Лезвие агата

Его глаза холодны, они глядят сквозь стекло И будто мера длины, по пальцам время стекло Слабеют все голоса, и в мышцах плещется боль Когда в ночных небесах летит Воздушный король Где королевство его, не помнит даже он сам Он не от мира сего, он верит песням и снам Он рубит корни у скал, он пляшет в топях болот Он тот, кто жил и устал. Он — убывающий год Его проклятие — день, его спасение — ночь Дорожный плащ — его тень. Он до бесед не охоч В том уголке, где темней, в несоблюдении доль В нагроможденьи камней живёт Воздушный король (Канцлер Ги - Король воздуха)

– Нет! Даже ради мести Викториано! Эрвин и Холли сидели вдвоем в их общем кабинете. Очень удачно (и подозрительно) двух психиатров «Маяка» поселили вместе, оба полагали, что за ними наблюдают агенты. – Рука? Ты переживаешь за свою руку? Знаешь, я бы даже отрезал себе ногу – лишь бы вернуться домой, к Жюстине и сыну! Холли хлестала коньяк. Хонеккер ходил по кабинету туда-сюда. – Хорошо, только как? Какой твой план? Думаешь, если мы избавимся от него – нас простят и сделают приближенными? Знаешь, давай будем честными: у нас нет и десятой доли его таланта! Ты смог бы изобрести нечто подобное? И нет, я переживаю не за руку, я переживаю за собственную жизнь! – Мы должны достать телефон. Я понял, что мы далеко улетели на запад, так что возможно Айдахо или Калифорния, коды штатов я помню, я наберу Жюстине, или позвоню в полицию… – И что? Полиция прилетит на всех парах сюда? Они поговорят тут с охраной, и уедут, а нас потом придавят к стене! Ты понимаешь, у нас нет выхода, его НЕТ! Мы подневольны, Эрвин, мы не имеем голоса! – А Дайана? Твоя дочь? Твой муж – нотариус, он хотя бы знаком с юриспруденцией (в отличие от нас с тобой), может, имеет связи… Позвони ему, он вычислит наше местоположение по номеру телефона. Если не полиция, то я просто позвоню Жюстине, она будет рада услышать мой голос, а Майкл будет рад услышать тебя. – Хорошо. Допустим, нам удалось достать телефон. Допустим, мы дозвонились до близких. Наш звонок вычислят все равно, ты понимаешь? Это какая-то военная корпорация, я уверена! Они точно общаются с политиками и другими влиятельными людьми, у них там свои контракты и правила, ты (и я) – мелкие сошки, Эрвин! Фантастическое спасение и борьба двух хилых человечишек против огромной системы бывают только в антиутопических книгах и кино! Очнись уже! – Да… – Эрвин сел и отобрал у Холли бутылку. – Надо быть отпетым психопатом, чтобы решиться связать свою жизнь с «Мобиусом», отказавшись от остального мира. Ладно Викториано, но остальные? Они что, тоже… – Не будь дураком, ты же психиатр! У каждого свои причины. Юкико так молода, я не верю, что у нее погибли все родственники, или она просто сумасшедшая. Может, сбежала от семьи, ведь везде лучше, чем там? Большинство работников, я уверена, имеют подобную историю: изгои, отверженные… Не могли нигде себя применить… А у Викториано так вообще двойная причина: он без семьи, да еще и психопат, жаждущий власти. А остальных просто притащили, как нас. Многим обещали огромные деньги. Неизвестно, скольких «Мобиус» обманул. – Вообще меня устраивает местная зарплата, – неожиданно для себя цинично сказал Хонеккер. – Здесь удобно, отличная еда, интересная работа… Подожди, – замотал головой мужчина, завидев выражение лица собеседницы, – я имел в виду не то, что я не хочу домой. Я тебя сам упрашиваю вступить в Орден. Здесь слишком спокойно, слишком идеально, все держится на нем. На Ордене. Если его разрушить – «Мобиус» падет. – А что же ты сам не вступил? – съязвила женщина-психиатр. – Мне… было трудно. Я не совладал со страхом. Эти организации… Секты… У меня фобия в отношении них. А вдруг они там людей в жертву приносят? – А почему бы тебе не спросить у Викториано? – Кроуфорд хлебнула из стакана. – Я для этого и пытаюсь сблизиться с ним. Я подарил ему противораковый аппарат, новейшую разработку от местных ученых. На него ушла половина всей моей зарплаты, что я здесь накопил, ты думаешь, я из доброжелательности и старой дружбы сделал такой подарок? Пусть он немного введет меня в курс дела для начала. Мне надо чаще с ним видеться, общаться, перенимать некоторые паттерны поведения. Понравился он – почему бы не попробовать понравиться мне? – А что ты планируешь делать