Лезвие агата

В мерцании платиновой проволоки мы рассекаем мертвенно бледное горло, в его глубинах трупы разломанных деревьев. Наших глаз неподдельные звёзды, за сколько времени совершаете вы оборот вокруг головы? Только не соскальзывайте в кратеры; солнце уже комкает с презреньем вечные снега! Филипп Супо, Андре Бретон. Магнитные поля.

– Вы хотели меня видеть, сэр? Рубен сидел в кабинете начальника. Наглая черная кошка с бантом уже успела устроиться у него на коленях. На стене размеренно тикали часы, словно художник наносил мазки на холст. Настроение Администратора было сложно понять. – Хотел, мистер Викториано. – Администратор удобнее уселся на стуле и сложил руки перед кипой бумаг. – Значит, вы отказываетесь участвовать в ритуале? – Отказываюсь. Это не для меня, – решительно произнес изобретатель. – Хорошо, это уже дело ваше, только между вами и учителем Теодором. Но представьте только, какое могущество вас ждет! – Я буду рядовым членом… – Рубен хотел сказать «секты», но спустя мгновение нашел нужное слово, – …ордена. Мне это ничего не даст. К тому же, я не думаю, что следует вмешиваться в функционирование зеркальных нейронов, это очень опасно, и фактически запрашиваемый результат не будет достигнут. Ученые – не волшебники. – Волшебство науки в том, что она служит высоким целям, а цель учителя Теодора самая что ни на есть высокая. Настоятельно советую вам: подумайте. Викториано вышел из кабинета в состоянии неопределенности, хотя менять свое решение все равно бы не стал. «Учитель Теодор». Действительно, Уоллес имеет огромный вес в «Мобиусе», и ему лучше не перечить. Но такое благоговение его начальника перед Уоллесом – это как минимум подозрительно. Марсело сдержал обещание и поговорил с Теодором, тот отнесся к нежеланию Рубена участвовать в празднике, посвященном ему самому, спокойно, не вызывая никаких подозрений у испанца. Викториано же становился все настороженнее. Мало ли что у этого фанатика в голове? Ему нельзя раскрывать себя ни на йоту, но специалист по нейролингвистическому программированию легко прочтет эмоции своей жертвы – никуда не денешься. Поэтому нужно остерегаться общения с ним, минимально контактировать. Рубен разучился считать дни: все равно это бессмысленно; календарь – выброшен, прошлое – заброшено, новолуние бросало на него тень. Полгода оказались размазаны, а будильник – забыт. Викториано сам создавал себе расписание, был свободен в этом, словно бы работал на себя. Иногда изобретатель забывал, что над ним есть начальство, представлял, что эта лаборатория – его собственность, что он построил ее сам, и сам же руководил ею. Без Хоффман, без Хименеса. Он также растерял всякие контакты с Хонеккером и Кроуфорд, с которыми еще в «Маяке» общался довольно часто и не только по делу. Их перевоз в «Мобиус» обернулся сплошным разочарованием: они почти ничем не занимались, а Рубен не любил, когда в его проектах есть нахлебники. Да и кто это любит? Увольнение в «Мобиусе» не значило ничего: если ты работаешь – ты посвятишь организации всего себя без остатка, до костной ткани. У тебя выбора нет. Если ты там – обратного пути не будет. «Назад дороги не будет, мистер Викториано». Вот и болтались эти двое дополнительными хвостами-рудиментами. – Что сказал Администратор? – Я ощущаю угрозу от этого тандема, – признался Викториано, имея в виду Теодора и начальника. – Нет безвыходных ситуаций, – начал успокаивать своего ученика Марсело, хотя тот не выказывал признаков волнения. – Я давно здесь работаю. Они просто так никого не уберут, нужна веская причина, скажем, серьезное дисциплинарное нарушение… – А конфликт с начальством? Тоже не причина? – Я не думаю, что до этого дойдет, – урезонил уже начавшего волноваться изобретателя бывший преподаватель. – Теодор не принимает отказов, но у Администратора есть своя голова на плечах. – Кстати, как ты добился того, что этот оккультист от меня отвязался? – поинтересовался Рубен. – Сказал, что ты иной веры и не