Настоящий патриот должен быть всегда готов защищать свою страну от ее правительства.
Эдвард Эбби
__________________________________________________________________________Ч А С Т Ь 3.
«Страх и ненависть в доме правительства. Зимний солдат, он же ветеран Второй Мировой, Джеймс Бьюкенен Барнс, подозревается в международном политическом преступлении.» (Mash, интернет-портал, июнь, 2024 год, Москва) «Столкновение с Западом. Почему американскому агенту позволительно лезть в дела нашей страны?» (Комсомольская правда, печатное издание, июнь, 2024 год, Москва) «Бывший советский гражданин устраивает террористический акт в центре столицы.» (Риа. Новости, интернет-портал, июнь, 2024 год, Москва) «Седина в бороду. Мстителей больше нет, а проблемы от них остались. Заковия, Ваканда, теперь Россия? Куда ударит бес столетнего Барнса?» (Дни. Ру, интернет-портал, июнь, 2024 год, Москва) «Среди нас - предатели? Как дочь известного предпринимателя стала главным подозреваемым в деле о пожаре в доме правительства?» (Фонтанка. Ру, интернет-портал, июнь, 2024 год, Санкт-Петербург) «На данный момент официального комментария по поводу произошедшего взрыва в Доме Правительства нет.» (Russia Today, июнь, 2024 год, Москва) __________________________________________________________________________Глава 8
_________________________________________________________________ «…Он прожил бы, вероятно, спокойную и счастливую жизнь, не повстречай он на своем пути существа, доставляющего смертным неизмеримо больше хлопот и мучений, нежели духи, привидения и вся порода волшебников и чародеев, взятых вместе. Этим существом была женщина…» (с) Вашингтон Ирвинг, «Легенда о Сонной Лощине». __________________________________________________________________________ – Баки! Девушка жмурится, предпочитая не видеть, что происходит – американец врезается железной рукой в обшивку дома, рвет ее, что затормаживает их, перепрыгивает на балконы ниже, хватается за ящики для кондиционеров, приближаясь к земле. – Если я останусь в живых после общения с тобой, клянусь, никогда в жизни больше не влезу ни в одну авантюру. – Задыхается она, когда ее ноги касаются земли. – Ты сумасшедший! – Отставить! – Отрезает сержант, волоча за собой к надежно спрятанному в кустах сирени мотоциклу пытающуюся прийти в себя русскую. – Нужно поменять транспорт. – Девушка садится сзади, привычно прижимаясь покрепче к стальной спине Барнса. – И ты точно уверен, что за нами нет «хвоста»?***
Она спрыгивает с мотоцикла еще до его полной остановки, чуть не падает. Барнс пытается схватить ее, но она ловко убегает в сторону подъездной двери, и его рука проскальзывает в воздухе. Девушка ничего не говорит, но он догадывается – ему велено оставаться на месте. Он бегом взлетает за ней на нужный этаж – девушка переводит дыхание, облизывает губы и утирает их обратной стороной ладони, словно думая, что на них может быть кровь. Легкий стук в дверь, едва касаясь сжатыми в кулак пальцами железа – и через мгновение она распахивается. Тяжелая дверь открывается, а за ней, выпуская на лестницу электрического света, стоит Соня, потирая заспанные глаза. Ее лицо меняется, когда видит перед собой подругу. – Знаешь, я даже не удивлена твоему приходу. – Тихо говорит она, поджимая губы. – Я удивлена, что ты пришла так рано. – Я... я… – Перебивает ее Виктория. – Прости, я понимаю, я все понимаю. Я понимаю, я не должна, у меня нет права... Она поднимает на подругу в проеме взгляд. – Есть некоторые обстоятельства, я пыталась помочь матери, помочь оправдать отца, но получилось все иначе. Теперь мне нужно помочь себе и кой–кому еще… – Кой–кому? – Соня вдруг резко просыпается – она часто моргает и непонимающе смотрит на девушку. – Кой–кому?.. Подожди, подожди... Что с твоим лицом?! Она хватает мобильный со стойки рядом с выходом и начинает быстро листать экран. – Я так и знала, так и знала! Вчера вечером по новостям показывали, поджог в Белом доме. – Она рвано выдыхает, слегка оседая на косяк. – Боже... что ты натворила? – Это не все правда. Поверь. – Этот мужчина...с рукой...был с тобой? Да ты хоть понимаешь, что весь город за вами охотится?! Объявлен перехват, вас называют террористами! Это же он, тот...Мститель? Который воскрес из мертвых? – Да, типа...того. – Ты ... ты... – У подруги заканчиваются слова. – Господи. Тебе нужно уходить. Срочно. Где он? – Внизу. – Вика...твою мать. – Мне нужна машина твоего отца. – Почти шепчет девушка. – Я приму, если ты откажешь. Пойму. Но подруга молча и быстро копается в шкатулке на полке и сует связку ключей с прикрепленной прямоугольной бумажкой прямо в руки девушки. – В записке номер места стоянки, это тут, в паре улиц. Ты знаешь, куда ехать? Девушка кивает. – Не говори. Ничего не говори. Просто...