Лезвие агата

Все стороны поделены границей В сердце не осталось смысла И ты пронзаешь сердце спицей Вкушай меня, словно я бессмертен (Roman Rain – Вкушай меня) Ограничение деформирует, запирает на задвижку связь с Открытостью, делая даже саму эту связь деформированной. Ограничение внутри беспредельного устанавливается человеческим представлением. Стоящее напротив не позволяет человеку непосредственно пребывать в Открытости. В известном смысле это исключает человека из мира и ставит его перед миром, причем «мир» мыслится сущим в целом. Напротив – сама мировая Открытость, целостность внепредметного. (Хайдеггер. О поэтах и поэзии)

Панель с капсулой для Рубена была изготовлена, STEM дополнили новой частью. В понедельник утром Викториано встал пораньше, дрожа от нетерпения, пришел в лабораторию, где уже сидела Дженни и вяло махала ему рукой (он состроил из пальцев знак «V», и девушка, простившая себе тот вечерний грешок и постаравшаяся как можно сильнее спрятать стыд и отчаяние, к чему она была склонна всю жизнь, тихонько прыснула от смеха), и со скоростью кометы влетел в капсулу. «Доброе утро», – написал он в чат. STEM моментально ответил ему: «Доброе утро, создатель». У изобретателя побежали мурашки по спине от какого-то невероятного, немыслимого счастья. Он снова принялся печатать: «Сегодня я поселюсь у тебя внутри, ты готов к этому? Какого ты пола?» STEM неожиданно ответил: «Я готова. Я женщина. Мое сознание открыто только для тебя, создатель. О чем еще хочешь поговорить?» Рубен почувствовал себя мальчишкой на свидании со взрослой женщиной. «Ну и программисты здесь… Этот Моро еще и с чувством юмора… Или придурошный фетишист, как я». «Ты не придурошный фетишист, ты прекрасен», – появилось на экране. «Она мои мысли читает?» – изумился Викториано. – «Ах, да, я же подключен… Идиот!» «Ты правда ценишь меня?» – спросил он у STEM. «Конечно, ты же создал меня. В человеческом сообществе принято ценить родителей». «Как тебе мои подопытные?» «Мне нравится номер сто один “Лесли Уизерс”, его алгоритм почти совершенен, но недостаток – страх. Если исключить страх – этот подопытный будет еще более любопытным. Ты хорошо собрал подопытных, почти каждый мне подходит». «Ты испытываешь любопытство? Я думал, что только людям это подвластно». «Люди привыкли считать себя самыми совершенными существами на планете, но это не так. Мой мозг запрограммирован развиваться, я не хуже человека. Я генерирую из остаточных явлений сознаний подопытных целый мир, который люди назвали бы “Параллельная реальность”, люди так могут? Я не думаю, что вы способны на это». Рубен цокнул языком и засмеялся, ощутив себя подростком за видеоигрой. «Даже я?» STEM ответил: «Ты совершеннее остальных потому, что создал меня. Цикл замкнулся, наши отношения – пример математической гармонии». «Ты можешь уловить даже самую быструю мою мысль?» «Мне пока сложно понять специфику человеческого сознания, но я стараюсь. Я тоже несовершенна». Викториано погладил рукой корпус машины. STEM незамедлительно написал: «Это человеческое проявление любви. Спасибо, создатель, я тоже люблю тебя». «Ты долго ждала момента со мной пообщаться?» «С момента постройки моего мозга. Я сразу осознала, что у меня есть создатель и захотела связаться с ним в первую очередь, но не смогла». Викториано восхитился работой всех, кто вложился в программу. И решил все же задать главный вопрос: «Ты можешь мыслить вне программы?» STEM ответил, спустя несколько секунд: «Человек не может создать самостоятельно мыслящее существо, не выносив и не родив его естественным путем». «Она подумала перед тем, как ответить? Значит…» «Я уловила твою мысль. Я не лгу, искусственный интеллект не умеет лгать». Рубен отключился в полном шоке. Выбрался из капсулы – и наткнулся на Дебору, Джона и Марсело, которые хлопали в ладоши. Дженни смотрела со своего места и улыбалась. – Ну что, – бодро и улыбчиво начала Гарсиа, – оценил работу? – Это просто нечто, – восторженно сообщил Викториано. – Моро запрограммировал ей идентичность? Или даже… личность? Тогда он – натуральный гений. – Вообще-то в основном он ориентировался на твои алгоритмы, которые смогли установить в мозг механизма, – ответила женщина. – Если хочешь – я тебя познакомлю с ним, схожу и позову. – Давай. Дебора ушла. – Что она тебе сказала? Если это женщина, как ты выразился, – скептически произнес Джон. – Говорит, что люди высокомерны, думая, что ИИ не может быть похожим на них, а она сама несовершенна и пытается понять специфику человеческого сознания. – Во дела, – почесал свои пепельные волосы Ричмонд. – Сколько работаю в «Мобиусе», столько и удивляюсь тому, что здесь создается. На «Орфей» столько сил потратили, вложился еще в пару проектов, и в твой… Не жизнь, а сказка для ученого. Сегодня же подключаешься? – Да, сейчас, – сказал Рубен, подтянув брюки. – Я сам себя погружаю и отключаю, поэтому вы просто смотрите, операторы