приемлешь подобные ритуалы. Он на это понимающе улыбнулся. Марсело был горд за себя: и помог, и получил подобие благодарности… наверное. Но помог точно. Задумчивый изобретатель сидел близко, хотелось застать врасплох его руку, изъеденную ожогами, защитить уже психологически, укрыть от злых языков, хотя взрослый человек и не нуждается в подобной защите. Но для Марсело он оставался все еще тем студентом, что однажды посетил его на выпускном, и, хотя и ловко манипулируя, разрешил делать с ним все то, что было сделано, разрешил любить себя. Бывший преподаватель нейропсихологии то и дело возвращался к тому времени, трепетно храня его в своем сердце все эти годы. Воспоминаний было не размыть; с годами, конечно, они отцветали, ведь «Мобиус» – дорога в один конец, и он уже было отпустил Рубена, которого никогда не встретит, но его неожиданное появление, это воистину эпическое совпадение, Хименес воспринял как знак: нужно продолжать добиваться его всеми силами, поставить на кон все – и постараться выиграть партию. Хименес размышлял, что он уже далеко не мальчик, ему пятьдесят четыре, и все эти отвергаемые чувства для его возраста – удел романисток или же еще свежих вдов, флиртующих за партией в бридж с богатыми стариками, но ничего поделать было нельзя. С годами Викториано стал еще более аристократичным: как держится, какие изящные жесты, какой глубокий голос, какой безупречный вкус, глотки вина, тонкая линия губ, взгляд на часы, мозговой штурм, зевки, подозрительность, колкость… надежда. Так страшно спугнуть, словно оленя на охоте… И выстрел должен прийтись точно в голову. «Твой путь закончится здесь». Отчаявшиеся идут в «Мобиус», покидают свои дома и забывают знакомых, не поведав им о том, где будут ближайшую жизнь, не видя солнечного света. Это воистину пытка, если не занят делом. Марсело впервые подумал о том, как чувствуют себя их испытуемые, находясь в заточении. Хоффман и правда будет им полезной. Юкико пришла с утра в отсек и позвала в свой кабинет Айну Кравитц. Айна, еле продрав глаза, поднялась с постели: ее мутило уже несколько дней, болела голова. На Яна было тошно смотреть: он, получив свой аспирин, немного расслабился, но боли возобновились уже на следующий день. «Никогда у меня не было мигреней, я даже не склонен к ним!» – возмущался несостоявшийся театральный критик. Головы раскалывались теперь абсолютно у всех, но помогать никто не собирался, даже ухом не вели. – Толку просить помощи у этого психопата? – рассуждал Рори однажды вечером. – Есть же эта японка, женщина молодая, надо убеждать ее! – Нужно ее застукать где-то и поговорить, – с надеждой в голосе предложила Гвинет. – Кто нам разрешит? Мы тут в роли подопытных кроликов, и не то что не имеем права голоса, а даже не выйдем отсюда ни за что! – горько возразила Люция. – Осталось ждать, когда она зайдет, она же заходила к нам когда-то, и не раз. И вот Юкико зашла к десятерым испытуемым в отсек, ее появление было праздником для всех. На вопрос Айны о мигренях у всех подопытных японка ответила, что это, скорее всего, побочный эффект нахождения в STEM, и что она-то уж сделать с этим ничего не сможет, но постарается выторговать таблетки у медсестер для особо страдающих. «Это подрывная деятельность», – напомнила девушке Хоффман. – «Могу заработать штраф. Но я постараюсь вам помочь, чем смогу». Кравитц выходила из кабинета Юкико уже в приподнятом состоянии духа. Она сообщила доминантам, что помощь близко. Те лениво покивали раскалывающимися головами; ужасно давило в висках, словно их сжимали и сдавливали тисками, кололо во лбу, сжимался тугой комок меж бровями. Аманда была следующей, кто посетил кабинет психолога; тренинг помог девушке успокоиться и прийти в себя. Она все еще не теряла веру в то, что их обязательно найдут, а то, с чем они столкнулись – это наказание за какие-то прегрешения в прошлом, и его (наказание) просто надо вынести, вытерпеть, и рано или поздно их снимут с крестов, измученных, но