Лезвие агата

A walk to nowhere Would be more pain to endure, Can't damp the blue, It slowly turns into red. I have no more sides to show, My darkest secret is what I was. It's guaranteed that you'll lose the game, If you're playing with open cards. Maybe I went too far, Maybe there is no way to start over, what we've left unspoken. One day, you will realize, That the hope, the hope never lies, One day you'll hear the voice inside. (Phrenia – Abyss) Иду я в черную-черную пустоту. Боли только больше, она на виду. Голубая боль больше всего опасна, Она медленно станет ярко-красной. Все, что было во мне, я тебе показал Мой секрет – кем я был, я язык развязал. Если карты в игре открыл – Значит точно не победил. Я зашел так далеко, простите. Может быть, не спасти наши нити, Но однажды ты поймешь, Что надежде нельзя сказать «лжешь». И однажды голос внутри позовет, И невысказанное всплывет.

Все расплывалось. Голова шла кругом. Рубен пытался привыкнуть к яркому больничному свету, но глаза открывались медленно, с трудом, как и едва теплящееся в нем сознание плавно раскрывало мир. Так, он лежит… в больничном крыле? Видимо, да. Но почему? Мужчина стал чувствовать свои руки, затем плечи, голову, корпус, ноги. Он… связан? Обернули резиновыми ремнями весь корпус, привязали руки и ноги. «Черт!» Рубен пытается дергаться, достать пальцами до ремня, но рука зафиксирована параллельно корпусу в таком положении, когда пальцы можно лишь согнуть, а уж чтобы дотянуться до ремня – об этом и речи быть не могло. Он хорошо знал, как связывают психически больных людей, когда они ведут себя вызывающе и шумно, набрасываются на докторов и санитаров с кулаками, кусаются, рвут на себе волосы и все такое прочее. Но… он-то здесь причем? Он – врач! Почему он связан? «Какого хрена?!» Изобретатель прекращает попытки дергаться, понимая, что освободиться все равно не получится. Ремни крепки, надежны. Мелькает совершенно бредовая мысль, что его почему-то отправили в «Маяк», но мужчина видит чужие стены, и мало-помалу понимает, что все еще в «Мобиусе». И теперь, похоже, стал врагом для его сотрудников. «Нечто, просто нечто! Какого хрена меня связали? Что я сделал? Я н-не… не помню… Помогите! Черт вас дери!» Викториано пытается позвать на помощь, но в горле пересохло, а изо рта вылетают бессвязные хрипы. Слова вертятся на языке – но тело отказывается повиноваться сознанию, и звук не идет. Тогда мужчина сосредотачивается на состоянии своего разума. Он, вроде бы, в полном порядке, но замечает амнезию: ни одного события, которое могло бы повлечь подобные последствия, не приходит на ум. Пойман. Он пойман, словно жирная муха – в мухоловку, словно дикий зверь – в капкан. Значит, напал на кого-то из коллег? Но с чего бы? «Да, Хименесу иногда стоило бы дать пинка, но не нападать же при всех! Я еще не выжил из ума! Я – интеллигентный человек, я – ученый, в конце концов! Я – любимчик директора, он пророчил мне великое будущее… Стоп. Администратор. Может, я на приеме повел себя не лучшим образом, как-то не так поглядел на Архонтов, в выражении моего лица была усмешка? Неужели за такое мелкое злодеяние могут так наказать? Что же, я был о “Мобиусе” лучшего мнения. Вязать своих же сотрудников, причем таких ценных! Уроды!» Рубен снова что есть силы задергал руками и ногами от душащего его гнева, но быстро устал и вынужден был успокоиться, сделал дыхательную гимнастику и закрыл глаза. – Элис, он очнулся. Мужчина повернул голову и увидел ширму, за ней услышал шаги и разговор. Две медсестры с масками на лицах подошли к его кровати. – Как ваше настроение, мистер Викториано? – спросила одна из них. Рубен попытался что-то сказать, но снова с ужасом осознал, что нем. Его губы задрожали от гнева. – Вам вкололи отличный транквилизатор, который изобрели ученые «Мобиуса», и немота – небольшой побочный эффект – пройдет спустя сутки. Успокойтесь, вы придете в норму, – стала убеждать медсестра, положив красивую ручку с кольцом на пальце на ремень. Психиатр не мог разглядеть ее лица, ведь с него сняли очки. Они лежали справа на тумбочке, до которой нельзя было дотянуться. – Н-н-н-х… – Вас навестят ваши коллеги через пару часов, не волнуйтесь! Мистер Хонеккер и мистер Хименес очень переживают за вас, они придут и расскажут что-нибудь хорошее, а через две недели вам можно будет снова работать (если быстро пойдете на поправку – то через одну). Наше лекарство уникально: лечит психоз максимум за две недели, и его признаков не будет несколько лет! Да, еще вы два дня были без сознания, – сказала медсестра, заметив изумленное выражение лица Рубена. – Если вы голодны – моргните два раза. Изобретатель почувствовал, что его желудок пуст, и моргнул. – Сегодня вас придется кормить через зонд, ведь у нашего лекарства есть еще один побочный эффект, связанный с первым: мышцы горла расслабляются, сегодня вы не сможете не только говорить, но и