дальше? – Вот я и не знаю, – пожал плечами психиатр. – Мне надо знать, что это за секта перед тем, как в нее вступать. Когда появятся первые знания об Ордене – я информирую тебя. А может смысла в этом нет вообще? «Мобиус» держится на Ордене. Я давно это понял. Если понаблюдать изнутри, побыть «включенным наблюдателем…» – Хорошо, вот ты и иди. Мне все будешь рассказывать. – Заметано. Знаешь, сначала ты меня убеждала, а теперь я тебя. Все еще. Отчаяние, как я ощущаю, взяло над тобой верх... И не пей столько. Как работать будешь? Холли и Эрвин разговаривали о том, как атмосфера в «Мобиусе» сказывается на его работниках. Тотальность власти и монументальность всего окружающего формировали у всех ощущение собственной мизерности, подчиненности, а также послушание. Один Эрвин, наверное, во всем «Мобиусе» не падал духом. Или… – Слушай, Холли… Ты не думаешь, что нам следовало бы поискать союзников? А вдруг кто-то еще в Ордене хочет вернуть себе прежнюю жизнь? Мы не можем быть одни в этом желании! А что, если он или она (или они) вступили туда по той же причине, по которой собираюсь вступить я?.. Ты не думаешь, что… – Я думала, – отозвалась женщина. – Думала. Но как с ними пообщаться? Разве что по языку жестов и странному поведению выделить подходящих… Прямо никто тебе ничего не скажет. – Здесь были бунты, как полагаешь? – Эрвин захрустел булкой. – Возможно, рядовые сотрудники когда-то бушевали из-за плохих условий работы. А что, если среди этой кучки смельчаков осталась пара человек с хорошей памятью?.. А что, если бунты были не локальными, и союзников будет много? – Думаешь, нам стоит поискать их? Но как? – женщина оживилась. – Я разведаю в Ордене, Холли. Я все узнаю и тебе сообщу. Новое посвящение было не за горами. В Орден вступало несколько человек, в том числе и Хонеккер. На посвящении будут все, и мужчина надеялся успеть изучить обстановку, взглянуть на людей внимательнее. В конце концов, даже если придется нести наказание за бунт – он его примет. Ради Жюстины и Жоржа. Обед кончался, и предстояло много работы. Эрвин и Холли перешли из подчиненных Викториано в другую когорту. Они не были учеными, но им все равно выделили небольшое место в рядах «Мобиуса». Простые врачи-психиатры, к которым обращались помощники ученых и ученые организации: штат медиков никто не отменял. Они относились к обслуживающему персоналу. По счастью оба не были настолько амбициозны, чтобы потерять голову и затребовать у начальства поднятия по карьерной лестнице; более всего жаждали они освободиться из оков этого неприступного замка. Зачем желать вырасти там, откуда хочешь сбежать?.. Плевать на должности, плевать на деньги: здесь все равно можно было прожить и на такую небольшую сумму. А уж для задуманного наблюдения есть глаза и мозги. И план пока что неплохой. – Сначала я был в смятении от такого количества сотрудников, которым нужна помощь, но в следующую же секунду оценил и собственное состояние: местная атмосфера, мягко говоря, пугает, я сам стал ужасно спать. Ты представляешь, ко мне обращаются люди с кошмарной тревогой, с бессонницей, депрессией и галлюцинаторными расстройствами, многие многолетние члены «Мобиуса» заполучили здесь шизофрению! Администратору все равно на здоровье собственных сотрудников! Я прекрасно понимаю, что лозунг «человек – это расходный материал» давно стал нормой в Америке, но чтобы так… – Ко мне обратилась женщина-химик, которая стала видеть в пробирках живых существ, которые разговаривают с ней! – отвечала Кроуфорд, прекратив пить. Отчаяние и правда взяло над женщиной верх. Особенно долгое сокрытие чувств доканывало ее сердце. Теперь она считала возможным выговориться, ведь все, что терзало ее эти полгода, вырывалось с яростностью неимоверной. – Здесь же все, все искусственное! – восклицал Хонеккер, который, похоже, тоже устал от постоянного напряжения и стремления держать перед всеми лицо. – Здесь подавляются эмоции, культивируется многозадачность… Здесь нет солнца, Холли. Все сотрудники буквально живут на витаминах. У всех обостренные соматические заболевания, у многих химиков аллергия. Ни одного здорового! Ты представляешь?! – Цена прогресса, Эрвин. – Холли опустила изможденную голову на сложенные на столе руки. – Десятилетиями все здесь пашут на Администратора, даже не