Анандамид

Тонкие солнечные лучи старательно будят рассвет; сумеречное одеяло сползает с горизонта, лениво прорисовывая пушистой кисточкой голубизну поднебесья. Городской туман Магикса осторожно поглаживает пыльно-розовые стены академии фей, ненавязчиво стучится в окна, просит открыть глаза и полной грудью втянуть глубокий аромат сонной свежести. Блум шагает торопливо, почти суматошно, постоянно смахивая надоевшую челку с пышных ресниц. Длинные рыжие локоны обрамляют изящные плечи, тяжелыми путами, точно языки пещерного пламени, ложатся на гладкую кожу. На ней воздушное платье цвета водяной лилии, такой же божественной и непорочный, как и первородное пламя в грудной клетке. В коридоре немного прохладно, отчего череда мурашек летит по позвоночнику, противным пощипыванием растекаясь вдоль нервных окончаний. Солнечные лучи проблескивают сквозь панорамные окна, вальсируют меж отполированных стен, позволяют школьному коридору застыть в немом, юном молчании. И нет в этом безмолвии ни единого звука, ни шороха, ни отголоска тающего эха. Но вот, спустя жалкое мгновение, с конца укромного лабиринта преподавательского крыла доносится чей-то настойчивый топот, и Блум замирает неожиданно, точно вор, пойманный с поличным. Девушка хватает прохладный воздух сухими губами, стремительно разворачивается и ловко скрывается в соседнем коридоре, избежав конфузной встречи с извечно сварливой Гризельдой. Огненная останавливается напротив незамысловатой двери с золотистой табличкой «305» по середине, и, разгладив складки легкого платья, осторожно стучит. Первые несколько секунд тишины она ощущает изощренный стук собственного сердца, ползущего где-то меж ребер, а затем, когда дверь открывается невесомым скрипом, по носу ударяет медовый аромат имбирного печенья. – Профессор Палладиум, можно? Блум в мгновение ловит на себе удивленный взгляд профессора, цепляет карие глаза почти мимолетно, пока резко перескакивает порог его квартирки, впопыхах захлопывая за собой дверь. Лишь бы никто не увидел, ведь тогда преподавателя, пожалуй, тотчас выпрут из школы даже без особых разбирательств и учета всех его прошлых заслуг. Палладиум с позором вылетит из академии, если хоть одна душа заметит молоденькую студентку, проскальзывающую к нему в личные комнаты (не только ведьмы умеют пускать грязные слухи) Эльф, не скроешь, обескураженный и слегка взволнованный внезапным появлением Хранителя огненной силы, тревожно оправляет галстук и, в очередной раз убедившись в идеальности внешнего вида салатового жилета, прокашливается в кулак. – Я могу вам чем-то помочь, Блум? До сознания вопрос долетает не сразу, фея обводит заинтересованным взглядом уютную гостиную и смущенно покусывает губы. Неповторимый аромат корицы, слегка пряный, кружит ей голову, а требующий завтрака желудок и вовсе заставляет сжаться. Воздух пропитывается не только волшебным запахом выпечки, но и каким-то особенным, комфортными колдовством, что немедля отгоняет тревогу и необъяснимый мандраж. Пользуясь этой чуть затянувшейся паузой, она разглядывает широкий бежевый диван, доверху забитый пуховыми подушками самых ярких оттенков, напоминающих весенний сад пестрых красок, а затем переводит взгляд на прозрачный стеклянный столик, стоящий на ножке из соснового дерева. Блум поддается захватывающей внимание коллекции минералов и драгоценных камней, отражающих замысловатыми бликами нежные лучи рассветной прохлады. – Я прошу прощения за такое внезапное вторжение, профессор Палладиум, – слабый румянец блестит на щеках, и девушка отводит глаза. – Я сегодня возвращаюсь в Гардению и, поскольку меня не пускают в палату к Флоре, я хотела бы попросить вас передать ей подарок. Блум тоскливо приподняла уголки губ, протянув лазурную коробочку, обвязанной белоснежной лентой и украшенной бантиком на верхушке. Палладиум продолжает изумленно смотреть на ученицу, стараясь сдержать умиленную улыбку в ответ (насколько сильно эта компашка дорожит друг другом?). Он берет коробочку осторожно, пытаясь не задеть ничего лишнего, и оставляет ее на комоде, обещая передать в ближайшее время. – Вы надолго возвращаетесь в родной город? – шлейф неловкости переливается новыми красками и, дабы не стоять каменными статуями, он предлагает Блум присесть, вежливо уточняет завтракала ли она и по наитию рекомендует успокаивающий зеленый чай с лепестками ромашки. – На пару дней. Мисс Фарагонда предложила мне немного передохнуть после…, – слегка запинается, снова ощущая себя проблемой мирового уровня и виновницей абсолютного большинства неудач своих близких. – После всего, что случилось. Фея