*Верь и не доверяй (лат.)
Крик улетел, Верность молчит, Печаль оживёт, Ты упадёшь. Я подниму руки твои, Полные вен – вен пустоты. Я – твой слуга! Ты – совершенство, напрасно скрывать, И крик мой в ночи: «Я не верю! Не верю! Что сердце твоё как пустая нора, Для скальпеля мясо... Не верю, не верю!» (Roman Rain – Ваше Совершенство) Empty rooms are surrounding me With colors of light It's too soon, too soon to see If what we had tonight Won't disappear, leaving me here in doubt Won't disappear, leaving me no way out All I know is if you go You take a part of me All I know is love controls Won’t you set me free (Elke winter – Empty rooms)
Бежать! Бежать из этого ада! Боль разрывала внутренности, словно в животе кто-то дико вращал железным прутом и не намеревался останавливаться. Заснуть! Заснуть навсегда, летаргическим сном, окунуться в безвременье, отправиться в Единое Озеро, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать! Было ли вино? Был ли кофейный столик в стиле модерн? Был ли позавчерашний день? Часы не должны тикать, вода не должна течь, смывать холодными ожогами кровь с пульсирующих ран, не должен Уоллес носить черную мантию с кровавым подбоем, не должен звонить будильник, не должны повара готовить еду, не должна работать вентиляция, чтобы воздух циркулировал по блокам, не должны камеры моргать своими красными глазками, коллеги – читать местную научную газету, а ученые – изобретать лекарство от рака. Не должно, не должно, не должно!!! Остаток ночи и весь субботний день Марсело проспал, не вставая. Но под вечер, когда Морфей выпустил его из своих целительных объятий, началась ужасная боль. Сначала сводило спину – дотронуться было невозможно даже чтобы понять, насколько раны глубоки. В ванной есть аптечка. «Боже, только не спирт! Надо, надо потерпеть… СВЯТАЯ МАРИЯ, КАК ЖЕ ЖЖЕТ! Господи, за что?!» Но понемногу, сжимая зубы и шипя, можно обработать порезы. Они довольно глубоки, но зашивать не нужно. Огромные рубцы, ребристые, словно хребты гор, останутся навсегда. «Есть ли бинт? Кажется, есть… Забинтовать всю спину? Бинта не хватит. А пластырь? Пластыря нет! Нужно идти в медпункт». Хименес решил встать с кровати, поднялся, попытался сесть – и боль в заднице тут же накрыла ослепляющей волной. «Черт!» Мужчина, стеная про себя, лег обратно и продолжил спать. В воскресенье утром, проспавшись, Марсело направился в медицинский блок и спросил, что делать с порезами. «Пожалуйста, покажите», – попросила приятная медсестра, встречи с которой он добился только спустя тридцать минут ожидания. «Это не должен больше видеть никто, и знать никому нельзя!» – предупредил испанец. Женщина кивнула. Марсело задрал футболку. Сестра, конечно, не подала виду, но раны ее впечатлили. «Боже, как вы их обрабатывали? Вы с ними спали?» – обеспокоенно поинтересовалась медсестра. «Для медика стыдно, наверное, но просто помазал спиртом – уж что нашел в аптечке, – а потом да, заснул», – признался мужчина, испытывая страшную неловкость. «Ничего стыдного», – чутко успокоили его. – «Сейчас закончу обработку и перевяжу вас, щипать не будет». Женщина аккуратно обработала раны, быстро перевязала специальным удобным бинтом. Марсело не помнил эту медсестру, зато многие другие его знали, и поэтому он еще раз попросил ее молчать. «Нет проблем», – был ответ. Марсело вернулся к себе в номер, почему-то затравленно оглядываясь и не желая это анализировать, и только сейчас вспомнил, что его постель в невероятного размера кровавых пятнах. Он, морщась от ужасной боли в заднице, наклонился, поднял одеяло – и обнаружил ужасную картину: нужно менять все белье, возможно, даже матрас. Опять кого-то звать, господи! Но и дальше спать он на этом белье не мог, он почти физически почувствовал, что ему становится дурно при одном взгляде на испачканную кровать. Какая же все-таки неудобная организация: самому ничего не купишь… А может заказать? Мужчина сейчас мечтал избавиться от кровавых простынь больше всего на свете. Он набрал номер отдела обеспечения и попросил доставить новое белье и матрас в номер сто семьдесят три, на этаж кураторов. Денег у него на карте было прилично, заказывать он имел право (в отличие от обслуживающего персонала, медсестер, большинства новых работников, да бог знает еще скольких категорий). «Мобиус» переводил деньги на карты, заказывать можно было по стационарному телефону, не выходя из номера. Через полтора часа пришли работники с новым комплектом постельного белья и матрасом. Понятное дело, что задавать вопросы они не будут, но сплетня все равно может пойти. Однако иначе нельзя: куда деть старый матрас? «Я сам», – предупредил ученый, свернул все тряпки так, чтобы ничего не было заметно, и спешно вручил все двум крепким мужчинам примерно его возраста, затем приволок матрас. Капли все равно было предательски видно, но деваться некуда. Они пожали плечами и оставили все, что привезли на тележке, возле двери. Хименесу пришлось тащить тяжелый тюк, вернее, волочить его по полу, затем заносить нераспакованное белье. Такими вещами обычно занималась его жена, но она давно умерла: придется самому. Хозяйничанье в собственном