зная его имени!.. Интересно, он сообщил его Викториано? – Да с чего бы? Не делай из него уж такую важную шишку. Талант талантом, но он все-таки смертен. Он не Господь Бог. А настоящее имя Администратора знают, небось, только военные силы США и президент с компанией. Да даже президент вряд ли знает, он – лишь марионетка в руках более влиятельных организаций. Я всегда так говорил, хотя Жюстина со мной не соглашалась. Говорила я параноик и ничем не лучше собственных пациентов. Но здесь я убедился в том, что говорил. Это настоящая теория заговора в действии… – Согласна, – вздохнула собеседница. – Я вообще жалею, что связалась с «Маяком», стала там работать… Не сиделось мне в обычной клинике – частную подавай! – Не вини себя, ты не знала. И я не знал. Ладно, хватит уже болтать, пора за работу. Не дрейфь, все будет нормально. Надо только подождать. Холли пожалела, что напилась на обеде: у нее болела голова. Как теперь принимать пациентов? «Дерьмо!» Холли снова опустила голову на руки и замолчала. – Холли, тебе плохо? – Эрвин обеспокоенно подошел к своей подруге по несчастью и потрепал ее за плечо. – Да… Эрвин, я больше не могу. Я хочу умереть… – Ты не слабая, ты – женщина не робкого десятка. Я не верю, что тебя может сломить «Мобиус», – ободрительно и успокаивающе проговорил Хонеккер. – Но сейчас тебе и правда лучше отдохнуть. Здесь не принято брать долгий отпуск, но я попробую выпросить для тебя несколько дней. – С… спасибо… Эрвин позвонил их общему начальнику (точнее, начальнице), и попросил дать Кроуфорд небольшой отпуск по причине плохого самочувствия. Начальница после минутной молчаливой паузы согласилась на четыре дня. – Четыре дня? Спасибо тебе! – Холли поднялась из-за своего стола и обняла Хонеккера. Тот сдержанно ответил на ее объятия, хотя в душе его неожиданно заиграл какой-то теплый лучик, разыгрался мягкими волнами на ребрах и потонул в желудке. Женщина-психиатр отправилась в свой номер и тут же завалилась спать, почти не раздеваясь. «Эрвин принял удар на себя! Он отпросил меня! Почему я не замечала того, как он печется обо мне? А как остыли мои отношения с Майклом… А вдруг он меня даже не ищет, или искал, но опустил руки?..» Минуту спустя решение раздеться до белья было принято, и Холли кое-как стащила с себя рубашку и колготки. Она не мылась уже второй день: не было сил. Одеяло неприятно согревало потное тело, и женщина наполовину отбросила его. Перед глазами плыло, голова раскалывалась так, что было невозможно спать. «А пила ли я вчера? А что было вчера? Гребанный…» Сил на пустую ярость не оставалось, она свернулась калачиком и заплакала, а потом крепко заснула от переутомления, какое настигает каждого, кто много работал, выгорел, и таки пролил свои самые отчаянные слезы; давно подавляемые, они, однажды начавшись, заставляют задуматься о том, как на самом деле все это время было тяжело и больно. Эрвин был в неплохом рабочем состоянии и начал дневной прием. После второго пациента внезапно зазвонил телефон, мужчина взял трубку. – Здравствуйте, это мистер Хонеккер? – спросил женский голос. – Да, это я. – Информирую вас о том, что посвящение переносится с пятницы на сегодняшний вечер на десять часов. Всего доброго! «Сегодня? Что ж, перед смертью не надышишься. Но что за спешка?..» Рубен сидел в лаборатории, не выходя уже пятый день. Он не спал и не ел, и постоянно сам наблюдал за состоянием подопытных. Мужчина был на первом собрании Ордена, где наблюдал за людьми, и ему не понравилось все, что он увидел. Раболепие, идиотские ритуалы, пафосные речи… и ничего другого. Он употреблял все то же самое, что употребляли остальные, хотя наркотики были ему отвратительны. Но в конце церемонии он все же увидел… белый светящийся шар, который плыл к нему, безмерно пугал, внушая безумный ужас. Он поглощал собою все окружающее пространство, словно черная дыра, не давая надежды на жизнь. Рубен пытался выйти из трансового состояния, тщетно хватался за частички рассудка, но не мог, ползал по полу зала, истошно вопил и плакал, а затем окончательно потерял сознание. А когда психиатр очнулся – Теодор сам рассказал, что с ним происходило, в приватной беседе. Это все было… при всех. Это было в высшей степени отвратительно, Рубена выворачивало от самого себя. Вся та ненависть, что он обычно