скупо сжимает губы, поглаживая тыльную сторону ладони подушечкой большого пальца. От чая огненная не отказывается, и вскоре располагается на мягком диване, где, приобняв подушку, разглядывает украшенные сухоцветами стены, особые сборы целительных трав и какие-то яркие, цветастые микстуры на деревянных полках. В одной из которых, кстати говоря, узнает зелье, способствующее кратковременному улучшению памяти, которое они с Текной готовили на практикуме около недели назад. М-да, настоящее логово природного эльфа: по-домашнему теплое и уютное. Палладиум уходит на кухню, заполняя стеснительное напряжение грохотом столовых приборов и писком нагретого чайника. Блум ощущает себя не в своей тарелке и одновременно с этим чувствует невероятное спокойствие. Смешено и так противоречиво. Наконец взгляд васильковых глаз падает на заурядную книжку истории естественного волшебства, прочитанную ровно наполовину. Странная закладка, больше напоминающая фотографию, торчит из-за пожелтевших страниц. Белоснежная рамка фотокарточки не дает увидеть фото целиком, и Блум несмело наклоняется, дабы разглядеть его получше. Кажется, правильные девочки, примерные принцессы и отважные защитницы не рассматривают чужие фотографии, но рыжую словно запредельно тянет к фоторамке, отчего она осторожно берет книгу в руки и замирает, ошеломленная до кончиков завитых волос. На фотографии красуется Флора. Именно та отзывчивая и скромная участница клуба Винкс, обожающая цветы и уроки зельеварения профессора Палладиума, а ещё именно та самая Флора, которая весь последний год встречается с Гелией. Глаза округляются все больше с каждой секундой, она поднимается на ноги, почти подскакивает, оставляя никому больше ненужную книженцию на диване. Пальцы чуть дрожат. Перед ней одна из ее лучших подруг, а само фото, кажется, было сделало в местной оранжерее, когда девушка пересаживала криптосканцию, и пыталась увернуться от крепких корней строптивого растения. Палладиум, едва слышно напевающий какую-то жизнерадостную мелодию себе под нос, заходит в гостиную, но замечая краем глаза огненную девушку с фотографией в руках, застывает как примороженный. – Профессор? – она смотрит с непониманием, но что ещё хуже – с неодобрением. И эльф испуганно сглатывает, метаясь взглядом то на рыжую фею, то на фотокарточку в ее ладони. – Блум, я… Хочется сказать, что он не виновен, что он может все объяснить, в это же мгновение хочется кричать о неправильности ситуации и каменеющем от страха сердце. Он и не думал, что секреты вскрываются также быстро, как вскипает любопытство у феи. В любом случае, сейчас он молчит так потеряно и убито, словно его застали за чем-то действительно грязным, чем-то порочащим и больным. Но Палладиум ведь не болен, он просто привязан. Мужчина всем своим существом желает кроткой девушке счастья, и он с уверенностью (пусть и с неприкрытым разочарованием) готов заявить, что в текущую своим чередом личную жизнь феи вмешиваться никогда бы не стал. Эльф ни за что бы не вступил в соревновательный поединок со специалистом, лишь потому что заранее знал, что бой заведомо ложный, позорно проигранный. Лишь потому, что находился на грани отчаяния в своей глупой, дурацкой привязанности к лучшей ученице потока, которая стала чем-то большим в закрытом, усердно оцепленном для других сердце. Профессору нельзя испытывать то, что испытывал он к своей студентке, к, по сути, несовершеннолетней, маленькой девочке. Но что он мог поделать, если этот перекачивающий густую кровь орган замирал и устраивал воздушную катастрофу, стоило таинственным изумрудам взглянуть на него. – Она знает? Голос Блум гулким скрежетом бьет по ушам, заставляя поморщиться, выползти из кокона невзаимной влюбленности и посмотреть рыжей в глаза. Признаться честно, сейчас поднять глаза на ученицу ему было попросту страшно. Эльф потратил на эту школу, на единственную и самую известную академию волшебства последние 200 лет, безвылазно изучая гримуары и практикуясь в своей преподавательской уверенности, чтобы теперь стать таким ущербным и раздавленным. Что теперь? Его выгонят за прямое нарушение самого главного пункта академического устава? Пристыженный собственной неосмотрительностью, он оставляет кружку на том же столике, где недавно лежала злополучная книга, и раздосадовано мотает головой. Поднимает опустошённый взгляд на огненную, поджимает губы, не знает, куда деть руки. Более никчемным он не чувствовал себя никогда. – Нет. Она не знает, – говорит грубее, чем ожидалось, и хочет свернуться калачиком, открыть глаза и понять, что все это кошмар. Очередной дурацкий