живых. Правда, такое было чувство, что терпеть нужно целую вечность. Неплохо быть мучеником, зная, что тебя ждет награда за твою стойкость, а вдруг не ждет?.. А вдруг они сгинут здесь, с номерами и без имен? Конечно, всех временами называли по именам или фамилиям, но звучали они все равно как клички для животных. «Мы – не больше, чем животные», – говорил Ян. – «А Викториано – наш дрессировщик. Не надейтесь, что они пощадят нас». – Ян, зачем ты так? Все пытаются верить, что нас спасут… – начала было Аманда. – Что толку верить? – перебил ее поляк. – Чушь собачья! Видели масштаб полигона? Видели, сколько тварей в человечьем обличии нас охраняют? – Но ведь нас ищут! – возразила Гвинет. – А вдруг не ищут?! – перешел на крик Левандовский. – А вдруг всем сообщили, что мы мертвы?! Всем плевать на нас! Я вот вообще в Кримсоне один, вся родня в Польше! Я никому не нужен! И ты тоже! Девушка опешила от такого напора и заявления. – Если хочешь знать, у меня много подруг, которые навещали меня в «Маяке!» – крикнула Терли в ответ. – У меня есть отец и дядя, мама! Это ты один! Это на тебя всем плевать! В эту секунду Пауль внезапно закричал и забился в истерике. Брендан попытался успокоить его, тот, все еще плача, начал раскачиваться из стороны в сторону и обсасывать пальцы. – Да не кричите вы! – встрял Робин. – А то всем будет плохо. И так голова болит. Давайте держаться вместе! Вошла санитарка и позвала Беннета в кабинет психолога, тот отпустил Шрайбера, и вместо себя попросил остаться Аманду. Последняя присела на край кровати аутичного мужчины и обняла его. Тот все покачивался, пытаясь сбросить напряжение, на объятие не реагировал. Филипс пришла в голову странная мысль: как вообще шизофрения сочетается с аутизмом? Она где-то читала, что это диагнозы-братья, ну, или соседи, если можно так выразиться. И в душе радовалась, что у нее только шизофрения, хоть и понимая, что это мелочная радость. Викториано и Хименес решили сыграть партию в шахматы. Рубена научил еще в детстве Эрнесто, Марсело – друг. Они часто играли с бывшим учеником, когда тот приходил к учителю в гости. В этот раз Марсело проигрывал. – Шах, Хименес, – с нескрываемым злорадством улыбнулся изобретатель. – Скоро твоему королю конец. – Научился ты играть, в гроссмейстеры пора, – отшутился испанец. – Но бескровно не отделаешься: я съем твою пешку. – Где пешка, а где король, – возразил Викториано. – Уоллес это отлично знает. – Боишься быть пешкой? – Есть мысль, что вы оба оставите меня в машине, когда я подключусь. Мой выход из миров STEM держится на твоем честном слове и отсутствии его агентов в лаборатории. Весьма хлипкие петли для моей двери. – А как же Хонеккер и Кроуфорд? – Они ищут повода мне отомстить, – отметил изобретатель. – Если Уоллес предложит им охоту на меня – они с радостью согласятся. Гарпуны, капканы, ружья – всего этого у них будет с избытком. Осталось определить, кто я: рыба, зверь или птица. И как долго буду агонизировать. – А что, если я тебе скажу, – начал Марсело, – что ты не уступаешь Теодору в сообразительности и профессиональной хватке, и он это понимает? И соперничество с тобой ему не выгодно. У него свой круг… –…в который он попытался затянуть и меня, алчно облизываясь на мое изобретение! – закончил Рубен едким тоном. – Шах и мат. – Подожди. – Хименес поднял указательный палец. – У всех есть ахиллесова пята. Отец Теодор нарциссичен, он нуждается в похвале и поклонении от членов его ордена. Он двуличен и хитер, но даже самый хитрый человек однажды может совершить роковую ошибку, поддавшись влиянию эмоций. Я предлагаю вот что: внедрись в орден, понаблюдай за ним, подпусти его чуть ближе, не вызывай подозрений. – И это поможет мне… – Да, именно. Не говори вслух. Они решили сыграть еще одну партию. Марсело наблюдал за тем, как пытливые аристократичные руки, изъеденные ожогами, расставляют фигуры. Удивительно, но у Рубена всегда были гладкие и аккуратные ногти, словно он за ними специально ухаживал. Раз