уезжай. – Спасибо. – Горячо выдыхает она. – Я никому не скажу, что видела тебя. Под пытками не скажу. – Я знаю, я знаю. Ты всегда была лучшим другом во Вселенной. Подруга поднимает на девушку покрасневшие глаза. – Иди сюда, зараза. Иди сюда. – Она крепко хватает ее за плечи, прижимая к себе. – Я скучала по тебе, если бы ты только знала, как я, блять, скучала по тебе, мелкая несносная дрянь. Когда ты была пылью все эти года, как же я скучала по тебе, и умирала от боли. Мне так сложно видеть тебя живой, ведь я так тщательно хоронила тебя в своей голове. Виктория утыкается носом ей в плечо и шумно выдыхает. – Может, поэтому я так настырно просилась к тебе назад. Соня печально и сипло смеется. – Ты ходячая катастрофа, ты всегда была ходячей, мелкой, избалованной катастрофой. Где ты раздобыла Мстителя? И тот парень с крыльями, что теперь новый Капитан Америка, с вами? Девушка улыбается и качает головой. – Что? Я сижу дома с ребенком, я в курсе всего происходящего в мире, черт бы вас всех побрал. – Нет, нет. – Усмехается она. – Я все объясню, как–нибудь потом. – Уходи. – Шепчет ей на ухо подруга. – Убегай, без оглядки. Вся новостная лента забита вашими похождениями. Я так и знала, что ты влипнешь в историю. Мое материнское чутье подсказывало мне. Не смей хихикать, не смей! Ты потратила больше моих нервных клеток за годы нашей дружбы, чем мой муж и ребенок вместе взятые. Виктория улыбается и крепко целует подругу в щеку. – Спасибо. – Береги себя. – Кивает девушка и тут же поправляется. – Берегите себя.***
– Отец моей подруги почти не успел воспользоваться новой машиной, когда его…зарезали во дворе дома, чтобы обокрасть. Баки сочувственно морщится, поднимая тяжелую железную дверь гаражного отсека. – Мне жаль. – О, когда мы испарились, на Земле начался настоящий кошмар, ты был в курсе? – Девушка проходит вперед и оборачивается. – Ты говорил, что у всех глаза, словно они вернулись с войны? А ведь… это не та уж далеко от правды. Говорят, здесь творился настоящий хаос, правительства, государства, все обращалось в руины. – Я знаю. – Коротко отвечает сержант. – Но… плохо себе представляю. – Да черт с этим прошлым. – Резко выдыхает русская. – Посмотри, он шикарен. Она проводит рукой по новенькому Volkswagen Amarok благородного цвета синей стали и щелкает сигнализацией – двери послушно открываются. – Поведешь? Мужчина кивнул, занимая водительское место – пальцы с удовольствием сжимают кожу руля. – Что же, штурман, говори курс. – Он едва заметно улыбается, когда они выезжают на, несмотря на только зарождающийся день, оживленное шоссе. Девушка устало откидывает голову на кресло. – Путь не близкий. – Она вбивает в смартфоне маршрут и ставит его на переднюю панель. Барнс внимательно следит за дорогой, периодически посматривая на притихшую девушку рядом – та, вооружившись салфетками и маленьким зеркалом, положив раскрытый рюкзак на колени, поправляет макияж, и он не понимает, как можно в такой ситуации думать о таких неважных мелочах. – Мы подожгли здание Правительства. – С усмешкой говорит сержант. – Едва не погибли. А ты думаешь о том, как выглядишь? Русская поворачивает на него голову и смеряет тяжелым взглядом – ее глаза, покрасневшие от бессонной ночи и пожара, выражают такую смесь эмоций, что Баки кажется, будто бы он произнес какое–то неимоверное богохульство. – Джеймс, я вся в грязи и пыли, я не была в душе с прошлых суток, от меня воняет… Черт, да я даже знать не хочу, чем! Она приоткрывает окно и свежий утренний воздух врывается внутрь салона. – Дай мне хотя бы попытаться... – Думаю, я выгляжу не лучше. – Усмехается он, слегка морщась – рана в боку начала затягиваться, но все равно еще доставляла неудобства. Виктория осматривает его – одежда мужчины и правда была покрыта брызгами крови, что хаотично смешивалась с пятнами неопределённой черной субстанции и следами гари. От него пахнет дымом, порохом и бензином, и ей кажется, будто это есть его настоящий запах, что никогда не смоется с его тела. Когда ее взгляд касается лица сержанта, тот хмурится. – У тебя кровь… на лице. – Ерунда. – Фыркает тот. – То место, куда мы едем… что это? – Сложно объяснить. Когда я училась в университете, там проходила у нас летняя практика. Это похоже на большой летний лагерь, на большой военный летний лагерь. Сначала я была практикантом, потом даже сама читала лекции. Ты удивлен? Ее вопрос заставляет Барнса откашляться. – Не то, что бы очень. Он вдруг вспоминает, как пытался совладать с ней пьяной в первый же день знакомтсва, или ее удар сковородкой по его затылку… Вспоминает, как она целовала незнакомого кудрявого парня. И как обливала бензином кабинеты в доме Правительства. И все это никак не укладывалось в его голове с образом примерной ученицы. – Почему это место…безопасно? Девушка молча протягивает ему фотографию и указывает длинным ногтем на радиотелескоп на заднем плане. – Вот почему. На территории базы несколько объектов особого статуса, к одному из них, обсерватории, относится эта штука. Все приборы глохнут в радиусе нескольких километров, это буквально купол, что накрывает городок. Баки удовлетворенно кивает. – Я понимаю. Секретность, базы, перехватчики сигнала… я понимаю. Русская улыбается и отворачивается к дороге. Она следит за мерно исчезающими в окне деревьями и машинами, пока американец не делает резкого маневра в сторону, и она не слышит нечто, похожее на скрежет металла о камень. – Черт, руль! И машину подбрасывает на месте, словно они попали в глубокую яму. Удар, хлопок и рваные звуки; ее кидает вперед, к приборной панели, и когда девушка упирается в неё руками, желудок у нее подскакивает к горлу. Барнс выкручивает руль, крича ругательства на английском. — Руль! — Снова кричит он. На выезде из города их ждала засада – два черных внедорожника начали окружать их, беря в захват. – Что мне делать? – Она закрывает голову руками. – Стреляют сзади. – Мужчина в миг каменеет – его лицо безэмоционально, собрано, а в