глотать. Элис, принеси смесь, а я пойду к себе и выпью кофе, – обратилась она к своей коллеге. – Отдыхайте, мистер Викториано, – бросила медсестра, когда уходила. Вторая направилась в соседнюю комнату. «Что? ЧЕГО?! Чтобы меня кормили смесью, как немощного старика?! Меня!» Мужчина снова задергался и захрипел, от собственного бессилия его охватывало отчаяние, сходное по силе с болью от потери сестры. Губы побелели от гнева и дрожали. Изобретатель никогда не ощущал себя таким слабым, а слабость он презирал так же, как глупость, или даже сильней. В голове пронеслись унижения Эрнесто, и запирание в подвале под издевки матери. И его в таком виде будет лицезреть Хименес?! Ну уж нет! Лучше быть измученным битвой, чем раздавленным и больным! Еще и перед кем! «То-то торжества будет на лице этой старой гниды! Будет жалеть, что не взял фотоаппарат! А что, если это именно он и засунул меня сюда?..» Медсестра принесла зонд и емкость с жидкой пищей. Ох, лучше бы голодать день – нет ведь, заказал! Теперь придется есть, что дают. Ученого чуть не вывернуло от введения зонда, но он мужественно терпел. Заполнение желудка жидкой пищей было ужасно противным ощущением, но ничего не сделать. После «завтрака» в голове была только одна мысль: Хименес. Это он засунул его в больничное крыло, а теперь… Хотя постойте-ка… Не он один. Он мог рассказать о той истории Уоллесу, а Уоллес подсыпал ему что-нибудь в… «Черт! Я же пил айяуаску! Я знаю о действии этого вещества, но чтобы вызывать непреднамеренный психоз у меня, нормального и здравомыслящего человека? Тогда, в храме… Господи, только не это... Это было при всех. Никто не смеялся, но они все явно заподозрили неладное. Может, Уоллес что-то добавил в чашу? Что-то еще, какое-то вещество с длительным действием, накопительным эффектом? И потом меня прямо в лаборатории вывернуло? Да, я все еще не помню, какого черта произошло два дня назад… Я был спокоен, следил за экспериментом… Темнота… У меня в голове темнота, я ничего не помню». Время ползло удушающе медленно. Рубен постоянно смотрел на часы и думал о том, что же сейчас происходит в лаборатории. Кто следит за ходом эксперимента? Кто дает Хименесу пинка? «Только бы он не пришел!» Рубен понимал, что чем дольше смотришь на часы – тем медленнее идет время, но ничего не мог поделать: собственные мысли были большим злом. В дверь постучали. Медсестра проворно подбежала к ней и распахнула. Дверь была за ширмой, поэтому вошедшего можно было узнать только по голосу. – Мисс, он точно принимает? «Господи…» – Я не думаю, что он будет против. У вас же совместный проект, как я понимаю? – Правильно понимаете. Я войду? – Да входите, конечно. Только он не сможет говорить с вами: побочное действие препарата. И нет, – перебила она какое-то намерение гостя, – никаких гостинцев: ему нельзя есть твердую пищу. «Твою ж…» Хименес с озабоченным выражением лица протиснулся между ширмой и сестринским столом. Он был в белом халате, который обычно носил в лаборатории, в руках – какой-то бумажный пакет. «Поесть принес?..» Марсело поставил пакет на тумбочку и присел на стул возле кровати изобретателя. Рядом с ним находилась капельница. – Ну, здравствуй, Рубен. Викториано покосился на него и постарался не дергаться, приняв самую царственную позу, на какую только был способен в своем положении. И решил не издавать звуков. Взгляд его будто говорил: «ну, и?» – Как ты? Справляешься? Викториано на пару мгновений расплылся в идиотской улыбке, а в следующее мгновение лицо его приняло привычное выражение «ну, и?» – Да, вижу. Тебе трудно. – Испанец протер уставшие глаза и перевел взгляд с кровати на тумбочку, помолчал. – За работой смотрю я. Подопытных не выводили, они все еще погружены в STEM… Кстати, я уже не злюсь на тебя, но и не снимаю с тебя ответственность за все, что ты сделал. Мне так хочется говорить цитатами, это очень глупо… Если ты думал, что твоя нынешняя ситуация будет вызывать во мне радость или горечь – ты глубоко ошибся. Это просто случилось. Да, кстати, Администратор вызывал меня на беседу, спрашивал, что с тобой происходит. Я не знал, что ответить. Совершенно. Потом решил рассказать о той ситуации с айяуаской, подумал, что она на тебя так влияет. Он запретил тебе участвовать в некоторых ритуалах и был взбешен от того, что ты украл бутылку. Или не украл? Во всяком случае, я не знаю, как она у тебя оказалась. Ты ее увел, когда… Да это даже не важно. Мне интересно, зачем она тебе. Ты никогда не был склонен к такому поведению, и меня это беспокоит. Теодор вот отреагировал на ситуацию спокойно, будто все так и было задумано. У вас с ним есть от меня какие-то тайны? Ладно, ты все равно молчишь… Когда Хименес вновь взглянул своему бывшему ученику в глаза, тот покосился на пакет. – Сэндвичи. Кекс с изюмом. Порадовать тебя решил. А ты сделал ужасную, немыслимую гадость. Я не знаю, за что ты меня так наказываешь, я никогда не желал