Излюбленному Куникудзуши.
Здравствуй, душа моя. Это третье по счету письмо. Дошли ли до тебя два других? Думаю, если дошли, ты готов защекотать меня до смерти из-за «Куникудзуши» в начале. Конечно, я не забыл, что это имя вызывает воспоминания обо всем плохом. Я помню, как ты молил меня его не говорить, а я каждый раз так уперто игнорировал твои просьбы. Возможно, это было достаточно проблематично, но когда, как не сейчас, когда мы в разлуке, мне стоит объяснить свои действия? Мой милый Куникудзуши, ты — не есть твое имя. Разные люди преподносят существо человека разными словами, но тебя бы я описал как сущность противоположности. В тебе ураганы эмоций: ты ликуешь и печалишься, ты томишься в ожидании и доверяешь, хмуришь брови, кусая губы, и выставляешь напоказ восхитительные ямочки от улыбки. И все в один момент. В тебе тысячи пройденных дорог, море боли и блаженства, в тебе безграничный мир, который ослепляет своим многообразием. Ты — моя личная и самая ценная находка. Моя любовь, моя душа. Ты — все, что угодно: твой разум, твои мысли, твои стремления и желания. Но не имя. Имя лишь инструмент, как и слово, и ты, душа моя, не должен привязывать себя к слову. Ты больше, ты глубже. Ты прекрасен, как бы тебя не звали, а отречение от себя никому не шло на пользу. Ты ведь прожил те воспоминания, Куникудзуши. Ты пережил уход матери, ты пережил времена заточения в том сыром подвале, и ты должен не бояться признать, что стал сильнее. Знаешь, я весьма неплох в игре. Посетители корабля в восторге от живой музыки. Если это первое дошедшее к тебе письмо, то я поясню: в нелепых обстоятельствах (как в том баре, помнишь?) я стал здешним пианистом. Однако во время очередной мелодии мои мысли совершенно не сосредоточены на том, что я играю. В прошлых письмах, кажется, я упоминал о том, что тешу себя воспоминаниями. О них я и думаю. Помнишь, Куникудзуши, как ты ждал меня на поле у одинокого ясеня, такой же одинокий и прекрасный? Это было, считай, нашим первым свиданием. А я опоздал. Автобус задержался, после попал в пробку, из-за недостатка денег на счете не мог написать тебе даже сообщения, а звонки ты не выносил — в общем, все было не к месту. А сам до дрожи в коленях боялся твоего ухода. Что не успею тебя увидеть, что ты посчитаешь все шуткой. Моя тревога подскакивала до небес, мне хотелось выйти на остановке и бежать, бежать и бежать для собственного успокоения, что я сделал все возможное, лишь бы быстрее прийти к тебе на встречу. Как ты был тогда очарователен, но так сломлен… Я не знал, что творится в твоей жизни на тот момент. И до сих пор помню, какими мурашками меня пробрало, когда ты доверился и рассказал мне свои переживания все под тем же ясенем. Но ведь это было куда позже. В тот момент ты лишь цыкнул в знак приветствия и отвел от меня, запыхавшегося от длительного бега, взгляд. Тогда я думал, что ты меня возненавидел, ведь я опоздал на двадцать минут, и даже не подозревал, что, на самом деле, на твоих щеках был румянец. Мой милый Куникудзуши, если бы я знал, что ты не чувствовал собственной важности и так в ней нуждался, что связался с Дотторе, я бы вел себя по-другому. Я бы приходил к тебе под порог детдома каждое утро, просил помочь с домашним заданием перед школой. Бежал на наши встречи и каждую перемену направлялся в твой класс. Я был слишком молод и слишком стеснителен, я не хотел навязываться, боялся отторжения и чтобы позвать тебя на прогулку собирался с силами чуть ли не неделю. А тебе так нужен был человек рядом, который бы не представлялся знакомым на одну встречу, а тем, кто мог бы быть с тобой в трудную минуту. Я увлекся. Надеюсь, ты простишь мне мое «старческое» припоминание прошлого. Тридцать один год — уже срок, так ведь? Шучу. Я тут подумал… Когда я вернусь, может, наконец, сходим в то кошачье кафе?Каэдахара Кадзуха.