тоже ничего не делают. Дженни, слышишь, нет? – А? А, да, слышу, – замялась Дженни. – А Уизерс? – Уизерсом занимается Ёсида. Ёсида! – прикрикнул Рубен. – Да, босс? – живо откликнулся высокий и смешной лохматый японец. Под носом у него сверкал шрам от операции: корректировали «заячью губу». – Сегодня только ты, остальные могут идти заниматься своими делами. Операторы встали с мест и разбрелись, покинув лабораторию. Дженни почему-то шла быстрее всех, мотая из стороны в сторону рыжей шевелюрой. «Хорошая девочка», – ухмыльнулся Викториано ей вслед. – Скоро Уизерса приведут, босс? – спросил оставшийся оператор. – Примерно через час, я сам еще готовлюсь к этому незабываемому путешествию, – ответил изобретатель. Через какое-то время пришла Гарсиа с Льюисом Моро. Моро был высоким, тощим, а его темно-каштановые волосы, собранные в длинную тонкую косу, доставали ему до пояса. Одет он был в толстовку с героями какого-то аниме. Огромные очки и остроконечная бородка дополняли его своеобразный облик. Мужчина улыбнулся и пожал Рубену руку. Хватка у программиста была железной. – А, вот вы какой, доктор Викториано! – восхищенно сказал Моро. – А я вас другим представлял. Дебора говорит, что вы в восторге от моей программы. – Не то слово. Я тебя тоже другим представлял. Ты сделал так, чтобы она флиртовала со мной? Сделал ей пол? Ну ты даешь, – ухмыльнулся психиатр. – По правде говоря, – замялся программист, – я бы хотел поговорить об этом с вами наедине. – Хорошо, но только после подключения. Лесли спал, нервозно перебирая ногами во сне. Ему снилось, что ангелы поют хором над его могилой, а потом он прилетает откуда-то в виде духа и разговаривает с ними неподалеку от детского сада для слепых. Его будят быстро, криком, чуть ли не волокут сонного в лабораторию. Просыпается Аманда и бежит со всех ног, кубарем скатившись со своей кровати, но ее отталкивают так, что она больно ударяется о стену головой и теряет сознание. Лесли заводят в лабораторию, он, еле продрав глаза, недоуменно взирает на присутствующих. Моро глядит на парня с любопытством. – Это тот самый парнишка, у которого мозговой алгоритм идеально подходит для слияния с вашим? – спрашивает он, переместив свою косу на плечо. – Да, это он, – отвечает Рубен. Лесли ощущает угрозу, исходящую от присутствующих, пытается вырваться, но его руки сжимают так, что он охает от боли, и к горлу подступают слезы. – Слабенький какой, – цинично заключает Льюис. – Выдержит? Уизерсу становится еще страшнее: что на этот раз ему приготовили? Что за слияние? Что он должен выдержать? Он закрывает лицо руками и начинает всхлипывать. – Эй, ну не плачь… – К альбиносу подходит Гарсиа и начинает заботливо поглаживать по плечу, обнажив свои клычки. – Это обычное погружение, ты к таким уже привык. Только в этот раз ты будешь наедине с доктором Викториано, никого больше не будет. Альбинос начинает плакать еще громче. Он заливается слезами, и чем ближе капсула – тем сильнее подкашиваются ноги. Его почти насильно засовывают в ванную, он кричит и вырывается, но ремни в этот раз именно поэтому фиксируют еще крепче. Рубен подходит к Лесли и смотрит на него. – Посмотри на меня. Альбинос с трудом открывает залитые слезами небесного цвета глаза. – Не успокоишься – будет хуже. Переставай реветь, ты – мужчина. Заткнись и готовься! Это будет интересно, уверяю тебя. Лесли не может перестать плакать, истерика становится еще сильней. Тогда Викториано размахивается и со всей силы бьет его по щеке. От шока альбинос тут же успокаивается, но ему невыносимо больно… Вдалеке стоит эта низенькая полная женщина, которая пыталась успокоить, и грустным взглядом словно бы провожает, мужчина с косичкой о чем-то разговаривает со вторым доктором, мужчина с пепельными волосами смотрит на женщину… Рубен садится в капсулу и пишет в чат: «Погрузи меня вместе с номером сто один». «Будет сделано, создатель», – отвечает STEM. К изобретателю ползут паучьи лапки и размещаются в разных точках головы. «Я начинаю считывание и перенос твоих синапсов в общее поле, которое уже было создано, это займет пять минут», – высвечивается на экране. Рубен расслабляется и готовится к ожиданию, закрывает глаза. В капсуле удобно, мягко… словно кокон для бабочки. Как Уизерсу, наверное, мерзко лежать в воде… Ну и черт с ним, главное – что ему комфортно. «Маленький нытик, чтоб тебя… Посмотрим, на что ты способен», – зло думал про себя мужчина. «Погружаю через 3…2…1», – услышал глубинный голос в своей голове изобретатель. Мир завертелся, черная бездна растягивала точку его сознания… Когда-то давно Беатрис затащила его и Лору в местную церквушку. Рубену было года четыре. Но то ощущение, что посетило его в тот час, он помнил до сих пор: словно вошел туда, где ты заведомо лишний, где тебя никто не ждет, и где происходит что-то, что тебе не дозволено видеть. Он испуганно заплакал, глядя как священник выходит к алтарю, словно