уж так получилось – теперь бывший преподаватель всегда встанет на сторону ученика, чего бы ему это ни стоило. Юкико принимала только троих в день, поэтому доминанты снова куковали в отсеке, предоставленные сами себе. Прием у японки длился чуть больше часа. Никто пока не почувствовал результата: конечно, первые приемы! Но вроде как становилось спокойнее. Айна села на кровать к Люции, они о чем-то шептались, Ян, измученный болями, заснул, Аманда и Рори дремали, Гвинет от скуки ковыряла в носу, Робин играл с Лесли в дворовую игру руками, которую он подсмотрел у соседских мальчишек, не желающих брать его в компанию, Пауль и Брендан шептались о своем общем интересе – редких природных явлениях. Шрайбер заразил товарища, и теперь они оба мечтали увидеть дуги Ловица. Внезапно Лесли соскочил с места: его опять переполняло желание «отдать немного», и на этот раз он подбежал к Кравитц. Та отшатнулась с криком «ой!» Люция попыталась сдержать порыв альбиноса и скрутить ему руки, дремавшие проснулись, и только Ян еще пребывал в гостях у Морфея. Аманда попыталась усадить парня на пол, потом они с Фурман стали тащить альбиноса к его же постели, ведь усадить на пол не получилось, но тот хрипел не своим голосом, словно взмыленная лошадь, и вырывался. «Нет! НЕТ!!! Мне нужно это сделать!» – стал вопить подопытный, когда его насильно усадили на кровать и удерживали две девушки. Рори решил помочь и преградил Лесли дорогу, как бы закрывая своим телом Айну. Тут уж проснулся поляк и попытался всех урезонить: – Да что происходит опять? Лесли, что ты делаешь? – Мужчина посмотрел парню в глаза. – Это она создаст, с ней еще кто-то, и случится что-то плохое, – стал бормотать Уизерс. – Я вижу камень, умоляю, дайте еще посмотреть! – наконец взмолился он. – Пусть смотрит, – неожиданно для всех спокойно отозвалась Кравитц. – Я хочу помочь ему. Если ему так легче – пусть смотрит. Лесли отпустили. Он подскочил к Айне, опустился на колени и возложил пергаментно-белые ладошки на ее виски. Незнакомый старинный город, невыносимая жара под сорок: солнце палит так, что мороженое тает за считанные минуты. Река с мутноватой водой медленно течет, в нее бросают большой угловатый камень, исписанный какими-то знаками, потом теряются и сожалеют, пытаются раздеться, чтобы нырнуть, но страх пересиливает желание достать камень. Страх… Перед некой силой страх… Серебряное свечение, листья всевозможных цветов… Уизерс неожиданно отпустил Айну, ту била уже мелкая дрожь: приступ стал понемногу стихать. Девушка подтерла выпущенную в приступе слюну и упала в изнеможении на подушку. Она почувствовала, что стала еще невесомее, будто долгое время сидела на строгой диете. – Лесли, что ты видел? – с напряжением в голосе спросила Люция. Лесли описал то, что узрел, когда делился силой. Люция узнала Израиль по описанию. – Откуда ее в тебе так много? – удивился Бауэрман. – Что это за колдовство? Я не верю в подобные вещи: я – будущий математик… – А я – экономист по образованию, – вмешался Рори. – И что? Я верю, что Лесли видит будущее. – Он видел и прошлое, – заметила Аманда. – В тот раз он видел, как мы едем с мамой, папой и племянником в Канаду! – Я видел… мертвого оленя, и за елью какой-то призрак, – сказал Уизерс. – Такого не было, – возразила Аманда. – В моих воспоминаниях уж точно. Может, ты примешал что-то свое? Ты был в лесу на охоте? – Нет! Я… н-не знаю, – замялся альбинос. – Это машина на нас воздействует, – предположил Ян. – Других вариантов нет. Мы смешиваемся понемногу. – Как это – смешиваемся? – возмутилась Гвинет Терли. – Что за бред? Мы же разные люди! – Нас сливают, хотят сделать единое сознание, – подала голос очнувшаяся Айна. – Мы все сходим с ума. Я никогда не бросала в эту реку камни, тем более исписанные какими-то закорючками. У меня даже не было таких камней. Эта река священна, мы с мамой только проходили мимо и любовались на нее. Мне и в голову не пришло бы что-то туда бросать. – Осталось только