Песни о волках и драконах

      Эйгон был в ярости. Члены Малого Совета притихли, боясь вызвать гнев короля на себя. — Трон завоёвывают мечами, а не перьями. Кровь лить нужно, а не чернила! — обведя злобным взглядом лордов, матушку и деда, произнёс новоиспечённый король.       В следующую секунду, повинуясь порыву, Эйгон II Таргариен сорвал цепь из золотых рук с шеи своего деда — сира Отто Хайтауэра, чем вызвал неодобрительный возглас королевы-матери и ропот лордов. — Убирайтесь! — взревел король.       Комната опустела в мгновение ока, но королеву Алисенту, чуть ли не на коленях умоляющую сына одуматься, вывели из зала гвардейцы. Сир Кристон Коль несколько задержался, ожидая от короля приказа и в тайне надеясь на более приличествующую его гордыни должность, но Таргариен лишь наградил выскочку презрительным взглядом.       Леди Даниса, оперевшись о мраморную колонну, взирала на развернувшееся перед ней действо с ледяным спокойствием. Многие обитатели Красного Замка отмечали, что по её выражению лица никогда не поймёшь довольна миледи аль злится. Только Эйгон мог изредка наблюдать её истинные эмоции, обычно скрытые за маской безразличия и сдержанности. Эйгон, зная, что женщина не покинула чертог, повернулся лицом к ней — гнев его слегка поутих, но задетую гордыню было не так легко исцелить. — Под знамена этой шлюхи встают десятки лордов, а мой дед продолжает слать письма с просьбами и увещеваниями, — выплюнул он. — Что это за король, который умоляет своих вассалов преклонить колено?        Рёв дракона заглушил его ругательства. Не поворачивая головы, дабы взглянуть на тварь, что стала причиной сего шума, Даниса произнесла: — Ваш брат вернулся. Выслушаем его, а затем вы сможете принять решение, мой повелитель.       Тон её голоса походил на поцелуй стали. Король, прокручивая золотой перстень, что украшал его указательный палец, лишь устало кивнул. Женщина, что стояла перед ним, абсолютно безразличная ко всему, что происходило в стране, да и в её жизни, была, пожалуй, единственным человеком, не разочаровавшим его до сих пор. Его рассудительный советник; его доносчик и информатор, что управляет тысячами пташек, внимательно слушая их песенки; его любовница; его женщина. Расчётливая, амбициозная, проницательная — она была горда и холодна, подобно той Стене, что отделяет королевство Севера от края одичалых и великанов.        Сведения, что она получала от своих пташек, служили надёжной опорой власти Эйгона, и даже его мать, желавшая безраздельно властвовать над сыном, и десница, полагавший, что близкое родство дозволяет ему распоряжаться троном внука, не могли помешать тем метаморфозам, что происходили с будущим королём под влиянием северянки.       Даниса, избавившись от всех, кто хоть как-то влиял на Эйгона, предоставила ему право самому решать, как править Семью Королевствами. Король прислушивался к её советам, но это не мешало ему поступать по своему усмотрению.        Незаконнорождённая дочь лорда Кригана Старка, встреченная принцем в годы юности, незадолго до того, как его заставили жениться на Хелейне, заняла сначала место в его постели, а затем и в сердце. Эйгон ценил Данису и, принимая её присутствие подле него как должное, даже не подозревал, насколько же она изменила его. Северянка отдала ему свою невинность, Эйгон же, сам того не осознавая, вручил ей свою душу. — Ты всё ещё пьёшь лунный чай? — неожиданно для себя спросил он.        Она коротко кивнула. Неприятное воспоминание пустило волну мурашек по телу. В детстве она играла с братом, который, в отличие от неё, имел право называться Старком и, проломив своим весом тонкую кромку льда, девочка провалилась в пруд. Не подоспей стражники вовремя, маленькая Даниса Сноу захлебнулась бы холодной водой. Но у всего в этом мире есть цена, и северянка поняла это слишком рано — старые боги сохранили ей жизнь, но лишили возможности подарить право на существование другому созданию.       Разделив ложе с принцем, она надеялась, что драконье семя окажется сильнее кары богов, но годы шли, солнце и луна сменяли друг друга, распадались старые союзы и создавались новые, люди рождались и умирали, а она всё ещё не была способна родить королю ребёнка. Эйгон, и так наплодивший немало бастардов, так к тому же имевший трёх законнорождённых детей, почему-то страстно желал, чтобы его семя пустило корни именно в её чреве.       