тебе зла. Я помогал тебе, я выслушивал тебя – а в ответ получил высокомерие и плевок в лицо. Ну как здесь не начать страдать стереотипами о нарциссах? Ты ведешь себя так, будто я – твой заклятый враг. Просто знай, что я в шоке. И я не понимаю, что делать. Я понимаю, что тебя надо оставить в покое, но мы – коллеги, ты все равно будешь вынужден терпеть меня. И я подольше твоего в «Мобиусе». Так что подумай о том, что отношения со мной лучше не портить. И не потому, что я представляю опасность, – оговорился Марсело, когда увидел, что Рубен внимательно сверлит его прищуренными глазами, – а потому, что ты не должен быть один. И тебе все равно однажды понадобится моя помощь. Взгляд Рубена стал пустым. – Я никогда не понимал, что выражают твои глаза. Они никогда не покажут того, что хочешь видеть. Дым, который ловишь руками. Отдыхай. Испанец поднялся со стула и ушел. «Все же не сдержался. Ну, я этого ожидал. Как мне сдержаться? Но все же в самом начале я был достаточно жестким, надо бы похвалить себя за это», – думал он, когда брел по коридору медблока. – «Он никогда не изменится». Рубен лежал и думал. «Что мне с ним делать? Завтра еще придет, наверное. Разговаривать с ним завтра я не хочу, сегодня у меня есть объективная причина молчать. Мне нужно знать все, что происходит в Ордене, но теперь он обиделся и не будет мне рассказывать. Хм… Может, подыграть ему? Это несложно, он поведется сразу. Ну, или почти сразу… Кстати, насчет бутылки… Какой еще бутылки?! Я пил айяуаску не на ритуале? А где, позвольте узнать? В лаборатории что ли? Я же не совсем идиот! Что он вообще нес? Теодор… отреагировал спокойно… Администратор зол на меня… Что же я сделал?» Беспокойство снова начало нарастать, превращаясь в довольно сильную тревогу. «А если он меня убьет? Хотя меня сложно заменить… Администратор засунул меня сюда, видимо, чтобы лучше контролировать. Он не будет пилить сук, на котором сидит: мой проект теперь для него главный. Просто хочет воспитать меня. Но черт, что я сделал? Я не помню вообще ничего! Хименес сказал об ответственности. Может, я под действием наркотика что-то сделал ему? Ударил? Еще и при всех, наверное. При всех… О, господи». Изобретатель закатил глаза. В горле свербело, но прокашляться не получалось. Руки ему все еще не освободили, они немилосердно затекли. Как и остальное тело. Через несколько минут подошла медсестра. – Мистер Викториано, вам что-нибудь нужно? Психиатр подергал руками. – Н-н-н-х… – Вас развязать? Рубен качнул головой вправо-влево. – Освободить руки? Викториано кивнул. – Вы спокойно себя вели с мистером Хименесом, поэтому, пожалуй, можно. Через полчаса капельница. Девушка стала распутывать ремни. Викториано наконец согнул руки в локтях, как мечтал уже час. Кровь понемногу наполняла капилляры и венки под обожженной кожей, рука обретала осязаемость и силу. Наконец удалось почесать голову и брови. Мужчина хотел было дотянуться до пакета, но вспомнил, что сегодня особая диета. И лежать здесь еще неделю нужно. «Надеюсь, хоть сидеть разрешат: целыми днями валяться, словно труп...» И еще он был зол на Администратора. Он решил его воспитать! Посадил на цепь как бешеную собаку! Такой интеллигент, как Рубен, не мог совершить ничего такого, чтобы… А если устав нарушил? Выгнал соглядатаев? Да, он мог это сделать, ибо раздражали. И вот так за такое? Ну хорошо, допустим. А что, если Хименес рассказал об их свидании? Этот обидчивый идиот может, вполне. Но какой резон наказывать… хотя… личные отношения на работе… Здесь это, должно быть, запрещено. Как и везде. Рубен дотянулся до тумбочки, взял очки, надел – и сразу зажмурился. «Ох, а расфокус был приятнее…» Линзы были заляпаны, словно их стаскивали впопыхах, хватаясь прямо за стекла. А протереть нечем. Викториано снял очки и положил на место: все равно никакой пользы. И тут в дверь постучали снова. – Мисс, добрый день. Могу войти? – Конечно, мистер Хонеккер, пожалуйста. Новый посетитель точно так же, как предыдущий, протиснулся за ширму – и его лицо слегка вытянулось от удивления. Конечно же, он не ожидал такого. – Рубен, они охренели. Австриец сел на стул. Викториано развел освободившимися руками. – Сейчас тебе лучше? Изобретатель указал пальцем на рот и покачал головой. – Говорить не можешь? Рубен кивнул. – Это что за фигню они тебе вкололи? Даже от аминазина и галоперидола такого эффекта нет! Хонеккер в душе был безразличен к тому, что случилось с его бывшим боссом, но подыграть должен был: он обещал Холли вызнать все об Ордене. Он хотел искать союзников в борьбе за свободу. – Что я могу сделать? Рубен показал пальцем на медсестру. – У нее спросить? Изобретатель кивнул. Австриец подошел к девушке и стал выяснять, что происходит. Та все ему подробно объяснила и сказала, что пообщаться с Рубеном он сможет только завтра. – Только завтра. Держись, старик. Я, кстати, тоже уже в Ордене. Изобретатель ухмыльнулся