догадываться, кто придумал камень, и почему он оказался в твоих воспоминаниях, – тихо сказала соседке Люция. Рубен и Марсело были в лаборатории: стал барахлить какой-то из компьютеров. Джон приветливо пожал обоим руки. Рубен спросил у инженера, не перегружает ли он механизм, в ответ получил «нет» и остался доволен. Компьютер уже чинили. Джон рассказывал ученым, как в детстве играл в бейсбол, настольный теннис и рубился в приставку, а Рубен и Марсело поведали ему о шахматной партии. «Шахматы – это замечательно», – улыбался Ричмонд. – «Жаль я в свое время не научился». Марсело хотел было предложить инженеру научить его, но осекся, решив оставить это занятие для них двоих с учеником. Еще один повод побыть рядом. Хименес даже возрадовался своей удаче. В кабинете они стали обсуждать замену Ребекке и Чарли. Остановились они на Анне Зайлер, а второе место решили оставить пустым. Пока. «У Зайлер там подружка, они не виделись многим больше месяца. Не боишься, эм-м-м… эмоциональных перегрузок испытуемых?» – спросил Марсело. Рубен ответил, что не боится. «Главное – чтобы вели себя тихо, а чем они занимаются – мне безразлично», – подытожил он. Хименес любовался профилем своего ученика и ликовал в душе: Рубен стал таким красавцем… Из задумчивого студента-перфекциониста превратился в дерзкого и гениального ученого. Как он и предсказывал. Как он и надеялся, и жаждал. Правда, временами испанец размышлял, а не лучше ли было бы Рубену жить в мире, а не в этой золотой клетке, быть лицом с обложки, соблазнять умных женщин и молодых художников, не имея никакой связи с «Мобиусом», его сумасбродным внутренним устройством и всеми опасностями, что грозят тебе, если ты решился сотрудничать. Иерархия «Мобиуса», по сведениям Марсело как адепта, состояла из нескольких ступеней. На самой низшей – агенты, ищущие новых сотрудников, лаборанты и обслуга, на следующей – помощники ученых-специалистов, затем – сами ученые-кураторы, затем – ученые-организаторы, потом – самородки, после – Орден, двуглавым орлом раскинувший свои путы по всему периметру мысли, и, наконец, связь с внешним миром – Начала или Архонты. Одна голова орла – Теодор, вторая – Администратор. Рубен был самородком, Марсело – членом Ордена и ученым-организатором. Об Архонтах же Марсело ничего не знал. Что это были за люди, и почему стояли на самой высокой ступени, даже выше Ордена – было сложно сказать. Должно быть, связывали «Мобиус» с президентами всех стран и духовными лидерами, возможно, даже Папой. Марсело не питал иллюзий насчет масштаба деятельности «Мобиуса», он был воистину огромен. И адепт свято верил в то, что Теодор добьется своей цели, не тем, так другим способом. Но и не хотелось нарушать спокойствие ученика, втягивать его в это все… Марсело потер пальцами метки на руках. Старые шрамы не беспокоили его, но он помнил, как много лет назад совершал свой собственный ритуал, чтобы стать посвященным. Сладкоречивый Теодор внушил ему, что испанец будет чуть ли не самым почитаемым адептом, приближенным к нему, но сам Хименес получил от этого только неисчерпаемую пустоту в душе. «Повинись, ибо согрешил ты», – однажды промолвил Уоллес. Марсело пал ниц и сложил руки в молитвенном жесте. «Учитель, что я сделал?» – с выученным спокойствием спросил он. «Ты употребил слишком много Елея Просветляющего и увидел то, что не разрешено видеть тебе, и посему понесешь наказание», – впечатал его в пол оккультист. «Не будь слишком суров, учитель Теодор», – попросил испанец. Уоллес хмыкнул и заставил Марсело прибирать храм, вылизывать его трон языком и мыть посуду за всеми адептами, а те должны были оскорблять испанца и побивать кулаками. Да, в «Мобиусе» был целый храм, обитель Ордена, он находился глубоко под землей, и именно там хотел Уоллес соблазнить Рубена на сотрудничество, устроив грандиозную оргию и приготовив для изобретателя массу сюрпризов. Но, как понял Хименес, Уоллес решил сделать это поскорей. Его что-то гложет – это очевидно. И