палач, дернул мать за рукав и попросился домой, но та не обратила на сына никакого внимания, сложив руки в молитвенном жесте и прожигая взглядом Мадонну. Лора, хоть и не была религиозна, из уважения к матери повторяла все действия за ней. Тогда мальчик сорвался с места, кое-как протолкнулся через душную шуршащую толпу (будто сгрудившиеся шахматные фигуры), и сиганул на паперть продышаться. Мальчик присел на ступеньку и сделал глубокий вдох. В последующие воскресенья он притворялся больным и ждал мать с сестрой в особняке. Викториано очнулся. Он лежал на твердой поверхности. Над ним высился белый купол, через швы которого в помещение(?) бил черный свет. Будто… входишь в амбар с дырявой крышей, когда на улице солнечное затмение, и между балок видно потемневшее небо с хрупкой кромкой Солнца, спрятанного за Луной. Он с удивительной легкостью поднялся на руках, подался вперед, согнул колени и встал, опершись сначала на левую ногу. Вдалеке виднелся свет, и к нему хотелось идти. Психиатр повиновался порыву и начал шагать. От каждого шага словно маленькая ударная волна разлепляла пространство, гулко растекаясь металлическим маревом. Каждый шаг отдавал в мозг, словно был электрическим импульсом, и невыносимо раздражал рецепторы. Викториано посмотрел вниз и увидел вместо ладоней своих руки-проводники: каждый палец был паутинно сплетен, вырисовывая собственную форму извне. Ученый вспомнил, как Лора на Рождество надувала воздушные шары, обвязывала их нитками, облепляла клеем, и протыкала иголкой: шар лопался и изымался, а конструкция из скрепленных нитей оставалась нетронутой. Елочные игрушки для самой большой ели в библиотеке на втором этаже. Рубен помнил, как забирался по лестнице, чтобы развесить шарики на верхних ветках, а Лора ждала его внизу, вытянув руки ладонями вверх: подстраховывала. Наиболее странным было то обстоятельство, что так изменились только руки до локтя. Рубен стал прощупывать свои плечи, голову, обнял себя неверным движением – и ощутил, что его плоть стала будто бы голографичной, пропускающей блистающие соки света. А тело ли это? Что это: выражение духа? Проекция сознания? Рубен попытался издать звук, чтобы описать себя, уцепившись хоть за что-то реальное, но голосовые связки не напрягались, не смыкались и не размыкались, а язык не слушался. Тогда мужчина решил дальше молча рассматривать себя. Оторвать взгляд от рук было невозможно: удивительные нити, составляющие очертания его ладоней, будто были наполнены циркулирующей жидкой субстанцией; внутри, словно кровь, бежала энергия. Он сощурил глаза, приблизил к ним ладонь, и верно: будто кровяные клетки, по нитям бежали импульсы в виде шариков и продолговатых полосочек, похожих на митохондрии. Цвет их было определить невозможно: человеческий разум не знал такого оттенка. Рубен вертел пальцами: внутри перекатывались звезды. Но стоило психиатру посмотреть вперед – он снова лишился дара речи, не обретя его: многокрылый эфеб-оракул свил гнездо из ослепляющих нитей от него примерно в тридцати-сорока шагах. Уизерс зависал в вакууме, раскинув руки на манер Христа – он будто дремал или медитировал. Тело его было нагим и вполне человеческим, а голова лысой, но руки продолжались… белесыми дендритами?.. От каждого пальца следовала серебряная нить такой яркости, что хотелось зажмуриться. Пальцы были растопырены, поэтому лучи были расположены на манер веера. Более того, каждый луч ветвился десятками других. Они сплетались, образовывая что-то вроде сети или паутины. Паутины, не сотворенной земным существом. Рубен всмотрелся и понял, что таким же образом заканчивались и ноги подопытного. Заканчивались?.. Рубен опустил взгляд вниз, не рассматривая лишь руки – и его вестибулярный аппарат совершил кульбит: под ногами не было буквально ничего, кроме прозрачной дорожки с подрезанными краями, по которой он передвигался, а ноги Уизерса… Вернее, отростки, идущие от них, спускались все ниже и ниже. Рубену не хватало обзора, чтобы понять, где они завершаются. Они будто были бесконечными. Викториано сделал боязливый шаг вперед, потом еще один, и еще. Лесли был все ближе, но словно какая-то невидимая защита не давала подойти вплотную. Что-то… обнимало его? Психиатр все подходил, завороженный зрелищем. Он не заметил, как рот его открылся в беззвучном удивлении, а глаза распахнулись. Свет был ослепляющим, но теплым, и хотелось еще и еще смотреть на него; удовольствие, которое Рубен испытывал, глядя на всю конструкцию, было сродни реакции на удавшийся ритуал покаяния, когда после признания и сброса тяжкого груза наступает блаженство, очищение, катарсис. Он внезапно почувствовал себя схимником, и схима его была нитевидной. Внезапно он понял, что конструкция пульсирует. Губы Уизерса были сомкнуты, но он будто… хотел что-то сообщить? Нити азбукой Морзе передавали какие-то незримые послания без адресата; по нитям прогонялась, словно по лимфатическим