обращал к миру, обернулась к нему самому. Он не мог больше видеть людей и заперся в лаборатории. Временами случалось такое, что мысли настолько захватывали его ум, что окружающий мир становился блеклым отпечатком его собственного, словно этакий симулякр. Он пытался уловить момент, когда нужно будет подключиться, но никак не получалось взять и собраться. Изобретатель признал, что не продумал момент в собственной теории, позволяющий обосновать определенное время подключения. Это грызло его, в голове звучали слова отца: «Если ты не подумал – пеняй на себя! Ты должен учитывать все, что вокруг, иначе какой из тебя ученый? Признай, что твои скудные мозги неспособны учесть даже собственную помятую рубашку!» Рубен всегда следил за состоянием своей одежды и ни разу не появился на людях в несобранном виде. Теперь он сидел и делал расчеты исходя из того, что получал, наблюдая за подопытными. Мозг плыл от непрерывного пятидневного бодрствования, но мужчина и не думал отдыхать. Он исписал немереную гору листов, и однажды, когда состояние Филипс подходило к критической отметке, сам вколол ей лекарство. Временами Викториано вспоминал тот случай, когда еще в самом начале эксперимента ему ответили, что его собственный гель не выдерживает конкуренции с обыкновенной водой; это было отвратительным промахом, сверхизобретательством, профанацией. Но эти мысли были глубоко внутри, делиться ими с кем-либо мужчина желания не имел. Подопытные были ослаблены, длительное пребывание в машине угнетало их. Возымела ли эффект процедура Паскаля и Кларк? И какой это эффект? Рубена убедили, что эти люди – профессионалы высочайшего класса, он не особенно верил в возможности их «чудодейственного аппарата», но отказ сотрудничать мог бы показаться Администратору подозрительным. А ведь он совсем недавно стал любимчиком начальства! Нельзя испортить с ним отношения, хотя в душе мужчине было, в общем-то, все равно. Он был любимчиком по жизни, успех иногда наскучивал. Мужчина часто думал: а что же дальше? Выполнена самая масштабная в его жизни задача, а что за ней? Работать «на дядю» всю жизнь? Что же, он сам сделал выбор. Машина была долгожданным результатом всех его теоретических трудов. Он стремился быть наедине с ней как можно дольше. «Уходите. Все вон!», – объявил он тоном, не терпящим возражений, и операторы, несмотря на недоумение, подчинились. Он подходил как можно ближе к корпусу, и однажды целых четыре часа гипнотизировал себя, смотря на главный компьютер, схожий с фантасмагорическими часами, слушая звон вертящихся обручей. Марсело он тоже не впускал, тот упрямо стучал в двери, но Рубену было все равно. Более всего в эти дни психиатра терзали мысли о ритуале, Теодоре и угрозе жизни, исходящей от этого человека. Он уже не мог работать в присутствии агентов, выдворил их из лаборатории, и дни эти провел в тревоге. И основным связующим его с Уоллесом звеном Рубен считал Хименеса. «Как объединить? Неужели само подключение раскроет мне смысл всего этого? Материализация моей теории? Уже нет. Большее. Она способна на большее. Время и пространство. Я могу их исказить силой мысли, остальные убедятся в этом, ведь там, в STEM, тоже реальность. Никто не может доказать, что реален только обыденный мир, взгляд подопытных будет обоснованием того, что эта реальность не единственная. Та самая корреспондентная теория истины: истина есть согласованность ума и вещи. Но вещь может быть продуктом ума, следовательно, корреспонденция работает в обе стороны. А я оставил для них лишь одну. Они могут все подтвердить на собственном опыте, это человеческий опыт. Истина замкнута на себе, она находится в самом субъекте, но это утверждение лишается идеалистичности и метафизичности при помощи STEM. И конвенциональная теория тоже работает: подопытных десять, они могут согласованно получать опыт и обсуждать его между собой. И все, что они там видят, должно быть связно, значит, и когерентная теория работает. Прагматическая теория работает, они могут излечиться, если разместить их сознания на чистом холсте, и связать их содержание заново, пересобрать его. Я объединил все имеющиеся теории истины, кроме авторитарной, которую считаю не выдерживающей критики», – так строились рассуждения Рубена в первый день и часть второго. «Это прорыв, о