Импульс свободы в нашем мире безошибочен - и он не поддерживается только нашей силой.
Какая-то одна, бесконечная ночь тянулась круговой вереницей, надоедливым колесом ползла по обожжённому полу. Комната выгорела до тла, унесла в пустоту сотни гримуаров и тривиальных пособий ведьмовских образовательных программ; трещины располосили хрусталь магического шара и витражные оконные стекла. Тишина надрывно орала, пульсировала в спутанных, измазанных пеплом пшеничных волосах. Валтор молчал и начинал мертветь откуда-то с середины, хотя может ли заведомо дохлое и бездушное греховное порождение ощущать сердцебиение или его отсутствие? На руках уже давно проступила первая кровь, и венозно-алые капли меланхолично бросались на кафель, мешаясь с сажей и пылью. Воняло весьма неприятно – аромат подгоревшей плоти отдавал нотками свинскими, смрадными и совсем неаппетитными. В грудине по-прежнему что-то выло, гложило, тянуло лямку вины до самого пола, заставляя бесчувственного мага поджать губы. Страх, боль, паника – все это усиливалось, прорисовывалось, кристаллизовалось. С минуту Валтор молчал, сидел как будто в острой тишине, а затем, дрожа от страха и гнева, словно одумавшись, захохотал. – Проклятье. Позвоночник впивался в обледенелую стену, кожа едва слышно шипела, в голове разливался свинцовый коктейль. Демону впервые за долгие девять сотен анафемских лет было настолько по-блядски отвратительно и ужасно, что хотелось блевать (знаете, как обычно свойственно людям после алкогольной интоксикации), но комок, назовем, нервов, лишь плотнее завязывался в глотке, не давая вздохнуть. Да и не нужно. Разрешите отказаться от воздуха, сбросить его в гремящую бездну, спрятаться в пучине, ведь везде ее запах, едва ощутимый вишневый шлейф нежности, растопленный, точно сливочное масло. Она была у него на руках, и сердце, клянусь, полыхало. Грудная клетка, раскаленные кости: если огонь не убивает, то явно изгаляется, причем мастерки и отъявленно. Его девочка, его маленькая мстительная фея отказалась от злобной влюбленности, но возродила в душе месть и ненависть, а потом просто сгорела, осыпалась смолистым пеплом меж пальцев. Калечат ли чувства? Они убивают. Блум выжила чудом, обошлось даже без видимых повреждений, но огонек в груди явно утих, как будто потух, стал уязвим. Он припал на колени, второй раз в жизни не зная, что делать (забавно, что оба раза связаны с рыжей принцессой), не без страха поднял ее на руки, мужественно стиснув челюсть, терпя агрессивного дракона, что без разбора и обстоятельств тупо защищал свою территорию, прыгая пламенными языками на все ближайшие предметы, особенно живые и дышащие. Ее подружки все ещё валялись без сознания, когда он с шиком и картинно закатанными глазами прошептал заклятие-антидот, а затем, продолжая сжимать острую челюсть и скрипеть зубами, быстрой вспышкой переместил их в Алфею. Идиотки, просто дурочки, они ведь знали, на что шли, знали, что сгорят, как мотыльки на солнце и все ровно летели на свет. Неужели в этом все Винкс? Или обучение в придурошной академии избавляет их от банального инстинкта самосохранения. Хотя, нужно отдать должное, спасти Гриффин им удалось с завидной скоростью и унылым сопротивлением (Трикс ещё более никудышны, чем казалось ранее), а сейчас эти придурковатые ведьмы в очередной раз зализывают раны, стараясь не попадаться ему на глаза. Единственное их мудрое решение за последние полтора месяца. Надо же, с побега Валтора прошло так мало времени, а металлический привкус собственной крови уже ломит язык и не от ароматной, пряной победы, а от грязного, гремящего поражения. «А ты ожидал другого исхода, отребье? Ожидал свободы, когда предавал нашу волю, бесхребетный ублюдок?» Валтор вздрогнул всем телом, и жалобная колика пролетела по мышцам. Глаза вмиг, слишком резко, начали плавиться, слезы защипали уголки, а страх, кортизол (он едва ли не вживую видел нейромедиатор внутри клеток), загнал сердечную мышцу в поток лихорадочного сжатия. Глубокое, слабое дыхание стало поверхностным и прерывистым, маг остервенело вгляделся в пустоту: распишется на собственной крови, но буквально секунду назад увидел там силуэт (так и с ума сойти можно!). Дрожащими кровавыми пальцами демон растирает глаза, и карминовые разводы дорожками венчают мраморную кожу, катышками слепляя ресницы. «Ты ещё более жалок, чем в тот день» – Заткнись! – шипит он, снова и снова растирая глаза, пока боль не колит опухшие веки. «Давай, бойся, начинай дрожать от