номере принесло ему успокоение, он забылся, деловито застеливая постель, и перестал нервничать: новый матрас был абсолютно бел, словно первый снег, белье – аналогично. Красиво… «Так, свободный день, что бы поделать?» Он взялся за тряпку, которую оставила уборщица, и стал протирать мебель, не задумываясь над тем, зачем это делать, ведь уборка будет в понедельник. Закончив дело, он стал истуканом посреди комнаты. Бинго, научная газета не дочитана с прошлого вторника! Марсело развернул газету. Стоя было неудобно, но он знал, что сесть ему не удастся. Может, лечь? Мужчина лег. «Срочная новость! Последняя разработка медиков “Мобиуса” продлит вашу жизнь! Этот прибор только выглядит хитроумно: нужно просто надевать его на руку на полчаса каждый день! Он положительно воздействует на ваш иммунитет, не дает злокачественным клеткам образовываться, а если у вас уже начался паталогический процесс – прибор сигнализирует об этом, запуская процесс фотодинамической терапии! Наша новая защита от рака – дело рук ведущего онколога “Мобиуса” Дж. Брайтона и его помощников. Разработка пока распространяется только в пределах “Мобиуса”, потоковое производство будет налажено через несколько лет. Но вы уже сейчас можете приобрести прибор себе или подарить своему коллеге! Победим рак уже сегодня!» «Неплохо, неплохо… Нужно заказать. Рак – страшная вещь, особенно если затягивать с лечением», – подумал психиатр и стал читать дальше. «Физик-ядерщик Коул Петерсон обнаружил, что ядерными реакциями можно управлять с помощью света. Он и его команда смогли использовать лазеры для активации ядерных реакций и создания новых изотопов. Этот факт открывает новые перспективы в области радиоактивных изотопов и может привести к созданию новых источников радиоактивных материалов для медицинских и промышленных целей. Давайте поздравим К. Петерсона и его коллег: Энн Миллер, Минни Макадамс, Сэма Риккарди! Между прочим, Коул недавно написал отличный теоретический труд, переосмыслив понятие относительности, его описание будет в следующем выпуске». «Да, Коул – молодец, его уму мог бы позавидовать сам Эйнштейн». Дальше были какие-то не особенно интересные новости, да и в газетке-то несколько листов. «Сплетника» он не читал. Эта газета была местной «желтухой», передавалась из рук в руки, обсасывала подробности жизни местных звезд. А может… Марсело кое-как поднялся с постели и вышел из номера, воровато осмотревшись. Он только сейчас ощутил голод и решил выйти прогуляться, хотя еду можно было бы заказать в номер. Развеяться надо, подышать, поговорить с кем-то… Знакомые лица хочется увидеть. Спустившись на лифте и пройдя немного дальше, в направлении столовой (совсем другой, не той, в которую он ходил раньше), мужчина пожалел о своем решении, остановился, чтобы все как следует обдумать, но тут его окликнули: – Марсело, доброе утро! Завтракать? Хименес вздрогнул, оглянулся – и увидел своего старого знакомого и коллегу – психоаналитика, доктора Шенберга. – О, Кевин! Рад… Давно не виделись. Мужчины обменялись рукопожатием. Марсело познакомился с Шенбергом на конференции в Лондоне и рассказал ему кое-какую информацию про «Мобиус», которую узнал недавно, уехал обратно в Америку, пока не решаясь устроиться в корпорацию, а вот Кевин, спустя пару лет, решил приехать и связать свою жизнь с организацией. Марсело не знал о приезде своего знакомца (тот не останавливался в Кримсоне), Кевин стал работать раньше него. Они увиделись здесь, уже на местной конференции, и сразу же узнали друг друга. Кевин был тихим, скромным англичанином, уже в преклонном возрасте и с брюшком, в толстых роговых очках, придающих ему слегка чудаковатый вид, и пиджаке в шотландскую клетку. – Расскажи, как дела? Больше года не общались все-таки. – Психоаналитик жестом пригласил психиатра в столовую. Тот немного помялся, но тронулся с места. – Все так же, а ты? – Я написал две новые статьи, их на ура приняли. Обеспечил себе достойную зарплату на старости лет. Ты же выписываешь научник?.. Я опубликовал обе в июле. – Был немного занят, – уклончиво ответил Марсело. – Ты какой-то напряженный, или, может быть, мне показалось? – джентльмен уставился на Хименеса поверх своих пухлых линз. – Не выспался, – протянул испанец. – Да и вообще, завтра понедельник, а это весьма неприятный факт. – Согласен. Ненавижу понедельники. Может, табака хорошего желаешь? Еще из Лондонского запаса, крепкий – аж трубка поет, – вдохновенно произнес англичанин. – Нет, спасибо. Кевин, правда… Я… Они зашли в полупустую столовую, набрали еды, проследовали к дальнему столику… И тут Марсело вспомнил, что сидеть-то он не может. Черт, зря только вылез! Но нельзя подавать виду… Скрипя сердцем, он приземлил свою пятую точку на стул – и сразу же скривился от боли. – Ты чего ощетинился как дракон? Вижу я – что-то неладно. Не заболел ли ты? Всегда веселый и добродушный, а сейчас – как серая туча, – стал выпытывать Шенберг, с явным неудовольствием на лице опуская чайный пакетик в чашку. – Ох, жлобы, на нормальный чай средств нет! – Депрессия, – вздохнул Марсело, все еще не желая распространять мысль. – Нет вдохновения, работой