Песни о волках и драконах

      Громила, облачённый в доспехи цвета алого заката и крови, возвышался над невысоким и, должно быть, молодым рыцарем, не доходящим ему даже до плеч. Здоровяк грубо рявкнул: «Ни один муж не способен меня победить», на последнем слоге с гулким звуком опуская забрало.       Низенький юноша, и без того тощий, выглядел ещё меньше рядом с этим силачом, что способен скрутить шею одним быстрым движением своих крепких ручищ. На его отливающем серебром нагруднике красовалась корона изо льда, наполовину сокрытая снегом. Недвусмысленный намёк на место его рождения, понятный и малым детям, и крестьянам, которые ничего не смыслят в лордах и владетелях, а уж в их знамёнах и подавно. Знают только имя и эмблему того, кому служат — и с них довольно.       Он произнёс непонятную никому фразу на неизвестном принцу Рейгару языке. Слова в воцарившейся тишине властным эхом разнеслись по турнирному полю. В них не было ни капли насмешки, но тон голоса говорящего не оставлял сомнений: страха в них не больше, чем песка на Севере. Вот только в царстве вечной зимы со времён андальского завоевания говорили на общем языке. Неужто юнец использует один из диалектов одичалых?       Рейгар, сидящий по правую руку от отца и до этого не особо смотревший на состязавшихся, снедаемый нежданно пробудившимся в нём любопытством, слегка поддался вперёд, подмечая, что сталь, в которую облачён рыцарь, — если северянин в действительности рыцарь, — прекрасного качества: поножи сияют в лучах полуденного солнца, на нагруднике нет ни единой вмятины, да и плюмаж небесно-голубого цвета не успел выгореть или истрепаться, а пышущий жаром конь, сбруя и седло которого сделаны из добротного материала, стоит немало золотых монет. По всему ясно — какой-то северный лорд или его отпрыск, эгоистичный и дерзкий к тому же.       Король, поглощённый собственным безумием, заботами о Ланнистерах, Мартеллах и Баратеонах и невесть чем ещё, явно не заметил того, что было очевидно для принца: эмблема — не просто дань уважения предкам и родным землям, в ней кроется насмешка, презрение, несогласие. Упавший в мягкий снег венец королей зимы — это воспоминание отнюдь не о Торрхене Старке, не о короле, преклонившем колено, это — залог, молчаливое напоминание о том, что Север помнит, о том, что Север невозможно поставить на колени, не заплатив за это высокую цену. И северянин, скрыв своё лицо под маской, выражающей ещё большее неповиновение, чем его дерзостный поступок, кроящийся в сокрытии личности, стремлении держать представителей династии Таргариен в неведении, тем сильнее интересовал Рейгара своим бунтарским нравом.       Принцу нужны были такие люди: ставящие свои убеждения превыше всего, готовые отдать жизнь во благо страны, не страшащиеся драконьего пламени. Принцу нужны были те, кто поддержит его стремление поскорее занять трон, что вот-вот освободится после свержения Безумного короля. И он был бы не прочь завоевать расположение подобного человека, склонить на свою сторону того, кто не признаёт поражения своего дома даже спустя три сотни лет.       Но вот, затрубили фанфары, герольд объявил имена участников поединка, оруженосцы вручили всадникам турнирные копья и кони ринулись друг на друга, вздымая пыль и высекая искры из-под копыт.        Послышался грохот. Копья разлетелись в щепки; юнец, облачённый в серебро, покачнулся, но удержался в седле; его противник даже не дрогнул, хотя будь он без шлема, куски дерева явно оставили бы след на его некрасивом, испещрённом оспинами лице. Кони вновь разъехались, заняв свои позиции на разных концах ристалища, гнедая кобыла взбрыкнула, крупный боевой конь — как раз под стать своему хозяину — заржал, сорвавшись в галоп. Вновь послышался треск: на этот раз острый наконечник копья, нацеленный в прорезь между нагрудником и наплечником, вспорол мягкую плоть громилы, что, потеряв равновесие, грузно упал с седла и, запутавшись ногой в стремени, проехал по земле добрых двадцать футов.        Таинственный всадник спешился с лошади, отдавая поводья кобылки подбежавшему мальчугану, слишком маленькому, чтобы в действительности быть оруженосцем, и, не замеченный охваченной сумятицей толпой, в которой многие поставили на громилу и проигрались в пух и прах, торопливо направился к шатрам.        Рейгар, несколько помедлив, непринуждённо поднялся со своего места, почтительно извинился перед отцом, который недовольно поджав губы, всё же позволил ему откланяться, и, даже не взглянув на жену-дорнийку, последовал к раскинувшемуся под мрачными стенами Харренхолла лагерю. Разноцветные шатры пестрели подобно полевым цветам на лугу, знамёна трепал ветер, в коем ещё чувствовался зимний холод, пусть мейстеры и объявили о приходе весны, лабиринт палаток уходил вдаль на добрую милю.        Рейгар оглянулся по сторонам, пытаясь отыскать рыцаря, что так спешно скрылся из виду, явно не желая быть раскрытым. Что же таится под его шлемом, раз уж он отказался от лавров победителя и милости быть обласканным хозяином турнира?       