глазах плещется ярость. – Пригнись! Он с силой наклоняет голову русской вниз и успевает за долю секунды до того, как пуля пробивает заднее стекло и попадает в подголовник. Само стекло остается на месте, лишь сквозь входные отверстия свистит ветер. – Что это было? – Глаза у девушки напуганные. Барнс молчит – он одной рукой удерживая руль, второй распахивает дверь и на ходу, вытащив пистолет из кобуры под футболкой, стреляет по автомобилю слева. Тот слегка отклоняется и отстаёт. Времени нет. Он поворачивает и поворачивает руль, выкручивая его до предела. – Быстро, бери управление! – Кричит Барнс. – Но… я…. – Русская облизывает губы, нервно сглатывая. – Я не могу… – Почти шепчет она. Но мужчина ее не слышит – наполовину свесившись из машины, он стреляет по дну преследовавших их внедорожников. Руки девушки предательски дрожат, а горло стискивает каменной рукой – ей не хватает воздух, словно вокруг ее шею затягивают удавку, она в миг покрывается испариной, а онемевшие пальцы не хотят слушаться. – Не могу… – Продолжает шептать она. – Не могу… – Викки, встречная! В последний момент перед тем, как попасть под грузовик, девушка хватает руль и выворачивает его, стремясь совладать с тяжестью автомобиля и с той силой, с которой занесло его в бок. Она, рыча сквозь зубы, наконец выпрямляет его на полосе. – Умница! – Только успевает крикнуть американец, как справа их толкает вторая машина. Он вылезает на крышу. – Прибавь скорость! Она слышит его будто сквозь толщу воды – перед глазами трясется пелена, и она не чувствует рук. Но все же, в этом душном полусне, на ощупь находит педали и жмет газ до предела. Баки стреляет – раз, два, три. Три пули прошивает автомобиль, и он начинает вилять, отставая. Четвертая, точно в бензобак – и он, оставшись позади, загорается, охваченный пламенем. Внедорожник, преследовавших их справа, не успевает отклониться – и загоревшаяся тачка перегораживает полосу, отрезая от них движение. Девушка отползает на свое сидение и пристегивается – в висках отбойным молотком пульсирует кровь, а руки влажные от пота. Барнс возвращается за руль и захлопывает дверь – он то и дело смотрит в зеркало заднего вида, и прикрывает веки, шумно выдыхая. – Ты в порядке? – Сквозь зубы цедит он, не сводя глаз с дороги. Девушка молча кивает, смотря в одну точку на приборной панели. – Никогда больше не проси меня вести машину. Никогда. – Шепчет она. – Черт, Барнс, никогда!***
Они делают остановку – солнце окончательно встает в безоблачном лазурном небе, и они берут на заправке кофе и масляные пончики в сахарной обсыпке. Девушка делает укус, и сахарная пудра летит во все стороны, а желудок предательски сжимается от голода. В пути они уже не меньше трех часов – городские пейзажи сменились вереницей густых хвойных лесов и бескрайних полей, уходящих в сторону горизонта. Сидя на капоте машины, девушка, отряхнув руки об себя, открывает маленькую бутылочку спирта и берет ватный диск, что были найдены в автомобильной аптечке. – Помнишь, что ты мне говорил? Сиди спокойно. – Это изощренная месть, да? – Блюдо, которое подают холодным. – Ты ужасный человек. Виктория, до этого сосредоточенно пытающаяся обработать ссадины на лице мужчины, вдруг улыбается, обнажив верхние зубы. – О, если бы каждый раз, когда мне говорили эти слова, мне бы платили. – Она мечтательно закатывает глаза. – И так бы зажило. – Он морщится, дергая бровью – девушка старательно стирает кровь и грязь с его лица. – У меня…повышенная регенерация. Она сидит у него на коленях, почти не касаясь его ног, но он все равно остро чувствует ее тепло. – Я лишь еще ускоряю этот процесс. – Тихо отвечает она, промачивая спиртом диск. – И не морщись так, это не больнее того, что ты делал с моим коленом. Барнс фыркает. – Извини, что нарушаю твои личные границы. – Она говорит буквально ему на ухо, и ее горячее дыхание заставляет его вздрогнуть. Кажется, где–то там, за его ухом, особо чувствительная зона. – Я потерплю. – Так намного лучше. – Девушка улыбается, осторожно, едва касаясь травмированной кожи, приглаживает пластырь и стирает щедро смоченной в перекиси водорода ватой остатки крови с лица мужчины. – Почти ничего не видно. Он открывает глаза, наблюдает за слегка порозовевшими щеками русской, и почти машинально дергает рукой, желая взять ее за талию и придвинуть поближе к себе. Вовремя останавливается, внутренне сжимаясь от негодования – это действие точно ей не понравится и вызовет уйму вопросов. Одно это необдуманное, безрассудное желание вызывает у него вопросы – зачем? Почему он вообще об этом думает? Какова цель? Что он планировал делать дальше? Кажется, в его глазах читается немой вопрос – девушка слегка растерянно следит за эмоциями на его лице, а затем осторожно покидает колени американца. – Спасибо. – Снова хмурится он. – Ерунда. – Приветливо отзывается она и тут же морщится. – Черт, больно. Она пытается потрогать пальцами рассечение на скуле, но терпит неудачу. – Подожди. – Баки берет аптечку в свои руки. – Разрешишь? Нужно... заклеить рану. Девушка вздыхает и поднимает взгляд к небу.***