нагрузили… – Если бы депрессия – ты лежал бы на кровати, как мешок картошки – сам знаешь, – беззлобно подловил его старый джентльмен, подцепив вилкой сосиску. Марсело атаковал новый приступ боли, он слегка зажмурился. Кевин склонил голову набок и приподнял брови. – Рассказать – не поверят. Еще и в желтухе напечатают, – все же посетовал Хименес. Собеседник, словно бы что-то осознав, решил больше не расспрашивать, и они заговорили на отвлеченные темы. Марсело был благодарен. За несколько столов от них завтракала какая-то женщина. Марсело стал наблюдать за ней: русая, волосы до плеч, одета как офисный планктон… Женщина развернула «Сплетника» и стала читать. Она, быть может, потом оставит газету на столе… Шанс! Марсело хотел было встать… – Нужен «Сплетник?» Я могу дать недавний экземпляр, – внезапно предложил психоаналитик. – Дай только схожу до номера. Они вышли из столовой, Шенберг поплелся своим шаркающим шагом до номера (по счастью его номер был недалеко от столовой). Марсело ждал, радуясь тому, что задница перестала ныть. Через какое-то время старик вернулся с газетой. – Держи свежий номер, среда. Я, кстати, иногда наблюдаю за одним субъектом, его описывают как безумно обаятельного, гениального, он менее чем за полгода смог стать самым натуральным любимчиком начальства. Не иначе Золотой телец. Ни одной черной сплетни! Викториано – это фамилия. Красивая, итальянская. Знаешь его? – Нет, не слышал. Спасибо за газету. Они распрощались, Марсело отправился к лифтам. В номере он открыл «Сплетника» – и содрогнулся в каком-то болезненном нервном спазме: несколько статей были посвящены Рубену. В одной из них был анонимный рассказ о том, насколько деспотично и высокомерно Викториано общается с коллегами, в другой – о жестокости его к подопытным. Невнимательно читает Кевин газету, совсем глаза подводят! Или что он, собственно, подразумевает под «черной сплетней?» Что-то… У Марсело задрожали губы. Нет, он не будет разносить гадкую сплетню: она же коснется и его самого! Мужчина отбросил газету и закрыл лицо руками. Все добро, вся забота… Хотя что еще можно ожидать от больного на голову психопата? Да, он просто болен, просто не в себе… Зачем мстить? Надо успокоиться… нет, надо сначала понять, что любые эмоции нормальны, и нет какой-то одной правильной эмоции для определенной ситуации. Он сейчас испытывает обиду, разочарование и боль. Сама констатация – первый шаг… Марсело не выдержал. Впервые, не считая похорон родителей и жены, из его глаз полились горькие, злые слезы. Марсело лежал на чистой постели и пил вино. Он начал вторую бутылку. Голова уже шла кругом, перед глазами плыла картина Караваджо. Мужчина приподнялся и стал сосредоточенно разглядывать полотно, особенно голову Олоферна, из которой брызнула кровь. Да, это определенно пророческая картина, уж не понятно, как так получилось. Рубен сделал так, чтобы он проникся к нему доверием, а сам… Но тот поцелуй, то правило, что позволили ему установить – он был самым прекрасным, и после стольких лет, после того вечера, когда еще юный гений познал впервые в жизни интимные ласки, это было фейерверком воспоминаний, боли расставания, безумной радости встречи, когда с годами уже смирился, сердце стало стылым и превратилось в закоснелый торф – а его внезапно разогрели многоликой, живой молнией, чтобы оно застучало как прежде. Целый огромный фрагмент своей жизни, который был между «до» и «после», без сомнения, был насыщен, наполнен встречами, конференциями, добрым бытом с женой, несмотря на то, что она не могла иметь детей, путешествиями по Европе, полетами в Испанию к родственникам, пирушками с друзьями и коллегами. Тогда, после выпускного, несколько лет зияющая дыра в сердце пульсировала и не давала смириться с фактом утраты, словно скорбел он по дому, находясь в дальней дороге. И вы представляете то счастье, когда блудный сын возвращается домой, к близким! Но красивая сказка далека от реальности, она не подразумевает того, что мать могла смениться мачехой, отец мог стать пьяницей и потерять должность в конторе, а братья и сестры – жениться и повыскакивать замуж, покинув отчий дом. И вот блудный сын один, стоит в своей старой комнате, где все осталось точно таким же, как в день его ухода – что он чувствует? Ему горько, что все на деле так изменилось, что он не знал, будучи в походе, обо всем, что не написал письма, что не шептал птицам в далеких краях: «Как же там матушка? Слетай, родная, узнай!» Рубен был для него всем: и сыном, которого у испанца никогда не было и которого он так хотел, и любимым учеником, и страстью, которая была сильней всех его похождений по молодости, настойчивей всех его развлечений в зрелом возрасте. Странный, однако, вкус, но ведь юноша не был увечным или уродливым, он был таинственным маркизом или графом, который все сидит в библиотеке с дорическим карнизом и великолепным резным украшением над камином, погружаясь в древние тома, и именно тайна, благородная стать, голос с глубокими обертонами, походка и пытливый, непокоренный ум – вот что послужило наживкой. Но загадочный аристократ оказался Маркизом де Садом, не знающим пощады, не