страха, потому что это не конец, отребье, это начало конца. Твоего личного конца» Резкий спазматический импульс хватает желудок, заставляя орган сжаться и буквально завыть, пока сокращение гуляет по телу, растягивая кишки по брюшной полости, поднимаясь в легкие и выбивая весь воздух, чертов последний кислород. Маг перегибается, позорно падает на пол, но не кричит, лишь приглушенно стонет, харкается кровью и немощно закашливается, готовый впервые в жизни заплакать от паники и горечи. Валтор терпит ещё минуту, превращая гладкие, мягкие губы в мешанину из крови и кусочков оторванной кожи, а затем срывается, и его хваленная выдержка с хрустом разваливается: ор, крик, отчаянный вопль стирает голосовые связки чуть ли не в порошок; почти лопаются тяжелые шейные мышцы, когда мужчина закрывает глаза и впервые в жизни взывает к своему родному, ядовитому огню. Это казалось вечностью, насмехательством и ебучей проверкой на выживаемость, которую он видимо…не прошел? По крайней мере свалиться лицом в пепел ему уж точно не хотелось, но ясность сознания растворилась в испуге и злости, злости от очередной безысходной зависимости. Что ему делать, если огонь, это вшивое пламя, вновь отвергнет его? Пошлет демоническую природу искать ответы на бесконечные вопросы куда-нибудь в Ад и зализывать раны, сидя в лавовом котле. Вокруг было темнота, но не приятная ночная мгла, а искусственная темень, от которой сетчатку жжет и колит, заставляя до онемения напрягать веки, дабы разглядеть хоть один обосранный камень. На удивление, тело его было необычайно легким, словно не он сейчас загибался от боли и плевался кровью во все стороны комнаты. К слову, и узкие стены растворились в подсознании, как только острые скулы коснулись сожженного пола. Сейчас же ноги несли его быстро, хотя кажется, демон находился в воздухе, вне гравитации и притяжения. Волосы едва ощутимо трепал незаметный ветер, вокруг пахло металлом, уже покрытым мерзкой коррозией, и, наверное, чем-то ещё более безобразным, если бы Валтор мог чувствовать какой-то запах, помимо позорной венозной. Теперь, когда кожа немного привыкла к ожогам и шипение поутихло, ему стало холодно, и демон скривился. Закрыть глаза было физически больно, поэтому приходилась немного прикрывать веки, дабы не напрягать слезящийся орган чувств. Внезапно в черноте что-то мелькнуло. Эта вспышка заставила мага вздрогнуть и обернуться: посреди темноты тлел маленький огонек. Крошечный, бледный, с тремя едва заметными искрами, стремительно ползущими куда-то вверх, видимо к небу. Демон завис (хотя маг любил обдумывать каждый ход на несколько десятков раз, раскладывать подробный план действий в своей голове, но в эту секунду внутри черепушки образовалась звенящая пустота и полное отсутствие мыслей). Здесь скорее, как ребенок, ведомый любопытством и незнанием страха, Валтор протянул окровавленную ладонь к догорающему существу и дёрнулся, стоило огоньку шугнуться в ответ. Тогда маг, сжав губы в тонкую полоску, медленно приблизился, ощущая, как внутри все трепетает, согревает и по-родному окутывает (такое ощущение всегда одолевает его следом за появлением Блум), а полыхающий малыш, застенчиво и осторожно подлетев к руке мага, лишь мягко обтерся об указательный палец колдуна, довольно заурчав. Вмиг кровь пылью осыпалась с кожи, и ожог затянулся. Валтор удовлетворённо, точно после физического экстаза, вздохнул, а искорка, прыгая от радости, стремительно полетела куда-то вперед. Валтор, не успев схватить малыша, рванулся следом, падая в очередную пучину или горизонт событий меж спиралевидных галактик. Впрочем, не так уж и важно, главнее, что тело больше не болело, и голова была приятно пустой, а долгожданное спокойствие заполнило все ткани. Но радость длилась недолго, даже слишком, ровно до момента, когда колдун пренеприятно свалился на каменный пол, приложившись задницей с болезненным и громким шлепком. Ругнувшись на неизвестном языке, демон не без труда поднялся и, слегка подрагивая на ватных ногах, продолжал мотать головой из стороны в сторону, различая лишь скомканные, текучие тени, пока родная искорка, доселе прыгающая рядом, вновь куда-то пропала. Голова постепенно шла кругом, когда тень начала складываться в яркий отсвет, вырисовывая очертания огромной, древней рептилии. Дракон с черный ромбовидной чешуей, остреющей на концах, тяжело сопел, подраненный он брыкался, лениво дергая пульсирующими лапами. Возможно мелкие конвульсии или вымученные дерганья, но дракон шевелился