и жестом попросил показать знак на руке, Эрвин выполнил это, а потом похлопал бывшего босса по плечу, попрощался и ушел. «Вроде бы он мне поверил. Нужно вести себя естественно. Он не мог не замечать моих с Холли злых взглядов, а сейчас, должно быть, увидел во мне резкую перемену. Как бы не слишком резкую…» – думал он. – «Главное – что мы теперь не работаем вместе, а значит он не видит то, как я себя веду, не подмечает мелкие детали, на что он мастер. Но и я не пальцем делан: не показал ничего подозрительного. Я почти уверен в этом. Сейчас главное – быть обеспокоенным. Быть, а не казаться». Рубен лежал и смотрел в потолок. «Я ему не верю. Сначала подарок, потом этот визит… Я никогда ему не верил. Я никому не верил. Сдается мне, что он хочет сблизиться со мной ради какой-то личной выгоды. Может, через меня хочет к Теодору стать поближе? Но зачем? Или перед начальством выслужиться? И в курсе ли он того, что Администратор теперь на меня в гневе? По нему заметно, что нет. Он, скорее, растерян и напуган. Но у меня против него ничего нет, явно я не демонстрировал неприязни, я всегда хвалил его за отличную работу. Это он на меня зуб точит с первого же дня нашей работы в “Мобиусе”. Его видно, как бы он ни старался спрятаться, я смотрю за всеми. Я вижу каждого. Он тонок, но все равно я вижу больше. Сначала Кроуфорд была более нервной и растерянной, а теперь Хонеккер. Не думаю, что он расстался с Кроуфорд, они оба что-то затеяли. Буду наблюдать дальше». Под вечер голод измучил пленника, ему пришлось снова «поесть». Сильно хотелось спать, он жестами попросил медсестру выключить свет в палате. Энергии в теле было ничтожно мало, во время капельницы перед глазами плыло. Уже не хотелось вспоминать, что же произошло, сон был спасением и блаженством. Следующий день начался с тренировки голосовых связок. Медсестра давала психиатру специальные упражнения, и через три часа он овладел собственным голосом процентов на семьдесят. Говорить получалось, но голос был довольно хриплым, как после гриппа. При дыхании тоже раздавались хрипы. К обеду голос практически обрел обычную интонацию, но при дыхании мужчина все равно хрипел, словно больной. Можно было наконец сесть на постели и нормально поесть, и он принялся за вчерашние сэндвичи. Пришел Эрвин с тушеными овощами и мясом, разогретыми в микроволновке. – Добрый вечер, ну, как ты? Говорить можешь? – И говорить, и есть. Но все еще очень хочу спать. – Видимо, побочное действие, – рассудил австриец. – Медсестра сказала, что недели две еще не выпустят. Серьезно? С подопытными ничего не случится? – Я постараюсь выбраться отсюда через неделю… Я не помню, за что я здесь, я не знаю, что произошло. Ты можешь рассказать мне? – Ну, смотри, – начал Эрвин, когда Викториано принялся за еду, – мне говорили, что ты напал на сотрудника «Мобиуса», вернее не напал, а сопротивлялся санитарам. Поводом для вызова санитаров было то, что ты не открывал двери лаборатории несколько дней, а потом тебя нашли на коленях перед STEM, ты разговаривал со своим изобретением. – М-да, докатился, – прохрипел изобретатель. – Хименес сказал, что у меня нашли наркотики. Это так? – Боюсь, что да. Зачем ты украл их? – Я не помню. Если рассуждать логически – видимо, чтобы пообщаться со своим изобретением. Но это же бред, черт меня дери! Кх-хе! – кашлянул Рубен. – Может, тебе было тяжело? Ты что-то переживал внутри и решил использовать что-то, что принесет облегчение? – осторожно предположил австриец. – Хрен его знает… Я мог бы просто выпить немного бренди… Зачем мне воровать айяуаску?.. Оба задумались на пару минут. Рубен даже бросил есть. – Слушай, я вот что думаю. Администратор, наверное, зол. Вряд ли он решил «полечить» тебя из заботы о сотрудниках. Хотя, ты же шибко ценен… Может, он хочет подчинить тебя? – Читаешь мои мысли. Я тоже так думаю. Кх-х! – Но ты же и так работаешь, исправно сдаешь отчеты. Чего ему еще надо? – В Ордене все строго. Я ослушался Теодора и украл ритуальный напиток. Думаю, это серьезный проступок. Не поступай схожим образом. «Еще бы я стал воровать наркотики у сектантов!» – усмехнулся про себя Эрвин. Но потом добавил: «Похоже, атмосфера в этой корпорации разрушает даже моего несгибаемого бывшего босса». Он решил корректировать даже собственные мысли. – Здесь ужасно, Рубен. Зря ты согласился работать на эту кучку психов. Мало было психов в «Маяке?» – беззлобно поддел обедающего пленника австриец. – Видимо ты забыл, какова моя цель, – парировал Рубен. – Ладно, не будем ссориться. Я пойду, перерыв закончился. Они пожали друг другу руки. Эрвин покинул палату. Через час пришел Марсело с коробкой конфет. – Юкико передала, беспокоится. Привет. – Привет-привет, кх-кх! – Хорошо, что хоть говорить можешь… А как сон? – обеспокоенно поинтересовался испанец. Он ночью размышлял о том, что все же был слишком резок, и решил подлатать отношения с Рубеном даже если тот