ведающим сопереживания. Благородным зверем с черным сердцем. Никогда нельзя было угадать, что он думает. В университете если спрашивать начнешь – скажет, да укроет. Ответит так, как нужно, блестяще ответит. Но никогда нельзя было понять, сколько процентов в слове того, что идет со словом. Тот случай, та самодиагностика на втором курсе… Страх? Недоверие? Отчуждение? Хотел сказать: «Никто и никогда не узнает, что в моей душе». Так, выходит? И никто не узнал. А как он перенес это ужасное посвящение – так сразу стало ясно: и дознаватель останется с носом. Конечно, нет человека, который бы вынес страшную пытку вроде бамбуковой, как в Китае. Но, чтобы перенести посвящение в Орден (которое, конечно, не бамбуковая пытка) все равно нужны стойкость, железная воля и терпение. Возможно, отчаянность. Многие брутальные мужчины, поняв, что им грозит самому вырезать себе ритуальным ножом на руке внушительного размера знак, еще не раз подумают, а то и вовсе сдадутся и не приблизятся к алтарю, боясь оказаться в крови. Ладно, знак знаком, а терпеливых и стойких людей множество, но… Какие-то оккультные сообщества вообще практикуют отрезание пальца или вроде того, наверное… Смог бы Рубен вынести? Если перед ним стоит цель – возможно, смог бы. Нет, точно смог бы. Марсело же сам вынес его посвящение (правда, на лице испанца было написано, как ему больно, да и вида крови он не выносил: сразу трясло; хоть и врач, да не хирург), что уж говорить о нем. Вряд ли только рубеново выражение лица было бы невозмутимым, как в пятницу: палец есть палец… Но все равно. Часто ли несгибаемые люди жестоки к другим? Часто. Поэтому рубенова несгибаемость – далеко не всегда комплимент его личности. Особенно не комплимент родителям: ребенок варился в своих зловонных глубоководных течениях, пока претенциозные отец и мать занимались собой, и никто никому не был по-настоящему нужен. Несгибаемость – это гитара, на которой столько струн и грифов, что ни один музыкант не знает, как на ней играть. Они словно лучи мультиконечной звезды, и извлекают только ту музыку, которая рождается внутри их неземного тела. Единственный, кто любил – умер, причем на его глазах. И теперь никто не может заменить Рубену сестру. Никто. Стоило надеяться? Нет. Совсем. Надежда – это житница, она всегда приносит богатство тому, кто надеется, но любая земля станет горевать, если ее не поливает дождь. Выдержать бы надежду, растревоженную сумеречными звоночками сверчков, которые никогда не видны во мраке под поленницей и в сочных снопах травы, а если жажда так сильна, что запросто можно выпить море – пусть оно не будет величиной с человеческую слезу. Нет, его ничто не оправдает. Ни безземелье, ни мультиконечность, ни морская пена. В этом море нет островов, оно состоит из человеческой крови, из крови сотен животных, которых он погубил. Пена морская здесь слаще нектара, ароматней вереска и опасней цианида. Сирены здесь с длинными эбеновыми волосами, они зовут моряков электронным эхом, обнажая жемчужные когти, стреляя молниями из рук. И только самый отчаянный мореход согласится снарядить судно для опасного путешествия; даже отпетые искатели приключений станут отговаривать его от тех сокровищ, что дарует дно морское в тех местах, ведь сокровища прокляты, прокляты настолько, что страшно даже думать о них. И никто не знает, как они выглядят. Они неописуемы ни на одном человечьем наречии. Ни одна легенда не расскажет правды. И он плывет, плывет один, подгоняемый попутным ветром, любуется закатом, окрашивающим кровавое море в голубой, обычный цвет, какой подобает воде, искусно лавирует между скалами, ведь он – мастер из мастеров. Сирены не затягивают его на дно, они раскалывают небо, чтобы из всеохватной, первобытной черноты выглянул исполинский фонарь-подсолнух, жгущий и одновременно манящий свет которого расплавит корабль из сверхпроводника. Мореход падает в спокойные алые волны, плывет вперед без страха и сомнения, но кровь забивается ему в глаза и уши. Он думает, что настал конец, что он сейчас умрет, но дно внезапно выталкивает, он летит вверх, к свету, листья ласково вьются вокруг изможденного тела – чтобы потом притянуть к источнику энергии и испепелить. Веки становились тяжелыми, мужчина погружался в сон. В отсеке между тем решили устроить поэтическое воскресенье. Айна читала Рембо и Бодлера по памяти (хотя с памятью у нее – как и у всех – стало гораздо хуже, но это были ее любимые поэты, так что несколько стихотворений она могла вспомнить), а Люция – разные сюжеты из Торы. Все с удовольствием слушали, даже аутисты и Лесли, очнувшийся от трехдневного сна (он действительно спал, почти не просыпаясь, три дня). Рори качал ногой, как ребенок, Аманда жевала свои волосы, Анна обнимала ее и тоже от безделья и дурости жевала ее волосы, Ян просто сидел молча, Робин – тоже, Гвинет лежала лицом вниз и болтала ногами в воздухе. – Зуб даю, в понедельник вытащат, – нарушила тишину после аплодисментов Анна. – А мы и рады, – показала ей язык Филипс. – Здесь скучно. Я в лес хочу. – О, я тоже, – улыбнулась Гвинет. – А я рассказывала вам, как мы поехали в Айову, я еще чуть с подъемника