Они доедают нехитрый завтрак, снова садятся в машину, снова продолжают путь. Русская переключает радио, пытаясь найти новостную волну – наконец, она вслушивается в речь ведущего: «В подозреваемых в поджоге Дома Правительства в Москве опознали помилованного бывшего агента «Гидры» Джеймса Бьюкенена Барнса, больше известного, как Зимний Солдат, и дочь умершего несколько лет назад бизнесмена и изобретателя, Викторию….» Она резко нажимает на кнопку и шумно выдыхает. – Боже… – Ты не готова слушать такое про себя. – Грустно улыбается он, продолжая следить за дорогой. – Это придет… со временем. Девушка обращает на него отстраненный, печальный взгляд, усталый от бессонной ночи. – Не очень бы хотелось прожить так всю оставшуюся жизнь. – Вздыхает она и тут же переводит тему. – Тот мужчина, полковник, который держал меня у себя. Он не знал, что ты больше не… ну…. – Зимний солдат. – Договаривает за нее Барнс, понизив голос. – Никто не знает. Последние пару лет я был в Ваканде, а потом… исчез. Когда вернулся, жизнь так изменилась. Девушка кивает – она каким–то необъяснимым своим чутьем догадывается, о каком именно возвращении говорит сержант. – Что было в Ваканде? – Осторожно спрашивает она. Он качает плечами. – Там меня удалось избавить меня от программы, частично вернуть память. Заново научить жить и чувствовать, как человек, а не машина, исполняющая приказы. Он говорит, и горечь, пропитавшая слова, становится невыносимой. Девушка долго смотрит в открытое окно, ловя взглядом пролетающие по обочине высокие сосны и фонарные столбы. Ветер, врывающийся в салон, трепет ее челку, пытаясь вытащить пряди из сложной прически. – Это было…больно? – Наконец задает она вопрос. – Достаточно. Морально. Достаточно. Он не хочет думать про физическую боль – ее было настолько много, что она стала единственной вещью, которую он запомнил так хорошо. Вытатуированная, выжженая на оголенной плоти… Кажется, все его тело отравлено это нестерпимой, невыносимой болью, от фантомов которой он так часто вздрагивает по ночам. – Поэтому ты так смотрел на те картины? В доме генерала… Барнс качает головой. – Знаешь, меня все еще удивляет то, как при таком уровне эгоцентризма ты можешь быть настолько проницательной. – Он молчит и добавляет. – Подружилась бы со Старком – младшим. Подрались бы с ним в первые пять минут. Шатенка ухмыляется и поворачивается к нему. – Я рада, что ты справился. Мужчина коротко кивает. Она отстраненно переключает радиостанции, пытаясь не слушать новости, что передавали нон–стоп. Наконец она ловит музыкальную волну и радостно улыбается, делая громче. Ее губы напевают слова незнакомой для Баки песни, которая начинает ему, почему–то, даже нравится. — Это же Брайан Адамс. – Имя, ничего не значившее для Барнса. – Standin’ on your Mama’s porch, You told me it’ll last forever, Oh the way you held my hand, I knew that it was now or never… Она водит плечами, качает головой, и откидывается назад, ловя руками встречный ветер в открытом окне. – Это были лучшие дни в моей жизни… – То ли продолжает петь, то ли подводит итог девушка и довольно улыбается. – Тебе бы отдохнуть. – Без особой надежды говорит Барнс. – Не думаю, что я усну после такого. Он смотрит в окно, на простиравшиеся до горизонта поля, прерываемые лишь виднеющимися вдали лесополосами и скоплениями казавшимися крохотными загородных домов, и замечает, как дорога переходит в узкую полосу неровного шоссе меж густого елового леса. – Если я не забыла, то нам сюда. – Девушка внимательно следит за дорогой и вдруг радостно восклицает. – Да, сюда! Поворачивай. Она забирает телефон с панели и кладет его в рюкзак. – Связь пропала, значит, нам еще несколько километров вперед. – Ну и дороги. – Чертыхается Баки, пытаясь выровнять тяжелый внедорожник. – На фронте и то целее были. Виктория издает легкий смешок и тут же натягивает на лицо недовольное выражение. – Эй, свою страну могу ругать только я, тебе не положено. – Это какие–то новые правила? – Да, их обычно выдают при въезде через границу, вместе с печатью в загранпаспорте. – Улыбается девушка, протирая краем топа линзы нежно–розовых очков в виде сердец. – Ах, точно, прости, я забыла, что ты приехал в Россию под видом замороженного лосося. Сержант улыбается и качает головой. Она была права – вскоре еловые заросли начинают расступаться перед внедорожником, и дорога начинает вести их мимо низких двухэтажных кирпичных домов, возле которых толстые уличные коты, лениво умывающиеся под лучами утреннего солнца, надменно провожали крадущийся черный автомобиль. Несмотря на то, что утро уже настало, на улицах было пусто. Американец недоверчиво хмурится, с насторожённостью оглядывая открывшийся пейзаж. – Уверена, что это то место? – Абсолютно. Но стоит им проехать сквозь городок, как, оказавшись не небольшой возвышенности над рекой, перед ними предстает что–то действительно очень похожее на большой летний лагерь. Низкий деревянный забор, вдалеке – небольшие здания с колоннами, сразу около въезда – автопарковка, где кроме двух старых шевроле, мопеда, и микроавтобуса машин больше не было. Посередине – довольно просторная белая площадь, идеально круглой формы, и расходящиеся от нее такие же вымощенные белым камнем дорожки–лучи, что терялись в тени лип, ровными рядами, высаженными вдоль. Вокруг одного из разрозненно стоящих больших деревянных столов со длинными скамейками собралась толпа студентов. – Мне придется попросить тебя… – Все хорошо. Девушка делает легкий кивок и выходит из машины, поправляя брюки. Баки смотрит ей в спину, пригнувшись к рулю. Он видит, как она зажимает пальцы за спиной, отводя руки назад. Высокий мужчина во