сон. Где-то на периферии его сознания Блум вкладывает фотографию обратно в книгу и возвращает ее на столик. – Я бы не хотел, чтобы она знала об этом, Блум. – В какой-то момент мелодичный голос переходит на шепот и затравленный взгляд, словно она застала его за мастурбацией на фото собственной студентки. Он не видит, но Блум, кажется расплывчато, все же кивает, садясь на диван. Смотрит не на него, куда-то прямо, а в груди почему-то цветет облегчение – хоть кто-то в этой школе связан по рукам и ногам оковами безответной, запретной любви. Так же, как и она. Это даже трогательно. При других обстоятельствах девушка бы предложила ему выпить чего-нибудь покрепче и поговорить по душам, но фея, загнанная в сказочные рамки, лишь меланхоличным взглядом жжет одну точку, обхватывая чашку двумя руками и делая мелкий глоток. Напиток обжигает. Вкусно. – Давно? – задает вопрос скорее самой себе, но безуспешно теряется в ощущениях на грани вечного горения. Палладиум тяжко вздыхает, садится рядом с ней, выдерживает расстояние правильно, по-джентльменски. Эльф молчит, судорожно глотает, копается внутри, пытаясь найти ответ. А давно ли? Почти слышно вопрос проносится в обеих головах, но для каждого значит что-то свое, далёкое. Давно ли она не может нормально дышать, давно ли он радуется, когда фея природы рисует сердечки на полях, пусть и не ему предназначенные? Давно ли она вылавливает аромат терпкого парфюма в мягких простынях, давно ли он ловит ягодные нотки спрея для тела в шумных коридорах, когда Флора проходит мимо, давно ли мечтает поглазеть с ней на звезды и возможно, хоть на секунду дотронуться до бархатной кожи губами. Яркий румянец заливает побледневшее лицо, он позволяет волосам свалиться на глаза и неясно кивает, согласный с любым вердиктом этой огненной феи. Пусть она будет судьей, пусть вершит это правосудие. Даже если Блум сейчас же психанет, наорет на него за развратную неоспоримость, хлопнет дверью, красноречиво обещая «устроить ему веселую жизнь», даже если она нажалуется Фарагонде, предоставив железные факты, и он вылетит из школы, точно подзаборная псина, о своих розовых мечтах с этой цветочной девушкой никогда не откажется. И даже добавьте его во все черные списки Волшебного Измерения, профессор все ровно будет мечтать испечь с ней приторно-сладкие пирожные. Ванильно? Быть может, зато честно и по-особому правильно. Блум молчит и ее молчание утомительно добивает. Давай же! Сделай уже что-нибудь! Кричи, скинь парочку книг на пол, начни отстаивать честь своей подруги, причем занятой и влюбленной. Прикусила язык. – Блум. Она смотрит озадаченно, но на дне голубых глаз проскакивает небывалое спокойствие, от которого Палладиуму почему-то не легче. Он сидит на взводе, боится и пальцем пошевелить, дабы не спровоцировать ее на что-то необдуманное и горячее. Но Блум степенно оставляет чашку на столе, покусывает губу, а затем поднимает небесные глаза, смотрит слишком пронзительно, точно. – Я не буду осуждать вас, профессор. И не буду говорить, что это неправильно, – она буквально кожей ощущает его потрясение, а затем как опасливо он разжимает сведенные мышцы живота. – Я знаю, что вы никогда бы не причинили Флоре вреда, и я также знаю, что каждый имеет право на чувства. Мелькнувшая радость в карих глаз готова была залить ослепляющим светом добрую половину школы. Блум незаметно улыбается и кивает. – Спасибо, Блум. Спасибо…, – в порыве за одобрение и даже поддержку он хочет обнять ее, однако быстро одергивает себя, лишь поправляя строгий жилет. – Мне очень жаль за все, что случилось на Эраклионе. Блум вздрагивает, стоило подсознанию при упоминании лицемерного бала снова выкинуть картинку разорванного плеча лучшей подруги. Фея отводит взгляд, понурив голову. Неужели сложно было об этом не упоминать? – Ты не виновата, Блум. Обстоятельства иногда играют против нашей воли, – ободряюще лепечет профессор, обведя заметно погрустневшую девушку доброжелательным взглядом. – Вы можете думать обо мне, что угодно, но я рада, что помолвка не состоялась, – от собственной честности ком стремительно поднялся по пищеводу, выбив остатки кислорода из глотки. Блум вздрогнула и, несмотря на дерзкую, по-бунтарски пафосную фразу, все же пугливо посмотрела на эльфа. А тот в свою очередь, вновь смерил ее изумленным взглядом. Со вздохом, фея до каждой депрессивной клеточки своего тела прочувствовала эту потребность пояснить. – Понимаете, здесь, в Алфеи, почти каждая девушка живет принципом, что ей нужен прекрасный принц, который, несмотря ни на что будет рядом, но я…понимаете, мне этого не хочется, мне не нужна