Но череда событий, произошедших после восшествия Эйгона на престол, привела её к тому, что сама мысль о том, что она может носить ребёнка этого человека, ввергала её в отчаяние. Ей не хотелось повторить судьбу Рейниры, что неудачно разрешилась от бремени раньше срока. Она не могла оставить Эйгона, а при мысли, что может статься с её ребёнком — бастардом по сути, если к власти придут Чёрные, кровь стыла в жилах.        В качестве дополнительной меры предосторожности северянка изредка пила лунный чай, пока один раз её не застал за этим Эйгон. Безумие, плескавшееся в его глазах в тот день, служило явным доказательством всех тех слов любви, что он шептал ей тёмными ночами, оставляя на белоснежной коже северянки свои следы. Но своего решения она так и не изменила, и позволяя Эйгону делать всё, что ему заблагорассудится, продолжала пить лунный чай в те дни, когда риск зачать ребёнка был особо велик.        Эйгон поджал губы, стиснул кулаки, но ничего не ответил.        Даниса, наблюдая за своим любовником, заметила, как ввалились его глаза, а на лбу пролегли мелкие морщинки — корона завоевателей была тяжкой ношей. — Ты плохо спишь последнее время, — утверждение, не вопрос. — Согревай ты мою постель почаще, я, быть может, и спал бы крепче, — мальчишеская улыбка проступила на его гладковыбритом лице. — Прекрати паясничать, Эйгон, — чуть склонив голову, мрачно ответила женщина.        Король лишь усмехнулся, проводя костяшками пальцев по её щеке. Даниса смежила веки, позволив Эйгону накрыть её губы своими. Сия минутная ласка вызвала у северянки не меньший трепет наслаждения, чем предвкушение их первой совместной ночи.        Несмотря на всю внешнюю отчуждённость, в постели она была мягка и отзывчива, но в те моменты (что имели место быть в первые годы их знакомства), когда Эйгон охладевал к ней, она не искала его расположения, продолжая созерцать жизнь во дворце и за его пределами своими беспристрастными серыми глазами Старков, методично уничтожая шпионов Рейниры и налаживая полезные связи. Эйгон возвращался к ней снова и снова, не в силах насытиться ею, пока наконец не осознал, что ни одна женщина, кроме Данисы Сноу не сможет подарить ему то, что необходимо будущему королю — мужество и решимость.        Северянка никогда не отличалась подобострастием или раболепством, балансируя на тонкой грани между безграничной преданностью, за которую ничего не требовала, но принимала всё, что Эйгон считал нужным дать ей, и зловещим хладнокровием, с которым белая волчица избавлялась от неугодных королю. Даниса первая преклонила колено пред новым королём, когда скончался его отец, она же водрузила ему на чело венец завоевателей.       В зал заседаний вошёл слуга, оповестивший короля и Мастера над шептунами о прибытии принца Эймонда. Эйгон нехотя отстранился от своей любовницы, мысленно проклиная всех Чёрных, да и Зелёных впридачу.        Принц Эймонд широкими шагами вошёл в зал заседаний. Выше брата, с мечом за поясом, всегда сосредоточенный — он больше походил на короля, чем Эйгон. Стань он правителем Семи Королевств, превзошёл бы самого Мейгора Жестокого: принц имел мстительный нрав и не прощал обид.        Он коротко кивнул леди Данисе и перевёл взгляд на брата. — Штормовой Предел ваш, мой король, — самодовольно провозгласил наездник Вхагар.        Даниса заметила, что одноглазый принц взволнован больше, чем того следовало бы ожидать — и дело явно не в брачном договоре между Таргариенами и Баратеонами. — Что-то ещё? — с нескрываемым раздражением спросил король Эйгон.        Даниса, наполнив сладким вином две чаши, подала одну своему любовнику, другую — его брату. — Ублюдок Рейниры хотел переманить лорда Борроса на сторону Чёрных. Люцерис забрал мой глаз, а я его жизнь.       Эйгон от души рассмеялся, чуть не пролив вино. Эймонд, на лице которого теперь отчётливо читалось злорадное торжество, с неким беспокойством взглянул на любовницу брата. Даниса была всё так же прекрасна, словно годы и бури не имели власти над ней, но красота её была холодной и строгой. Даже те, кто восхищался ею, находили, что северянка жестка, серьезна, беспощадна; поговаривали, будто она знает толк в ядах, занимается тёмными искусствами, умело обращается с клинком и не чурается сомнительных методов исполнения королевской воли.       