главе стола что–то рассказывал практикантам, то и дело утирая испарину со лба сложенным вчетверо белоснежным платком. – Андрей Андреевич?... Он оборачивается на звук знакомого голоса. – Боже… – Он делает несколько широких шагов и останавливается в меньше метра от девушки. – Виктория? Она коротко кивает. И тут же чувствует боль под ребрами – преподаватель сковывает ее в медвежьих объятьях, едва не сбивая с ног. – Какими судьбами, милая?.. – Начинает он, отстранившись, и тут же видит синяки на ее лице, заклеенную переносицу, выпачканные в грязи и копоти светлые брюки. В миг по его лицу проходится судорога. – Да… – Выдыхает девушка, заметив его взгляд. – Ты здесь не потому, что соскучилась по летней практике? – Мужчина берет себя в руки и даже слегка улыбается. – Что же, пойдем, поговорим наедине. – Я приехала не одна. Она оборачивается на автомобиль и слегка машет рукой. Барнс осторожно выходит, хлопая дверью, и подходит к ним.***
Они идут по прохладному коридору небольшого, советского здания, и звук их шагов отбивается от плитки на полу. В столовой пусто – время завтрака прошло, но для них находится две порции вчерашнего плова с курагой и черносливом, и Барнс, как–то по–собачьи осторожно принюхавшись, отправляет вилку с порцией в рот, и прикрывает глаза. Девушка ест, тоже молча. Ест быстро, словно боясь, что еду отнимут, совсем не обращая внимания, что содержимое тарелки обжигает ей язык. Андрей Андреевич молчит, улыбается – он уже познакомился с сержантом, и теперь потирает лоб, словно чего–то не понимает. Он выпрямляет спину, откашливается… – Андреич, старый ты черт, я тебя по всему лагерю ищу, а ты тут… – Появившийся в дверях пожилой мужчина резко останавливается, видя девушку. – Победа? Ты? Или я уже с утра схлопотал солнечный удар? – Сан Саныч… – Кротко улыбается она, поднимаясь из–за стола и вытирая рот. Но договорить она не успевает. Мужчина делает движение рукой, и девушка садится обратно. Он внимательно изучает напряженное лицо Барнса и переводит взгляд на своего коллегу. – Ты дурак, ты знаешь это? – Устало выдыхает он протягивает руку американцу. – Здравствуй, солдат, сколько зим, как говорится. Оставшаяся троица не моргая, открыв рот, смотрит на старика, будто онемев. – Ну, что молчишь? – Он, несмотря на возраст, крепко жмет живую ладонь Баки, по–приятельски обхватив ее пальцами обеих рук. – Прости за каламбур, но, с возвращением на Родину.***
– Нет, по телевидению показывают какой–то ужас. Кошмар. Сан Саныч щелкает пультом – по всем федеральным каналам, что рябью шли на маленьком черном пузатом телевизоре в углу столовой, показывали кадры пожара в Доме Правительства и снятые на камеру видеонаблюдения при въезде лица русской и американца. Он выключает телевизор и достает из пульта батарейки, убирая их в карман брюк. – С местом вы не ошиблись – у ребят здесь техники своей нет. Учим их думать своей головой. По старинке, конечно… Мужчина обводит строгим учительским взглядом собравшихся, и Баки мысленно ежится. – Здесь никто не будет знать о ваших подвигах, и никто вас не найдет. – Спасибо. – Горячо выдыхает Виктория. – Спасибо, что поверили. – В террористов, что засели внутри правительства нашей страны? – Сан Саныч громко фыркает, словно застоявшийся на месте конь. – Дети мои, я знал это с начала 90–ых, вы пока меня ничем не удивили. Он – этот невысокого роста, крепкого телосложения, с редеющей шевелюрой цвета соли с перцем мужчина за шестьдесят – насмешливым взглядом обводит собравшихся и усмехается. – Да, Победа, а время никак не изменило тебя. Сжечь Белый Дом чтобы предотвратить крупный теракт! Как ты еще не догадалась спалить всю Москву, чтобы избавиться от недобитых остатков «Гидры»… – Он качает головой и прикладывает ладонь к левому глазу. – Никогда не испытывала симпатий к изобретательным одноглазым мужчинам с радикальными способами борьбы со злом? Девушка усмехается и прячет взгляд. – Простите. – Подает голос Баки – у него по–детски округлены глаза, а ярко–синий взгляд выдает растерянность. – Откуда вы… – Знаю тебя? – Договаривает за него Сан Саныч. – О, эта история ждала своего часа почти сорок лет. И она, думается мне, не менее интересна, чем история вашего знакомства. Барнс и русская быстро переглядываются. – Да, да, ваша. – Повторяет мужчина. Он смотрит на большие механические часы, висевшие между двух окон. Они были выполнены в виде клепсидры – из хитрым способом связанных сосудов, по тонким трубкам переливалась цветная жидкость, и каждый раз, когда она делала своеобразный круг, минутная стрелка шагала вперед. Неправильный формы циферблат растекался по стене, словно сошедший с картин Дали, а установленная сверху маленькая сценическая панорама имитировала перемещение солнца по небосводу. – Время наших жизней неумолимо движется вперед. – Сан Саныч ловко вскакивает из–за стола. – Так что и мы начнем двигаться. Идете? Он вопросительно обращается к гостям. – Я вернусь к студентам. – Улыбнулся Андрей Андреевич. – Увидимся позже. Американец и русская быстро шли вперед за неожиданно бодро бежавшим мужчиной. Вдруг тот выхватывает из небольшой группы студентов одного худощавого паренька в больших очках, которые изрядно давили на его переносицу, и одним движением руки разворачивает того лицом к себе. Он видит сержанта и пытается отвести взгляд, испуганно округлив и без того казавшиеся огромными за