не упала… – Рассказывала, – хором сказали Аманда и Анна. Лесли хихикнул и как следует протер пергаментно-белыми кулачками глаза. Принесли обед. Картофельное пюре с курицей и початками кукурузы давали уже второй день. Все повскакивали со своих коек, словно неделю голодали, забрали тарелки у безмолвной санитарки, и уселись поудобнее, чтобы с удовольствием жевать. Когда скучно – всегда хочется поесть. Подопытные пытались продлить прием пищи, медленно жевали, чтобы потянуть время, но санитарка нетерпеливо постукивала костяшками пальцев по стене, намекая, что долго ждать она не намерена. Ужасный элефантиаз «Мобиуса», его неприкрытая масштабность висела над всеми, кто являлся частями его неповоротливого из-за размеров и внутренней усложненности механизма, каждый ощущал на себе это давление и реагировал по-своему. Спасались тоже по-своему: кто-то – «Сплетником», кто-то – трепанием нервов коллегам или срыванием зла на обслуживающем персонале, а кто-то – едой. Анна чавкала и слегка обмазалась пюре, нагловато поглядывая на санитарку, Аманда пихнула ее в бок, чтобы та вела себя прилично (мало ли что), но Зайлер натужно кашлянула и продолжила чавкать. Как только тарелки были отданы, все вдруг придались унынию. – Как думаете, у Викториано была жена? – вдруг нарушила тишину Айна. – Да какая жена, он женат на своей машинке, – фыркнула Зайлер. – Он же урод такой, какая адекватная женщина на него посмотрит? – А если неадекватная? – предположила Гвинет. – Я в «Маяке» была не то чтобы долго и не в курсе всяческих сплетен, но вдруг он украл пациентку из клиники, и дома ее насиловал? – О! Или медсестру? – оживилась Анна. – Но скорее пациентку, у нас же нет никаких прав, кодекс же на нас не распространяется, когда мы попадаем в психушку. В психушке свой кодекс. А медсестра может за себя постоять. – А вдруг не пациентку, а пациента? – предположил Ян. – Мне кажется, он гей. – Да с чего ты взял, что он гей? – стала упрямо возражать Анна. – Видел эту… Хоффман? Японку? Она проводит у нас тут социологический опрос населения, так сказать. Вдруг он с ней мутит? – Он вряд ли мутит тут с кем-то из местных: работа же, – сказала Аманда, закончив расчесывать свои длинные локоны пальцами (что, впрочем, не помогло им начать выглядеть более-менее прилично). – Слушайте, а вдруг он вообще девственник? – Нашли, что обсуждать, – протянул Рори, перевернувшись на другой бок. – Нас вообще-то прослушивают. – Там только камера, – возразила Аманда. – Ты думаешь, на камере нет прослушки? – покрутил у виска Рори. – Этот «Мобиус» – влиятельная контора, думаешь, они не учтут такой банальный момент? – Полагаете, Викториано нас будет пинать под зад за то, что мы обсуждаем его личную жизнь? Да ему плевать на нас, мы – просто расходный материал, – стала убеждать всех Зайлер. – Нам уже нечего терять. Возможно, нас убьют. Давайте обсуждать, какого размера у него… – Анна! – Аманда шутливо дала своей подруге подзатыльник. – А что? – Анна потирала макушку и улыбалась. – Делать все равно нечего. Стихи почитали, поспали, поели, поковыряли в носу… Считайте обычная психушка, только с прибабахом на науке и всяком таком, а что еще тут делать? Лесли, что думаешь? Обсудим члены? Лесли сидел по-турецки и пустым взглядом продырявливал стену. Гвинет дотянулась до парня и потрепала по плечу. Он с резким судорожным движением всего тела очнулся, будто бы вырванный из глубокой медитации. – Чего ты? – спросил альбинос у девушки. – Тебя Анна зовет, задать вопрос хочет. – Лесли, как думаешь, у доктора Викториано есть жена? – спросила Аманда, тут же перебив свою подругу, как только та открыла рот, и слегка сжав ее запястье, как бы говоря «дай мне лучше спросить». – Я не знаю, – ответил Уизерс, ковыряя палец на ноге. – Он мне никогда не говорил. Я не знал других врачей, кроме него. Он всегда смотрел на меня странно, и я ощущал какой-то ужасный стыд, словно… – Опа! – Зайлер вырвала руку из захвата Аманды. – Значит, он реально гей, каюсь, была не права. Лесли, сочувствую. – Дай ему рассказать, в конце концов! – взъелась на девушку Люция. Зайлер замолчала. –…словно он меня всего знает. И я чувствую какую-то связь с ним, он же лечил меня. И он меня не обижает. Я видел дурные сны в больнице, про кровавую реку, и его видел во сне, но мне уже не страшно. – Лесли, он и меня лечил, – вступил Левандовский. – А когда сунул в эту дурацкую машину – смотрел, как удав на кролика! Лесли, он злой, и добрым никогда не будет. – Добрые все, – сказал Уизерс, внимательно и серьезно посмотрев на поляка. – Даже мой папа, который бил меня по голове и запер в больнице, я на него уже не злюсь. И доктор тоже. Просто он об этом пока не знает, не увидел. А я знаю. Нужно смотреть, свет очень яркий. – Лесли, ты такой ребенок, – снисходительно улыбнулась Анна. – Но мы тебя за это любим. Шрайбер и Беннет играли в какую-то лишь для них двоих понятную игру: на определенные действия выдавали определенные фразы. Пауль привставал на цыпочки и называл птицу или животное, Брендан, в зависимости от того, какая птица была названа, прослеживал пальцами ту или иную последовательность шагов на груди. Никто не