это связано с изобретением. «Рубен Викториано воистину самородок», – как-то начал Теодор, когда они трапезничали в храме. – «Но скажи мне, ты его алчешь? Страсть есть в тебе греховная?» «Есть, учитель», – признался Марсело. – «Страсть глубокая, черная, лианами опутывающая». «Давно ли?» – поинтересовался оккультист. И Марсело принялся рассказывать: «С тех самых пор, как он появился в университете, я не мог оторвать от него взора. Каждый жест – истома, каждый правильный ответ – услада, каждый взгляд – затмение. “Моя новая земля” – называл я его. Я сотворил идола, учитель, я богохульствовал, считая его богом». «А сейчас ты считаешь его богом?» «Не могу сказать, учитель», – начал юлить испанец. – «Но то, что он делает для “Мобиуса” нельзя переоценить». «Это не делает его богом, однако он может мне быть очень полезен. Сделай-ка вот что: отрекомендуй меня, опиши мельком нашу обитель, чтобы Рубен Викториано явился сюда. Если не поможет – посули ему праздник. Он послушает тебя?» «Не знаю, учитель. Он недоверчив и не особенно переваривает меня». – Хименес тяжело вздохнул. «А есть ли у него проблемы с психикой?» – подбоченившись, вопросил оккультист, затем, поймав напряженный взгляд адепта, улыбнулся своей фирменной загадочной улыбкой. «Полагаю, да. Он потерял любимую сестру и убил собственных родителей, нисколько не раскаявшись в содеянном. Именно с сестры начались его… трудности. Он засиживался в библиотеке допоздна, брал на себя самые трудные задания – только бы не думать о ней, заглушить боль, что терзала его», – с чувством произнес Марсело, пытаясь защитить Рубена, но уже спустя мгновение он понял, что только что выставил ученика уязвимым перед главой Ордена. «Он любил ее?» «До сих пор любит, как я думаю», – вздохнул адепт. «Тогда у меня есть козырь, на который он обратит внимание. Ступай». Марсело мучила последняя фраза Уоллеса. Он будет играть на чувствах Рубена, обещать какую-то магическую связь с сестрой? Нелепость! Абсурд! «Но это ведь отрицание неизбежного», – твердил ему гаденький голосок. – «Уоллес заполучит Рубена, и ты его потеряешь». Нельзя это допустить! Но как быть с праздником, на который он сегодня посоветовал идти? Посоветовал сам! Сможет ли ученик выдержать схватку с настолько опасным человеком, как Теодор? И какова его собственная роль? Посредник? Делать Рубена шпионом! Но на кого он будет работать? На себя? «Ты давно хочешь разрушить Орден и избавиться от власти Теодора над собой», – вновь начал заигрывать гаденький голосок. – «Ты хочешь сделать это руками того, кого любишь больше жизни». Нет! НЕТ! – Ну и лицо у тебя, – хмыкнул Викториано, оторвавшись от схем и графиков. – Иди, проспись. Все равно бесполезен. – Может, снова сыграем? – предложил поправивший выражение лица Марсело с надеждой избавиться от мысленных мучений за шахматами. Видимо, ему не удастся скрыть своих терзаний за гримасой спокойствия: она все равно уже искривилась под действием эмоций. Перед Рубеном он был все равно что голый. – Уже три раза играли, я устал, – заявил изобретатель, вертясь в кресле. – Найди тогда досье на Зайлер: может, я погорячился? Хименес полез в шкаф и стал искать папку с досье на каждого испытуемого. Он наткнулся на номер пятьдесят девять, Анну Зайлер. «Номер 59, испытуемая – Зайлер, Анна. Диагноз – F20.8. Маркер – сахарная игла. Существует ангел, у которого вместо перьев на крыльях иглы, он поет гимны, от которых идет сладкий привкус лекарств от кашля. Он живет в старинной раскраске. Раскраска в крови. Ассоциируется с зимой, медицинским оборудованием и электричеством. Ассоциация устойчивая. Номер 178, испытуемая – Дэннингс, Эмма. Диагноз – F32.3. Маркер – деревянный крест. Крест очень много весит, его тащат на горбу в гору под палящим солнцем. Солнце черное, из него вылезают демоны. Ассоциируется с поездкой в Денвер. Ассоциация неустойчивая. Сращение синт-мэморитом. Акция Альфа: кровь выступает на пальцах ангела, он поет, ее становится больше, и, в