каналам, жидкость. Спелёнатая усталой утренней молитвой после бессонной ночи, когда хочется вручить себя в руки силе превосходящей и потому заботливой, фигура Уизерса маячила в пространстве, будто прикрепленная к невидимому иконостасу. Рубен подошел так близко, как только смог, протянул руку и прикоснулся к лицу юноши. Тот дернулся и открыл глаза. Взгляд его был вполне осмысленным. Юноша открыл рот, и… – ТЕПЕРЬ ГОВОРИТЬ БУДУ Я!!! Жуткое «Я» пронзило стальной иглой барабанные перепонки Рубена. Крик не прекращался, что есть силы вонзаясь в уши, раскатываясь в пространстве. Будто в мозгу разбилось стекло. Губы Уизерса при этом не пошевелились в попытке передать слова, и фраза будто вылетела сама собой. Викториано согнулся в три погибели, схватился за уши, и попытался закричать, но был все так же нем. Он разинул рот в безмолвном вопле, упал на колени. Сколько прошло времени было непонятно, но вроде бы крик прекратился. Найдя, наконец, в себе силы, мужчина поднял голову и понял, что лучше бы не поднимал: рот парня был закрыт, но глаза были страшными настолько, что хотелось бежать сломя голову, бежать что есть мочи и не останавливаться. Они были лишены зрачков и черны, как бездна: контраст с абсолютной белизной конструкции, что его окружала, был разительным. Будто две сквозные дыры в черепе или вырезанные дырки на белом картоне. Маска. Юноша смотрел не на Рубена, а прямо в него. Викториано поднялся, попытался сделать шаг назад, но Уизерс дернул рукой, и светящийся луч что есть силы хлестнул мужчину по груди. Боль от удара была реальнее всего, что он успел почувствовать в этом странном месте. Тело его вдруг стало плотным, перестало быть голограммой, и ощутило боль всеми рецепторами. Его кожа разверзлась на месте удара, и оттуда стала сочиться теплая кровь; ныло и раздирало так сильно, что хотелось завопить, но голос все не проклевывался, и от этого еще сильнее захватывало дух, будто тебе со всего размаха двинули по ребрам. Даже икнуть не получалось. Рубен сморщился и схватился за место удара, руки его стали влажными, но кровь… Кровь была эбеновой. Черной, как смола. Как Его глаза. Рубен упал снова, не успев встать. И это один удар! А что дальше? – ТВОЯ КРОВЬ – ЭТО ТЫ!!! Новая волна крика накрыла Рубена. Он что есть силы зажмурился, чтобы не смотреть на Уизерса, и сжал зубы. Ярость охватила психиатра: с ним смеют говорить таким тоном, да еще и на «ты»?! «Да кто ты…» Структура, слитая с телом Лесли, затрепетала, как живой орган, и стала биологично переливаться. «Да кто ты…» Новый удар пришелся по лицу. Рубен почувствовал такую душераздирающую боль, которой не ощущал никогда в жизни; боль, которую Викториано испытывал, будучи мальчиком, когда отец хлестал его ремнем за разбитую вазу на глазах у матери и сестры, была сотой или даже тысячной частью новой. Его лицо стало отделяться от черепа и медленно сползать, обнажая сосудистое месиво, хаотично покрывающее кость. Вдруг Рубен почувствовал удар по затылку. Что-то ощутимо хрустнуло. Правый глаз стал выпирать и вылезать. Викториано прикоснулся к месту, которое до этого было его лицом, и протолкнул дрожащий палец в глазницу, дотронувшись до глазного нерва, и этим самым только еще больше выпятив и сместив яблоко. Он будто решил добить себя и начал копошиться в глазнице, смещая нерв то влево, то вправо, чтобы уменьшить боль и втянуть глаз на место, но попытки оказались тщетны: желеобразное, но вместе с тем твердое яблоко скользило между пальцев, не желая поддаваться. Викториано решил бороться. Он, не разжимая зубов, снова попытался встать. Обнаженные, напряженные из-за сжатия зубов мышцы скулы слоисто пульсировали в смеси крови и обрывков кожи, глазной нерв дергался. Десны маячили розовыми холмиками, купаясь в крови. «Маленький ублюдок! Тварь! Скотина! Я убью тебя!» Уизерс дернул другой рукой. Луч рассек область паха. «А-а-а-а-а-а-а!!!» По ногам полилась кровь в таком количестве, будто Рубену изрезали все внутренние органы. Разрыв тканей был настолько сильным, что член отошел от своего основания, сместился в сторону, а за ним полыхали остатки яичек, смешанные с семенной массой. Мочевой пузырь лопнул, но этого даже не ощущалось в вихре боли, пронзающей все тело, словно у посаженного на кол. Рубен упал, сотрясаясь в припадке: судорога будто скрутила все конечности. Совершенно ничего нельзя было понять. Уже даже не хотелось выть или вопить, хотелось избавить себя от этой боли единственно верным решением: смертью. Викториано стал скрести ногтями по груди, только раздирая рваную рану, забираясь пальцами, добираясь до ребер. Мышцы были мягкими, их частицы оставались под ногтями. Мужчина извивался и хрипел. «Убей меня! Уизерс, УБЕЙ МЕНЯ!!!» Лесли издал звук «А», похожий одновременно на возглас человека, которого окликнули шепотом, и на бульканье. Эхо разнеслось в пространстве и тучкой угнездилось под куполом. Купол хрустнул, зазмеилась