котором не знает ни один современный философ, поскольку я здесь заперт, и не могу никому сообщить о своем открытии. Здесь нет свободы, свободы нет. Возможно, я обрету ее, если подключусь. Что или кто мне мешает? Агенты Ордена? Но я выгнал всех, кто показался мне подозрительным. Никому нельзя доверять. Да! Меня достала эта слежка, они повсюду! Теодор – тварь, которой нужно показать ее место. Он возомнил себя Богом, хотя не сделал буквально ничего! Он – простой идеолог. Но хитер… Он хитер. Он считает себя исключительным, берет полномочия субъекта на себя. И как он это делает! Но чтобы люди шли за лидером, необязательно чтобы у лидера был большой ум. Харизма в нем есть, но во мне не меньше. Я смогу вывернуть все в свою пользу», – так рассуждал он во вторую половину второго дня и третий день. «Если я займу его место… Я не думал об этом раньше. Я сломаю «Мобиус», взломаю его мир. Так же, как искажу и перестрою мир STEM. Этот свет… Они видели светящийся шарик, это воплощение самого изобретения? Я тоже его видел! Это тот образ, который я искал? Мне нужно его увидеть вновь, слиться с ним, узнать… А что, если изобретение разрушат, если я ослушаюсь Теодора? А что сделают со мной? Они сотрут меня в порошок… И я не узнаю ничего! Хименес, он все расскажет, они с Теодором убьют меня на следующем собрании! Надо бежать, надо подключиться, они не поймают меня!» – так думал изобретатель в четвертый день и начало пятого. Дверь распахнулась. – Рубен, что за хре… Марсело оборвал собственную фразу, увидев бывшего ученика, стоящего на коленях в пустом зале. Викториано был словно в таком же трансе, что на собрании Ордена, и не замечал вошедших. Среди них были доктора, обеспокоенные состоянием изобретателя, и санитары. – Рубен, что ты делаешь? Что с тобой? – Марсело был в шоке. Реакции не было. Тогда Хименес скомандовал, и два санитара подбежали к Викториано, попытались растормошить его, дергали за плечи. В один миг изобретатель вскочил и попятился с выражением деланного спокойствия на лице. Санитары осторожно шли к нему, обходя STEM с двух сторон. – Сэр, вам нехорошо, пройдите в медицинский отсек. Просим вас. Мы проводим… – Со мной все в порядке! – вдруг рявкнул до этого спокойный Викториано, ударив подобравшегося сзади санитара по руке, которую тот к нему протянул. – Не мешай мне работать! – Вам нужно отдохнуть… – Мне уже нужно подключаться! Пошли вы на хрен! Я уйду отсюда, останусь в машине, запомните это! Вам меня не убить, ублюдки!!! ДА ПОШЛИ ВЫ! – бранился Рубен, когда санитары скручивали его. Хименес стоял в дверях с выражением ужаса и горечи на лице. Рубену вкололи транквилизатор, и он отрубился. Его отнесли в медицинский отсек. Марсело впустил операторов, и с тревогой рассматривал записи своего бывшего ученика. Сначала все было вроде бы логично и правильно, расчеты вселяли в мужчину благоговение и уважение, хоть он и не понимал большинства из них. Но потом он случайно обнаружил под столом начатую бутылку айяуаски и понял, в чем причина такого странного поведения Рубена. И рисунков светящихся шаров посреди расчетов. Теодор подсадил его на наркотики? Не может быть! На наркотики обычно подсаживаются не такие сильные духом люди, как он. Тогда почему? Была какая-то цель? Что он искал?.. Что это за рисунки?.. – Что ты нашел? – Юкико подошла к Марсело. Она видела, как уже отключившегося изобретателя уносят медики, и поспешно зашла в лабораторию. – Посмотри на это… – Мужчина подал девушке бутылку. – Он выпил слишком много, – сделала вывод японка. – А Теодор говорил о мере. Но зачем… – Я сам не могу понять, – ответил ей испанец. – Посмотри на его рисунки. Он видел галлюцинации, и под воздействием такого количества вещества психика не выдержала. Он сорвался. – Он раньше вел себя так… опрометчиво? – поинтересовалась Хоффман. – Никогда, – мгновенно поделился с ней собеседник. – Он никогда не был таким импульсивным. Его что-то беспокоит. – Не делился? – Разумеется, нет. Он никогда не впускает других в свою душу. – Но вы же друзья? Или… Марсело кивнул операторам и отправился с Юкико в комнату отдыха, по пути посвящая ее в их с Рубеном своеобразные отношения. – Судя по складу его личности, Рубен должен быть полон сил и энергии после своего поступка, – понимающе и без осуждения в сторону Марсело сказала