чья-то защита. Кроме того, Скай не тот, кто мне нужен. Не тот, с кем я хотела бы разделить свою жизнь и уж тем более пойти на замужество. Почему-то внутри стало легче, свободнее даже. Неописуемо воздушно трепетало сердце, а наличие хоть какой-то «подушки безопасности» отрадно, по-родному гладило ребра. Она узнала о его самом страшном, тяжело оберегаемом секрете и постаралась поддержать, ни в коем случае не осудить влюблённого эльфа. В конце концов, почему она должна омрачать такое светлое, доброе чувство какими-то предрассудками? Да и тем более, что может говорить она, до ревущего грохота тянущаяся к отвратительному демону? Что может запрещать этому великодушному и заботливому профессору? Правильно, совершенно ничего. Зато теперь, не осудив и даже не становясь укоризненной, девушка на маленькую толику была уверена, что Палладиум поймет ее. Да, конечно, у нее никогда не повернется язык сказать о связи с Валтором, но тем не менее, признаться в отсутствии любви к Скаю она смогла настойчиво и пылко. – Что ж, в таком случае я могу вас только поздравить. Все разрешилось с лучшей стороны и, будем надеяться, что последствия будут минимизированы. Блум кивает, беззаботно и бодро, а счастливая улыбка от его одобрения растягивает губы. Девушка поднимается на ноги, придерживая ткань летящего платья. – Профессор, пусть это останется между нами? – смущенно спрашивает она, наблюдая как он поднимается следом, замирая напротив нее. – Оставим все это только между нами, – как бы намекая на фотографию, он наклоняет голову вбок, позволяя густым волосам упасть на плечо. Блум в последний раз улыбается ему умиротворённо и, наконец, направляется к выходу. Но в последний момент, уже схватившись за ручку двери, оборачивается и смотрит в карие глаза с неподдельной искренностью. – Хочу, чтобы вы знали: я не осуждаю ваш выбор и никогда не буду ему препятствовать. Доброго дня, профессор. – Будь осторожна, Блум.

***

Это был до одури банальный порыв сбежать от реальности. Покидать Алфею в моменте абгорресценции и разъедающей кости тоски оказалось подозрительно просто: обошлось практически без минутных сожалений. Только вот тяжёлые взгляды Винкс слишком страдальчески сверлили ее спину, отчего пришлось пообещать, что кратковременный отдых – событие отнюдь недолгое и ее не будет всего-то пару дней, за которые Флора окончательно придет в норму, а Стелла переживет дежурный всплеск новостных таблоидов родной планеты. «Действующая принцесса Солярии опозорила Королевство» «О дворцовых переворотах, разъяренных блондинках и испорченном празднике – астрологический вестник» «Король Радиус рассмотрит обращение Совета Светил о запрете на въезд для новоиспеченных ведьм – Винкс» Безоговорочно по-скотски ощущала себя Блум, будучи виновницей парадоксального заблуждения и всеобщего дебилизма. Но ещё более херово она себя чувствовала, когда осознавала, что ничего не сможет изменить, ведь ее мнение, в сущности, имеет место только в клубе Винкс. Как это, блять, случилось? Они сошли с ума или им стерли память? Иначе как эти пустоголовые диванные критики выкинули из головы спасение Магикса от Армии Тьмы и, чего греха таить, грандиозную победу над Лордом Даркаром? Эти презренные по своему сознанию люди забили и на нападки Трикс, и даже про Валтора не перебросились ни словечком, а тут, без юридических фактов (суда и следствия) обвинили их, самых храбрых и героических фей ,без малого, в измене Волшебному Измерению. И чего теперь от нее будут ждать? Что Блум обязана сделать, дабы доказать свое милосердие, непричастность, невиновность? Неужели они действительно полагают, что она побежит воспламенять всякого, на кого пальцем ткнет народ, Совет или директриса? Ага, сию же секунду. Удивительно, но даже от, в какой-то степени исполняющей роль родителя для дружной компании, Фарагонды ныне воротило, особенно остро в момент, когда старушка причитала об использовании черной приворотной магии на Эраклионском принце и внеочередной теории заговора Валтора, что неизбежно приведет к погибели всего света, если его не отправить на Омегу ближайшим рейсом. Пусть и приведет, но уже как-то…плевать? Ах да, в ту промозглую, осиротелую ночь именно пустота стала первостепенным генератором сил, где меркантильный похуизм вел принцессу по забору выживаемости, раскачивая итак шаткую нервную систему на ребристых штакетниках. Нельзя утверждать, что Блум не верила в причастность Валтора к этому окутанному проклятой тайной балу, просто она ведь сама в сердцах долбилась в его подсознание и умоляла помочь. Только вот если он действительно оказался личной