толстыми линзами глаза. – В лабораторию летишь? Тот часто кивает. – Так точно, Сан Саныч. – А то самое вещество у тебя с собой? Он снова кивает. И передает в раскрытую ладонь преподавателя небольшой черный флакон. – Отдам потом, все, давай–давай. – Сан Саныч прогоняет его, подталкивая в плечи и разворачивается к девушке. – Победа, сними пластырь со скулы, хочу осмотреть. Давно получила рассечение? – Ночью. – Виктория морщится, отрывая пластырь от лица. – И кто тебя так? Пока девушка задумывается, мужчина вдруг крепко берет ту за голову и одним движением брызгает той вещество из флакона. – Да чтоб вас… – Девушка хватается за лицо и оседает на колени, взвизгивая от боли. – Эй, эй! – Джеймс срывается с места, но морщинистая рука профессора бесстрашно упирается ему в грудь. – Остынь, солдат, все хорошо. Это – он крутит перед его лицом флаконом, – разработка наших студентов. Поистине невероятная вещь – с помощью наногелботов инвазивно заживляет легкие травмы, рассасывает кровь под кожей и синяки. Ткани срастаются за день. Баки моргает, пытается помочь ей встать, но мужчина останавливает его. – Скоро само пройдет. – У меня сейчас глаза вытекут. – Девушка уже не кричит, но слегка постанывает, продолжая закрываться руками. – Победа, не паясничай, покажи лицо. Она поднимается на ноги и отрывает ладони – и Барнс удивленно приоткрывает рот. На лице русской, кроме еще не до конца высохших слез, словно по чьей–то воле медленно, но заметно исчезали все следы удара – кожа под глазом светлеет, ссадина рассасывается на глазах. – О. – Крякает Сан Саныч. – Отлично работает, в этот раз даже без остановки дыхания обошлось. В ответ на возмущенный взгляд девушки он добавляет. – Прости, но да, сыворотка пока не проверена, как следует. – А я вам подопытная? – Однако! – Он поднимает указательный палец вверх. – Теперь ты хотя бы не похожа на фотографию с полицейской доски о розыске преступников. Виктория дотрагивается до своего лица – осторожничает, словно боясь боли. – Да ну… – Забыл сказать –будет неприятно, когда гелботы будут выходить, но я дам тебе таблетку. – Выходить? – Переспрашивает она. – Они проходят фильтрацию через почки. Мужчина с улыбкой смотрит на ее испуганное, но совершенно целое лицо. – Раз вы тут решили остаться, покажу вам вашу комнату. – Он вновь разворачивается и устремляется вперед. – И помыться бы вам, ребятки, а то пахнете так, словно сбежали из Преисподнии.***
Теплые струи воды, кажется, смывают собой не только грязь и пот – они захватывают еще и то страшное напряжение, что заставляет девушку держать спину ровной до конца, даже когда ее колени подкашиваются от усталости. Завернувшись в пахнувшее жаром утюга и совсем немного пылью огромное полотенце, она выходит из душевых комнат на залитый солнцем пустующий задний двор, с которого открывается вид на сосредоточенную группу студентов вдалеке и небольшие отдельные постройки вниз по склону холма, уходившие в прямую дорогу в город. Она исчезаает в зелени тополей и раскидистых старых лип, высаженных вдоль. Тишина, разбавляемая лишь стрекочущим пением птиц и тихими всплесками реки где–то внизу, в долине, была всепоглощающей. Девушка ложится на одиноко висящий меж двух толстых лип потертый гамак, прямо на солнце, и, укрывшись от света рукой, засыпает почти сразу, ощущая, как с каждым выдохом пережитое покидает ее разум.***
Барнс заканчивает с душем, встряхивая головой, смахивая капли воды с коротких волос. Он быстро переодевается в чистое и несколько осуждающе смотрит на себя в зеркало – ссадины на его лице, обработанные русской, почти затянулись, а вот глаза выдают длительное отсутствие сна. Он наполняет подставленные ладони холодной водой и опускает в нее свое горящее лицо. – Освежился? – Пожилой профессор словно поджидал его в коридоре. – Пошли. Они молча следуют по пустующему коридору, пока наконец не останавливаются у последней двери. – Поживете здесь. – Он открывает ключом комнату и кидает его в руку сержанта. Тот ловит его еще в полете. – Не царский дворец, знаю, но из того, что предлагаем… – У меня остались вопросы. – Хмуро говорит американец. Профессор как–то по–птичьи наклоняет голову, словно пытается прочитать его мысли, и становится похожим на старого филина. – Хочешь задать их сейчас, без спутницы? – Он улыбается. – Или рассказать вам все обоим? Мне кажется, она имеет права знать. Баки недолго думает и коротко кивает. – Тогда начнем с другого конца, солдат. – Он пропускает вперед в комнату американца, наблюдая, как тот бросает на высокую железную кровать две объемные сумки. – Пойдем, лучше объяснишь мне, что ты забыл в России. И как вы вообще встретились.***