японка. – Вы больше не общались после того дня? – Нет, но ему тогда безумно понравился мой помятый вид, – с сожалением пояснил испанец. – Больше он не давал никаких наводок на свое состояние. Но я, похоже, знаю, почему это случилось. Ритуал… – Какой ритуал? – Тебя не было, ты не видела. Айяуаска воздействовала на него на собрании совсем не… эстетически привлекательно. Он плакал, ползал по полу и кричал, а потом потерял сознание. Теодор говорил с ним, и, похоже, рассказал, что случилось. Его нарциссическое сознание не смогло вынести позора. Кстати, где ты была? – Я помогала остальным с организацией трапезы, – ответила девушка. – Я не думаю, что стоит с ним это обсуждать, когда очнется. Это будет травматично, и он снова окунется в собственный мир. Что будет с экспериментом? – Давай обсудим это с остальными. Они пришли в комнату отдыха. Неизменно на диванах располагались Джон и Дебора, а также коллега Юкико и Хэлен. Хименес и Хоффман уселись в середину, остальные подвинулись. Марсело благодарил себя за то, что взял с собой записи Рубена. – Что случилось, мистер Хименес? – спросила коллега Юкико у испанца. – Он же не впускал никого! Вы открыли двери? – обеспокоенно спросил Джон. – Да, нам помогли работники «Мобиуса», – ответил Марсело. – С Рубеном дело плохо. Если сказать по правде, то очень плохо. – Где он? Он все еще там? – Гарсиа сидела с приоткрытым ртом. – Нет, он сопротивлялся санитарам и кричал, ему поставили успокоительный укол и отнесли в медицинский отсек, – пояснила Юкико. – А что… случилось-то? – испуганно спросила испанка. – Сложно сказать, – вздохнул Марсело. – Смотрите. Он положил на стол записи бывшего ученика. Все с интересом стали рассматривать их. Первым подал голос Ричмонд: – Сначала все понятно… – А после… Он выпил слишком много айяуаски, – сообщил всем Хименес. – И бахнуло психозом, к которому он никогда склонен не был. – Зачем? Зачем он во время работы… – изумилась Дебора. – Будто ты не пила ее посреди рабочего дня! – оборвал ее Джон. – Да погоди, я же не доводила себя до… Ты думаешь, это психоз? А что он делал? – Он стоял на коленях посреди лаборатории и словно молился своему изобретению, – сказал Марсело. – Это был как будто транс. А потом он стал пятиться назад, когда подошли санитары – кричать что-то типа «вы меня не убьете, твари» и «я останусь в машине». Лично я увидел сильную паранойю. Еще он проявил агрессию по отношению к санитару. Он никогда так не делал. – А что с ним? Ну, то есть, ты видел смену его настроения? – поинтересовалась Хэлен. – Он всегда скрывает свои чувства и переживания, – ответил испанец. – Вы были на ритуале Осириса? – Нет, а что там произошло? – спросила женщина. Марсело вкратце рассказал о ситуации на собрании. Хэлен задумалась. – Если он сейчас в больничном крыле – то кто будет руководить экспериментом? Вы? – после паузы спросила она у испанца. – Должно быть, я. Но я ничего не понимаю в его расчетах. Технического образования у меня нет. Джон, вы что-нибудь понимаете? – Понимаю, – ответил инженер. – Но Деборе это ближе, пусть она вас консультирует. Она – мощный математик. Ты как? Будешь? Дебора улыбнулась и обнажила клычки в брекетах, кивнула, снова взяв в руки листочки. «Хм… Здесь видно, что он много занимался математикой, но непрофессионально, в смысле не обучался на специальном техническом факультете (это и понятно: Марсело говорил, что у Рубена только одно образование). Скорее он изучал все это сам. Без наставника такие уравнения понять крайне сложно, но ему удалось. Решение нестандартное, я нигде такого не видела… Он пытается… Рассчитать формулу для беспроводной передачи синапсов?.. Невероятно! Сегодня Рубен выкинул такой фокус… Что же, рядом с гениальностью лежит безумие». – Дебора?.. – Да, я постараюсь все объяснить, – отозвалась женщина. – Буду заходить в лабораторию, когда получится. Давай начну сейчас же. – А вы в курсе, что посвящение перенесли на сегодня? – спросил у всех Хименес, сменив тему и отложив ненадолго общение с Гарсиа. – Теперь да. – Ричмонд почесал свою пепельную голову. – И кто? – Из наших знакомых только Эрвин Хонеккер, – пояснил испанец. Эрвин нервничал. До посвящения оставалось два часа. Он был человеком, безумно чувствительным к боли. «Крепись. Что бы сказал тебе Жорж? Он бы сказал: папа, ты