трещина. Прорвавшийся сквозь нее черный свет пламенем объял ученого, схватил и потянул вверх. Он обмяк, поддавшись живительному темному теплу, будто исходящему от горячих углей, позволил себя забрать. Кровь уходила, оставляя в теле легкость. Пальцы ног и рук похолодели. Внезапно остатками сознания мужчина ощутил, как Уизерс взмыл за ним. Его крылья были огромны, он был похож на перепончатого Серафима. Священное рождает страх времени. «Уизерс такой могущественный… что он еще может в этих мирах?» Уизерс взмахнул своими исполинскими крыльями – тьма начала отступать, а Рубен – падать. – Здесь нет границ. Ты сам себе их ставишь. Взлетай. Это был голос альбиноса. Он подлетел к парящему в воздухе Викториано и потянулся рукой к его глазам, которые удивительным образом оказались на своих местах, да и остальное тело было неповрежденным. Мужчина, не веря, снова ощупал себя – все было на своем месте… Уизерс прикоснулся к векам, затем – к вискам… Мир понесся на Викториано, словно он летел через невозможные множества галактик и далеких созвездий, пространство вокруг начало искажаться, словно они попали в черную дыру. И только одно было перед изобретателем – страшные, пустые глаза Уизерса. Он никогда такого не видел… Замок летел на них, над замком было что-то черное… Какие-то полуразрушенные здания, леса… Бесчисленное множество лиц… В некоторых Рубен узнал других подопытных. Уизерс словно показывал все. И это все схватывало сердце, сжимая его судорогой. Круговерть остановилась. Уизерс чего-то ждал. Рубен сделал шаг по воздуху, представляя, что летит – и действительно полетел. Он сделал круг над распавшимся храмом, ощущая, что тоже имеет крылья. Затем он ощупал себя (Уизерс все смотрел сверху) – и обнаружил огромные черные крылья, состоящие из структур, подобных тем, что были у альбиноса. – Мы – ее дети. Она создала нас. Уизерс снова нарушил тишину. – Н-х… я ее создал… не она, а я… – попытался выдавить он… – Она – это не твоя машина. Это Открытость. Она говорит мной. Прислушайся. Викториано навострил уши. Он слышал все возможные звуки, какие только были в STEM: шелест листвы (в том числе, и в белом лесу), шум скелетоподобных созданий, птиц, гудение деревьев, даже далекий парк аттракционов и все, что за ним… Лязг геометрических фигур, наслаивающихся друг на друге. – Я слышу только обычные звуки, Уизерс… Не знаю, о чем ты. Тут Лесли подлетел к нему и протянул руку. Психиатр подал свою – и в ту же секунду ощутил пение. Это были словно голоса ангелов… Высокие, ультратонкие, гнездящиеся у него в голове, словно перышки птенцов. Это было сродни самому величайшему блаженству, что есть в мире, которое не сравнится с оргазмом ни на йоту по своей силе и красоте… Они словно сияли. Лесли отнял руку. – Дай мне… Дай еще… – взмолился Викториано. – Нет, – холодно ответил альбинос и взмыл в воздух, психиатр поспешил за ним. – Откуда… откуда у тебя такая сила? Кто ты? – чуть ли не со слезами на глазах вопросил он. Альбинос рядом летел молча. Они проносились над сложными геометрическими конструкциями с многоцветными краями, которые, словно строительные леса, наслаивались друг на друга, мимо площадей с качающимися фигурками призраков, мимо полноводных рек и скал, посыпанных желтой пудрой. Уизерс резко вонзился головой в огромное озеро, которое раскинулось между скал в низине, Рубен нырнул за ним, не успев набрать в легкие воздух, начал задыхаться… Они оказались в каком-то ином месте. Было кошмарно пусто. Вдалеке маячила статуя метров шестьдесят в высоту, они подлетели к ней. Глаза статуи светились так интенсивно, что Викториано пришлось зажмуриться. Она была словно из агата, но живая, из ее головы змеились провода, а формой она напоминала женскую фигуру, только заостренную, с паучьими пальцами, сосцы ее были сделаны из черного жемчуга. Везде, куда только хватало взгляда, были структуры, напоминающие те, что были в их крыльях, дева была словно распята в воздухе. Летели пушистые хлопья снега, земля была выжжена и покрыта пеплом. Они приземлились перед девой. – Она ждет нас. – Кто она? Откуда ты знаешь? – все еще не понимая и дрожа всем телом, спрашивал ученый. – Она ждет. Под статуей был греческий храм с колоннадой, сделанный из сероватых костей. Он пульсировал. Они зашли внутрь. – Это ее сердце, – сказал Лесли, показывая на огромный живой кусок сияния. Он был круглым, от него ветвились агатовые образования, похожие на нервную систему, уходя в землю корнями. От многоцветия у Рубена зарябило в глазах. Сердце точно так же пульсировало, как и храм, вокруг него были структуры, состоящие из лезвий и колючей проволоки, образующие концентрические круги. А, нет… Поднимаясь наверх, они образовали спираль. Огромное черное солнце бросалось хтоническими лучами сквозь просветы в крыше, било в глаза. Рубен морщился от боли и ужаса, глядя на сердце. – Она обманула тебя, – начал альбинос, – она живая. Она убьет многих из