изломанно. Валтор сжал скулы до зубного скрежета, обведя взглядом сочащиеся кровью шипы на мощных предплечьях, и почему-то в эту секунду, стоило надрывному стону вспороть горло, согнулся от боли собственной клювовидно-плечевой мышцы. Почти металлическим топором, заточенным с особой страстью, ударила по венам дикая боль. –…Salvum me fac…Спаси…Спаси меня, – все мышцы работают на пределе, когда маг подбирается ближе и среди давящей на черепушку темноты выделяет глухое шипение грозной, израненной твари. Лицо обдает белесым, раскаленным паром, пока рептилия убито переваливается на более-менее здоровый бок. У Валтора внутри все замирает и обрывается, когда узкий вертикальный значок перемещается с пола к его глазам. Он сглатывает слюну, вставшую в горле комком, и делает два шага назад, впервые с «детства» чувствуя себя таким тупым и бездарным. Лед. Абсолютный, арктический, жестокий, полупрозрачный – с тонкими переливами морской волны внутри цветастой радужки и пустой, разъедающий взгляд. Этот дракон – это он сам. Это его внутреннее пламя, почти убитое, едва дышащее, такое же гордое и неукротимое, и, до смеха, навечно заключенное. Помолчав ещё секунду и буквально покрывшись инеем под тяжелым взором драконьих глаз, мужчина унимает внутривенный озноб и сжимает пальцы (все снова как в первую световую сотню лет) –…Tu vero terminos transgrediens Но я…ты отверг меня, – выкинув остатки гордости, бормочет Валтор и едва успевает уклониться от летящего промеж глаз шипа. Рептилия скалится, хвастаясь окровавленном рядом клыков, и ревет, так низко и напряженно, что закладывает уши, но голос вскоре растворяется в тишине, а яростный взгляд тонет в жалости. Великий Высший никогда ни от кого не отказывался. –…Vos erant 'timere, vos erant' adhuc quatiens. Ты боишься, ты все ещё дрожишь. Ловя ритм бегущего сердца и хватая сухими губами учащенные вздохи, маг чувствует, что его вот-вот стошнит: детская обида за предательство все еще дерет глотку. Он смотрит на самого себя, общается с внутренней энергией своего тела и духа, но при этом продолжает его ненавидеть, принимать к сердцу ярость. – Nescio quid facere…Я не знаю, что делать, – шепчет одними губами. – Contigo porque me matas…они меня убивают...страшно. –…Non timebis, hunc sensum sub cute tua non excitabis. Est impossibile. Sed punctum est discere timorem tuum regere et ab eo liberari. Tu es draco, tu es draco. Esto mihi. Accipe mihi…Ты не станешь бесстрашным, ты не проснешься с этим ощущением под кожей. Это невозможно. Но смысл в том, чтобы научиться контролировать свой страх и стать от него свободным. Ты дракон – так будь драконом. Будь мной. Прими меня.***
Она открывает глаза медленно, с натяжкой, выжидает, пока размытые пятна сложатся хоть в какое-то адекватное очертание комнаты или местности (пока тяжело понять, где именно находится фея). Легкая дрожь смешивается с вибрацией тела и отдаленно напоминает лихорадку, когда к худенькой шейке подкатывает холодная волна тошноты. Девушка жадно хватает воздух губами, сухими и треснувшими в нескольких местах, когда где-то над ухом разносится осторожный, противный писк. Не реагируя на визгливый звук, Блум старается приподняться, но ватные руки с напряженными до предала мышцами продолжают ходить ходуном, сбрасывая ее обратно на кушетку. Точно, кушетка! Легкие медикаментозные ароматы в воздухе, леденящий, холодный свет, заставляющий глаза слезиться, и тяжелое, надоедливое фырканье монитора, строго следящего за приближением пульса выжившей принцессы к критически ровной линии. Когда, наконец, полупрозрачная рябь зрачков понемногу успокаивается, Блум различает пышные ресницы и широко распахнутые медовые глаза напротив, смотрящие на нее с таким сожалением и грустью, что хочется намылить веревку прямо сейчас. – Блум! – полукричит, полушепчет солнечно-лунная фея, дергаясь от желания задушить подругу в объятиях, но по-прежнему недовольная Гризельда поспешно хватает блондинку за кофточку, оттягивая девушку назад. – Мисс Блум, посмотрите на меня, сколько пальцев вы видите? – приказным тоном (хотя скорее в своей привычной манере) чеканит Гризельда, выставляя ладошку вперед с двумя оттопыренными пальцами. Блум делает про себя глубокий вдох и не успевает ответить, как входная дверь открывается и, почти перескакивая порог, в больничную палату школьного медицинского корпуса влетает Фарагонда. Взгляд у огненно-рыжей еще замыленный, но даже сквозь молочную пелену девушка замечает раздражение и самую мелкую крупицу ярости на дней голубых, напитанных старостью глаз. Губы плотно сжаты, желваки челюсти ходят ходуном (видимо она очень старается ограничить истинные эмоции рамкой приличия), а у принцессы Домино в ответ лишь бесконечно сильное желание закатить глаза и сбежать отсюда куда подальше. – Оставьте нас. Наверное, строгость, лишенную понимания в голосе директрисы фея слышала всего несколько в жизни раз, и каждый раз это заканчивалось плачевно. Даже Гризельда понимающе кивнула и, отстав с проверкой реакции и чистоты сознания Хранительницы, спешно покинула кабинет. Палладиум и Флора, что сосредоточено и молчаливо толкли «Огненное сердце» – цветок, сорванный с вершины вулкана на Пиросе и обладающий лечебными свойствами по восстановлению кожи, сняли перчатки и, тоскливо посмотрев на рыжую фею, покинули кабинет. Лейлы и Музы не было видно, словно подруг забыли где-то в чертогах Облачной Башни, и лишь единственная Стелла упорно не хотела слазить с кровати, брыкаясь на любое замечание директрисы. Но прислушаться к женщине все же пришлось, и блондинка, набрав побольше воздуха в легкие, скрылась за дверью. Теперь, когда в палате не осталось никого, кроме посеревшей от некомфортности Блум и совершенно неприкаянной директрисы, престарелая женщина позволила себе сесть на близ стоящий стул и наполнить взгляд таким презрительным негодованием, что сухость порезала горло девицы, перекрыв кислород. Она молчала пять ебучих, тягучих, унизительных минут. Она смотрела не в глаза, прямиком в душу, выпытывала все, что могла этим красноречивым, острым взглядом, а Блум металась, ерзала, места себе не находила, нервно покусывала кожицу губ. – Мне немыслимо, невыносимо даже предположить на что столь юное, хрупкое и чистое создание оказалось способно, – голосом недовольной матери или грубой воспитательницы отрезала она. – Мадам Фарагонда, – начала чуть строже, чем сама ожидала, и сглотнула горючий комок в самом центре горловины. – Мне казалось, что именно в вас зарыт неиссякаемый потенциал справедливости, плотно отрезанный рамками осознанности, что у вас есть понимание факта наличия последствий в ответ на каждое ваше действие, Блум. Красноволосая бегает встревоженным взглядом по почти скрипящему белоснежному полу, пытаясь найти в отблесках больничных ламп укрытие и спасение, но Фарагонда заполняет каждую свободную секунду тишины очередной дозой несвойственного фее высокомерия. – Начиная с вашей, нужно уточнить, максимально глупой поездки на заранее проигранный бал, – она делает многозначительную паузу. –…Объясните мне, какой резон было устраивать столь яркое представление? «Ну начинается блять» Негодование связывает внутренние органы, принцесса едва закатывает глаза, но вовремя одергивает себя, не без усилий заставляя мышцы лица оставаться бесстрастными. Дышит тихо, совсем бесшумно. Фарагонда давит морально и физически, как будто скинула на нее бетонную стену и попрыгала сверху. Кажется, директрисе это нравится. – Вы проиграли, Блум, по вашей вине Флора так ужасно пострадала, кроме того, вы опозорились, и вместе с триумфальным провалом на глазах прессы вы просто осрамили нашу академию, из-за чего теперь каждое второе издательство разнюхивает горячую информацию об инциденте и требует ограничить «Винкс» в применении силы. И пусть Дракон - судья этой ситуации, но ведь вчера вечером, как мне казалось, мы все предельно точно разъяснили. Так почему же вы позволили себе сбежать, наплевав на мой прямой запрет? Фарагонда укоризненно поднимает бровь, складывая руки на груди, и откидывается на спинку железного стула. «Блять, ее что, прорвало? Как гнойный прыщик на заднице, в самый неподходящий и болезненный момент?!» – Мадам Фарагонда, – Блум пытается показать зубы, пусть слабо и неосознанно, но ей остаётся лишь надеяться, что клычки за дерзость не выбьют. С другой стороны, она ведь делала это не ради себя. Все это. – О нет, милая Блум, вы будете ответственны за каждый поступок, за каждую порочную мысль вашей команды и в первую очередь, за лживую мстивость. Наследнице огненного королевства всегда казалось, что Фарагонда была для них сродни матери, той самой заботливой женщиной, приласкающей в моменты тоски, ободряющей в пики всех неудач, с радостью принимающей их счастье, их успехи, их победы, пусть даже самые малые, но то, что происходило сейчас, принцессе понять и принять просто немыслимо, ее словно подменили, использовали какой-то чертовски стабильный и проклятый амулет. Блум лежит в медицинском крыле, до конца не улавливая сути происходящего. Фея даже не помнит половину событий прошлой ночи, чтобы отчитаться за них директрисе (а те акцентные вспышки памяти, которые еще остались детальной картинкой на корке мозга, заканчиваются словесной перепалкой с демоном и тупой головной болью), а директриса вместо сейчас такой нужной заботы и успокаивающего: «Все проходит и это пройдёт», говорит с ней в тоне железной старухи-ведьмы, готовой заживо сожрать парочку младенцев на завтрак. – Что вы имеете в виду, мадам? – сохраняет учтивую вежливость. Тривиально. Хотя без особого выбора на нечто иное. – Ни одна фея, даже под угрозой смерти, никогда не обратиться к ненависти, не примет ее, не будет пить ее силу. В отличие от вас, дорогая Блум, вы так хотели отомстить, что не волновались о последствиях, хотя, на ваше счастье, вы и выбрались из Облачной Башни, но сильнее и влиятельнее от этого не стали. И вы не отомстили, вы лишь позабавили его эго. Она оставалась спокойной, позволяя спутанным рыжим волосам лохматыми прядями прикрыть острые плечи. Пусть Блум и не падала виду, но слова директрисы не просто задели, они разрезали ее самолюбие на несколько драгоценных, мелких частей. В глазах принцессы блеснули чистые слезы, она снова ощутила пронзительную ненависть: к себе, к Валтору, даже к академии фей (ведь если нас не поддерживают, мы готовы отказаться от всего мира), но впервые за последние полтора месяца девушка прониклась чем-то новым: какое-то неясно чувство, буря, а точнее ее полное отсутствие появилось внутри. Она как будто приняла горсть разноцветных медикаментов и опала в спокойствии. Неприятном спокойствии. В холоде. Холод…пронзающий мороз завлек каждую мышцу, раздробил хрупкие косточки, окрутил клеточки крови, лишил чувства тепла, огня, кострища внутри…И только сейчас, копьем вспоротая, Блум различает за страхом и шумом в ушах сокрушительной силы слабость. Она открывает рот в попытке прервать директрису, но, не сумев выдавить из себя даже немощный звук, вновь отводит взгляд. Перепуганный. Детский. Жалкий. Этот страх, эта дрожь, весь этот бред присущ обычному существу, это все человечно, а она – Хранитель Дракона. Она его святое пламя. Только вот почему-то от неугасающего жара остались тлеющие угольки, а источник вечной силы будто и вовсе покинул ее. Девушка медленно, опасливо сглатывает и также аккуратно сжимает ладонью ткань в районе груди, желая почувствовать пылкий отклик на коже, однако…ничего. Пробоина. Где же…ее хваленная легендарная мощь? Ее наследие? Ее Королевство? Ее история? Почему внутри так выжжено, так пусто?! Стараясь не поддаваться обезвоживающему ужасу, Блум вжимается в стену – хоть какая-то возможность почувствовать опору, заземлиться, а вот Фарагонда, добивающая своим стальным, безразличным голосом и ещё более шипастым взглядом, продолжает убивать ее личность. – Мадам, – пытается достучаться до директора Блум, боясь не успеть угомонить паническую волну под кожей. – Единственным приятным аспектом вашей миссии явилось спасение директора Гриффин, – не обращая внимания на слабые пререкания рыжей принцессы, разводит руки в стороны седовласая фея. – Мадам! – пропускает мимо ушей все слова и уже откровенно кричит. – А феечка была намного смелее, когда хотела убить Валтора, что же случилось?… Сварливый и грубый голос с ехидной, ироничной манерностью прерывает, буквально разрывая скучный монолог Фарагонды, и тонет в секундной тишине, когда высокая, исхудавшая ведьма открывает дверь, но замирает на пороге, словно увидела перед собой совершенно незнакомую фею. Прищур янтарных глаз становится шире, губы подергиваются, а Блум, итак напуганная до чертиков, лишь сильнее вжимается в стену. – Так предсказуемо, юная Блум, но так неприятно… Черты бледного, морщинистого лица сгорают под светом больничных ламп. Женщина дергает миниатюрным, но крючковатым носом, и сводит четко нарисованные брови к переносице, сжимая заалевшие губы в тонкую полоску. Ведьма остается в пороге, почему-то не делая шаг ни к бывшей участнице команды Света, ни к знакомой феей-Хранительнице, явно непонимающей, что случилось накануне ночью. Гриффин, недовольно покачав головой, делает мелкий шаг, позволяя наконец солнечной блондинке, томительно ожидающей информации под дверью, высунуть свою хорошенькую голову и, не удержав равновесия, начать падать лицом прямиком на пол. Благо цветочек спасает солнечно-лунную очень вовремя, хватая девицу за локоть и изо всех сил подтягивает к себе, но слабость и фантомная боль в руке все ещё преследуют фею природы, отчего девушка неожиданно спотыкается, завалившись назад, и спиной ударяется о мускулистую мужскую грудь. Палладиум заботливо (слишком осторожно, безумно близко и невыносимо приятно) придерживает тонкими пальцами любимую фею за плечи. Она стоит к нему спиной, и мужчина за это короткое, мягкое мгновение успевает ухватить невесомый след цветочного аромата, пропитавшего ее волосы. Флора багровеет, старательно прикрывая позорно покрасневшие щеки отросшей челкой (О, Дракон, лишь бы это не заметила Стелла!), почти заикается, издает какой-то звук, отдаленно напоминающий писк и тут же извиняется, не поворачиваясь к учителю. Совершенно игнорируя суматоху за своей спиной, Гриффин подозрительно, как будто крадучись, подходит к койке. В ведьмовских глазах проблескивают первые толики страшного (для Блум) осознания, и тут Хранительница, лишь пропустив догадку о вскрытой правде, перестает дышать. От истерической растерянности, от потухшей силы внутри, от слабости крови она трясется настолько сильно, что ноги немеют. Если Гриффин узнала, поняла, неведомым, магическим образом обнаружила правду, то Блум поможет спастись разве что чудо. – Огонь может изувечить, но убить Хранителя – никогда, – медленно тянет она, заглядывая ей в глаза, и рыжую словно током прошибает от этого взгляда. – Я…я не… чувствую его…, – раскрасневшиеся щеки, слезящиеся глаза и в панике приоткрытые губы, – Блум выглядит, как котенок затравленный и готовый сигануть даже с окна, лишь бы не оставаться в этом душном, по мановению руки, черно-белом помещении. Метроном паники раскачивался во все стороны света, пульсация задавливала височные доли, но Гриффин гордо молчала, считывая лёгонький шифр меж пушистых ресниц. – Ты спалила себя сама, фея.***
«Явилось плацебо, явилась обитель, возродилась легенда, разлился кувшин. Блеснул в свете грез полуночных, мелькнул в гробовой тишине, расцвел на медовом одре…» – Ты прямо как ебанутая сказочница, – фыркает электромагнитная тучка, с наглостью (но почему-то не получая и толики наслаждения от привычной дерзости) прерывая чтение легендарного гримуара. Девушка вальяжно закидывает ногу на ногу, всем видом давая понять, что ей абсолютно плевать на развернувшийся ход событий, однако в ответ на пофигистический настрой тут же ловит мелкий подзатыльник от Айси. Блондинка зыркает так, будто до Сторми снизошёл демон из преисподней, и предупреждающе сжимает кулаки, позволяя коже покрыться небольшими ледяными колючками. – Мы охотились за этим гримуаром последние сутки, еле выцепили его из-под чуткого внимания Валтора, и с трудом переводим каждое гребаное предложение, так что заткнись и слушай, – шипит холодная ведьма, вновь бросая на сестру укоризненный взгляд. А Дарси, что читать неразборчивый, чуть ли не марсианский текст радости итак не прибавляло, сейчас и вовсе захотелось захлопнуть книжку и хорошенько отпечатать макияж ведьмы бурь на обложке. Брюнетка закатила глаза, в душе матеря себя за слишком сильнее пристрастие к мертвым языкам (и большое ей, однако, спасибо, что активно посещала дополнительные лекции по лингвистической палеонтологии колдовства, иначе Прародительницы бы точно сняли с них шкуру при первой же встрече). – Закончили? – дежурным, монотонным голосом спросила Дарси и сразу же прикусила изнутри щеку, дабы удержать себя от порыва нашептать какое-нибудь поучающее заклинание-пендель. После спиритического сеанса с взыванием к матерям черной магии, девушки заметно ослабли: три древние в достаточной степени использовали потаенные в душе запасы силы, обнажив их сущности и выпив ману, как освежающий коктейль в знойный июльский день. Безусловно, часть силы осталась при них, но колоссальные возможности были обменены на исполнение условий договора: Трикс стали чем-то вроде ведьмовского сосуда, пристанища для энергии и жизни Прародительниц, а старушки в свою очередь, благочестиво пообещали прирезать Валтора, осуществить высшие цели возмездия и подчинить своей воли все Волшебное Измерение. В принципе, сестры рассуждали недолго (времени расставлять все точки и скобочки у них не оказалось, поэтому под ситуацию проще было прогнуться, учитывая, что древних они потревожили по инициативе исключительно собственной), поэтому, когда речь зашла о нужности достать старших из Лимбо, Трикс колебаться не стали. Хоть одно из самых опасных и важных условий исполнения сделки и был процесс вытягивания ведьм из неживой, непонятной материи, сестры обязаны были придумать куда и как поместить столь могущественное скопление магии (ведь если не придумать, под горячую руку попадут они сами, а лишиться своего тела – расклад не самый удачный). И даже найдя сосуды правильной формы для старших, из пространственной дырки их вытащить почти невозможно. А невозможно ли? Почти. Лимбо – щель измерений, где нет начала, нет конца, только пустота в вечности мучений мерзлоты, только боль и страдания, только тоненькая возможность держать в стальных оковах собственность – души. Прародительницы никогда бы не избавились, не сбежали от белоснежного пространства вокруг (ох, эта пустота потихоньку вызывала привыкание, заставляя ум заходить за разум). Иногда подобие комнаты, пусть и без границ широты и долготы, без рамок времени, окрашивалось серыми пятнами, разрешая хоть ненадолго прикрыть глаза и расслабленно вздохнуть. – Избавьте меня от всех этих поучительных стишков, давайте ближе к сути! – в очередной раз возмутилась Сторми, бросая свирепый взгляд на брюнетку, что (как ей очень свойственно) меланхолично поправляла съехавшие на нос очки. – Да, Дарси, отжимаем воду и получаем долю правды, – шмыгнула носом Айси, подперев щеку ладонью. Дарси, закатив глаза (а хотелось бы махнуть на все рукой, послать всех к чертям собачьим и скрыться абсолютно со всех магических и физических радаров), захлопнула пыльное историческое достояние, в который за сегодня раз пожалев о сестринских узах, что так прочно засели в голове. Нет, уже в сердце. – Хрен с вами…, – безразлично кидая книгу на стол, начинает она. – Существует легенда о «Draco Gutta» – рубиновой капли застывшей крови Великого Высшего, раненного в первичной схватке со скверной, – девушка медленно поднимается на ноги, разминая затекшую спину. – Когда Святой Дракон создал Вселенную, он прилег на небольшую Планету – всем уже до чертей надоевшее «Домино». Дракон был истощенным и раненным, ведь борьба со скверной выбила из него последние силы, оставила на шкуре грубые шрамы. Там, где золотистая чешуя отслоилась, упав на холодную землю – расцвели пышные сады, там, куда доходило горячее дыхание – появились блестящие реки. Там, где пролилась его кровь – появились малинового-красные камни. Они манили простых смертных, их свет указывал путь во мгле, их острые грани оберегали от злобы и вражды между племенами. И этот рубин, это драконье сердце, драконья душа, обладал такой мощью, что был способен обращать необратимое. Эта яркая вспышка, породившая всех драконов и велевшая им свято охранять драгоценные камни, привлекала могучих воинов и укрепляла правящую династию чистого огня. С тех пор на Домино появились Танцы Драконов – борьба за право охранять величественный артефакт. – Это все просто безуууумно интересно, – скучающим голосом прервала Сторми. – Но толк то с этого какой? – Включи мозг, сестренка, если рубин обращает необратимое, то это единственный способ достать сущности и энергию Прародительниц из Лимбо, – как будто говоря с ребёнком, разъяснила Дарси. – И где искать драгоценный камушек? – наконец включилась в беседу Айси, без энтузиазма просматривая страницы ранее отложенного гримуара, но каракули на потрескавшейся бумаге ей не говорили ни слова. – Там, где за его сохранность боролись чаще всего – на Домино.***
За окном было темно, по карнизу постукивали моросящие капли дождя, на небе разжиженной полоской проступала белесая серость – единственный просвет меж грозовых облаков. Блум стало спокойнее, словно чувства приглушились, и страх немного унялся, пусть на щеках остались соленые дорожки, а губы все ещё зыбко подрагивали от прошедшей истерики. В комнате стояла тишина, не нарушаемая сопением рыжей девицы и невыносимым присутствием Фарагонды (Гриффин задерживаться не стала, и лишь озвучив простые доводы, покинула палату, не забыв напоследок перепугать девчонку полным и вечным лишением магии). Винкс в палату больше не пустили, и девушки, вынужденные вернуться в свои комнаты, лишь пообещали подруге зайти к ней чуть позже с чаем и обнимашками. Не сказать, что это утешило, но невесомо порадовало – да. Блум понятия не имела, что почувствовала Гриффин в момент, когда переступила порог ее временных покоев, почему ведьма вмиг поняла то, что сама фея не могла в себе разобрать, и откуда в Фарагонде столько упрямой тупоголовости и слепой пассивной агрессии. Однако директриса была в чем-то права. И одна, и другая. Первая в том, что для феи-Хранительницы просто недопустимо выращивать силу из ненависти, а вторая – в собственном самосожжении. Но видимо раскусить главную причину страха огненной феи Гриффин так и не удалось. Слава Дракону и магии! (В таких ситуациях на Земле обычно говорят: "Аминь") –…Понимаете, Блум, – тихий, мрачный голос Фарагонды продолжал сворачивать ее уши в трубочку. – Для Дракона нужен сосуд. Сосуд сильный, выносливый. После поглощения Реликса, о чем я вас, в сущности, и предупреждала, с вами произошла некая передозировка: вы поглотили в два раза больше энергии, чем смогли бы вынести, соответственно потеря маны в вашем сердце не была столь непредсказуема, вопрос стоял лишь во времени. «Вопрос чего?! Как долго ждать, пока она загнется от собственной сущности?!» Так равнодушно и грубо, так отрешенно и непривычно, но в то же время почему-то именно сейчас ожидаемо. Глубокий вдох. Ты должна быть спокойнее, Блум. «Валтор бы тоже ответил мне так?» – не удержала мысль рыжая, и прикусив губу, кольнула себя очередной раз в самое сердце. Валтору было бы плевать. – Я могу восстановить ману? – без особой надежды в голосе. Неоднократно повторяющаяся пауза из раза в раз уже не трясла до злости, а воспринималась как нечто допустимое, нечто в пределах нормы. Блум не поднимала глаза на директора, медленно кивая головой (виски жутко болели). –…Можете. Подсознательно дернувшись, как ребенок, потерявший игрушку, она затравленно посмотрела на Фарагонду. – Что мне нужно сделать? – Доказать дракону, что вы стоите его силы…Для вас возможность только одна: отправляйтесь на Пирос и наполните свою ману. Вновь.***
Он был их экспериментом, прощупыванием почвы, фальшивкой. Они называли его именем нарицательным: «Испытание первой пробы». Они взращивали в нем рациональный характер, абсолютно скупой, метафизически невыносимый, они испытывали его, как испытывают атомную бомбу, призывая мощнейшие длинные волны, заставляя китов выбрасываться на мелководье, задыхаться на сухом, грубом песке. Только вот три первые, скверные, грязные ведьмы не учли его природу, его законнорождёние. Они украли его у света, обесчестили душу прочными канатами жестокого безумия, кинули, подцепив за шкирку, в каменную пещеру страданий, наивно мечтая о господстве, всевластии, а Валтор, глупый мальчишка, надежд так не оправдал. И по началу, держа мага на короткозвенной углеродистой цепи, они видели в нем внушительный результат. Отребье мгновенно осваивал новые заклинания, словно использовал их уже тысячи раз, неуловимо переходил от ступени к ступени, пока не достиг совершенства. И вскоре, когда инструмент принял нужную форму, пройдя окончательную ступень развития, матери забросили его на Домино, с удовольствием решившись приступить к демонстрации самого мощного оружия массового поражения. Однако Валтор, оказавшись далеко не самым бесчувственным существом не просто сорвал миссию, он отрекся от своих матерей, от своего начала, выбрал какую-то неизвестность, еще тогда какую-то убогую девицу. Поэтому теперь, прекрасно понимая, что его ждет, маг серьёзно, совсем не шутя, паниковал (реально бился в судорогах и, редко опускаясь в сон, продирал глаза в холодном поту). Он действительно не находил себе места, обыскивал каждую строчку доисторических фолиантов, тратил миллионное количество минут на обдумывание каждой фразы…особенно произнесенной наедине с Блум, с единственной, кто может его понять, однако не хочет (а не хочет ли?). Этот порочный круг обязан замкнуться, но только не с ней. Демон прекрасно понимал, что терзал ее чувства, сжигал кожу тонкими розгами, до уродских рубцов вспарывал сердце, но лишь для того, чтобы хирургически точно зашить неровные швы, покрыть их бинтами страстных поцелуев. Забавно как ловко она провоцировала его на применение силы, но при этом была самой нужной таблеткой успокоительного. Блум дарила ему одиночество и стойкое ощущение присутствия. Тень незыблемых чувств, которые заставляли его искать спасения, свободы. Для нее, для себя, для них обоих. У всего в этом мире есть противоположности, у гусениц – бабочки, у хищника – жертва, у суши – вода, у демона – фея, девственно-чистая, почти хрустальная. Но для поддержания одному Дракону известного баланса (по крайней мере логика этой рептилии была для него понятна не до конца), он тоже должен был что-то сделать, и в первую очередь доказать самому себе, что он не механизированный комплекс для убийств, а вполне живой и чувствующий...пока неясно кто, но кто-то точно. И если ему нужно принять дракона, он примет.