конце концов, она выливается на землю, из которой торчат острые колья. Акция Бета: сердце ангела протыкают огромной иглой, но вместо крови идет сахарный сироп. Акция Гамма: на Рождество больного ребенка кормят сиропом от кашля, он падает с кровати во сне, а наяву выдергивает из вены катетер. Акция Дельта: стол измазан в крови, на нем лежат иглы, под столом протянут наэлектризованный провод, все чего-то ждут. Акция Эпсилон: на снегу лежит труп, над трупом парит ангел, ангел вяжет кровавыми спицами сахарную паутину, накрывает ею умершего. Акция Дзета: повешенный смазал петлю сиропом от кашля, на его шее сахарные синяки. Акция Эта: над зимним полем стоит туман, черное солнце дает сахарный свет. Акция Тета: вокруг замка деревянные кресты, ими усеяны даже стены, над каждым крестом парит маленький ангел, кого-то убивают сладким сиропом. Акция Йота: на кресте распинали многочисленное количество людей, он становится магически черным, ангел не поет рядом с ним. Акция Каппа: в постели – больной старик, он уже отходит, появляется ангел и обматывает его голову кровавыми электрическими проводами. Акция Лямбда: снег идет наверх, черное солнце-дыра всасывает его в себя, и из дыры льется визгливое пение. Акция Мю: внутри креста спрятана смертоносная игла, и тот, кто найдет ее – пропадет навсегда. Акция Ню: больной ребенок ест рождественский леденец, но внутри леденца оказывается игла, она протыкает ребенку небо и язык, он начинает петь. Акция Кси: по венам старика струится черная жидкость, вену на руке прокалывают, набирают кровь в колбу, и под воздействием медицинской лампы кровь превращается в сироп. Акция Омикрон: вену пронзают иглой, сахар проникает в кровь, кровь сворачивается, катетер вонзается все сильнее, и, наконец, проникает в вену вдоль, становясь ее оболочкой. Акция Пи: иглы разбросаны на медицинском кафеле, шкаф разбит, медсестра убита, ее тело обмыто ангельским пением, в рот положен сахарный леденец. Акция Ро: человек распят, ангельские крылья закрывают его обнаженное тело, ангел плетет паутину из сахарной ваты, накрывает ею гениталии, и оттуда уже сахарная паутина ползет наверх, заползает в рот распятого, и он начинает петь. Акция Сигма: в католическом храме гремит рождественский гимн, кого-то ударили по голове деревянным распятием, распятие в крови. Акция Тау: медицинская лампа прожигает нарисованного ангела, раскраска тает и истекает кровью. Акция Ипсилон: безжизненное тело носит по полю сильным ветром и метелью, вместо костей в теле – сахарные иглы, он почти стал ангелом, но взлететь не может. Акция Фи: покойника обмывают сиропом, ангел глядит в окно, а врачи видят зимние узоры. Акция Хи: ангел красиво поет, вокруг него вьется снег, болезненно бьются крылья, Око поблизости. Акция Пси: на горе живет ангел, его пение рождает снежные хлопья, иглами пронзающие окна кондитерской. Акция Омега: сладкий сон предвещает смерть». «Хм, а кто такая Эмма? Та строптивая рыжая женщина? Верно. Можно и ее взять для подстраховки, но пока рано. И странно, что доминанты описывают после сеансов совсем не то, что выражают синт-мэмориты. Лгать глупо, значит, их просто еще многое ждет, они еще не встретились с такими образами», – размышлял Викториано. – Мисс Хоффман позовите ко мне, – распорядился Рубен, когда к нему заглянул лаборант с документом. Марсело сидел и завороженно читал акции, пока они ждали Хоффман. – Вы звали меня? – спросила японка, когда добралась до кабинета. – Звал. Как там мои доминанты? – Трое на сегодня отстрелялись, завтра еще троих возьму. – Вот что: зайдите в большой отсек и переведите Анну Зайлер в малый, там две свободных постели, – проинструктировал он Юкико. Та кивнула и ушла. Психолог добралась до большого отсека, куда не заходила уже давно. Она открыла двери после сканирования ладони. Подопытные уже не вставали с кроватей, безжизненно лежали ничком, как мешки с картошкой, и не обращали внимания на вошедшую. «Анна Зайлер», – произнесла она. Никто не