал об Уизерсе и его «припадках», но Рубен догадывался, что это что-то неподконтрольное всему «Мобиусу» вместе взятому, что-то загадочное. Опрос был завершен, Рубен и Марсело работали в кабинете с новыми данными. – Хименес, могу я тебя спросить? – подал голос Викториано в полной тишине. – Конечно, что угодно, – угодливо ответил испанец. – Как мне исхитриться и постараться отменить праздник? Мне предложили перед празднованием сомнительный ритуал, я не хочу вредить себе. – Теодор предложил? – уточнил Марсело. – Я с ним поговорю, только подозреваю, что праздновать тогда мы не будем в принципе. Хотя, если ты не против, можем заказать вкусной еды и посидеть вдвоем, ну, или позовем Юкико, Джона и Дебору вне мероприятия Теодора. Хименес понимал, что задача ему предстоит не из легких: отказать самому Уоллесу! Но желание Рубена – закон. *Не оставляй ее, она ждет тебя (польск.) **Не моя черта характера. Не люблю детей. И животных не особо.