Песни о волках и драконах

      Первый осенний снег срывался с угрюмо-серого неба, свинцовыми тучами нависавшего над бывшими владениями Харрена Чёрного — белый, как платье невесты, и холодный, как поцелуй призрака. Мелкие хлопья кружили в причудливом танце, окутывая поле боя мягким пуховым одеялом.       Тихие воды Божьего Ока подёрнулись рябью, стоило только Моране Старк легонько коснуться водной глади, напоминающей лист чеканной меди. Поджав под себя колени, она затуманенным взором оглядывала окрестности проклятого замка Харренхолл.       Полуразрушенная твердыня, выстроенная из чёрного камня, напоминала громадное чудовище. Вокруг этого места ходило много легенд — да таких, что от слов, сказанных полушёпотом, кровь стыла в жилах: дескать, неупокоенные души сгоревших заживо островитян бродят по коридорам и, скрываясь во мраке, творят ужасные вещи, желая отомстить за бесславный конец могущественного дома Хоаров.       Говорят, в день падения замка, когда Балерион, выплёскивая свою ярость, выдохнул чёрное пламя с алыми завитками, яркое зарево пожара было видно даже со Стены. Башни зарделись в ночи и подобно гигантским свечам начали изгибаться и оплывать, стены накалились докрасна, крепкий камень трещал как сухой можжевельник. Сами боги содрогнулись в тот миг, когда неистовый победоносный рёв дракона возвестил о приближении рассвета. Рассвета, который не суждено было встретить побеждённым. И Семеро, отведя свой взор, тем самым прокляли Харренхолл, обрекая владетелей сей земли обетованной на печальную участь.       Морана поёжилась: то ли от стылого озноба, сковавшего её члены, то ли от леденящих душу воспоминаний. Здесь было холодно. Всегда. И в день её встречи с Порочным Принцем, и сейчас, когда поле боя было усеяно телами победителей и побеждённых, а на вершине горы из черепов и костей, борясь с Неведомым за крупицы жизни, возвышался Деймон Таргариен. Опираясь на фамильный меч — Тёмную Сестру — он из последних сил осел на землю, прислонившись спиной к туше испустившего последний дух Караксеса, чья чешуя — цвета киновари и алеющего заката — так напоминала Моране листья чардрева, растущего в богороще родного Винтерфелла.       Бездыханное могучее тело огнедышащего ящера, сгубившего сотни и тысячи душ, своим пламенем лишившее детей отцов, а матерей — сыновей, обрёкшего по воле своего всадника целые королевства на голод, вселявшего страх и отчаяние в сердца тех, кто сквозь завесу грозовых облаков видел карминовый проблеск пылающей на свету ализариновой чешуи Кровавого Змея, наполняло душу Мораны благоговейным трепетом. Величие этих существ, о которых она читала в детстве, прячась от братьев в бесконечном лабиринте книжных стеллажей, хранящих под слоем пыли и паутины знания предков, навсегда запечатлелось яркими красками в сознании маленькой девочки, которая в те далёкие, но несомненно прекрасные времена и помыслить не могла о том, что когда-то и сама поднимется в небо — навстречу солнцу и бушующим ветрам — на спине громадного крылатого чудовища.       Морана не любила возвращаться в мир живых, ведь вместе с запахами и лёгким покалыванием на кончиках пальцев, что вновь были способны касаться травы, камней и тканей одежд, её бурным потоком захлёстывали воспоминания: печальные и радостные, милые сердцу, что больше не бьётся в груди, и трагичные. А ещё, теперь она чувствовала холод: не тот, что дарил морозный воздух Севера, приятно ласкающий оголённые участки тела, а забирающийся под кожу, дробящий кости и обжигающий лёгкие.       Морана, наконец отвернувшись от башен и замковых стен, перевела взгляд на Деймона. Он был так близок — во всех смыслах, ведь в этот краткий миг она могла коснуться его лица своими нежными ладонями, почувствовать подушечками пальцев угасающее тепло его жизни; а в следующее мгновение, когда последний глоток воздуха наполнит лёгкие Порочного Принца и он навеки закроет глаза, мужчина займёт отведённое ему место в царстве Неведомого. Рядом с ней.       Внезапно налетевший ветер растрепал её густые каштановые волосы, заставив локоны струиться подобно знамёнам — вот только штандарты с волками, драконами, рыбами, кракенами, орлами, оленями и львами давно потеряли свои краски, будучи несколькими часами ранее втоптаны в сырую, ещё не успевшую промёрзнуть почву.       Медленно поднявшись, Морана расправила складки элегантного платья на шнуровке, корсаж которого был расшит крошечными жемчужинами. Тонкий карминовый шифон, из которого была соткана юбка, струился кровавыми ручейками, словно бы пролитой за прошедший день крови было недостаточно, дабы в должной мере напитать землю, воздав должные почести Воину и Неведомому.       Стоило ей сделать несколько неторопливых шагов, как в тех местах, где секунду назад ступали её босые ступни, зацвели невесть откуда взявшиеся ликорисы.       То тут, то там появлялись их распустившиеся бутоны, окутывая поле кровавым одеялом из лепестков. Пунцовые цветы — символы Смерти — распускались и увядали, благоухали, наполняя воздух зловонным ароматом погибели, и опадали, а их алые листья, тут же подхваченные промозглым ветром, рассыпались мириадами багряных искр, придавая этому месту ещё более таинственную, потустороннюю атмосферу.       Снежинки касались бледного лица Мораны — мягко, как поцелуи возлюбленного. Снег оседал на её пышных ресницах, таял на губах. Это был вкус Винтерфелла, вкус детства и отрочества, вкус невинности и мечты. Это был вкус давно минувшего, безвозвратно ушедшего прошлого. Нежные прикосновения этих маленьких порождений зимы до боли напоминали ласки Деймона — такие же недолговечные, оставляющие лишь горькое послевкусие и мокрые следы на щеках.       Они встретились в этих землях тридцать лет назад. Драконий владыка возложил на колени Мораны венец из синих, как лёд, роз, нарекая её королевой любви и красоты, а северянка, мягко улыбнувшись ему, приняла сей скромный дар победителя, равно прославленного за свои великие деяния и порицаемого за свои прегрешения, ужасающие как благочестивые, так и падшие души.       Говорят, что каждый раз, когда рождается новый Таргариен, боги подбрасывают монетку, и весь мир, затаив дыхание, следит, какой стороной она ляжет. Но Таргариены, подобно драконам, никогда не были в ответе ни перед богами, ни перед людьми, ведь они обладали тем, что недоступно простым смертным. Вся их гордыня и тщеславие происходили из одного очевидного в своей ясности факта: «Драконы — это огонь, облечённый плотью, а огонь — это власть».       И всё же, Морана Старк — посланница Смерти — явилась за Деймоном, дабы сопроводить его в чертоги, где пируют мертвецы. Ибо закон был един для всего сущего: и для дракона, и для червя — Der Tod hat noch keinen vergessen. И Морана пришла собственноручно забрать душу того, кому некогда отдала свою собственную, получив взамен лишь то, что обещал девиз дома Таргариен. Пламя и кровь. И отплатила северянка за них Деймону той же монетой — тем, что обещал девиз её дома. Суровой зимой, накрывшей весь Вестерос. — Я умер? — едва уловимо прошелестел Деймон, слегка наклонив голову. Уголки его губ дёрнулись в по-детски лукавой усмешке, будто он совершил какую-то незначительную оплошность, за которую принца крови и ругать-то никто не посмеет. — Нет, но скоро умрёшь, — хмуря брови, заметила Морана. Она подобрала пышный подол юбки, присаживаясь подле него. Стылый ветер ласкал щёки, и она подняла лицо к небу, на мгновение прикрывая веки. — Здесь мы впервые встретились, — сжимая её запястье окровавленными пальцами в грубой хватке, Деймон притянул её к себе. Их лица были настолько близко, что дыхание — жизни и смерти — смешивалось сизой дымкой мимолётного мгновения.       Судорожным движением руки она откинула слипшиеся пряди будто сотканных зимней стужей платиновых волос с его лба, заворожённо наблюдая за тем, как в зрачках, что постепенно начала обволакивать подступающая тьма небытия расцветают фиалки. Глаза Деймона искрились насмешкой над миром, над золотом, властью, титулами и даже над погибелью, что протянула к нему свои костлявые пальцы, а неистовое пламя на дне чернильно-чёрных зрачков заставляло лёд, сковывающий её некогда неистово бьющееся в любовном порыве сердце бронёй, таять.       Морана склонила голову ему на плечо, с укоризной, нескрываемой досадой, обидой и злостью осыпая его ругательствами и оскорблениями, но Деймон, и раньше позволявший ей подобные вольности, лишь хрипло рассмеялся, вытирая тыльной стороной ладони выступившую каплю граната на губах.       Порочный Принц блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь близостью единственной женщины, которую он в действительности желал. Он спал со многими женщинами: шлюхами и королевами, крестьянками и непорочными служительницами Семерых, скромными леди и распутными девками из таверн, но ни одна из них не могла подарить ему то, чего в действительности желал Деймон. Гордая и своенравная, Морана Старк была воплощением девиза своего дома. Она была самой суровой зимой, что укрывает плотным снежным покрывалом поляны, заставляя изголодавшихся лютоволков остервенело рвать на части любого, кто войдёт в лесную чащу. Морана олицетворяла свободу — то, чего Деймон желал больше крови и славы, больше звона монет и песен труб герольдов. Морана, вопреки тому, каким грозным именем нарёк отец свою дочь, была воплощением самой жизни. И сейчас, пред входом в царство Неведомого, смотря в гранитно-серые глаза северянки, он впервые за столько лет чувствовал себя по-настоящему живым.       