Ответ на волнующий его вопрос принц Рейгар получил скорее, чем мог ожидать. Девушка, чей тонкий силуэт виднелся сквозь щёлочку наспех прикрытого входа в шатёр, открывающего достаточный обзор, позволяющий различить очертания человека, находящегося внутри, уже успела снять шлем, поножи и наручи, но дело застопорилось, так как она не могла справиться с ремешками, которые закрепляли нагрудник.       Её длинные каштановые волосы, убранные в косу, растрепались, щёки алели багрянцем, лоб покрылся влажной испариной, а рукав рубахи пропитался кровью. Таинственный рыцарь, нашедший убежище в шатре, расшитом бегущими по белому полю серыми лютоволками, на деле оказался юной девой, что приходилась младшей сестрой Брандону Старку, прозванному Диким волком.        Рейгар Таргариен, испытывающий противоречивые эмоции, завязанные на восхищении и ярости, нарушая все церемониальные приличия, вошёл внутрь.        Северянка вовсе не казалась застигнутой врасплох. Она медленно, довольно грациозно, учитывая её одеяние, обернулась, сверкнув в полумраке шатра платиновыми радужками, утопающими в штормовом море чернильно чёрных зрачков. В её глазах бушевали молнии, звёзды взрывались мириадами искр, рушились империи, а континенты уходили под воду. В её глазах пылал огонь жизни.        Что ж, Рейгар вынужден был признать: слухи о дикой красоте Лианны Старк не были преувеличены. Он и сам был очарован этой девушкой, прекрасной в своей естественной простоте; девушкой, которой не нужно было облачаться в роскошные платья и надевать украшения из драгоценных камней, дабы пленять мужчин; девушкой, чья едва уловимая улыбка, которая сейчас играла на её устах, могла развязать или же закончить войну; девушкой, не побоявшейся выйти на ристалище против явно превосходящего её соперника; девушкой, победившей там, где это казалось невозможным; девушкой, взирающей на него взглядом, в коем было не меньше любопытства и озорства, чем в его собственном.       Она присела в грациозном книксене, склонив голову. Это выглядело скорее комично, учитывая то, что гибкое тело обрамляла сталь, а не бархат и шёлк. — Ваше Высочество должно быть заблудились, — спокойно произнесла она, поднимая свой взор на принца, закатный пурпур глаз которого завораживал своей необычайной глубиной — будто вглядываешься в бездну. — Вовсе нет. Я искал таинственного рыцаря, и нынешняя ситуация кажется мне тем интереснее, что не далее как вчера вы роняли слёзы тоски на подол своего платья, когда я исполнял печальную песнь о любви, — приблизившись, Рейгар помог расстегнуть ей ремни, сковавшие тело, за что получил благодарственный кивок. — Вам ли не знать, Ваше Высочество, сколь утончённым вкусом может обладать воин, пусть я и не причисляю себя к их числу, — отстраняясь, ответила Лианна, наконец избавляясь от панциря, под которым была надета лишь камлотовая рубаха с широким воротом, волей-неволей подчеркивающая округлость грудей. — Да и будем честны, вы не заметили меня вчера на пиру. Едва ли вы запомнили лицо хоть одной девицы, — без тени упрёка заметила Лианна.        Проницательная девчонка. Рейгар, занятый поиском союзников, не особо всматривался в лица присутствующих юных дев, которые едва ли имели какой-то вес на политической арене, если учитывать тот фактор, что принц уже был женат. Вот только на женщину, связанную с ним узами брака, женщину, которую он никогда не любил и не желал, он тоже не смотрел. И всё же, по тому, как смягчились черты её лица, принц понял, что его догадка оказалась верна. — Что значили те слова, миледи? — не желая тратить время на излишние любезности, а тем паче признавать правоту северянки, Рейгар задал ей тот вопрос, что терзал его разум смутными догадками с того момента, как таинственный рыцарь спешно скрылся в толпе мещан и гостей турнира.       Лианна тихо усмехнулась, тряхнув косой, и ответила: — Я всего лишь сказала правду. Ответом на горделивое заявление того рыцаря была очевидная в своей простоте правда: «Но я не муж», — и как бы отвечая на его немой вопрос, она добавила: — В Винтерфелл часто заезжает один менестрель, — вот только, он не обычный певун, коих сотни в Весторосе. Он приходит из-за Стены. — На лице Рейгара отобразилось удивление и… восхищение. — Конечно же, об этом известно только мне, иначе бы этого мужчину, что и обучил меня языку теннов, уже давно бы повесили: дезертирство из Ночного Дозора карается смертью. Но мне жаль было бы терять столь занимательного собеседника…        Её рассказ прервался, едва до них донёсся громогласный хмельной хохот Роберта Баратеона. Взгляд Лианны, в миг преобразившись, потяжелел, налился свинцом. И Рейгар, не желая преждевременно ввязываться в ссору с её пьяным наречённым, которого она, по всей видимости, презирала, поцеловал её руку на прощание, собираясь оставить её, но давая обещание встретиться вновь. Оставить, дабы вскоре забрать навсегда. Забрать то, на что он имеет право. Забрать Лианну Старк и Семь Королевств.       Уже дойдя до противоположного выхода, принц Рейгар, вдохнув аромат зимних роз, венок из которых, несомненно, смотрелся бы на челе Лианны не менее величественно, чем корона, тихо произнёс напоследок: — Я сохраню вашу тайну, леди Лианна. Каждую вашу тайну, если на то будет ваша воля.