понимал, что они делают, да и не пытался: всем было и так относительно хорошо. Плен бывает и правда более страшным. – Па-а-а-а-уль, Бре-е-е-е-ндан, что вы делаете-е-е-е? – протянула Анна, зевая и поворачиваясь на другой бок на коленях Аманды. Аманда взъерошила подружке волосы. – Это игра, мы с Бренданом ее придумали, чтобы не загнуться здесь, – сказал Пауль. – Называется животное или птица на определенную букву, вы делаете столько шагов пальцами, сколько от этой буквы до буквы «А» в алфавите, потом следующий зверь или птица называется на букву в том промежутке, и если буквы в алфавите находятся дальше менее чем на два пункта – встаете на цыпочки, на три – на корточки, ну и так далее. Если слишком близко – берете другое животное или птицу. Как игра в слова, ну почти. – Давай поиграем, Ама-а-а-а-нда, – промямлила Зайлер. – Мне лень, – отозвалась девушка. – Слушайте, а что если они специально нас так изводят скукой, а потом как прибегут с хирургическими инструментами – и нам крышка? Типа психологическое насилие такое. – А что, вполне себе версия, – подал голос поляк. – Но они как-то не торопятся. Выводили нас на прошлой неделе, путешествие было недолгим. Потом несколько дней расспрашивали… Правда, не могу сказать, сколько времени само путешествие заняло. И все. Я думал, что нас каждый день будут подключать. Видимо, чего-то там думают и вычисляют эти ученые. Я так далек от науки – вы не представляете. Мне ближе искусство: скульптура, поэзия, театр… Я общался с разными художниками и поэтами – и все как один отрицают науку, говорят, что она уничтожит человека, сделает его убогим прагматиком, вдобавок фанатичным. Что и наблюдаю в лице нашего замечательного доктора. Черт, я бы раскрыл тему – но за то время, что мы тут, ужасно отупел. А еще я не помню огромную часть своей жизни! Я не помню, что было два года назад, хотя раньше у меня была отличная память! Я не помню, что было год назад! Вроде бы я был в «Маяке…» А что там было? А сколько времени я лежал? Ничего не помню! У вас так же? – Я забыла, что было две недели назад, – стала рассказывать Люция. – Эта машина отбирает память. Я забыла, что было в тот день, когда нас забирали. Я не помню лица мамы, забыла даже голос тети Ирит, которая меня недолюбливает. А еще в тот раз, когда мы выполняли задания в городе, я помнила его… Мне страшно. – Я забыла ощущение снежинок на лице, и такое чувство, что никогда больше не увижу радугу, – сказала Гвинет. – Я о настоящих, не искусственных, какие нам показывает машина. Я хочу домой. Я соскучилась по родителям, по подругам, по парню, по коту, по собаке, по жене дяди… Хочу в горы, на озеро, на лыжах покататься… – Я удивлю вас, но я соскучился по работе, – начал свой рассказ Рори. – У меня еще друг в Канаде, Митч, он мне помог найти хорошую должность по своим связям. Контора отличная, деньги платили исправно, применить себя я мог. А здесь? Что я здесь? Тупой кусок мяса! Митч испугается, когда увидит меня… – Поправочка: если увидит, – вставила Анна. – А твоя жена, наверное, тебя сейчас ищет. – Давай не будем об этом, мне слишком тяжело! – вздохнул Де Хэвилленд. – Мои тетки-коллеги в библиотеке, небось, по мне не скучают совсем, – предположила Кравитц. – «О, эта Кравитц в психушке навсегда, теперь можно расслабиться!» Про остальных не знаю. Я, перед тем, как лечь в «Маяк», познакомилась с парнем, он старше меня на три года. Он мне понравился, между нами была искра. Называл меня «книжным лебедем» и нагло вымогал сигарету. Лебеди, кстати, скандальные птицы, нападают на соседей по озеру и дерутся за добычу, чтоб вы знали. Но он еще не увидел этой стороны моей натуры, только светлую оболочку. И увидит ли?.. – Давайте не будем унывать, – вдруг нарушил тишину Робин, который молчал довольно-таки длительное время, все еще виня себя за убитую Серпинским Ребекку. – Моя мать поднимает на уши весь район если я не появляюсь дома в десять. Полицейские уже завели дело, я уверен. Однажды «Мобиусу» придет конец. Не настолько они великие, чтобы не нашлось управы. Не с президентами же они общаются, в конце концов, не Рокфеллеры же их покрывают! – Смотрите, что я думаю, – начал громко тараторить Шрайбер. – Я видел из самолета прерии – значит, мы где-то на востоке Оригона, на востоке Калифорнии, в западной части Колорадо, в Айдахо, в Неваде, Юте, Аризоне… Да, версий много, но все равно меньше, чем все количество штатов. Когда мы выходили – я запомнил! – не было жарко, хотя был май, значит не Аризона и не Невада, вполне возможно Юта, но каньонов не видно. Очень возможно, что Айдахо, леса чем-то напомнили то, что мы изучали в школе. Калифорния отпадает потому, что летели мы не так долго, ну, и Оригон тоже. Есть ощущение, что Колорадо (эх, жаль, что я не увидел ни одной птицы!) Летели мы часов пять, значит, вероятнее всего, Айдахо, до Колорадо быстрее. Я не знаю, где более ленивые полицейские, но, должно быть, в тех штатах все обстоит неплохо. Наши полицейские могут созваниваться с теми, кто из Айдахо. Прошло полгода, они обязаны были выйти хотя бы на след наших автобусов, вычислить траекторию полета самолетов, опросить сотни людей… Я уверен, нас