Эймонд не раз встречал её в подземельях и более мрачных местах, и подозревал, что ей служили не только простые доносчики и другое отребье, но и убийцы. И кто знает, сколько знатных вельмож нашёптывали секреты ей и её пташкам — по незнанию или по глупости. Он не мог вспомнить, видел ли хоть каплю искренних эмоций на её лице — кроме того единственного раза, когда он застал её в постели брата. В лучах предрассветного солнца одноглазый принц впервые заметил, что в металлических радужках глаз Данисы пляшут яркие искры, но те погасли, стоило ей только отвести взгляд от Эйгона, что ещё спал. Ни коронация её любовника, ни те ночи, что драконий владыка проводил в покоях супруги или притонах Шёлковой улицы, что с каждым годом случалось всё реже и реже, не вызывали у неё даже тени улыбки, и не становились причиной хоть одной пролитой слезинки или упрека в адрес Эйгона. Молчание северянки, которую даже за глаза боялись называть «Сноу», не давало Эймонду покоя — её молчание всегда было красноречивее слов. — Что-то не так, миледи? — спросил у неё одноглазый принц, давно отбросивший предрассудки касательно происхождения северянки. Она воспитывалась в замке, что позволило ей получить достойное образование, а искусство шпионажа познала не хуже любого другого на должности Мастера над шептунами. Даниса была тенью Эйгона, призраком, убивающим тех, кто вставал на пути её луноликого владыки драконов.        Эйгон, всё ещё радуясь услышанной новости, что-то пробормотал про пир в честь такого важного события. — Лорд Боррос позволил вам убить посланника в своём доме, поправ тем самым законы гостеприимства? — бесстрастно поинтересовалась Даниса.       Эймонд усмехнулся — северяне чтят обеты и неписанные законы своих холодных земель как никто другой. Для них убийство гостя, с которым ты преломил хлеб и соль, сродни предательству сюзерена или братоубийству. Вот только Даниса, не отличающаяся особой нравственностью, пошла против отца, поддерживающего Рейниру. Какой-нибудь храбрец непременно заявил бы, мол дело в крови бастарда, что течёт по её венам. Безрассудные говоруны, однако, долго не живут — их или съедают драконы, или лютоволки перегрызают таким недотёпам горло. У каждого своя честь. И та, о которой изредка вспоминала Даниса, давно уступила место безграничной преданности Эйгону, ведь любовь убивает честь — северянка отвернулась от семьи и Севера в угоду своей слабости, которой и являлся новоиспечённый король. — Наши драконы сошлись в схватке над заливом Губительных Валов.        Она удовлетворённо кивнула, как бы давая понять, что кровь рано или поздно всё равно пролилась бы — этого хотели и Рейнира, и Деймон, и Эйгон. — Factum est factum. Следует увеличить число замковой стражи. Всех, кто связан с вами, должны охранять денно и нощно, в особенности — ваших детей, мой король, — обратилась она к Эйгону. — И лучше бы ещё раз проверить штат прислуги, — произнёс Эймонд, понимая, чем руководствуется Даниса в подобном вопросе. Женщина была достаточно умна, чтобы понять, чего захочет Рейнира. За кровь платят кровью. — Что может угрожать нам в стенах Красного Замка? — Эйгон осушил ещё одну чашу. Вино окрасило его щёки в багрянец, а гневные искры, что совсем недавно полыхали на дне аметистовых глаз, уступили место довольству и раскрепощённости.        Эймонд не раз задавался вопросом, как рассудительную Данису угораздило влюбиться в откровенно глуповатого Эйгона, что предпочитал предаваться всевозможным наслаждениям, лишь бы не исполнять свой долг. — У этого замка больше тайн, чем я смогу когда-либо разгадать. А излишняя предосторожность нам не повредит. Не так ли, принц Эймонд? — Леди Даниса права, брат. Как только вести достигнут Драконьего Камня и Харренхолла, где обосновался Деймон, реки крови смешаются с водами Черноводного залива. Рейнира собирает войско. Если ей удастся взять столицу, она без зазрения совести убьёт всех, кто верен нам. Если же по какой-то причине она откажется штурмовать город, тем самым лишив себя возможности собственноручно убить всех Таргариенов, в чьих жилах течёт и кровь Хайтауэров, ведь любой из нас отдаляет Рейниру от желанного трона, Чёрные прибегнут к помощи наёмных убийц. — В замковых стенах обитает немало крыс, а как известно, эти злобные твари опасны. И даже я не смогу переловить всех, — помрачнев, добавила Даниса.