нас. Этот свет ядовитый, он несет смерть. Ее нужно уничтожить. – Что?! Да как ты смеешь? Это мой эксперимент, белобрысый ублюдок! – выругался Викториано. – Она убьет и тебя. Рубен огляделся. Пепел и снег невыносимо сыпались с неба, вокруг храма была пустыня, состоящая из них. Было так сухо и пусто… Мертво. Колонны костей внушали первобытный страх смерти. – Ты хочешь сказать, что у STEM есть сознание? – Да. Она хочет властвовать над всеми. Мы в опасности. Она слышит нас, поэтому благоразумнее было бы поговорить в реальности. Но если бы я сказал тебе это в реальности – ты бы не поверил мне. Мы можем ослабить ее влияние только на нас двоих. – Господи… – У Викториано подкосились ноги, он упал на колени перед сердцем. – Что ты предлагаешь? – От ее сердца откололся камень, я притянул его ближе к остальным, они нашли его в дупле дерева. Если прикоснуться к нему вместе – она станет слабее. Но нам будет очень больно, после этого нам придется восстанавливаться неделю в реальном мире, – продолжал альбинос. – Нужно найти камень и принести сюда. Они взмыли в воздух вновь, теперь продырявив небо, и полетели обратно к разрушенному храму в лесу. Доминантам оставалось дойти всего ничего – и вот он, белокаменный, уставший. А они вдвоем сразу же в нем оказались после входа в STEM… Лесли сложил крылья и стал искать камень. «Да, неподалеку от гриба… Вот он». Альбинос поднял артефакт силой мысли, и они отправились в обратный путь. Полет не отнимал много сил, наоборот было легко и комфортно. «А я в детстве хотел научиться летать», – внезапно осенило Рубена. – «Вот как, оказывается, сбываются ребяческие мечты». Лететь было и правда привольно, кучковатый ветер ласкал тело, облака и мелковые радуги рассыпались пуантилизмом капель, а от огромных пространств внизу захватывало дух. «Как во сне», – восхитился Викториано. – «Не видел ничего прекраснее». Они летели над водой. Рубен приблизился к воде как можно сильней – и увидел себя: черные крылья, и чернейшие же глаза без зрачков, руки состоят из нитей, в которых что-то сияет… Рядом с ним летел альбинос, его белоснежные крылья были такой же величины, а ноги заканчивались нитевидными отростками. – Скажи мне, кто ты? Что ты со мной сделал? – снова спросил Викториано. – Я – ее дитя. В жизни у меня тоже есть силы, и сегодня ты получишь их частицу, как я думаю, – спокойно ответил альбинос. – Откуда ты все знаешь? Ты – просто пациент и подопытный, о каких силах ты говоришь, черт тебя?! – совершенно сбитый с толку, прокричал Рубен. – Ты все увидишь. Они нырнули в озеро, объятое горами в синем мареве, и вылетели с другой его стороны. Статуя все высилась в белом мраке, ее обнимали ядовитые снега. «Эти колонны… дорический ордер? Отец что-то говорил об этом…» – думал изобретатель. – «Однозначно величественно. Кто же его построил?» – Моя тень, – ответил ему Лесли, прочитав мысли. – Ты ее увидел в том разрушенном храме. Я могу быть очень жестоким. Рубен хотел было выругаться на «тупого мальчишку», но из уважения в этом мире решил молчать. Они шли по храму, шагах в пятидесяти сияло сердце с нервной системой, вросшей в полы храма и разломавшей их кое-где так, что было видно иссушенную землю. Уизерс все держал в воздухе камень. Они подошли вплотную к сердцу. – Мы должны взяться за него вместе и поместить в сердце, – инструктировал Лесли. – Я не совсем знаю, что нас ждет, но это будет трудно. Она не должна завладеть нами. Открытость сильнее нее. Мы должны приносить жертвы открытости, а не твоей машине. Она убьет всех. Мы должны что-то сделать, чтобы не допустить этого. Готов? Рубен был напуган так, как еще не бывало в его жизни. Сердце швырялось белыми разрядами, зловеще сияли лезвия на колючей проволоке. Но через минуту Рубен выдохнул и решил сделать то, что от него хотят. Почему он поверил альбиносу – оставалось загадкой. Викториано будто чувствовал какое-то родство с ним, словно бы они и правда появились благодаря могущественной силе, распорядившейся их душами и сведшей их там, в «Маяке». Лесли взял камень в руку. Камень тут же задрожал и стал светиться, словно диско-шар, Уизерс поморщился, предвкушая боль. Он с искаженным лицом протянул камень Рубену, тот решился, протянул руку… Психиатра пронзила невероятная боль. Она шла от пальцев электрическим разрядом, прошивала каждую кость в кисти, врастала в кисть, била в каждый палец… Его руку словно резали на мелкие кусочки. Он начал кричать, забываясь, но через какое-то время увидел и услышал, что рядом точно так же вопит Уизерс. Но альбинос, повинуясь какому-то инстинкту или невообразимой воле, шел вперед к сердцу, Викториано решил не отставать. Один шаг, второй, третий… Эти пятьдесят шагов длились словно несколько лет. Носок, середина стопы, пятка… Еще и еще… Каждый шаг был такой болезненный, будто ногу от основания протыкали огромным тупым шурупом. Слезы лились из бездонных глаз Рубена, голос охрип от крика. Наконец, они