– Викки? Когда Барнс возвращается, то застает девушку сидящей за лакированном старомодным комодом, подставленным под подоконник высокого, полуовального окна. Она медленно расставляет на вытянутой в длину поверхности косметику, долго всматриваясь в каждый пузырёк, что достает из рюкзака. Она даже не реагирует на звук своего имени, лишь слегка дергает оголенным плечом, на котором виднеются алые кружевные лямки. На контрасте с коротким белым летним платьем они сразу бросаются в глаза сержанта. – Я отнесла нашу одежду в подвал, оказывается, здесь теперь появились стиральные машины. – Девушка наконец оборачивается к нему, и мужчина заметил на ее проясневшем, целом лице свежий макияж. Ее глаза подведены, а на губах влажно блестит красноватая помада. – Добро пожаловать в прошлое. Барнс усмехается. – Ты спала на улице? – Не в первой. – Отстраненно отвечает русская и взмахивает еще влажными волосами, что тяжелой россыпью закрывают почти всю ее спину, коснувшись талии. – Изобретение ваших студентов работает. – Он подбородком указывает на скулу девушки. – Даже следа не осталось. – Я уже успела забыть, как выгляжу без синяков. – Так, словно никогда не была частью событий последних дней? – Он бросает в протянутые ладони русской черный флакон. Его голос отдает легкой усмешкой. Он встряхивает волосами и отворачивается к вещам на кровати. – Будто бы это проблема… – Вздыхает девушка и разглядывает вещицу, крутя ее в пальцах. Она отставляет ее в сторону и косится на Барнса. – Что? – Колено. Если помогло с лицом, значит, и колено исправит. Виктория поджимает губы и расправляет плечи. – О, нет. – Или ты сама, или я. Девушка смеряет сержанта долгим недовольным взглядом исподлобья. – Не смей, Барнс… Баки начинает медленно обходить ее, в любой момент готовый сорвать со стола сыворотку. – Не смей! – Девушка опережает его – естественно, он поддается ей. – Тогда вперед. – Нет. – И она прячет флакон под собой, складывая руки на груди. – Это ты зря. Мощное тело сержанта в миг сбивает ее, прижимая к матрацу - русская пытается выбраться из-под него, глухо и недовольно возмущаясь. Он быстро нащупывает флакон и, одной рукой держа девушки за плечи прижатой к постели, нажимает на дозатор, наведя его на колено. В миг ее зрачки расширились, а сквозь сжатые зубы донесся сдавленный крик. Сержант молча наблюдает, как девушка пытается молча перенести боль, сжаться, подтянуть ногу к груди, держа ее рукой. – Доволен? – Хрипло спрашивает русская, вытирая невольно показавшиеся слезы. – Разве это того не стоило? – Может, отпустишь меня? Барнс с ужасом понимает, что до сих пор буквально лежит на девушке, вжимаясь в ее тело своим. Его лицо в миг оказывается так близко к ее, и он машинально облизывает губы, носом втягивая приятный свежий аромат, исходящий от нее. Он резко отскакивает в сторону, одергивая футболку. Она встает и с хмуро изучает когда–то сильно беспокоившее ее колено. Сейчас кроме слегка порозовевшей, как от легкого ожога коже, ничего не выдает бывшей травмы. – Давить своим присутствием на людей неприлично, знаешь ли. Нравиться смотреть на страдания других? Он осуждающе качает головой. Они одновременно набирают в легкие кислорода и тут же выдыхают. То, что произошло вчера вечером начинает казаться каким–то далеким и ненастоящим, словно бы они сходили на сеанс в кино. Неловкая пауза повисает в комнате. – Мне тут кое–что дали. – Барнс неожиданно пытается заполнить молчание и протягивает девушке небольшую, написанную от руки записку. – Кажется, нам нужно оплатить проживание. Русская хмурится, а когда ее глаза пробегают по тексту, лоб ее тут же разглаживается . – Составить тебе компанию? – Очень надеюсь, что в этот раз все пройдет спокойнее. Девушка встает и поправляет короткое платье. – Сержант, ты должен был давно забыть слово «покой». – Она обходит его, и он снова принюхивается к влажному запаху чистоты и цветов от ее волос. – И не вспоминать о его значении ровно столько, сколько будешь находиться в России. Здесь покоя нет.***
В большом продуктовом магазине на выезде из города девушка обводит полки голодным взглядом и ведет себя ровно так же, как и сам Барнс, когда прятался в Бухаресте – он хватал все, что привлекало его, дорвавшись до сладкого и спелых фруктов в неограниченных количествах. Она прижимает к себе банку с консервированными персиками и пачку колбасы, по дороге прихватывает упаковку торта. Она с трудом бросает это все в тележку и вновь устремляется по рядам. Сержант долго изучает каждый продукт, стараясь прочитать его название. Он медлителен, вдумчив, в отличии от разносящей хаос девушки. Он сверяется со списком и приносит несколько килограмм маринованного мяса. – Любишь сливы? Она внимательно смотрит на крутившего в руках темно–фиолетовые плоды мужчину. – Не знаю. – Пожимает тот плечами. – Наверное. Я их ел для памяти, когда прятался в Румынии. Пытался вспомнить… Стива. Девушка оценивает его странным взглядом. – А что ты любишь? От вопроса ему не по себе – он так и не научился отвечать на подобное. За столько лет не своей жизни никто никогда не интересовался его желаниями. Неодушевленные предметы не имеют предпочтений, не могут чувствовать. И уж тем более что–либо любить. И даже сейчас, после всего, после всех попыток научиться жить как все, он так и не понял, что же он любит. И чего по–настоящему хочет. И такие вопросы заставляют его тупо смотреть на носки кроссовок и молчать. – Джеймс? Русская тихо зовет его – ее рука дергается, желая дотронуться до него, но тут же отстраняется. – Не знаю. – Грустно улыбается он и качает головой. – Сладости? – Сладости? – Переспрашивает она, и губы дергаются в улыбке. – В смысле, печенья и конфеты? Он вновь кивает. – Хорошо, значит возьмем это. Будешь пряники? Мятные. В Нью–Йорке таких точно нет, если только на Брайтон–Бич. Виктория наклоняется вниз и усмехается. Сержант больше не похож на суперсолдата, и уж тем более не похож на натасканного КГБ убийцу – его взгляд растерян, а пальцы так сильно вцепляются в ручку от тележки, что грозятся сломать ее напополам. Он еще больше сбит с толку, чем