Песни о волках и драконах

      Она кружила по залу в наряде, сотканном из бесстыдства и миррийского кружева, одаривая достопочтенных лордов, благородных рыцарей и принцев королевской крови своей сияющей обольстительной улыбкой, завлекающей непутёвых волокит, что непрестанно вились близ неё, — как пчёлы, слетающиеся на сладость распустившегося бутона колючей, но прекрасной розы, — заманивая этих несчастных в сети лживых заверений и ложных надежд. Надежд на её любовь, на её руку и сердце, на её искренность, признание и преданность. Надежд на покорность, смирение и жертвенность, что были столь же чужды Сейре Таргариен, сколь и её дракону, что вторил громогласному рёву резвящейся толпы и свисту флейт, разрезая перламутровые сумерки блестящими подобно драгоценным топазам и кварцу молочно-белыми крыльями.       Серебристые волосы её струились по спине бурными потоками горных рек, обрамляя уточнённое, но чуть вытянутое девичье личико с острыми скулами, волевым подбородком и глазами, что сияли отнюдь не аметистами погибшей Валирии, но фатальной сталью древней империи, ныне лежащей в руинах. И пусть на устах юной принцессы играла подобно солнечному лучу на водной глади потусторонняя улыбка, очи её были столь же холодны, что и Стена, отделяющая Север от легендарного царства вечного хлада, в коем, если верить слухам торговцев, глупцов и нянюшек, всё ещё обитали грамкины и снарки.       Флегматичный взор её, в сущности, ни на ком и ни на чём не задерживался подолгу — она тщетно силилась отыскать забаву, которой под силу будет развеять её тоску и ту безмерную скуку, что властвовала в стенах замка, облачённого не в доспехи из железа и гобелены, чествовавшие почивших Таргариенов, а в изумрудную парчу и купеческую манерную искусственность Хайтауэров, нашедшую отражение в придворных порядках и платьях дам и их кавалеров.       Сейра и была бы рада вновь вкусить сладостный плод греха, что познала она в Лисе, соблазнив красой своего юного девственного тела хозяина поместья, в коем гостила она с родителем своим; с экстатическим восторгом и упоением вновь поднялась бы в небо на своём Призраке, белая, с угольно-черными полосами чешуя которого напоминала ей корни и ствол могучего чардрева, что росло в богороще далёкого Винтерфелла; вновь бы наслаждалась рассказами изгнанного из столицы Порочного Принца, которого она величала не иначе как отец, о золотой эпохе расцвета Валирии, о древних богах и ящерах, что взмывали в небо, неся на спинах своих воинственных всадников, ящерах, что сходились в бою над пенящимися водами морей и горящими горами, сражая врагов и славя победителей.       Однако нынче вечером виноградная амброзия из Арбора не пьянила её; хвалебные речи были до ужаса опошлены мнимой претенциозностью, и она забывала их, едва с уст собеседника срывалось последнее слово; какой-то докучливый и захмелевший лорд беззастенчиво пытался забраться ей под юбку, поправ всякую мысль о приличии.       И только презрение во взгляде королевы Алисенты, находившей нежелательным и даже оскорбительным присутствие во дворце Порочного Принца и его ребёнка, будто в насмешку названного в честь распутной дочери короля Джейхейриса, некогда сбежавшей из монашеской кельи в лиссенийский сад низменных удовольствий плоти, зависть Рейниры, так и не заполучившей мстительное и алчное сердце своего дядюшки, да похотливые взоры Эйгона, коими он одаривал и Сейру, и наливавшую принцу вино служанку, предвосхищали ту бурю, что сорвёт этот вычурный и мнимо-возвышенной покров благопристойности с обитателей замка и членов королевской семьи — династии, уничтожить которую способна лишь сама династия.       И пускай ночь была нежна, мёд рекой лился, а здравицы и шутливые замечания эхом разбивались под куполом Тронного Зала, Сейра знала, что громовый рёв яростных тварей вскоре разверзнет небеса, и драконы сойдутся в смертельном танце, повинуясь зову своих владык; многотысячные армии встанут под зелёные знамена Эйгона, обнажая клинки против тех, кто не так давно потчевал их элем и жареным мясом, тех, кто последует за властолюбивой Рейнирой Таргариен, желающей носить венец Завоевателя, и её сыновьями-бастардами.       А посему отец её — гордый, порывистый и амбициозный принц, коего в народе нарекли Порочным за его беспринципность и вольнодумие, да ещё за пылкую любовь, которую он питал к дрянным развлечениям, — и пожелал вернуться в Королевскую Гавань спустя восемнадцать лет после своего изгнания.       Проводя жизнь свою в странствиях по свету, начало которым послужило принудительное путешествие в безжизненный край, где властвуют лорды из Винтерфелла, Деймона в последующие годы видели и на Ступенях, и в Браавосе, и в Пентосе, и в заливе Работорговцев, и, если в противоречивых толках была хоть крупица истины, в Крае Теней, что за Асшаем.       И повсюду за ним следовала луноликая малышка, вскоре превратившаяся в хорошенькую девицу, а после — и в обольстительную женщину, что взирала на мир волчьими глазами своей матери из рода Старк.       Дитя желанного короной, но нежеланного невестой и женихом союза двух древних родословных.       Дитя, что было воплощением льда и пламени, как её отец был воплощением света и тьмы.       Дитя, чей дом — спина её белого, как свежевыпавший снег на Севере, дракона.       Дитя, что желало, как и все северяне, хлеба. И дитя, что желало, как и все жители Вольных Городов, наслаждающиеся боями рабов и жестокими казнями, зрелищ.       Дитя, коему должно было бы стать управляемой умелым кукловодом марионеткой в грядущей войне, ибо придворные, затаив дыхание, ожидали, к какой партии проявит свою лояльность Деймон Таргариен, и гадали, изберёт ли Сейра себе в законные мужья одноглазого Эймонда или одного из ублюдков Рейниры, ещё не ведая, либо лишь смутно догадываясь, что Порочный Принц и Порочная Принцесса прибыли отнюдь не для примирения и заключения союзов, но за тем, чтобы удовлетворить свои низменные желания и тлетворные амбиции. За тем, чтобы нести пламя и кровь.