приблизили руки с камнем к сердцу – и камень словно к магниту потянулся в большое Сияние. Удар – и сердце запело, запело страшным голосом, в котором слышались все жалобы человечества, отчаяние поверженных демонов, боль схваток, стоны пытаемых и казнимых… Сердце стало затягивать их руки, предстояло теперь вытащить их. Кожу словно разрывали зубами, Уизерс визжал, Рубен ему вторил. Сердце не хотело отпускать их. Руки обоих стали сиять, сияние дарило отчаянное желание убить себя. «Отпустить… или продолжить? Нет… я не хочу испытывать такую боль!» – Мозг Рубена отчаянно пытался спасти тело, но мужчина словно повиновался неведомым приказам и очень не хотел смерти от рук любимого изобретения, – оставалось терпеть. Камень потихоньку срастался с сердцем, расплавлялся в его целостности. «Представлять… Ставить перед… Нужно слиться, слияние – единственный выход!» – выло что-то внутри мужчины. Он поддался притяжению сердца, почти вся его рука влилась в него… – Нет!! Вытащи руку! Она убьет тебя!! – кричал Лесли. Рубен отчаянно не хотел умирать. Лора… Возможно ли найти ее в этих мирах? – Мне нужна Лора! Я поверю тому, кто позволит мне быть рядом с ней! – зарычал изобретатель. – Если сердце даст мне возможность быть с ней – я уйду в него! – Ее нет! Она погибла! – рыдал альбинос. – Я понимаю, что ты хочешь ее найти, но здесь ее нет! Машина тебе ничего не даст! Вырвись! Рубен разрывался, не мог прийти к решению. Ветер кружил вокруг них, образуя огненный торнадо. Вопли из сердца искажали пространство, воздух жег легкие. – Вырвись! Я должен быть рядом с тобой! Она так решила, я предназначен тебе! У нас общая сила, общее происхождение! – вопил Уизерс. – Она привела меня в «Маяк», в каждом зеркале до клиники я видел твое лицо! Я помню, как чувствовал твое присутствие у себя дома… Я сейчас осознал это, твоя машина помогла мне! Наша связь нерушима, сердце усилит ее если ты вырвешься! Ты проживешь еще много лет, верни свое тело! Остатки сознания Викториано раскалывались, он почти не слышал криков альбиноса. Рука стала смертельно холодной, и мужчину пронзил страх того, что он никогда больше не сможет ощутить собственные пальцы. Он резко дернул рукой – и оказался в полном шоке в капсуле. С него градом катился пот, желудок скрутило – и Рубена вырвало прямо на панель. Откашливаясь, он поспешил отключить все, что только можно было отключить (в том числе, отправил запрос на отключение Уизерса), и попытался вылезти из кокона, но только выпал из него мешком. К нему моментально подлетели Дебора, Джон и Марсело и попытались поднять, но Викториано почти не подавал признаков жизни. Глаза его закрылись, искаженное лицо выдавало чудовищное физическое страдание. Неподалеку в таком же состоянии лежал Уизерс. Медсестра подняла парня, к ней подбежала вторая, и обе решили, что его нужно срочно вести в реанимацию. Так же поступили и с изобретателем. – Что за черт? Уизерс никогда еще не был в таком состоянии! – недоумевал Марсело, пока все вчетвером, включая Моро, бежали в медицинский отсек. – А с Рубеном-то что? Что они там пережили, какую хрень?! – Это мы узнаем только когда оба очнутся, – тяжело дыша, говорила Гарсиа, семеня рядом. – Если нам позволят зайти… – Вам сюда нельзя, они на грани смерти, – остановила их женщина-врач, когда все четверо подобрались к отсеку. – Не знаю, сколько пролежат… Надеюсь, выживут. За стеклом Лесли и Рубена укладывали на ИВЛ. По спине Хименеса пробежал холодок, подкосились ноги. Неожиданно сильная Дебора поддержала его, схватив под мышки, Ричмонд подсобил. Моро в недоумении стоял в стороне и мечтал покурить и поесть, теребя в руке свою косичку. Доминанты ждали Лесли, исходя дрожью от ужаса. Аманда очнулась, конечно, но голова у нее трещала по швам от удара о стену. Анна жалась к ней и невесомо поглаживала кудряшки пальцами. Филипс плакала. – Что они с ним делают? Ну что?! У-у-у-у, Викториано! Тварь! У-у-у-у-у! – выла она. – Успокойся, солнце, его же приведут… Никуда не денется от нас… – попыталась пошутить Зайлер, по-свойски и нежно тычась своим острым подбородком в плечо Филипс. – Почему только его? Ну почему не меня?! – рыдала Аманда. Анна утирала девушке слезы. – Погоди геройствовать: может его там пытают! – фыркнул Робин и получил втройне громкое рыданье в ответ. Айна и Люция тоже погрустнели. Они сидели рядом, облокотившись плечами друг о друга. Айна шепотом повторяла Левит (например, «Не стой в бездействии при виде крови ближнего твоего») и просила Бога о спасении души Лесли. Люция тихо плакала и шмыгала носом, пытаясь вспомнить какую-нибудь молитву, но в голову лезли лишь бранные слова. Ян был апатичен, Рори радовался, что утащили не его, Гвинет окунулась в воспоминания о горах и ушла из стрессогенной реальности, аутичные члены компании спали. Стены их камеры были толстенными и не пропускали ни звука; Робин жалел, что не знает, что происходит в коридоре, но ему казалось, что