она сама. Они оба словно были разморожены после многих десятилетий, и вновь пытались научиться жить в этом новом неприветливом мире. – Странно ходить по магазину, когда еще несколько часов назад в нас стреляли спецслужбы. – Шепчет она. – Боже, Джеймс, мы прыгнули на мотоцикле на крышу поезда метро. Мы чертовы безумцы! Они оплачивают покупки и раскладывают их по пакетам. – Говоришь так, словно гордишься. – Нам все же удалось спасти не один десяток человек. – Жмет она плечами. – Цель оправдывает средства. В конце концов, никто не пострадал. Баки хмыкает. – Хорошо, может и пострадали. Но мы их не знали! – Они подходят к машине. Русская делает вид, что ей все равно – притворяется она плохо, и он сразу чувствует фальш в ее голосе. – А ведь знаешь, для памяти лучше зеленые яблоки. В их кожуре вещества, что помогают формироваться новым нейронным связям. – Она пристегивает ремень безопасности и приоткрывает окно. – От слив в таком количестве только расстройство желудка получишь. Это я тебе как биолог говорю.***
– Он так мне и не сказал, откуда знает меня. – Кто? Баки задумывается. – Этот…профессор? – Сан Саныч? Они относят тяжелые сумки на кухню – полная улыбчивая повариха с легкостью забирает их, осыпая словами благодарности. – Что это значит? – Александр Александрович. Тебе необязательно запоминать. Но это буквально когда Ричарда называют Дик. Барнс хмурится и кивает. – Непросто. – Так о чем тогда вы говорили? – Девушка все еще с неким подозрением осматривает свое колено и поднимает на взгляд. Несмотря на короткий сон, белки ее глаз заметно просветлели, а длинные накрашенные ресницы черной вуалью обрамляли слегка вытянутые к вискам веки. – Он сказал, что ты имеешь права знать тоже. И я говорил о том, как познакомились мы. Русская усмехается. – Даже интересно, что именно ты рассказал. Что ты помнишь? Баки качает плечом и облокачивается бедрами на длинный обеденный стол. – Из того вечера? Звуки стрельбы. И то, что как бы я не хотел среагировать, я не мог. Кажется, там была ты. – Я пыталась удержать твою тушу, Барнс. Сколько ты весишь, тонну? – Двести шестьдесят фунтов, если быть точнее. – Он улыбается, складывая руки на груди. Девушка на секунду задумывается – ее губы бесшумно двигаются. – Понятно, примерно сто двадцать килограмм. – Она притворно ужасается. – Какой кошмар. – Я помню твой громкий голос, в машине, когда Елена приводила меня в чувство. Помню горячую воду. – Баки осторожно перечисляет. – Помню, как пытался осознать, где я нахожусь. Помню, как перед моими глазами встал Стив и его…рассказы. И я… – Назвал меня «Королевой». – Щурится девушка Мужчина откашливается. Он вдруг понимает, что они смотрят друг на друга дольше, чем диктуют это правила приличия. Но никто не отводит взгляд первым. – Что значит «возвращение на родину»? Ты знаешь? – Неожиданно спрашивает она, вновь выбивая почву из–под его ног. – Этот пароль произнес Осипов, когда мы прибыли на базу, и это сказал Сан Саныч. В этом ведь есть смысл, да? Она смотрит на него своими аккуратно накрашенными глазами, ясными, яркими, умными. Смотрит, и Баки кажется, будто она залезает к нему под кожу. – Что ты делаешь? Пытаешься читать мои мысли? – Он хмыкает, скривив рот. Но девушка остается спокойной и приветливой. – Что? Читать мысли? – Русская добродушно улыбается. – Нет, ни в коем случае. Это было бы просто отвратительно бестактно. Тем более, я совершенно не представляю, как это сделать. Виктория дотрагивается до алого кружева лямки на своем плече, и мужчина облизывает губы, сглатывает – громче, чем планировал. – Тебе знакомы эти слова? – Повторяет она. – Нет. – Врет он, мгновенно каменея. – Нет, не знакомы. И он вдруг чувствует себя отвратительно – уверенный, что она лишь делает вид, что верит его лжи, он вновь каменеет. Они стоят какое–то время напротив друг друга молча, смутившись, словно подростки, как–то неловко переминаясь с ноги на ноги. Она – девушка напротив него – сейчас иная, ранее еще им не узнанная. Баки в этом точно уверен. Провалиться ему под землю, если сейчас не слой за слоем с нее медленно спадает все, то горделивое, напускное, придуманное, и она не предстает перед ним обнаженной. – Знаешь, я… Виктория не успевает договорить – в широкое светлое пространство кафетерия входит Сан Саныч. – Товарищи пироманы. – Он здоровается, слегка наклонив голову. – Смотрю, тебе полегчало, Победа? Дневной сон на свежем воздухе пошел на пользу. Девушка улыбается и кивает. – Славно. – Он слегка щурится, пронзительно умным взглядом темно–карих глаз обводя пару. – Пойдем, у нас есть время до ужина, пока раздуют угли. Соскучился по, как там у вас это называют, барбекю, солдат? Он похлопывает Баки по плечу и тот едва заметно вздрагивает. – Не любишь физические контакты, верно ведь? Ну, да ладно. Они проходят за профессором по коридорам, пока не выходят к небольшому учебному классу. Сан Саныч пропускает их вперед и запирает громко скрипнувшую дверь на замок. – От лишний ушей и глаз. – Подмигнув, поясняет он и жестом предлагает им сесть. Он недолго молчит. – А ведь когда–то я не верил, что такое возможно. – Он качает головой и словно собирается с мыслями. – Сан Саныч…– Тихо зовет его Виктория. – То, что я вам ребятки, расскажу, останется в этом кабинете. Навсегда, договорились? Кому надо – знает, но лишним душам не стоит. Слишком неспокойно то, что происходит вокруг. