***
Утро выдалось морозным и пасмурным. Свинцовые тучи нависали над Винтерфеллом, и казалось, что один из зубцов на внешней стене вот-вот проткнёт своим острым концом кучевое облако, скрывающее яркое солнце. Мрачные тени окутали твердыню северных лордов, мягкий снег сыпал мелкими крошками, оставляя свои пушинки повсюду: на башнях, мостиках, тропинках. Эймонд, кутаясь в тёплый шерстяной плащ с меховой оборкой, лениво обводил взглядом внутренний двор. Небольшая кучка обитателей замка собралась у погребального костра. За несколько часов до падения Винтерфелла скончался старый мейстер, и те, кому он оказывал посильную помощь и словом, и делом, собрались проводить мудрого старца в последний путь. Эймонд, наблюдавший за всем происходящим с верхнего пролёта одной из башен, улавливал лишь отрывки фраз, которые давали ему достаточное представление о жизни и деяниях покойного мейстера. «Он служил ещё деду лорда Кригана». «Тихая смерть, безболезненная». «Старик не пережил бы грядущую зиму». «Боги забрали его к себе, желая уберечь…» Эймонд про себя добавил: «от драконов». Тело мейстера, — хрупкое, покрытое старческими пятнами, — уложили на груду сырых веток. Не было ни септона, жалобным голосом воздающего должное Семерым; ни свечей; ни песнопений; ни слёзных увещеваний. Лишь гнетущая тишина, разъедающая само пространство. Наконец, лёгкая поступь шагов и тихий шорох ткани вывели людей из минутного оцепенения. Все взоры обратились к юной леди, которая, не произнося ни слова, вынырнула из тени и, выхватив факел у ближайшего стражника, уверенно проследовала к наспех собранному из отсыревших веток погребальному костру. Жаркое пламя, казавшееся чем-то инородным в этой холодной северной пустоши, впрочем, как и этот замок, по стенам которого струились воды горячего источника, отбрасывало багрово-оранжевые блики на мертвенно-бледную кожу Алессии Старк. Мягко взглянув на почившего мейстера, северянка прошептала: — Спите спокойно, верный своей клятве муж. Бросив чадящий факел на груду веток, она на секунду задержала свой взор на пламени, что слабо разгоралось, будто силясь пробиться сквозь сырость и холод, царящие в этих землях. Не дожидаясь, когда тело старца пожрёт огонь, Алессия направилась в противоположную от жилых помещений сторону, даже не взглянув на драконьего владыку. Теперь тайна крипты была известна лишь ей.***
Эймонд застал её в богороще. Этот мрачный, чарующий своей первобытной дикостью уголок, словно сохранил те черты великой, но давно ушедшей эпохи Детей Леса, о которых рассказывается в старых легендах и сказках. В центре лужайки возвышалось громадное чардрево, уродливые корни которого выползали из-под земли. Маленькая замёрзшая запруда, покрытая тонким слоем льда, напоминала ворота в потусторонний, полный неизведанных и опасных тайн, мир. Багровые листья чардрева, на стволе которого был вырезан скорбный лик, напоминали замаранные в крови руки, белые ветви — обглоданные волками кости мертвеца. Здесь пахло сырой землёй и гниением. Алессия Старк, стоя на коленях, склонила голову пред безобразным ликом. Тихий шёпот срывался с её уст, туманная дымка тёплого дыхания смешивалась с промозглым осенним воздухом. «Зима близко», — говорили многие северяне, и Эймонд, который никогда в действительности не задумывался над тем, почему Старки выбрали себе такой девиз и с какой стати каждый северянин поминает об этом и за кружкой эля, и в борделе, и у домашнего очага, теперь начинал понимать, чем руководствовались предки Алессии. Зима близко. Предупреждение. Обещание. Угроза. Напоминание. Суровая действительность — земли, где даже летом идёт снег, едва ли способны радушно принять незваных гостей. Они губят всё, что таит в себе слабость, даже то, что некогда сами и породили. В этом крае властвует смерть. Быть может, именно поэтому у здешних богов нет имён? Алессия, заслышав скрип снега под ногами человека, посмевшего нарушить священный покой этого места, невольно вздрогнула: то ли от пронизывающего до костей морозного ветра, то ли от неожиданности — едва ли раньше хотя бы одна живая душа смела прервать её разговор с богами. Сомнений касательно личности вошедшего в обитель старых, безымянных покровителей Севера, у неё не было. Алессия так и не поднялась с колен, продолжая вслушиваться в тихий шелест алой листвы, будто надеясь, что древо подскажет ей путь. Лишь закончив молитву, в которой она упомянула отца, брата, сестёр, сира Родрика и милого Эгга, каждого северянина и жителей остальных королевств, которые страдают от вражды драконьих влыдык, леди Старк поднялась на ноги, отряхивая подол чёрного, как вороново крыло, платья. Она слегка склонила голову, приветствуя Эймонда, и стряхнула непрошеные снежинки, что покрывали капюшон её плаща. Северянка указала на толстый корень чардрева, торчавший из-под земли на целый фут, приглашая его сесть рядом. — О чём вы молитесь, миледи? О моей скорой кончине? — Эймонд нарушил тишину первым, про себя отмечая, как багрянец листвы скрыл серое небо — он словно смотрел на кроваво-красный закат, что брезжит где-то на горизонте. Она озадаченно покачала головой. Одно дело просить о свершении мести, но молить богов об убийстве было бы просто кощунством. На Севере, где дыхание смерти чувствовалось повсюду, стоило молить о жизни, что, вопреки погибели, пробивалась в каждой сорной травинке, в каждом листике древа, в пении маленькой пташки, в плаче новорожденного младенца. Дикая красота этого места завораживала, и Алессия, заметив задумчивость и толику того меланхоличного настроения, что свойственна натурам, склонным к размышлениям, ответила не сразу. Этот человек пугал её, но едва ли его можно было назвать чудовищем. Монстр скорее запер бы её в подземелье или сотворил вещи похуже, Винтерфелл бы давно был сожжён, а трупами её людей лакомились вороны. Но по какой-то причине Эймонд сидит сейчас под сенью чардрева и интересуется предметом её молитв, пока сёстры Алессии мирно спят в своих покоях, а Вхагар охотится где-то в Волчьем лесу. Ещё один благородный поступок одноглазого Таргариена: он мог бы скармливать своему дракону овец и лошадей из загонов и конюшен лорда Старка, но предпочёл отпустить своего дракона охотиться. Случись Порочному Принцу захватить её замок, он бы не был столь благосклонен: Деймон не прощал обид, имел склонность к насилию и жестокости, а также весьма смутные представления о морали и нравственности. Впрочем, не суди, да не судим будешь. — О том, чтобы зима не была суровой. Я не хочу видеть, как мои люди гибнут от голода, не хочу слышать детский плач и знать, что ещё один старик ушёл в лес, чтобы больше никогда не вернуться. Умереть на поле боя — великая честь для воина; а те, кто замерзают в снегах, говорят, чувствуют тепло перед своей кончиной. Но голодная смерть ужасна: она терзает тело подобно тому, как вода стачивает камень — медленно, следуя рука об руку с отчаянием. Она говорила столь искренне, а в её голосе чувствовалась неприкрытая горечь, вызванная злым роком судьбы, что Эймонд подавил в себе секундный порыв, достойный несносного мальчишки, но уж точно не короля, и проглотил циничные слова, пропитанные лёгкой иронией: «Вашей святости позавидует сама Дева, леди Старк». Не самые лестные замечания касательно веры в столь капризных богов, которые даже не позволили старому мейстеру исполнить свой долг и отослать воронов с известиями о нападении в ближайшие замки, забрав его так не вовремя, встали комом у него в горле. Вместо всего этого вздора он произнёс: — И что отвечают вам боги, леди Алессия? В его голосе не было ни капли насмешки, скорее, толика живого любопытства, которое, как поговаривают моряки и певцы, есть единственное убеждение, оправдывающее какие-либо расспросы. — «Когда выпадает снег и дуют белые ветры, одинокий волк умирает, но стая живёт». Они шепчут мне заветы отца, напоминая о долге, — эти слова дались ей с трудом, и всё же она не смогла солгать. Она не желала лгать.***
Раздираемая противоречиями, Алессия с каждым днём, со всё возрастающей тревогой, ожидала появления Караксеса и его всадника. Деймон не спешил покончить со своим племянником и избавить Вестерос от последнего претендента на престол от Зелёных. Две полных луны минуло с той ночи, когда Вхагар, грузно опустившись на высокие крепостные стены, заявила своим неистовым рёвом о принадлежности Винтерфелла Эймонду Таргариену. Драконий владыка не раз покидал твердыню северных лордов, оставляя в сердцах местных обитателей то гнетущее чувство, что грызёт впечатлительных и боязливых людей, предвещающих грядущие неурядицы. И каждый раз возвращался, напоминая о том, что где-то за сотни лиг идут сражения и земля напитывается кровью. Время тянулось медленно, растягиваясь, словно патока: дни становились всё короче, а ночи — холоднее; снегопад не прекращался ни на мгновение. Наступившая зима окутывала своим снежным покрывалом Винтерфелл подобно тому, как мать пеленает своё дитя. Эймонд, занимавший кресло лорда-хранителя Севера, нарезал мясо кинжалом, наблюдая за тем, как младшие сёстры Алессии прячут друг от друга всякие безделушки, а после пытаются угадать, что именно пропало и где эти вещицы можно отыскать. Алессия, совсем позабыв о своей порции, которую принесли заботливые слуги, уткнулась носом в кипу свитков и расчётных книг, бормоча себе под нос цифры и ругательства, и не замечая всего происходящего вокруг. По происшествии двух лун северянка рассматривала захватчика скорее как гостя, который скрашивал её долгие вечера приятной беседой, нежели как человека, способного причинить ей вред. Однако дракон во дворе услужливо напоминал о пропасти между ними. — Чтоб Иные побрали глупца, который так небрежно вёл учётные записи, — уже громче, с явным раздражением, вымолвила леди Старк. — Неужто всё настолько плохо? Север был единственным королевством, которое пожар войны практически не затронул. Но, как Эймонд небезосновательно полагал, холод имел не меньшую власть над жизнью, чем огонь — только убивал он медленнее, а от того ещё более мучительно. — Если бы отец не увёл войско на юг, едва ли мы продержались бы больше двух лет. Но эта зима продлится дольше, намного дольше, — удручённо уточнила Алессия. — Война не оставила нам шанса закупить провизию в Просторе или Вольных Городах, так что треть тех, кого вы видели во дворе, погибнут к началу весны. — Неведомый разгуливает по Семи Королевствам, совершая свою кровавую жатву, — Эймонд, как никто другой понимал, что затяжная война уже оставила тот отпечаток на Вестеросе, который ещё долго не сойдёт с этих земель. — Талли и Аррены бьются с Ланнистерами и Баратеонами; драконы гибнут в смертельной пляске; да и войско вашего отца несёт потери — половина его воинов умрёт к концу этой войны, если не больше. Эймонд решил не упоминать о том, что лорд Старк разгромил войско Борроса Баратеона, а самого лорда убил в бою. Зелёные проигрывали, и сколько бы армий не сжёг Эймонд верхом на Вхагар, сколько бы голов не слетело с плеч, Деймон Таргариен продолжал привлекать всё новые силы, пополняя ряды своей армии. Ходили слухи, что младшие сыновья Рейниры находятся в безопасности, где-то за Узким морем, а мальчишка Эйгон только и ждёт того дня, когда безумный отец, пролив достаточно крови, водрузит венец завоевателей на его маленькую белокурую головку. — Они умерли в тот день, когда выступили в поход, — сама того не осознавая, Алессия повторила те же слова, что лорд Криган сказал Бену Блэквуду, выслушав его угрозы. Северянка оказалась права: захват Винтерфелла не принёс ему никакой пользы. Не было смысла сжигать замок, угрозы на лорда Кригана не действовали, а бездумное убийство детей Старков стало бы фатальной ошибкой. Север не забывает нанесённых оскорблений в свой адрес. А вот смерть лорда Борроса пришлась весьма кстати. Теперь Эймонду не было нужды жениться на девице из дома Баратеон, а значит, он мог избрать своей королевой ту, от которой не мог отвести взор с момента их первой встречи. Заметив озорную улыбку, промелькнувшую на его лица, Алессия непонимающе уставилась на Эймонда. Что его так рассмешило? Благо, ей не пришлось долго терзаться сомнениями по этому поводу, ведь Эймонд произнёс: — Если бы я предоставил вам выбор: ко мне или в огонь, каков был бы ваш ответ? — Malo mori quam foedari, — её прямолинейный взгляд, подёрнутый туманной дымкой, встретился с его огненно-аметистовым взором. — У вас превратные суждения обо мне, леди Старк. Впрочем, nemo sine vitiis est. Я бы не стал вас бесчестить, — наблюдая за молниеносной сменой эмоций на её лице, Эймонд наконец-то решился спросить: — Вы станете моей женой? — Вы уже дали обещание лорду Баратеону жениться на его дочери, — мрачно усмехнувшись, ответила северянка. Ей отчаянно хотелось вернуться к свиткам, а ещё лучше — в те времена, когда бури не властвовали над Вестеросом, а драконы не сходились в смертельной пляске. Она отвела взор, не желая искушать себя лишний раз. Эйгон никогда не простит её, а если мальчик погибнет, Алессия будет винить себя в том, что не смогла защитить его. Кто знает, может он уже мёртв… — «Слова — ветер», как вы сами изволили сказать. Я не произносил клятв пред взором богов — каких бы то ни было, и, по крайней мере, за это они судить меня не в праве, — пожав плечами, ответил король-дракон. — Вы не получите Север, взяв меня в жёны, — отрешённо произнесла Алессия, поднимаясь со своего места. Быть может, Север ему и не заполучить, но когда он покончит с Деймоном Таргариеном, у Кригана Старка не останется иного выхода, кроме как преклонить колено пред ним и его королевой — королевой из дома Старк. Едва ли кто-то последует за двумя мальчишками, что скрываются всю войну за Узким морем, когда молодой и сильный король, являющийся всадником самого большого из ныне живущих драконов, разобьёт своего злейшего врага на поле боя. А наследник, которого ему подарит Алессия, лишь укрепит его власть. — Мне нужны вы. Север я могу получить по праву завоевателя и по праву победителя, — обойдя стол, Эймонд подошёл к ней так близко, что вновь смог уловить лёгкий и свежий аромат снадобий, которыми она пользовалась. Король-дракон хотел сделать её своей, и в своём эгоистичном порыве заполучить ту, что занимала его мысли даже на поле боя, он и не мыслил о том, что же с ней станется, если Чёрные одержат верх. Чувство долга, которое прививали Алессии с детства, забилось куда-то в угол, и даже воспоминания об Эйгоне несколько померкли. Девичье сердце, что до этого мерно постукивало в её груди, затрепыхало подобно птичке в клетке. Впрочем, именно так северянка себя и ощущала. И это тепло внутри, объясняемое отношением Эймонда к ней, вызывало табун мурашек по всему телу. Он мог её заставить, но вместо этого лишь спросил, желает ли она этого… Он возвышался над ней подобно Стене, отделяющей владения Старков от земель одичалых и великанов. Его единственный глаз блестел в пламени свечей, стук собственного сердца приглушил голоса сестёр и даже рёв Вхагар, вернувшейся с охоты, не заставил её вздрогнуть. Мир сузился до пытливого, жаждущего взора Эймонда Таргариена. — Я согласна, — прошептала она. И тихий шёпот был громче грозового раската, и первый поцелуй убил честь, которой так дорожили Старки.***
Рикон Старк, сжав руку любимой сестры, молил богов о милосердии. Но те были глухи к его мольбам. Покои, где они провели своё детство, пропахли кровью и травами. Снег, падавший на подоконник, тут же таял, как и жизнь его сестры. — Обещай мне, — попросила его Алессия Таргариен. — Обещай мне, Рикон. Никто не должен знать. Лихорадка украла силы, и голос её был тих, как журчание горного ручейка. Она не видела брата так давно, а теперь ей даже не хватало сил, чтобы обнять его. Затуманенный болью и маковым молоком взор скользнул к младенцу, что мирно дремал, прижавшись к женщине, давшей ему жизнь. Деймон мёртв, как и Эймонд — в той битве близ Винтерфелла Алессия распрощалась со своей любовью, а Вестерос — с эпохой величия драконьих владык. Их новый правитель, — маленький Эйгон — тайну которого она, подобно седовласому мейстеру, унесёт в могилу, всё же стал королём, заплатив кровавую дань богам за свою корону. Спящий мальчик совсем не походил на Эймонда: металлические радужки глаз отливали серебром и не было в них ни капли лилового оттенка; тонкие волосы цвета сырой земли и каштанов едва ли свидетельствовали о принадлежности ребёнка к роду драконьих владык. Даже иронично: Эймонд так презирал Люцериса, которому не досталась и толика валирийской красоты матери, а в его собственном ребёнке течёт волчья кровь, а не драконья. Едва Рикон дал своё слово, страх оставил её глаза. Она вымученно улыбнулась, но это была лишь тень её прежней улыбки, и слабо стиснула на прощание его пальцы. Алессия Таргариен перестала бороться за жизнь. Рикон просидел у постели сестры до захода солнца, пока молодой мейстер наконец не разжал их сцеплённые пальцы.***
Эйгон III Таргариен, спускаясь по узкой винтовой лестнице, с щемящей сердце тоской вспоминал ту ночь, когда вынужден был бежать из Винтерфелла. Минуло ровно двадцать три года, а король всё ещё не мог себе простить, что оставил Алессию. Её утончённый стан, высеченный из цельной гранитной глыбы, выделялся на фоне громадных фигур королей и лордов зимы. Эйгон взирал на холодный лик, что был увековечен в камне: лицо её больше не хранило и тени улыбки, а тихий, но твёрдый голос вот уже двадцать три года не отдавался эхом от мрачных стен крипты. — Ты солгала мне. Ты обещала быть рядом. Теперь я сижу на Железном Троне, а ты покоишься в этом тёмном склепе, — прошептал Эйгон, упрекая скорее себя, нежели северянку. Он был слишком мал, чтобы сражаться, у него даже не было дракона, и пока юный король бежал прочь от Винтерфелла, Эймонд — это отродье Зелёных — обесчестил и убил её. Неожиданный шорох заставил короля умолкнуть; печальный флёр воспоминаний мигом рассеялся, обнажая его подозрительность, которую он проявлял по отношению к многим своим подданным, и неприкрытое раздражение. Он впервые за столько лет отважился вернуться на Север, желая предложить место десницы, освободившееся после смерти лорда Кригана, его сыну, но вместо этого проводил бо́льшую часть времени в сей безотрадной усыпальнице дома Старк. Из-за колонны вышел мужчина — бастард лорда Рикона Старка. Высокий, широкоплечий, с серыми глазами и каштановыми волосами — в нём было больше волчьей крови, чем в законных наследниках лорда-хранителя Севера. Была ли его мать северянкой: дочерью трактирщика, охотницей или благородной леди? Эйгон был властен над жизнями своих подданных, но тайны души всё ещё оставались неведомы королю. Рикон никогда не рассказывал о ней — боль в его взгляде была красноречивее слов. — Прошу меня простить, Ваше Величество, — чопорно поклонившись, вымолвил Лоннел Сноу. Бастард, взглянув на каменный лик Алессии Старк, произнёс: — Отец говорил, что любил её больше всего на свете… Эйгон, устало покачав головой, ответил: — Больше всего на свете её любил я.