***

       В зале Совета было тихо — королева-мать заламывала руки, сир Кристон Коль что-то шептал на ухо королю, остальные молчали. Эйгон, ожидая появления Данисы, отмахивался от советов и увещеваний непрошенного советника, не имевшего над ним никакой власти.       В боковую дверь бесшумно, подобно тени, скользнула северянка. Изумрудного цвета шёлковое платье обрамляло её тонкий стан. Даниса не носила украшений, кроме серебряной заколки в виде полумесяца, что ей подарил Эйгон. И всё же, она была преисполнена той грации и благородства, что недостижимы для многих законнорождённых леди.       Подойдя к королю, она склонила голову в знак приветствия. — Мои пташки поют занимательные песенки, мой король. Ваш брат — принц Эймонд — взял Харренхолл, предав гарнизон и всех Стронгов мечу и огню.       Королева-мать, что была бледнее покойника, облегчённо выдохнула, лорды поспешили выразить своё восхищение отвагой принца. Даниса, про себя усмехнувшись наивности этих глупцов, простодушно полагавших, будто смерть нескольких врагов обеспечит им скорую победу в войне, продолжила: — Лорд Старк собрал знамёна и двинулся ускоренным маршем к Перешейку. Боюсь, он вот-вот достигнет границ своего королевства.       Эйгон, едва последнее слово слетело с её уст, в бешенстве оттолкнул Кристона Коля и схватился за перо. Мгновение спустя он передал исписанный и заверенный печатью пергамент леди Данисе. — Читай, — распорядился он. — Сим указом объявляю лорда Кригана Старка изменником и лишаю его и его наследников всех земель и титулов. За верную службу короне и истинному королю хранительницей Севера отныне является леди Даниса Старк, узаконенная правителем Семи Королевств Эйгоном II Таргариеном, — не веря своим глазам, северянка запнулась на собственном имени, всё же продолжив читать сбивчивым голосом.        Её глаза — зеркало души — выражали неподдельное удивление. Даниса никогда не просила своего любовника узаконить её, понимая, что это может многим не прийтись по вкусу, да и зная, что в обход старшего брата и его сына Винтерфелл ей всё равно не получить. Она росла в Винтерфелле, занимала место выше соли на пирах и приёмах в северных замках, но она была бастардом, и как бы хорошо к ней не относились многие лорды и леди, находилось немало тех, кто презирал её. Теперь же, волею судьбы и своего короля, Даниса имела право называться Старком. — Ты не можешь… — послышался надломленный голос королевы Алисенты.        Даниса оказалась права в своих догадках: Чёрные заплатили Зелёным кровавой монетой за убийство Люцериса, попытавшись лишить молодого короля тех, кто был ему дорог. Она смогла уберечь детей Эйгона, но его младшего брата Дейрона убили на глазах Хелейны. Бессильная злоба душила северянку всякий раз, когда она вспоминала обескровленное и обезглавленное тело мальчика, а предсмертный крик Хелейны, которая выбросилась из окна своей башни, до сих пор слышался ей в тишине ночи. Жена Эйгона была подобна цветку, — прекрасному, но хрупкому, — и не заслужила такой жестокой участи. Злые языки поговаривали, будто Даниса намеренно подстроила смерть жены Эйгона, но любовница короля, как бы амбициозна она не была в своих стремлениях, никогда не отличалась глупостью или безрассудством. — Ты забываешься, матушка, — без тени намёка на банальную вежливость отрезал Эйгон. — А вы, сир Кристон, можете не возвращаться ко двору, пока не принесёте моей леди голову предателя, — испепеляя взглядом Королевского Гвардейца, что некогда был предан Рейнире, презрительно бросил драконий владыка, страстно желавший как можно скорее избавиться от назойливого выскочки, заслужившего расположение королевы-матери.