скоро найдут! – Ты такой позитивный, Пауль, – грустно отозвалась Аманда. – А я уже как-то не верю. Правда, хотелось бы еще повидаться с родителями… По подругам скучаю... Я ненавижу «Мобиус», ненавижу!! – вдруг она перешла на крик. – Я хочу убить каждого, кто сунул меня сюда! Эй, вы! – девушка подбежала к камере, гневно тряхнула спутанными кудряшками, стала корчить рожи и тыкать пальцем. – Вы – дерьмо, каждый из вас! Я могла бы еще учиться, работать – а теперь что?! Теперь я не помню, что было неделю назад! Не помню, как зовут мою кошку! Да вы… – Не кипятись, а то еще придет железная леди и по башке настучит! – оборвала девушку Гвинет. Внезапно дверь заскрипела. Аманда вздрогнула. – Ну вот, а я что говорю! – Терли вскочила и потащила Филипс на койку. – Встали и идете к мисс Хоффман. И побыстрее! Выражение лица Кейт не вызывало возражений. Все поднялись с кроватей и скопом проследовали за ней. В кабинете Юкико было уютно, каждый радовался, когда она вызывала его на практику по снятию стресса. Теперь она позвала всех сразу… Зачем? – Думаете, зачем я вас всех позвала? – японка, как всегда, была спокойна и дружелюбна. – Доктор Викториано пожаловался мне, что у вас проблемы с памятью. Вам придется посетить нескольких специалистов. Я обязана подготовить вас к этому, это мое личное желание, поскольку вы мне симпатичны. Через час всем вам придется несладко: мистер Паскаль и миссис Кларк – крайне недружелюбные люди. И их сотрудники не лучше. Они придерживаются отвратительных средневековых методов, с которыми никто не может побороться у нас по разным причинам, озвучивать которые я не имею права. Их теория заключается в том, что некоторые отделы мозга, отвечающие за память, начинают работать только при болевой стимуляции тела. Я хотела отправить вас в понедельник, но доктор Викториано хочет продолжить эксперимент как можно скорее, поэтому все начнется уже сегодня. Я могла бы попросить их обращаться с вами получше, но они все равно скажут «нет», поэтому просто хочу пожелать всем сил и удачи. Обратно в отсек доминанты шли в полном молчании. Минут десять сидели они на койках, их ладони и ступни похолодели, некоторые задрожали. – Они пытать нас будут? – нарушила тишину возмутившаяся Анна. – Офигели совсем?! – Наверное, током бить станут, – предположил Ян. – Осталось надеяться, что не слишком сильно. – Блин! Я больше всего на свете боюсь боли! – Зайлер спрятала голову в коленях и стала громко рыдать, Аманда обняла ее и принялась гладить по спине, а потом не сдержалась и расплакалась сама, положив голову подружке на плечо. Айна расчувствовалась и тоже стала временами протирать глаза от слез. Робин сник и опустил лицо в подушку. Остальные замерли в страшном ожидании. Через час за ними явились двое мужчин и безмолвным конвоем повели куда-то далеко, по коридорам. Отсек, в который им пришлось добираться, оказался буквально напичкан жуткими приборами и механизмами, от одного вида которых у каждого доминанта пробегала дрожь по спине. Анна жалась к Аманде, не переставая ныть, Аманда обнимала ее за плечи, но и у нее самой стучали зубы. Было еще и адски холодно, словно в операционной или в морге. Подопытных подвели к механизму, чем-то напоминающему STEM, только с креслами и какими-то куполами для голов. Из-за механизма вышла женщина лет пятидесяти, полная и небольшого роста, подстриженная под мальчика, выражение лица у нее было надменное. – Так, это вы от доктора Викториано?.. Кхэ-кх!! – громко кашлянула она. – Я – миссис Кларк… – Эзра, их привели? О, вижу. – К миссис Кларк подошел, видимо, мистер Паскаль – долговязый усатый мужчина в длинном халате с маленькими злыми глазками. – Так, два, четыре, шесть… Отлично, вас десять, садитесь по двое вот сюда. – Мистер Паскаль указал на два кресла в центре механизма. Подопытные выстроились в очередь, первыми оказались Пауль и Брендан. Аманда и Анна встали в конец очереди. – Будет весьма неприятно, но я вам вот что скажу: человеческое тело выдерживает даже самую ужасную боль. Будьте уверены: вы здесь не умрете, нужно только немного потерпеть. Хотите обладать прекрасной памятью? – доминанты, парализованные страхом, кивнули. – И доктор Викториано тоже этого хочет. Поэтому ваша обязанность – сидеть и терпеть. Ну и все. Вы двое: что стоим? Идем и садимся! Пауль и Брендан взошли в центр механизма и сели на кресла. Эзра, после того, как закрепила ремни на подопытных, сунула в зубы деревяшки и надела им на головы полусферы, передала своему коллеге какие-то черные папки, тот начал искать… – Нашел. Беннет и Шрайбер. Высокофункциональный аутизм у обоих. Логан, шестьдесят девять, тридцать шесть, две черных, потом белая, активность – полтора, начинаем постепенно! – крикнул он куда-то наверх. Вторая пара – Люция и Айна – посмотрели вверх и увидели операторскую, какого-то мужчину за пультом. Тот стал настраивать механизм, что-то там нажимать и вертеть, но что – было не особенно видно. – Ворон не считаем! Вы следующие, – пригрозила девушкам миссис Кларк. Вокруг Пауля и Брендана сомкнулись прозрачные двери, и пол начал медленно вращаться, словно они сели на карусель. В нескольких участках