этого не хочет. – Мне ночью снился Уизерс. Он хватал меня за руки и пытался откуда-то спасти. Он был маленьким, совсем ребенком. Я находился на какой-то водонапорной башне, он лез по лестнице вверх и звал меня с собой. Потом мы сели в машину и поехали куда-то, он был за рулем. А башня взорвалась сразу, как только он нажал на газ. – Как бы ты ни сопротивлялся, ты нуждаешься в защите. Не закатывай глаза, – добавил Марсело, когда увидел, что выражение лица бывшего ученика становится высокомерным. – Тебе нужно восстановить силы. А защита нужна тебе от самого себя. – Опять блефуешь? Думаешь, что все знаешь обо мне? – скептически поинтересовался Рубен. – Но не ты же был за рулем машины, – парировал Хименес. – Подсознание не обманешь. Вот только почему Лесли? – Я не знаю. Но он – важная деталь моего изобретения. – Все же убьешь его? – Думаю, да. – Это жестоко хотя бы по отношению к его семье. Даже если семья неблагополучная – все равно родители хоть немного да любили его. – Смерть лучше всего, что происходило с ним. Парень послужит великой цели. И вряд ли он поймет, что умер: машина сделает его своей частью, он возродится, начнет новую жизнь, – словно опьяненный, рассказывал Рубен. – Тебе виднее, – ответил Марсело. – Я… видел его. Там, внутри, STEM готовит парня. Его показатели были крайне необычны в один момент, он был словно в трансе внутри транса. Я уверен, что это STEM. Не знаю, как это объяснить… Но мой механизм имеет собственный разум. Энергия, что течет в нем, разумна. Я создал искусственный интеллект, превосходящий по возможностям все, что существует на Земле. Я должен рассказать об этом Администратору, авось и простит меня. – А где доказательства, Рубен? – скептически возразил Хименес. – Когда ты почувствовал, что STEM разумен? Когда был под действием наркотиков? Он тебе не поверит. – Поверит. Подопытные отлично сливаются, их общий потенциал и будет доказательством моей гипотезы. Машина подчинила их, изменила, уничтожила некоторых по своему усмотрению, оставив сильнейших, а это значит, что она разумна. Она разумнее человека. Я… буду думать, – многозначительно завершил разговор изобретатель. Они помолчали. «Он сходит с ума, кажется…» – думал испанец, наблюдая за поеданием пленником конфет. – «Какая еще разумная машина? Это только в фильмах бывает». Но в глубине души он верил своему бывшему любимому ученику. Этому безумцу, что совершает невозможное. Своей Новой земле. Он был готов простить его за все – только бы увидеть приязнь в глазах цвета ртути, самому себе не являясь хозяином. «Двое сумасшедших…» И этот экзальтированный ум выдвинулся на пост создателя разумного искусственного существа. «Он может спасти человечество, а может уничтожить. И это явно не те руки, которые хотели бы его спасти. Социум сделал из него жестокого и властного, замкнутого нарцисса с асоциальным уклоном и шизоидным характером; шутка ли – создать то, что может этот социум убить, и не воспользоваться этим однажды? Так сильно его желание разрушать. Мальчика жалко, но ведь Рубена не остановишь. Бледный, худой, вихры смешные, голубые глаза, полные печали… Я бы не смог его убить. Но у Рубена своя изощренная логика. Он никогда не берег себя – значит, никогда не будет беречь других. Нарцисс неспособен беречь себя, ведь его не берегли в детстве, он так сильно хочет быть лучшим, что забывает, что рожден человеком, а не бездушным автоматом. Мне все равно нужно быть рядом с ним, как бы его тьма ни пожирала мой разум». Когда настало время уходить, Марсело сказал своему любимому бывшему ученику, что ждет его скорейшего выздоровления и возвращения в строй. А также то, что придет к нему и завтра. «Угу, кх-кх-х», – был ответ. У Рубена было много времени, чтобы обдумать свою гипотезу. На следующее утро он попросил у медсестры листок бумаги и ручку, та развязала ремни и разрешила ему сесть за стол. Он писал: «Может ли STEM менять показатели на экранах по своей воле? Тот транс во время транса… Я не программировал механизм таким образом, я не учел, что такое состояние может овладеть подопытным. Из этого я делаю два вывода: первый – что Уизерс действительно обладает сверхспособностями, второй – что STEM может программировать сам себя, а значить развиваться. Это доказывает, что он разумен. Нужно показать Администратору все данные лично, он должен прийти в лабораторию и во всем убедиться самостоятельно». Неделя прошла довольно спокойно, и Рубена выписали заранее. Он вернулся в лабораторию, где на него поглядывали с опасением и тревогой. Мужчина поздоровался со всеми, даже с операторами, пожал руку Марсело, который чуть ли не отшатнулся, будучи удивленным неожиданной смене поведения коллеги. Подключение откладывалось на недолгий срок. Нужно сначала показать Администратору важные вещи… Рубен воодушевил всех работников тем, что эксперимент принимает новый оборот, и попросил рассказать обо всем, что их удивляло в последнее время. Как оказалось, таких сведений было порядочно. «Пока вас не было, я присмотрелся к показателям Уизерса – и понял, что такого быть не может!» – делился один из операторов. – «Будто кто-то в мое отсутствие поменял данные, но лаборатория была пустой!» Все дружно принялись фиксировать, записывать, обмозговывать. А потом Викториано засел на несколько часов за все документы, чтобы сделать выводы для босса. Поздно вечером в лабораторию подошел агент Администратора и сказал изобретателю, что начальник ждет у себя. Пришлось все отложить и идти на этаж начальства, в эту «башенку из слоновой кости». Босс сидел за своим столом, как и всегда. Прямо на столе сидела черная кошка с бантом и умывалась с такой тщательностью, будто ее ждет прием у английской королевы. Рубен присел на кресло, в животе урчало от тревоги. – Добрый вечер, мистер Викториано. Как ваше самочувствие? – произнес Администратор своим глубоким голосом. – Я в порядке, – ответил гость, про себя выдохнув: вроде бы, босс не зол. – Я хотел поделиться важными новостями. – Слушаю вас. – Я провел некоторые измерения и понял, что мой механизм разумен. Да, как бы безумно это ни звучало. Возьмите эти документы. Гость передал боссу документы с расчетами и рассуждениями. Тот внимательно изучал их минут десять. Викториано был вне себя от волнения – давно он не чувствовал подобного. Наконец Администратор поднял голову и выполз из мрака помещения. Его лицо выражало нечто неопределенное. – Мне нужно посоветоваться с Теодором. Оставьте документы здесь и продолжайте работать. Я вас вызову завтра. Викториано вышел из кабинета начальника все с тем же волнением, но в его сознании осталась пригоршня уверенности, ведь разноса не было. Эти двое точно знают, на что он способен. Чуть больше смелости – и все будет в его руках. В лаборатории не осталось почти никого, оператор был всего один. Дженни – самая надежная и быстро реагирующая из всей команды – жевала конфеты и смотрелась в раскладное зеркальце, поправляя свои красновато-рыжие локоны и иногда лениво оборачиваясь на экран. Рубен стоял в дверях и наблюдал за ней. Молодая женщина в один момент зевнула во весь рот, думая, что ее никто не видит. Но, окончив прихорашиваться, она случайно повернулась в сторону двери лаборатории, где стоял изобретатель, облокотившись на эту самую дверь. Дженни побаивалась Рубена, считала его недостижимым, чуть ли не богом, и каждый раз была в шоке, когда тот общался с ней по-свойски. – Мистер Викториано, сэр! – оживилась она. – Спать не идете? Не устали? – А ты? – расплылся он в обаятельной улыбке. – Мне приказано стеречь ваше изобретение… – От меня? Теодор приказал? Начальство? – Я… э-э… – она замялась. – Не могу вам сказать. Но за STEM нужен присмотр. – Скажи честно: тебе запретили оставлять меня с моим же изобретением наедине? Он сошел с места и подобрался к Дженни почти вплотную, оперся плечом о корпус машины и пристально взглянул ей в глаза. Оператор почувствовала, что холодок пополз по спине, и закусила губу. – Хочешь, я пересплю с тобой взамен на один вечер наедине со STEM? Глаза Дженни стали круглыми, как блюдца. Она и боялась, и желала своего босса, это было бы невероятным приключением для нее. Но такое предложение, да еще и в лоб… Похоже, что и рот девушки приоткрылся от шока. «Я и не думала, что могу нравиться… Ему! Господи, что это такое? Я сплю?» – вертелось в ее голове. – Вы… серьезно? Но мне не разрешили… – залепетала она, опустив глаза в пол. – Да плевал я на начальство и его разрешения. И ты наплюй. – Но разве у вас нет женщины?.. – в уголках глаз Дженни стали собираться слезы от смеси страха, стыда и желания, а голос дрогнул. – Даже если бы и была – меня это не остановит. Ты прелестна, словно рассвет на берегу океана. Я давно на тебя смотрю. Предлагаю сделку: я тебя трахаю – и ты уходишь спать к себе в номер, отдаешь ключи от лаборатории мне. – Прямо… здесь? – Она изумленно воззрилась на Викториано. Уши девушки горели. – А камер нет? – Рубен внимательно оглядел зал. – Нет, я знаю… Наверное, – неуверенно произнесла Дженни. Викториано пришлось осмотреть лабораторию внимательнее. Камеры и скрытая прослушка в собственном же помещении? После того происшествия с айяуаской могли поставить. Нет… Администратор слишком уверен в себе. Но если он ошибется? Невоспитанный мальчик снова будет наказан... Плевать, ему самому нужно, нужно выяснить, разумен ли механизм! Нужен ритуал… Наркотики у него изъяли, но, может, есть другой выход?.. Психиатр подошел к Дженни снова, схватил пальцами воротничок ее блузы и потянул к себе, вынуждая встать с кресла. Он обнял оператора за талию, наклонился к ее уху, едва касаясь подбородком плеча девушки, и прошептал, обдавая тонкую шею и ухо с жемчужной серьгой горячим дыханием: – Я не уверен в твоих словах, как и ты сама. Но нас уже услышали, так какая разница? Виноватым все равно буду я, ведь я это предложил. А мне эта ночь нужна, мне нужно побыть здесь одному. Понимаешь меня? Тебе ничего за это не будет. Доверься мне. Сердце Дженни билось, словно у испуганной птицы. Викториано откинул рыжие локоны с бледного лица, едва провел линию пальцем по подбородку девушки, которая все еще смотрела в пол. А она похожа на Лору: заостренные черты, маленький носик, только три родинки на щеке и пирсинг-колечко в ноздре придают уникальность… И рыжая. Огненная, словно лисица. Да, это будет неплохо. – Х… хорошо, мистер Викториано, но я не… эм… – мямлила она дрожащим голосом. – Не что? Я тебе не нравлюсь? – Рубен скорчил очень странную для его статуса и ума обидчивую рожицу, что выглядело весьма забавно. – Я девственница, – выдохнула она, и тут же покраснела как рак. Из ее левого глаза выбилась одинокая слеза и потекла по щечке. Рубен чуть было не хмыкнул, но сдержался, и смахнул слезинку с ее щеки. – Неужели ты взяла обет безбрачия? Пойти работать в «Мобиус», отказавшись от всех социальных связей вне корпорации – и ни разу не переспать здесь с кем-то? Много потеряла. – Но я готова, даже если и не пробовала... С вами очень готова, – скороговоркой произнесла девушка и вновь закусила губу. – Вы такой… – Недосягаемый? Гениальный? Нарциссичный? – хохотнул Викториано. – Все вместе! Ой… Я не то хотела сказать… Изобретатель прыснул, Дженни тоже глупо заулыбалась, теребя пальцами манжет блузы. – Расслабься, я – тоже человек. Как и миллионы других. Руки их будто бы нечаянно столкнулись, и Рубен скользнул пальцами по костяшкам девушки, затем слегка задрал рукав, поглаживая большим пальцем изящную руку. Он привлек девушку к себе и коснулся своими губами ее губ, та резко подняла руки и обвила его шею, вовлекаясь в поцелуй. Блузка словно стала мешать, девушка слегка скованными движениями начала расстегивать ее, а Рубен, как истинный джентльмен, которого он сейчас изображал, помог ей избавиться от верха. Бюстгальтер Дженни был совершенно простым, без изысков; она и не надеялась найти партнера, завлечь его чем-нибудь пикантным. Психиатр вспомнил дерзкое красное кружево Татьяны – и внезапно его прошила молния возбуждения не от того, что он вспомнил их секс с медсестрой, а от того, что его сегодняшняя партнерша именно не одета вызывающе. Как раз наоборот его привлекла стеснительность и скованность девушки, ее неопытность и простота. А еще то, что он лишит ее девственности, что происходило с мужчиной впервые. Новый опыт всегда чудесен. Викториано неловким, но все же отработанным движением расстегнул бюстгальтер Дженни, ее маленькая треугольная грудь с красноватыми бусинами сосков и расплывчатыми ореолами была покрыта родинками, что выглядело невероятно мило. – У меня такая некрасивая грудь… Зря вы… – начала было она, но изобретатель начал ласкать обе груди одновременно, заткнув Дженни поцелуем. Тишину лаборатории разбавили тихие стоны, приятно дополняющие гудение STEM. «Ого, еще не добрался до промежности – а она уже стонет. Все девственницы такие?» – промелькнуло у мужчины в сознании. – Наш мозг – удивительная штука, – прервал поцелуй Рубен, хрипло шепча в губы Дженни, которая поглаживала его по спине, вскоре оторвавшись от лица и положив голову мужчине на грудь, вдыхая терпкий аромат его духов. – Он столько запрещает… У животных нет стыда. Несмотря на свой интеллект, я оказываюсь ближе к животным, ведь особенность моей личности – это практически полное бесстыдство. Ты – сложная система, Дженни, и я тоже, но давай в этот вечер станем немного проще. Отключи свой разум, отдайся ощущениям. Они не сразу могут оказаться приятными, нужно терпение. И чуть больше настойчивости. – Викториано начал расстегивать молнию на брюках девушки, она подалась вперед и обняла мужчину сильнее, инстинктивно слегка разведя ноги и давая изуродованной руке добраться до белья. Белые трусики не имели следов смазки, разве только следы обычного дневного пользования, но девушка, похоже, полностью отключила голову, уткнувшись лбом в ключицу Викториано, и забыла о том, что не принимала душа. Рубену, похоже, тоже было все равно: кунилингус делать он не собирался. Да и не умел, в общем-то. Татьяна не особенно любила эту практику и совсем не учила его. Больше женщин у него не водилось, кроме одной легкой на подъем барышни в баре; они познакомились, когда мужчина еще был молодым врачом, до встречи с Гуттиэрез. После того, как он сказал той девице, что работает психиатром, она хихикнула, призывно облизнув губы: «М-м-м… Вот мозгоправа у меня не было! Довезешь до дома?» Секс был обыкновенным, хотя это была первая в жизни Рубена женщина (минет она сделала, не прося ответа). Рубен ласкал губами шею девушки, а правой рукой – вульву. Дженни громко вздыхала, зажмурив глаза. Мужчина интуитивно догадывался, что лучше всего засунуть палец во время ласок и отодвинуть плеву, чтобы это было неожиданным, и возможная боль не оказалась сильнее наслаждения. Через какое-то время из-за неудобства он стащил брюки полностью. Дженни сидела на собственном столике, в ее голове разразилась буря: это он, это он ее трогает там! И как! Ей казалось, что обожженные руки изобретателя грубы, но, видимо, когда тот хотел – мог быть нежным. Его ненавязчивые прикосновения к большим половым губам, разведение их и осторожное массирование клитора девушка пыталась выдерживать со скромностью, которая – вроде бы – была ей всегда присуща, но в особенно острый и приятный момент, когда Рубен слегка надавил на возбужденный клитор, она выгнула спину и громко ахнула. Дженни отдалась ощущениям и облокотилась спиной о корпус механизма, совершенно беззастенчиво раздвинув ноги. Минуты три-четыре спустя лабораторию наполняли довольно-таки громкие хриплые вздохи. «Она близка», – пронеслось в голове мужчины, и он резким движением ввел в девушку палец. «Ай!» – выпалила она куда-то в сторону шеи партнера. Палец уперся во что-то твердое. Рубен попробовал надавить сильнее – и «ай» повторилось, но уже громче. «Опять мне не хватает опыта», – проворчал про себя изобретатель. Влагалище девушки неприятно заныло, возбуждение куда-то ушло, словно его и не было. От досады из глаз Дженни брызнули слезы, а лицо покраснело. «О, господи», – фыркнул про себя изобретатель. – Не торопись, я же тебе говорил о терпении, – назидательно произнес Рубен. Дженни поняла, что лежит в «ужасной позе» и стыдливо прикрылась блузой. Мужчина покачал головой. Он снял с себя брюки и понял, что хорошо возбужден: вид стыдящейся молодой леди, которую нужно лишить девственности, придал ему какой-то ядовитой энергии. – Не надо реветь, мы сделаем по-другому. Он поднял за подмышки довольно легкую девушку, прижал ее к корпусу изобретения, и постарался ввести член, но все равно не получалось: Дженни не впускала его в себя. «О, боже», – вздохнул он молча. Тогда он сам сел на столик оператора, и указал той, чтобы она садилась на него верхом. Девушка подчинилась, Рубен вновь начал ласкать ее клитор и целовать в шею, и через минут десять она расслабилась и рвано задышала. – Постарайся резко сесть на меня, чтобы попасть в нужное место отдались всего сантиметров на пять, – возбуждающе прошептал мужчина на ухо своей партнерше, и та, будучи аккуратисткой, постаралась как можно точнее выполнить его указание. Член, вроде бы, входил правильно, Рубен расслабился сам. Смазки хватало, но Дженни все равно сморщилась и сжала зубы, когда почувствовала, что плева отодвигается. – Расслабься и смотри. Оператор вновь выполнила его указание, открыв от переполняющих ее острых ощущений как темно-карие глаза, так и рот. Руки Викториано прохаживались по стройному телу девушки, он тоже приоткрыл рот, любуясь на предоставляемую ему картину. Ртутные глаза купали Дженни в ядовитом веществе, она умирала с каждым сантиметром входящего в нее члена. Наконец, Рубен оказался внутри полностью. Девушка вдруг глупо заулыбалась, радуясь, что к тридцати годам все же лишилась девственности, да еще и с кем! В эти минуты исполнялась, как она осознала, ее двухмесячная мечта, сводящая с ума стыдом и недоступностью объекта вожделения. А вот же он, здесь и сейчас, с ней, снимает кожу своим холодным взглядом, но приоткрытый рот изобретателя указывает на то, что ему тоже это нравится. Что он не безразличен… Наверное. Он же говорил «трахну», это такое грубое слово… Но сейчас Дженни чувствовала какую-то первозданную любовь, путая свое ощущение со страстью, и не особо задумываясь над истинной природой этого ощущения слияния. Это словно древний обряд, могущественный и экзальтированный… Кстати, ведь нет презерватива… Дженни внезапно остановилась, на ее лице отобразился испуг. Рубен поддел пальцем подбородок девушки: – Остановимся через пять минут. Пока делай то, что кажется правильным. Дженни отпустила себя и задвигалась вверх-вниз, холодные глаза Рубена стали теплее, он хватал девушку за ягодицы до синяков и с приоткрытым ртом все сверлил ее взмокшее лицо взглядом, фиксируясь на родинках и закрытых в агонии страсти глазах. Затем, спустя указанное время, он стащил Дженни с члена, оставив у себя на коленях, позволил ей прижаться к себе всем телом и вновь начал ласкать вульву. Девушка вскидывала голову и постанывала, а затем кончила, вцепившись пальцами партнеру в плечи. Через минуту он выпутался из объятий девушки и приказал одеваться. – А вы? – неловко сбившимся голосом спросила оператор. – Я сам. Ключи. Дженни закивала, словно китайский болванчик, кое-как влезла в свои деловые брюки, словно бы надевала их впервые, пальцы едва могли застегнуть блузку. Рубен наблюдал за ней. Девушка обошла стол и достала из ящика ключ от лаборатории, без лишних слов вручила изобретателю и, все-таки застегнув наспех блузу, с несвойственной ей прытью выбежала из лаборатории в пустой коридор. Было около полуночи. Рубен остался в лаборатории наедине с механизмом.