***

      Её болезненный пронзительный крик, должно быть, был способен расколоть Стену, отделяющую королевство живых от царства грамкинов, снарков и Белых Ходоков. Несколько воронов, в предвкушении ожидающих предстоящее пиршество, взмыли в рассветное небо, испугавшись столь душераздирающего вопля Данисы. — Эйгон, прошу, не делай этого!

Даниса Сноу. Даниса Старк. Даниса Таргариен.

       Ни один бастард в Семи Королевствах не взмывал столь высоко. Увы, чем выше взлетишь, тем больнее будет падать, и эту простую, но многими забытую истину, она познала как никто другой.       Эйгон II, лишившись жены, Дейрона, детей, матери и деда, изничтожал врагов с тем немыслимым изуверством, что могло впечатлить самого Мейгора Жестокого. Реки крови текли по улицам Королевской Гавани: кровь простолюдинов, которые по своей глупости или наивности хоть как-то скомпрометировали себя; кровь рыцарей, чудом выживших в битвах, где сталь накалялась добела от пламени Вхагар, Мераксеса и Солнечного Огня; кровь лордов, вставших на сторону Рейниры Таргариен — король намеревался воздать каждому по заслугам. И начал он со своей любовницы, что была подле него в самые тёмные времена: не отходила от его постели, следя за тем, какими именно снадобьями его отпаивают мейстеры, когда он был тяжко ранен; убивала ради него, не гнушаясь никаких методов; защищала его сына, едва не поплатившись своей собственной жизнью. Эйгон сделал Данису своей королевой, положив у её ног Семь Королевств, которые рассыпались в прах за тот бесконечно долгий год, что драконы плясали свой смертельный танец.       Эйгон, неумолимый в своём стремлении отомстить, находил в казнях и смертных приговорах то нещадное удовольствие, что свойственно истинно жестоким людям, погрязшим в пучине безбожного и неистового безумства.       Принц Эймонд, ставший после смерти детей короля наследником трона, крепко держал брыкающуюся Данису за плечи, силясь хоть сколько-нибудь её успокоить. — Эйгон, прошу тебя! — горячие слёзы струились по её щекам, оставляя солёные дорожки боли и скорби. Пелена слёз, застилавшая глаза, едва ли позволяла ей различать очертания лиц людей, собравшихся у Септы Бейлора.       Эйгон, поправ не только законы людей, но и богов, казнил предателей на ступенях Великой Септы. Кучка ублюдков, что старалась выслужиться перед королём, шутила, мол стоит поднять жалование палачам — уж больно много работы у них в последнее время. В этих жестоких словах была доля истины: ежедневные казни, на которые горожане раньше ходили с особым рвением, считая их за приятное разнообразие в своей скудной на события жизни, стали чем-то вроде кровавого ритуала, дани Неведомому.       В такие дни, как правило, площади наполнялись бранью, гоготом и улюлюканьем, но сейчас толпа безмолвствовала, многие отводили глаза, а несколько ребятишек заливались горькими слезами, и страшась того, что их плач услышат, бедные детишки утыкались в юбки матерей и сестёр. Даже вопли новоиспечённой королевы они словно пропускали мимо ушей, в тайне надеясь, что казнь закончится как можно скорее, и им позволят вернуться к своим привычным делам.       Королевский палач — тучный мужчина с огромными ручищами — поднял за длинные волосы едва не скатившуюся по ступеням Септы голову Кригана Старка. Открытые глаза мертвеца застыли в выражении угрюмого презрения и затаённого страха. Его бездыханное тело, измождённое, испытавшее самые жестокие пытки, напоминало бесформенный мешок. Струйка жидкого багрянца, отдающего чем-то металлическим, стекала на белый мрамор — тяжкий грех, запятнавший честь рода людского в глазах богов.       Эймонд, преисполненный жалости к северянке, чьи идеалы рассыпались в прах, а жизнь с каждым мгновением теряла всякий смысл, тихо, не желая быть услышанным кем-то посторонним, а в особенности — старшим братом, шептал: — Ваше Величество, успокойтесь. Даниса, прошу, ты навредишь ребёнку.       Звук собственного имени, казалось, на мгновение привёл её в чувства. Быть может, северянка даже успела устыдиться того, в каком свете предстала пред жителями столицы, но едва с уст Эймонда сорвалось слово «ребёнок», новый вопль разрезал пространство.       Даниса ненавидела себя, ненавидела Эйгона, ненавидела Эймонда, который держал её так крепко, что не оставлял ни малейшего шанса вырваться, лишая её последней надежды, ненавидела плод, растущий в её чреве. Боги, будто в насмешку, наконец подарили ей то, чего она так страстно желала в годы своей юности: она носила под сердцем маленького дракона — ребёнка от некогда любимого человека, которого теперь презирала всей душой.       Милый Эйгон, покоривший её столь живой непосредственностью и безумной любовью ко всякого рода приключениям; Эйгон, воплощавший в себе всё то, что было ей чуждо, но чего она жаждала; Эйгон, приносивший ей охапки зимних роз и старательно обучавший её валирийскому, остался в её далёком прошлом, уступив место кровавому тирану, что наслаждался своим безумством.       