феей-крестной рыжеволосой, вина Блум в травме Флоры вмиг очевидно оправдывалась. Блум подавила вымотанный смешок. Как там? Ненависть – первобытный признак страсти? А что вы скажите по поводу ненависти к себе? Вот и Блум выразительно выдержит паузу. В который раз позволит ногтям впиться в нежную кожу, оставив лунки кровоподтеков, разрешит острой боли пронзить сухие ладошки. Забавно, защитница Измерения и Хранительница самой чистой силы прибегла чуть ли не к сделке с дьяволом, дабы угодить собственным эгоистичным желаниям. И как только дракон после всего этого не сплюнул ее, будто комок слизи, застрявшей в ротоглотке, куда-нибудь на Обсидиан. Девушка инстинктивно съежилась: колкий разряд очертил притихшие клетки. Она не могла представить всю историю Валтора, но внутри нечто подсказывало, что «детство» у демона было незавидным. Между делом, Лейла по-прежнему молчала, кроме того, принцесса Морфикса до сих пор не ответила ни на одно из последних двадцати голосовых и сорока письменных сообщений. Признаться, паниковать рыжеволосая уже немного устала, хоть пренебрегать этой тряской было довольно непросто. Только вот тело не железное, оно не выковано из известной своей прочностью стали Домино, оно хрупкое, худощавое, оно банально не справляется с очередными паническими атаками. Ему, этому юному организму, отнюдь не хватает сил на ежедневную стрессовую рвоту и отвратительный сон, сбитый либо бессонницей, либо до потери сознания пугающими кошмарами. Поэтому в какой-то момент девушка сдалась: ее руки скатились вдоль тела, и даже живородящее пламя не было способно поднять их. Эта едкость и бесконечный наплыв проблем вылились, нашли отдушину в напускном равнодушии, в котором хочется притвориться гипсовой статуей. Ведь они пустые. Они ничего не ощущают. Им не больно. К черту. Что чувствуют люди, возвращаясь домой? Наверное, многим свойственна радость, умиротворение, чувство безопасности, некая оживленность и обязательно искрящиеся счастьем глаза, ведь какими бы побитыми мы ни возвращались, родители всегда принимали нас, согревали, наливали горячий чай и слушали. Обо всём: хорошем, плохом – неважно, главное, чтобы без обсуждений, без презрительных шиков, без боязни быть непонятой, непринятой, осужденной. По крайней мере, так было идеально и так всегда было у Блум. С момента поступления в академию фей, огненная казалось себе до одури необыкновенной, той самой сказочной героиней, избранной, одаренной, но при этом все ещё оценивала себя банальным человеком, мягким, отзывчивым, морально устойчивым. Теперь же, идя вдоль грязной, пыльной дороги, она едва ли слышала внутри себя фитилёк человечности, эти остатки наивный девчонки, живущей мифами о единорогах и принцах. Сегодня детские мечты плотно прижали черствые обязательства, возникшие с новым, как раньше казалось, самым потрясающим статусом – феи (чудом выжившей наследницы великого королевства). Сложно было отследить, когда рыжую впервые поглотила тревога от понимания, что она навеки загнана в рамки неуправляемого сосуда. Но одно Блум уяснила предельно точно: она – пристанище маны. Она – дом дракона, она его оболочка. Она есть дракон. Вы спросите: и где же тут повод расстраиваться? Только вот вряд ли кому-то придет в голову, что за колоссальной мощью стоит ответственность. Страшное, уродливое бремя. Вряд ли промелькнет мысль, что за огнем Дракона она больше не видит себя. Ту, изначальную, маленькую, набивающую руку на своих же ошибках, не ту, о которой все мечтают, о ком грезят как об оружии. 19:30. Должно быть родители уже дома, наверняка приготовили вкусный ужин и теперь сидят у телевизора, обсуждая успехи любимой дочурки. Майк, скорее всего, предложит достать детские фотографии Блум, чтобы в очередной раз убедиться, как она выросла. Как стала самостоятельной, той, на которую уповают не только они, но и ещё несколько миллиардов существ. Спустя десять минут Ванесса пустит чистую слезу и наберет очередное долго идущее сообщение: «Родная, как ты там?». Блум замешкалась у двери, пытаясь натянуть маску счастья хотя бы для родителей. Для тех, кто вложился в нее, кто отпустил, кто позволил ей стать той, кем она была признана. Девушка заносит кулак, ловя странный секундный ступор. В голове сумбурный бред: последние 48 часов, летящие как в фильме ужасов перед глазами, заставляют небесные радужки залиться слезами. «…не ругайтесь. Это я… во всем виновата…я не справилась», – фея шмыгает чуть слышно и, втерев горячие слезы в обветренные щеки, закусывает губу. Набирает в грудь воздуха. Порыв обжигает изнутри. Холодно. Стучит. Подавлено бормочет никому