сильный, ты починил мою игрушку, а значит справишься и здесь». Хотелось спросить у кого-нибудь, каково это – вступать в жуткую секту. Может, зайти в лабораторию, и поговорить с Марсело?.. Мужчина поднялся со своего кресла и вышел из кабинета. Марсело действительно был в лаборатории, возле него стояла Дебора и что-то поясняла. Викториано отсутствовал. Эрвин помахал им рукой. – Привет всем! – поздоровался австриец. – А где… – Если тебе нужен Рубен – то не выйдет: он в больничном крыле, – ответил ему Хименес. – А что случилось? Марсело уже который раз рассказывал эту историю, но сейчас подробности сократил вдвое. – Так-так… Ладно, не буду любопытствовать. Я вообще-то с тобой хотел поговорить, – пояснил сегодняшний неофит. Гарсиа поняла намек и отошла в сторонку. – Я в сильном напряжении по поводу сегодняшнего посвящения. Низкий болевой порог… Мне нужно будет вырезать какой-то знак? – Да, и довольно внушительных размеров: это традиция, – пояснил Марсело. – А зачем тебе это все вообще, если ты не выносишь боли? – Не могу сказать, но нужно, – увернулся австриец. – Если скажу, что изучаю древние религии и хочу быть включенным наблюдателем – ты не поверишь. А вот ты? Ты зачем вступил? – Хотел найти опору… Признаюсь, что однажды пожалел о своем решении уехать из Кримсона и променять свою свободу на эту обитель отчаяния. Но выхода уже не было, и мне пришлось обратиться к Теодору за поддержкой. Я католик и не особенно желал вступать в «секту», как ты ее называешь, но местные психологи не помогли мне, мне хотелось большего. И я плюнул на свою веру, отрекся от Христа. И поверь, в Ордене есть такие вещи, от которых тебя может вывернуть наизнанку. Подумай-ка еще. – Например? – прошептал ему на ухо австриец. – Например, оргии и жертвоприношения. Теодор смешал в своем культе все, что только можно. Они только думают, что масоны, а на самом деле – полные сатанисты. Ну, в плохом смысле. Ни один честный масон в классическом понимании масонства не выдержал бы всего, что у нас творится. Эрвин хотел было спросить, а бывают ли сатанисты в хорошем смысле, но тут громко запищали датчики: Анне было нехорошо. Медсестра вколола девушке лекарство, и на экране все успокоилось. Но буквально через минуту запищали датчики у Пауля и Брендана (они, кстати, частенько давали о себе знать). Робин, Ян и Аманда были самыми крепкими членами «клуба». Ну и Уизерс, конечно. Прошло полтора часа, и нужно было идти на церемонию. Марсело постарался приободрить Эрвина, и вроде бы ему это удалось. Они собрались всей компанией и привычным для большинства путем побрели до святилища. К ним присоединилось еще десять человек, которые тоже туда направлялись. Храм был полон, как и всегда. У трибуны стоял Теодор, приближенные маячили за ним. Вокруг скамей набралась толпа, все ждали неофитов. Эрвин вышел вперед, с ним еще двое мужчин преклонного возраста. «Надеются найти здесь бога?» – подумал психиатр. – «Они потеряют и бога, и себя. Надеюсь, мне удастся сохранить рассудок. Жорж, Жюстина… Я делаю это ради вас». Теодор прочел привычную речь, и всем раздали ритуальные скальпели. «Соберись, ты мужчина». Эрвин принялся разрезать свою кожу, острая боль вызвала потемнение в глазах и нарастающую панику. Но приходилось держать лицо перед Уоллесом. Он обернулся на своих соседей. Их раны были глубже, Теодор смотрел на них одобрительно. «Придется чуть сильнее надавливать… Скальпель хороший, недаром здесь полно врачей. Интересно, а Викториано перенес это все со своим типичным спокойным лицом?» Мысль о бывшем начальнике придала Эрвину сил, ведь он все еще алкал мести, и резать стало проще. «Не знаю, как расскажу об этом Жюстине. Она будет в шоке». По приказу Теодора неофиты отпили собственную кровь из чаш, Эрвина чуть не вывернуло. «Господи, какая жесть!» Затем он глянул на Уоллеса. Темнокожий оккультист одобрительно кивнул, но в глазах его были холод и нетерпение. «Что я делаю не так? Он будто читает мои мысли…» Две капли упали на пол с громким звуком, в гробовой тишине было слышно тяжелое, хриплое, гриппозное дыхание одного из неофитов. «Он болеет? Больной пришел на посвящение, и всем все равно? Теодор жесток, и я еще увижу, на что он способен». Дальнейшие ритуалы Эрвин проходил будто в тумане. Погруженный в себя, он пытался не замечать боли, а