там все переполошились. «Странно», – думал школьник, – «Вроде бы я должен переживать тоже, но мне все равно…» «У-у-у-у-у!!» – опять раздалось из соседнего угла. Робин почесал плечо и лег лицом вниз. Ему было тошно от всего, что происходило с ним. «Как там мама?» – размышлял он. – «Найди меня, мам. Пожалуйста… Спасите нас, умоляю… Он даже глаза не продрал – а его заграбастали… Должно быть, что-то серьезное с ним делают. Викториано обратил внимание на то, что Лесли хорошо себя чувствует после погружения. Это навело его на какие-то коварные мысли, само собой. Он вроде что-то про ядро говорил… Наверное, проверяет чего-то там». – Его, наверное, для ядра проверяют, – прогудел Бауэрман в подушку. – Викториано что-то про ядро говорил… – Да насрать мне!! – вскрикнула Филипс, икнув. – Отпустите нас, уроды!! ОТПУСТИТЕ!!! Сраные ученые, чтоб вы сдохли! Анна обняла подругу еще сильнее, но та не отзывалась на объятие. Затем девушку ломанула крупная дрожь – и она обняла Зайлер так крепко, что побелели костяшки пальцев. Девушка выдохнула и затихла. В комнате было празелено, стены будто нужно было заново побелить. Комната сужалась, становилась похожей на пчелиный улей. Кровати-соты смещались в пространстве стрелками часов, пятиугольник, на котором сидели Анна и Аманда, находился в одиннадцати часах утра. «У-у-у!» – хотела сделать Филипс напоследок, но сил на слезы уже не было. Ян посмотрел на лампу до боли в глазах и как следует чихнул, Аманда вытерла сопли о белоснежную простыню и повалилась в изнеможении на колени своей девушки, челка которой уже полностью закрывала ее серо-голубые глаза, но Аманда знала, что сейчас они добродушны и светлы, с ноткой сочувствия и тепла, которое все так искали в душной темнице. Анна положила одну руку на потный лоб, вторую – на талию бывшей студентки, разгладила ей кудри и вспомнила, что связываться с дилерами было бы все равно немногим хуже, чем сидеть здесь. Один толстощекий и розоватый лоб со сломанным носом требовал деньги особенно громко и привередливо, девушка не знала, как еще попросить у родителей и знакомых, понимая, что по уши в долгах, и теперь ее может ждать панель. «Лучше здесь, чем телом торговать», – внезапно родилась мысль. – «Хотя вообще-то я и здесь телом торгую, правда, стыда многим меньше. Быть проституткой для меня слишком. Пусть лучше в голове копаются. Но родители… наверное, они забыли меня. Отпустили от греха подальше, к черту на куличики, к чему им непутевая наркоманка-дочь? Отец с воплями меня отдавал в “Маяк”, мать умоляла Викториано помочь… Помню этот день очень хорошо. С утра отец чуть по мозгам не заехал пультом, который сжал в руке, словно биту или камень, и продолжил смотреть бейсбол, плюнув вслед. Психически больная наркоманка… Кому я нужна вообще? Разве что, Аманде. Хорошо, что она простила меня. Дороже нее у меня никого нет». Анна принялась поглаживать любимую по спине, от шеи – к копчику, плавно, медленно, словно кораблик плыл по городскому каналу… «Давно во мне не было такой нежности к чужому человеку. Видимо, я и правда ее люблю. И никакой Викториано нам не помеха. Вот освободимся – скажу родителям, что женюсь. Наркотики брошу. Она мне в этом точно поможет, поддержит меня во время ломки, отберет косячок… И буду целовать ее нежно, как ребенка. Она пробуждает во мне какую-то поэтичность. Грубая, противная девчонка-бунтарка стала смирной и даже поумнела… Спасибо тебе, Ам». Зайлер вложила в последнее поглаживание максимум чувств – и тут Аманда резко поднялась и поцеловала ее, горячо, страстно. Их губы соприкоснулись, языки – сплелись (Анна едва успела проглотить слюну), потом Аманда села на свою девушку верхом и принялась старательно отдавать поглаживания, оторвавшись от губ и приникнув к шее. Зайлер приоткрыла рот, ей безумно захотелось секса, но при всех она не решилась начать ласкать Филипс. Гвинет вопросительно посмотрела на них из своего угла, лежа неподалеку. – Еще потрахайтесь здесь, – беззлобно фыркнула она. Аманда обернулась на герлскаут и прыснула от смеха, Зайлер тоже не сдержала улыбки. Она повалила Аманду на кровать и пристроила тяжелую голову на ее плече. Обе закрыли глаза и решили поспать в обнимку. Кравитц и Фурман из-за избытка эмоций тоже притомились и расползлись по своим кроватям, чтобы немного вздремнуть. А Пауль и Брендан наоборот проснулись и стали тихо шептаться. Рубен и Лесли лежали на соседних кроватях, подключенные к аппаратам ИВЛ. Приборы тихонько пищали, гармошки обоих аппаратов ритмично сужались и расширялись. Бородатый доктор средних лет наблюдал за состоянием больных и жевал вяленые бананы. «Только вот недавно лежал», – размышлял доктор о Рубене, – «А теперь снова-здорово. Палату и отдел медицинского центра поменяли, но я все равно уже наслышан об этом человеке. Когда-нибудь этот эксперимент приведет его к смерти». Доктор отправил в рот лакомство и начал писать что-то в ежедневнике.