головы – особенно в затылке – стало ощущаться постукивание, по спинам каждого прошелся жар. Неприятное ощущение нарастало, словно их головы сжимали и сдавливали. Внезапно откуда-то сверху вылезла штука, по ощущениям напоминающая лапки большого паука. «Лапки» кружились, настраиваясь, вибрировали минуты две – а затем пустили в головы несчастных Пауля и Брендана ток. Ощущение было такое, словно тысячи острейших игл пронзали нервы, разрывали их и терзали. Пауль не выдержал и закричал, забился в кресле, Брендан что есть силы сжал зубами деревяшку, чтобы не взвизгнуть, когда заряд стал сильнее. Сеанс длился более часа. За это время крики аутистов напугали Анну так, что она опять зарыдала в голос. Когда Пауль и Брендан вылезли из-под купола и, едва шагая, спустились к остальным, Эзра Кларк подошла к плачущей девушке и отвесила ей пощечину, да так, что та отбежала на два шага назад. – А ну заткнулась быстро, бесишь меня. А что если бы ты попала в плен к врагам Америки? Они бы тебя пытали пожестче, уверяю. Сдалась бы? Тьфу, смотреть противно! Стимпи*, давай их в первый ряд! Анна потирала горящую щеку, уши ее пылали. Плакать она перестала, когда мистер Паскаль схватил девушек за плечи и подтолкнул к механизму. «Ладно, чем быстрее это закончится – тем лучше», – подумала Зайлер. – Как зовут-то тебя? – мисс Кларк напыщенно уставилась на Зайлер. – Анна, – выплюнула девушка, губы ее дрожали от гнева. – Да-с, мисс Зайлер болеет биполярным аффективным расстройством и анорексией, а ее соседка по креслу, мисс Филипс – параноидной шизофренией. Логан, сорок восемь, сто двадцать восемь, белая, черная, и снова белая, активность – два с половиной. – Последнее «Стимпи» выкрикнул все так же громко, наверх. Анне показалось, что это было похоже на отвратительное карканье. Ей не дали взять подружку за руку, развели их по креслам (находившимся, кстати, достаточно близко друг от друга) и привязали, сунув во рты все те же деревяшки. Сев на кресло и приготовившись к пытке, девушка попробовала вытянуть руку и дотянуться до Филипс. Аманда делала знаки, мыча, указывала на свой ремень – он был слабо затянут. Анна понимающе задергала рукой, но Аманда снова замычала и замотала головой, пытаясь указать головой на мисс Кларк, которая за ними наблюдала. Анна затихла, пол начал вращаться. Ощущение сдавленности головы и постукивание… И вот они в своих креслах повернулись спиной ко всем… Аманда с огромным усилием вытащила свою руку наполовину и схватилась за Анну. Выполз «паучок», стал калиброваться… И ток ударил девушек с такой силой, что Анна, забывшая взять в зубы деревяшку, которая опустилась чуть ниже, на подбородок, задергалась и заорала что есть мочи, из ее глаз брызнули слезы, Аманда страдала не меньше (разряд будто раздирал и сжигал мозг изнутри, будто солнечный луч, пропущенный через увеличительное стекло – муху), но ей было гораздо больнее видеть, как мучается любимая. Их руки были сцеплены в болезненном спазме. Анна вспотела и почти потеряла голос, ее сильно отросшая челка, которую она забирала за ухо, полностью закрыла девушке глаза, волосы Аманды тоже прилипли ко лбу, она топала ногами. Сеанс был окончен. Анна вывалилась из кабины – и ее сразу же вырвало на часть механизма. Девушка упала на колени и для надежности оперлась ладошками о пол; ее лихорадило, голова кружилась. Аманда, заливаясь слезами, попыталась ее поднять, но помощники Кларк и Паскаля оттолкнули ее, подхватили девушку под руки, больно сжав, и тряхнули. Но Анна продолжала наводнять своими слезами и криками лабораторию. Тогда подбежал еще какой-то помощник и вколол девушке транквилизатор. Анна обмякла, ее куда-то потащили. – НЕТ!!! Нет, отпустите ее!!! – вскричала Аманда, попытавшись отнять девушку у двух крепких мужчин. Те молча отпихнули ее, но, встретив еще большее сопротивление, толкнули так, что Филипс крепко приземлилась на задницу. – Куда ее несут?! – совершенно забыв о страхе перед докторами, возопила Аманда. – А ну заткнись! – рявкнула в ответ Эзра. – Если не заткнешься – вколем и тебе! Два дня будешь под себя ходить! Аманда с дикой злобой и ужасным стыдом спускалась с постаментов, окинув своим самым брезгливым взглядом миссис Кларк, но та и ухом не повела. Следующими все-таки оказались Люция и Айна. – Так… Кравитц и Фурман, – произнес в очередной раз «Стимпи». – Господи, как же я ненавижу… Эзра, видела когда-нибудь такую жидовку? – и указал на Люцию. – Эта, которая с волосами зелеными? – отозвалась Эзра, отошедшая в сторонку. – Безобразная, ни за что не разрешила бы своей дочери бить такие татуировки и красить волосы! Я не разделяю твоей нелюбви к евреям, но тут и правда позорище… Давай калибруй быстрее, мне нужно поесть нормально: вытащили в воскресенье, совсем уже… – Да сейчас, не выноси мне мозг, – нервно отозвался ее коллега. Все потихоньку проходили процедуру. Робина тоже вырвало, Гвинет перенесла все почти без криков, а Айна упала лицом вниз, когда поднялась с кресла, и ее тоже схватили и встряхнули. Этой ночью не спал никто. *Это мультяшный персонаж – туповатый кот из американского мультфильма с абсурдным юмором «Рен и Стимпи». Люблю его.