также абсурда, происходящего вокруг него. Ему еще загодя дали выучить текст для ритуала, он постарался, но все равно некоторые вещи забыл из-за тревоги. Теодор смотрел на него уже с небольшой неприязнью (или Хонеккеру так казалось). Он терпеливо подсказывал неофиту слова, тот старался не оступиться. Но в целом вышло недурно. После ритуала Эрвину помогли обработать рану, Марсело сидел рядом и подбадривал. «Широка душа у этого человека», – думал психиатр об ученом. – «Странно, что он столько лет дружит с Викториано. Уверен, пытался вывести его на путь истинный, но ожидаемо обломался». Через некоторое время к неофитам подошел Теодор и пожал каждому руку. Потом он подозвал к себе Марсело. Эрвин смешался с толпой, но постарался встать как можно ближе к беседующим, заодно наблюдал за другими членами Ордена. – Брат Марсело, где Рубен Викториано? Он должен был прийти на посвящение. – Рубен в больничном крыле, учитель Теодор. Он не смог прийти. У него был психоз. – Хорошо, пусть выздоравливает. Он мне нужен. Нужен как никогда. «Интересно, для чего Уоллесу так нужен Викториано? Уж не избранным ли каким его считает? Надоел этот дурацкий фильм! Тоже мне Нео!» – Понял, учитель. – Ты следи за ним. Он – самое ценное, что я нашел за последние годы, если не за всю жизнь. Надо беречь. Это я так, делюсь с тобой. – Понял. Я буду смотреть за его состоянием. Если нужно – сяду у кровати. «Какое рвение, однако… А я заметил, что Марсело постоянно опекает Викториано, а тот с этого бесится. Уморительная парочка! Кстати, а что если и правда… Тьфу, наплевать. Любовники они или нет – мне все равно. Мне нужно только выжить. И желательно вернуться домой». – Пойдем в другое место, мне нужно кое-что обсудить, – едва слышно проговорил Теодор. Марсело кивнул, и они вдвоем покинули зал. Эрвин решил не вызывать подозрений у окружающих и не отправился за ними, а просто сел на скамью и стал слушать чужие разговоры. Иногда к нему подходили члены Ордена и пожимали руку, поздравляя с вступлением. «Не с чем поздравлять», – про себя отвечал им Хонеккер, на словах принимая пожелания с улыбкой. – «Разве что с первым маленьким шажком к дому». Подозрительно ведущих себя людей не было, да и не могло быть: бывшие бунтовщики явно держались поодаль, старались не привлекать к себе внимание. «Постойте… Вон там… Несколько мужчин о чем-то совещается. Подойти и послушать?» Австриец как можно более осторожно и незаметно приблизился к группе разговаривающих людей. –…несмотря на это, я рад, что его сегодня нет. Он мне сразу не понравился, – бубнил пожилой мужчина высокого роста. – Да, Трой. И мне, – ответил ему лысый мужчина-азиат чуть помладше. «Они говорят о Викториано? Это мой шанс!» – Здравствуйте, досточтимые братья, – поздоровался Эрвин с говорящими. Те сначала недоуменно на него зыркнули, а потом заметили забинтованную руку. – О, салют новоприбывшим! – расплылся в улыбке высокий мужчина. – Я Трой, анестезиолог. Это Масахиро, хирург. Работаем вместе в медицинском отсеке. Эрвин представился и пожал обоим руки. – Значит, вы тоже врач, – начал Масахиро. – Да, наша профессия – спасать жизни. Я вас ни разу не встречал на общеврачебных конференциях. Вы недавно в «Мобиусе?» – Да, устроился год назад, и еще не успел прославиться. – Хонеккер добавил несколько месяцев к реальному сроку работы, чтобы не вызвать лишних вопросов. – Как вам работается? – Зарплата хорошая, – сказал Трой. – Правда, чувствую я себя неважно в последнее время. – Ко мне приходят пациенты с расстройствами, которые заработали здесь, у многих расцвела шизофрения, – поделился психиатр. – Сам стал плохо спать. – А я скучаю по солнцу, – поделился Трой. – Я родился в Калифорнии, у нас было его много. А откуда вы? – Иллинойс, – ответил Эрвин. – Но по национальности я германец. Родился в Австрии. – Я прибыл из Токио по контракту, – поделился Масахиро. – Я – один из лучших специалистов в Японии. Меня купили задорого. Ни жены, ни детей не имею. Мне здесь неплохо, я не жалуюсь. – А вы в курсе, в каком мы штате? – спросил у собеседников австриец. Те недоуменно переглянулись. – Конечно, в курсе! Мы в Айдахо. А вам разве не сообщали? – удивился Трой. «Боже! Так вот где мы! Хорошо если Жюстина наняла частного детектива и сосредоточилась на западе Штатов! Главное - выжить».