ненужные извинения, вновь утирая влажные ресницы, и вовремя натягивает радостную улыбку. – Сюрприз! – голос не дрожит, а укрытые от всего мира слезы терпеливо копятся внутри, не особо желая прорываться на поверхность (к лучшему). Обескураженная Ванесса только и успевает открыть рот, как эмоции на ее лице преодолевают всю палитру, перебегая от шока к безудержной радости, в отличии от Майка, который в прямом смысле слова вылетает на порог собственного дома и заключает дочь в настолько крепкие объятия, что позвоночник девушки трещит по швам. – Милая!!! – наконец Ванесса присоединяется к супругу, покрывая запутавшиеся космы дикого огня мягкими поцелуями. На душе в одночасье становится тепло, и огонек, отгоняя тоску, пусть на минуту, но радостно вихрится. Семья заходит внутрь все ещё обнимаясь, пока девушка не сбрасывает привычно высокие каблуки, с удовольствием заменив их розовыми, мохнатыми тапочками. – Милая, но как ты здесь? Разве в Алфеи наступили каникулы? – голос матери не вызывает агрессию, но Блум все же недовольно шмыгает носом, проходя в гостиную. Знакомо горит камин: древесина трещит в завораживающем выплеске, от которого идёт такое заклинательное родство и близость, что мурашки крупными точками бегут по коже. – Директриса Фарагонда дала мне пару дней отдыха, – без энтузиазма оповещает девушка, не укрыв от матери расстроенный взгляд. Женское сердце, а особенно материнское не обманешь, и Ванесса тотчас подмечает, что что-то явно идет не по плану. Она вежливо предлагает отваренные на пару овощи и запеченную курицу, но Блум отказывается, морщась от упоминания еды. В последнее время с приемами пищи у девушки совсем не ладится, поэтому вместо ужина она выбирает большую кружку какао, обязательно приправленную горкой взбитых сливок. Не успевает фея скрыться на кухне, как тишину комнаты режет телефонный звонок, и Майку приходится отвлечься от беседы, дабы ответить. По заметно поникшему взгляду, Блум понимает, что отца экстренно вызывают на работу – на городской площади горит обувной магазинчик, а на дежурстве почему-то не хватает людей. Времени на долгие извинения не было, да и Блум они, в сущности, нужны не были. Девушка ободряюще приобняла отца, мило взъерошив его волосы и, как когда-то далеко в детстве, попросила пообещать, что он будет более чем осторожен. Ванесса в свою очередь проводила мужа поцелуем и, закрыв за мужчиной дверь, вернулась к разговору с дочерью. Прошло около двадцать минут, а Блум все ещё не расплакалась, поражаясь собственной выдержке. На самом деле, факт иллюзорного спокойствия и отстраненности довольно удивительный, учитывая особенности характера и давление обстоятельств. –…Он просто сказал, что женится на ней при всем дворе и гостях, при камерах, транслирующих всю эту помпезную речь на все Измерение…а я…я не стала выяснять отношения, просто не захотела, не дало мне что-то внутри разборки устраивать. Ведь он сделал свой выбор, видимо тот танец был просто окончательной точкой в наших отношениях, – Блум цепляет ложечкой воздушные сливки и отправляет сладость в рот, безэмоционально пожав плечами. Уже отошла и почти не больно. – Но постой, если это тот самый Скай, что спас тебя от колдовства Даркара, то должна быть веская причина, чтобы он поступил именно так, – Ванесса подбирает слова мягко и кропотливо, лишь бы не задеть своего ребенка и не передавить в самых хрупких местах. – Быть может, но как говорят на Земле: «Сердцу не прикажешь», – рыжеволосая откладывает ложку в сторону и делает крупный глоток шоколадного напитка. – По крайней мере моему. – О чем ты, милая? – брюнетка спрашивает озадачено, пытаясь сопоставить сказанные факты, но почему-то пазл все никак не складывается воедино. Блум и раньше плакала из-за этого мальчика: по нескольку месяцев ждала звонка или крохотного сообщения, однако сейчас в этом опустошённом, усталом голосе было что-то совсем иное. Ощущение необычное, будто на дне небесных глаз все ещё горит нечто, но уже более могущественное, сильное, взрослое. – Не каждая девушка должна любить принца, ведь так? – она отводит взгляд, будто запрещая матери копаться в закоулках своей души. Ванесса с минуту молчит, а затем подкладывает дочери под нос тарелку с бутербродом. – Когда мужчина может сделать тебя по-настоящему счастливой, он и есть твой принц. Блум поднимает взгляд, чуть резковато и грубо, в то же время нервно и напугано. – А если тот, кто может сделать счастливой, настоящее чудовище? – Ты как никто должна знать, что красота находится внутри. Может, чудовище и не прекрасный принц, но это вовсе не значит, что оно не достойно