отозвался. Она сказала громче, затем – еще громче. Лежавший возле двери мужчина поднял дрожащую руку и указал на кровать Анны. Юкико подошла к девушке, та спала. Она стала тормошить подопытную, та медленно открыла глаза. – Что вам нужно? – Тебя переводят в малый отсек, вставай. Анна не сразу осознала, что произошло. Она поднялась с постели и уставилась на свои дрожащие руки. Потом перевела взгляд на Юкико. – Зачем? – Так сказал доктор Викториано. Будешь одной из доминантов. И тут в голову Зайлер будто ударила молния. Ее переводят! Значит, она увидит Аманду! От волнения руки стали дрожать сильнее, она встала, покачиваясь, чуть не упала на повороте, японка стала придерживать ее за локоть. Они добрались до малого отсека. Доминанты сразу же воззрились на открывшуюся дверь. «Теперь Анна Зайлер с вами, прошу любить и жаловать», – шутливо сказала Юкико и захлопнула дверь за девушкой. – Аманда, я здесь, – еле выговорила Анна. Аманда опять задремала, но знакомый голос разбудил ее. – Анна! – вскрикнула Филипс, ее словно ветром сдуло с кровати. Она сгребла подругу в объятья, Анна ответила на них слабо, но с нескрываемой радостью положила голову на плечо Аманды. Они стояли, обнявшись, минуты две-три. Принесли ужин на десять человек. Повара не знали, что доминантов снова одиннадцать, но жителям большого отсека не привыкать к скудной пище. Аманда посадила дрожащую подругу на новое койко-место, и отдала ей всю свою еду. Анна стала жадно есть. Ян сунул девушке свою куриную ножку, та приняла подарок с радостью. – Господи, что с тобой? Как ты? – стала беспокойно гладить подругу по спине Филипс, пока та ест. – Они давали нам наркоз, а потом мы проснулись на своих местах с болью в башке, стали спотыкаться на ровных местах, как старые деды и бабки, наши руки стали дико трястись, стало не хватать сил, зато мышцы стали напрягаться сверх меры, – рассказывала девушка после ужина. – Жрать как не давали, так и не дают, я уж было думала, что сдохну к чертям! – Святая Мария, как я по тебе соскучилась! – На глазах Аманды выступили слезы, они обнялись вновь, а затем приникли к губам друг друга. Аманда аккуратно прощупывала кости Анны через рубашку. Боже, какая она худая! Настоящая анорексичка! Анна начала громко всхлипывать, по щекам побежали мокрые дорожки, Аманда почувствовала их вкус: соленый поцелуй. Ее челка отросла до немыслимой длины и полностью закрывала девушке глаза, она убирала ее за ухо, но тщетно, ибо волосы еще не доставали до уха. Кончики челки стали мокрыми от слез. Не хотелось размыкать объятия, словно казалось, что как только они это сделают – их снова разлучат как сестер в индийском роддоме. Объятие было хрупким, словно хрусталь. Аманда боялась раздавить свою подружку, она была невесомой и слабой, словно тряпичная кукла. Ночью, когда все заснули, Аманда перебралась на кровать к Анне. Последняя улыбнулась в темноте и дрожащими руками стала гладить гостью по спине. Губы их вновь слились в поцелуе, более страстном, чем вечерний. Аманда проникла пальцами под рубашку Анны и стала нежно отвечать на поглаживания. Рука Аманды скользнула в штаны Анны. Она не знала, что конкретно нужно делать, ведь опыта с девушкой у нее еще не было, но уж мастурбация была знакомым делом. «Ты девственница?» – поинтересовалась шепотом Аманда, обдав горячим дыханием ухо Анны. «Нет», – призналась та. «А я – да», – еле слышно шепнула Филипс в ответ, и проникла между половыми губами Анны, стала ласкать ее теплое влагалище. Анна ахнула, но вовремя сдержалась, чтобы никого не разбудить. Они снова стали целоваться, Аманда случайно укусила свою (теперь уже точно!) девушку за нижнюю губу, та выдохнула ей в рот. Поцелуи были порывистыми, указательным пальцем Аманда проникла в отверстие, а большим массировала клитор. Анна дергалась под ней, хрипло дыша, и кончила примерно за пять минут ласок. Она уж было хотела ответить, но Аманда прижала мокрый от смазки палец к ее губам и прошептала «это тебе». Они заснули рядом.