Он восхищался её непосредственностью, сокрытой за маской высокомерной учтивости, её безрассудной храбростью, граничащей с самодурством, лишённой всякой вычурности грацией и неимоверным изяществом, той ловкостью, с которой она взбиралась на лошадь или стреляла из лука. Девчонка имела далеко идущую впереди неё славу дикарки — красивой, но необузданной бестии, предпочитающей стенам замка и брачному ложу охоту и общество бравых воинов, чьи рассказы о подвигах она слушала не в желании польстить или угодить, а с искренним интересом.       Встреть Деймон её на турнире, разодетую в шелка и бархат, окружённую галантными кавалерами и раболепными поклонниками, он едва ли бы обратил на неё свой взор. Однако, опоздав к началу празднеств в Харренхолле, принц прибыл в самый разгар охоты, что длилась к тому моменту уже три дня, и была призвана ещё больше потешить самолюбие лорда, принимавшего у себя благородных гостей, чьи родовые имена корнями уходили в века легенд и преданий.       Вой лютоволков Деймон заслышал ещё издали и, желая удостовериться, сколько правды в разговорах о том, что якобы Старки держат эти диких тварей в качестве домашних питомцев, приказал Караксесу приземлиться на скалистый уступ, с вершины которого открывался чудесный вид на харренхолльские земли.       Его любопытство было щедро вознаграждено: на поляну, преследуемый двумя огромными лютоволками, превосходящими размером ездовую лошадь, выбежал олень, шкура которого отливала снежной белизной в лучах полуденного солнца. В футах ста от них, погоняя вороного жеребца, скакал всадник, на синем плаще которого красовалась эмблема дома Старк. Олень явно уже выбился из сил, а порождения зимних лесов стремительно сокращали расстояние между собой и добычей. Всадник же, напротив, натянул поводья, переводя лошадь на медленный аллюр. В считанные мгновения пепельно-серый лютоволк настиг оленя, вцепившись в его заднюю ногу, а его собрат подлетел с другой стороны, впиваясь острыми клыками в круп могучего животного. Олень боролся из последних сил, стараясь сбросить с себя безжалостных хищников, но всадник, отпустив поводья, молниеносным движением выхватил стрелу из колчана и, не колеблясь ни секунды, натянул тетиву лука, пронзая стремительным остриём наконечника его переднюю ногу.       Деймон, следивший за этой сценой с нескрываемым наслаждением, едва смог удержать Караксеса, который, учуяв металлический запах крови, издал тихий рык, намереваясь сорваться с уступа и забрать охотничий трофей себе — по праву сильнейшего. А лучник, меж тем, будто не замечая в ста ярдах от себя огнедышащего ящера, спешился. И когда порыв холодного ветра сорвал капюшон с лица всадника, Деймон с восхищенным удивлением узрел, что перед ним вовсе не всадник, а всадница, каштановые кудри которой тут же рассыпались золотом осени по её плечам и спине. Бедное животное билось в предсмертной агонии, терзаемое изголодавшимися лютоволками, чьи окровавленные пасти могли напугать и бравого мужа, но северянка, нисколько не боясь тварей, что были способны разорвать её в клочья, произнесла несколько слов, заставив лютоволков отступить от своей добычи. Вынув простой, но добротный меч из ножен, она быстрым движением перерезала оленю глотку, избавляя его от лишних мучений, а затем, повернувшись к скале, отвесила скорее насмешливый, нежели учтивый поклон, предназначавшийся принцу, гордо возвышающемуся на своём драконе.       Их сущности — пламя и лёд — были по природе противоречивы и несовместимы, а оттого их ещё более влекло друг к другу, и это фатальное влечение драконьего владыки к волчице, плодом которого стало дитя с волосами цвета снега и пепла и глазами, в коих плескалось жидкое серебро, дитя, убившее свою мать при рождении, привело к войне, которую в последствии мейстеры окрестят «Битвой Бастардов».       Деймон, проехавший на турнире мимо своей жены — леди Ройс, возложивший венок из благоухающих синих роз на колени той, кто была обещана другому, а позже, по излюбленной версии менестрелей, похитивший и опорочивший её, заронил семя раздора меж домами знати. И когда спустя столько лет король Визерис, не имеющий сына, нарёк наследником престола бастарда Рейниры, похожего на Лейнора Велариона примерно так же, как дракон на ужа, Деймон, чьими правами столь беспечно пренебрегли, развязал войну, желая, чтобы однажды на престол взошёл его сын. Ребёнок, в жилах которого течёт кровь дракона и волка, а в сердце неистово бушуют пламя и лёд. Ребёнок, что был обещан.       И Порочный Принц, заплатив своей жизнью за былую слабость и гордыню, что помешали ему удержать подле себя женщину, которой было суждено гореть вместе с ним, умер с лукавой улыбкой на устах, сжимая в своих объятиях Морану, которая, пусть и не стала его женой и его королевой, подарила жизнь мальчику, чье имя отпечатается на страницах истории не в виде клейма Сноу, а властным титулом короля Эйгона III Таргариена.