любви. Может быть есть в нем что-то такое, что ты не замечала ранее…Так почему, Блум, почему красавица влюбляется в чудовище? Блум закрывает глаза, делая очередной глоток подстывшего какао. Вздыхает, смотрит на мать немигающим взглядом. –…Потому что оно единственное сильнее ее. И она влюбляется за его обаяние и образованность, его знание искусства и его противоречивое сердце. Это тяжело и сложно, но от этого притяжения только усиливается. Это такое чувство, которое знаешь и не знаешь одновременно. – И оно уже давно не относится к Скаю? Кивает. «…на самом деле монстрами являются те, кто совсем на них не похож. Легко прикрываться уродством других, дабы спрятать собственные грехи»

***

Это помешательство. Это гребаное наваждение. Темнота ее комнаты окутывает слишком волнительной истомой, и он чувствует себя настоящим змеем-искусителем, вьющимся вокруг полыхающего огнива. Ему страстно хочется провести влажную дорожку, оставить след на непокорной стихии, присвоить себе хотя бы искру великой силы. Вместе с тем хочется ее, такую милосердную и правильную, такую способную, такую нужную. Фея будто не для этого мира, она не заслуживает крови, она не создана для сражений и битв, но в свои крохотные семнадцать лет уже вынашивает в груди сердце отважного война, по-юношески максималистично бросаясь в крайности. Валтор почти не моргает – беспокоится, что лицо спящей растворится, осадком упадет в кромешную темень. Не желает упустить подрагивание черных ресниц и то, как хватко она сжимает край одеяла. Что ей снится? О чем она думает? Кого представляет, обнимая подушку? Демон хищно облизывается, когда ответ всплывает в голове сам собой вместе с красками шикарного Эраклионского бала. Ах, это Королевство всегда славилось запредельной роскошью и бесшабашным кровопролитием, но то, как бесстыдно и яростно принцесса взывала к его помощи от ликующего, страждущего сердца не укрылось (хотя наличие сердца момент спорный и довольно запутанный). Блум слегка дергает ногой, и маг понимает – теперь она погрузилась в четвертую дельта-фазу сна, когда головной мозг полностью расслаблен, а сердечные колебания веретенообразного ритма медлительно переползают по венам. Родная энергия заботливо окутала ее согревающим одеялом: огонь заковыристыми переливами очертил худенькое тело, любовно огладил мышцы, играясь с клетками. Фея светится в темноте, как путеводная звезда в глухую океанскую ночь. Рыжие пряди пропускают ману эфемерно, отдают благородным рубиновым цветом, таким же таинственным как Draco Cordis. И это завораживает. Колдун подходит тихо, невесомо опускаясь на край девичьей кровати, обрисовывает взглядом изящное тело, которое не так давно ласкал сам. И Дракон, как же он жаждал этих прикосновений, как же часто за вспоминал о бархатной, сияющей коже. Он прикрывал глаза, когда над Магиксом возвышалась ночь, и представлял тягуче пленительные сантиметры мокрых поцелуев, которых так рьяно требовала вожделенная плоть. Глотка разлагалась от жара, а под зажатыми веками горела отчетливая картинка извивающейся, обнаженной девушки. Он мог на собственной крови расписаться – крамольные стоны почти физически касались ушей. Мужчина, переставая отдавать себе отчет, с силой прикусил щеку изнутри, пытаясь не взорваться оргазмом прямо здесь и сейчас только лишь от идеи соития. Представить их первый раз, то невообразимое ощущение, ту непередаваемую тесноту и близость, способную свести с ума, похоронить его заживо. И он бы позволил прикопать себя где-нибудь под землей (плевать, можете сбросить хоть на дно океана), но разрешите коснуться. Войти. Ощутить так близко, так глубоко, как никогда раньше, ощутить, что она вожделеет в ответ. Шелковая пижамка прикрывала самые интимные части спящей девицы, обнажая впалый живот и торчащие косточки. Ее кожа переливалась и, даже на расстоянии вытянутой руки, согревала. Блум смертельно красивая и чертовски талантливая. Лишь подумайте во что она будет способна превратить свою магию рядом с правильным наставником (вряд ли Фарагонда хороша в природе дракона). Валтор поднимает руку, оголенную, не прикрытую повседневной перчаткой, и, глядя на ладонь, невольно вспоминает их последний разговор. Поморщившись, демон сжимает губы. «Наши имена высечены на душах друг друга», – не озвучивает. Опускает холодную кисть в тяжёлые пряди, и, к своему удивлению, почти обжигается – огонь на страже покоя хозяйки жжет без разбора, но вскоре, учуяв вторую половинку чего-то большего, запретного и родного, успокаивается и с неприкрытом интересом льнет к руке мага. Так ласково и шутя, что Валтор полуулыбается. Затормозившись, уводит глаза дальше, опуская взгляд на тонкие запястья. Просто не верится, что эти маленькие ладошки, крохотные, но угрожающие кулачки способны извергнуть из себя заклинание такой силы, что хватит обуглить пару-тройку деревень заживо. Просто в голове не укладывается, что, падая, разбиваясь, вновь проигрывая она остается на стороне света, она защищает свои принципы и готова отказаться даже от природного влечения ради блага общества. Не верится, что томный взгляд искажается жаром злости, боли, желанием уничтожить, стереть с лица земли. Неторопливо проводит длинными пальцами по отросшей челке, наконец касается розоватой щеки, ведет линию ниже, обводит контур губ большим пальцем, невесомо, совсем изнеженно. Она едва заметно подрагивает и неуклюже переворачивается, а у Валтора ступор парализует все мышцы. Он широко распахивает леденисто-серые глаза, когда фея утыкается носом в его ладонь, а после сразу же затихает. Мгновение. Ему хватило мгновения, чтобы осознать: он никогда не хотел видеть ее слабой, побежденной, униженной. Всего мгновения хватило понять, что ему, древнейшему существу Вселенной не доставляет удовольствия ни на йоту страдальческая гримаса на лице Хранительницы…особенно осколки страха и боли в бездонных небесных глазах. Мужчина задерживает дыхание и наклоняется ниже, а затем всем объемом легких втягивает клубнично-молочный аромат. Это был гель для душа, не иначе, однако за ним, за этим сахарным прикрытием расцветал настоящий букет ароматов: бесконечно слабый, далекий, затененный испарением шлейфа духов, но проскальзывающий нотками розового дерева и сладко-кислого грейпфрута. Чем дольше он втягивал аромат ее кожи, тем ближе опускался к лицу, тем быстрее росла потребность украсть ее вместе с обожествленным шлейфом. Мурашки возбуждения пробежали по телу, и демон грубо сжал пальцы: трогать торчащие ребра, пересчитывать их пальцами, поглаживать подушечками пальцев – все под запретом. Ведь Валтор понимал – любое лишнее прикосновение опорочит фею, а трогать ее без ясного сознания он не будет (хотя бы потому, что она обязана выстанывать его имя в каждую секунду, пока свободен рот). Вдох-выдох. Это Блум. Не очередная шлюха из борделя, не ведьма, не человеческое отродье, продающее душу. Это его фея и с ней нужно быть запредельно осторожным. Она – его святое пламя. Блум дышала размеренно, бесшумно, ее грудь вздымалась ровно. На оголённой шее пульсировала артериальная жилка, и Валтор ехидно усмехнулся желанию укусить ее. Стрелка часов коснулась двух часов ночи, а он все не мог перестать разглядывать огненную: смотреть на приоткрытые губы и мягкие волосы, освещающие темную комнату. Наконец, набравшись смелости или, скорее, скопив в себе толику человечности, мужчина наклонился сомнительно близко, и, не теряя драгоценных секунд, практически незаметно коснулся кончиком носа пульсирующей жилки на шее. Горячее дыхание приятно щекотало кожу принцессы, и фея не смогла удержать расслабленный стон – звук сам собой прорвался сквозь подсознание, однако не лишил долгожданного сна. Демон невесомо провел кончиком носа по артерии, стараясь запомнить каждое ответвление запаха, точно хищник, выслеживающий жертву. Затем маг приподнялся на подрагивающих руках (возбуждение заставляло мышцы ходить ходуном) и, оставив на виске принцессы мягкий поцелуй, опал аметистовыми искрами в темноте. Блум передернуло, и девушка мгновенно вскочила. Аромат вокруг стоял умопомрачительный: терпкий, древесный, мужской, возбуждающий, принадлежащий тому, кого она боялась и желала до дрожи. Блум метнулась быстрым взглядом по комнате, зажигая в руке тонкий пламенный язычок, но в тени было пусто, а все вокруг выглядело точно также, как и до момента, когда она провалилась в сон. Но сердце, почему-то прыгающее и громко стучащее, не обманешь. Он был здесь? Что он хотел? На подкорке пролетела тревога, однако исчезла также быстро, как и его запах, и сколько бы девушка не пыталась уличить нить аромата, все было тщетно. Лишь голос в голове, глубокий и бархатный, шептал: «Прости». Девушка вздохнула и откинула волосы назад, прикрывая глаза: вокруг летали моросящие мушки, отдававшись лёгкой головной болью. Рыжеволосая встрепенулась и кинула усталый взгляд на настенные часы, но, плохо разглядев положение стрелки, шикнула, и все же потянулась за телефоном. Очень вовремя, потому что в следующую секунду мобильник разразило вибрацией звонка, а на ярко пульсирующем экране высветилось имя «Стелла». Блум нахмурилась и, списав звонок на очередные выходки принцессы Солярии, сняла трубку. – Текна пропала. – Как пропала?