Не держи Эймонд Данису так крепко, она рухнула бы на землю вместе с телом отца.       Нет, нет, нет, отец…       Она умоляла Эйгона пощадить её семью: ссылка, лишение титула, земель и прав — да всё, что угодно, лишь бы они жили. Но её король не внял мольбам своей жены. «За преступлением следует наказание», — сказал он ей тоном, не терпящим возражений. Справедливое замечание, стоит отметить. Мятежный лорд, поплатившийся за своё предательство. Но Даниса знала, что Неведомый заполучит сегодня не только душу Кригана Старка.       На помост втащили её единокровного брата. Рикон, даже в такой ситуации, сохранял то стоическое выражение лица, коим были так известны Старки. Он презрительно плюнул под ноги палачу, схватившему его за шиворот порванной рубахи, наконец найдя взглядом Данису. Лучи восходящего солнца окрасили её мертвенно-бледную кожу багрянцем; алый шёлк платья струился по её телу подобно речным потокам; корона червонного золота едва не слетела с чела королевы. Принц Эймонд держал её, не позволяя ей преодолеть те жалкие три ярда, что отделяли Данису от Эйгона.       Король со злорадным торжеством наблюдал за казнью, игнорируя само существование жены. Рикон ненавидел этого человека, осквернившего его сестру, пообещавшего ей любовь, заставившего поверить в это самое обещание, а после — так бездушно растоптавшего всё, что было ей дорого. Даниса была верна своему королю, и за преданность пришлось заплатить ужасную цену. — Не плачь, сестра, — тихо прошептал Рикон, бросив прощальный взгляд на притихшую Данису. Слёзы градом катились по её лицу, а Рикон так надеялся в последний раз увидеть её лёгкую, как пух, улыбку.       Он любил её, пусть она и была бастардом. Они провели вместе всё детство, и не покинь сестра Север, он бы и дальше с радостью коротал с ней долгие зимние вечера за книгой или другой забавой.       Беззвучные рыдания сотрясали всё её тело, но от осознания того, что Рикон не испытывает к ней презрения, которое она заслужила по праву, лишь жалость, навеянную лёгким флёром их счастливых детских воспоминаний, становилось только хуже. Будет чудом, если она не потеряет ребёнка к следующему восходу солнца.       Эймонд, хмуро глядя на брата, который в каком-то диком экстазе наслаждался тем, как палач заносит топор над головой наследника Кригана, который пробыл лордом минуты три, не более, развернул Данису к себе лицом. — Довольно. Ваше дальнейшее присутствие необязательно. Я провожу вас…       Голова Рикона слетела с плеч, гулко ударившись о ступеньку, но Даниса этого не увидела.       Стражники на мгновение скрылись из виду, дабы привести следующего приговорённого к казни, пока палач продолжал беспечно разглядывать результаты своей работы.       Недовольный голос короля Эйгона разрезал воцарившуюся гнетущую тишину. — Моя королева, должно быть, устала. Сопроводи её в королевскую опочивальню, брат, — захмелевшим голосом, полным глумливой злобы, приказал король Эйгон II. — И пусть служанки приготовят ей ванну. Я вернусь сразу же после казни, — ухмылка, какую не позволяли себе даже завсегдатаи борделей, исказила черты лица драконьего владыки.       Он посмел её прилюдно унизить. Снова. Заставив смотреть на казнь отца и сводного брата, упомянув о супружеском долге, бесстыдно взирая на её слёзы, даже не подумав внять её мольбам.       Эйгон обещал милосердие тем, кто не был напрямую связан с восстанием. И завтра его израненный, но удовлетворённый дракон пожрёт младших детей Кригана Старка. А Эйгон, их благочестивый и добрый король, принудит третью жену лорда Старка взирать на это действо, подобно тому, как он заставил своего племянника смотреть на смерть Рейниры. Тогда Даниса, скрепя сердцем, позволила Эйгону сотворить подобное бесчинство, которое теперь стало частью его ежедневного времяпрепровождения.       В этот момент королева Даниса почувствовала столь рьяное желание причинить Эйгону не меньшую боль, чем он ей, что едва ли не выплюнула с презрением мерзкую ложь, которая могла бы принести ей толику удовольствия. Скажи она прилюдно, что ребёнок в её чреве от семени принца Эймонда, Эйгон впал бы в ступор, а потом в неистовое бешенство. Таргариеновское безумство овладевало им теперь так часто, что в народе его давно бы прозвали Эйгоном Полоумным, если бы люди не боялись последствий своих неосторожных слов. В их жестокое время к гибели могли привести и куда менее тяжкие прегрешения.       Вместо этого, она, наконец совладав с собой, учтиво поклонилась мужу и поспешила покинуть площадь. Эймонд всё ещё придерживал её за руку, краем глаза отметив недовольство, проступившее на лице брата в тот миг, когда он коснулся неприкрытого тканью участка кожи Данисы.

***

— Принц Эймонд мёртв, Ваше Величество, — преклонив колено, наёмник, чьё лицо было сокрыто капюшоном плаща, достал тонкий пергаментный свиток. — Вот как, — поглаживая округлившийся живот, и не отрываясь от созерцания колеблющегося пламени одинокой свечи, пробормотала Даниса Таргариен. — Вижу, ты нашёл кое-что интересное для меня.       Она была королевой, женой короля, при этом оставаясь всё тем же Мастером над шептунами, в должной мере владеющим искусством, позволяющим ей выведывать чужие тайны.       Она знала, что в край обезумевший муж убил собственного брата из беспочвенного, но жгучего чувства ревности. Останься от неё хоть что-то, кроме леденящего расколотую душу желания отомстить, Даниса горько расплакалась бы, узнав о смерти единственного доброго друга, которым в последние месяцы стал для неё принц Эймонд. Но слёзы иссякли ещё в день казни отца, оставив выжженную пустыню, в которой не было места излишним эмоциям.       Существуй боги на самом деле, давно бы покарали этого грешника, осквернившего все благодетели и поправшего моральные и нравственные устои их общества, но они были слепы. Меч правосудия придётся занести ей.       Обернувшись, Даниса приняла протянутый ей свиток, и быстро просмотрев содержание письма, доноса по своей сути, поднесла пергамент к пламени свечи — тот в мгновение ока почернел и скукожился. — Значит, он в Лисе, — пробормотала северянка. — Всё так, моя королева, — учтиво подтвердил наёмник. — Тогда ты знаешь, что делать, — небрежным жестом руки она дала понять, что разговор можно считать завершённым.       Эйгон будет молить её о пощаде, о снисхождении, когда она с выражением злорадного торжества уничтожит всё, что ему дорого, отнимет то, за что его жалкая душонка так цепляется: корону, власть, саму мысль о наследнике.       Даниса водрузит венец завоевателей на голову сына Деймона и Рейниры, которых так презирал Эйгон, а их собственный ребёнок никогда не узнает, какими монстрами были его родители. Быть может, ему и вовсе не суждено будет глотнуть чистого воздуха. Это было бы милосердно, ведь тогда она сможет спокойно отправиться к отцу и брату, к людям, которые являются ей во снах. Это было бы жестоко: ребёнок не должен нести наказание за грехи родителей.       Север помнит. И Даниса, которая некогда отреклась от дома, тоже помнит: не только о прегрешениях Эйгона, но и о своих собственных.       Даниса исправит свои прошлые ошибки: она посадит на Железный Трон законного короля — принца Визериса — единственного сына Рейниры Таргариен, пережившего Пляску Драконов. А после исчезнет, будто её никогда и не существовало.       Быть может, спустя много лет некий моряк и встретит постаревшую северянку и светловолосого юношу где-нибудь на краю света, в Асшае или И-ти, но едва ли этот человек сможет вообразить, даже забавы ради, кто в действительности предстал пред его взором.       В конце концов, lupus pilum mutat, non mentem, а Даниса Сноу — волчица. Волчица, чья шерсть белее снега, а кровь чернее самой беззвёздной ночи.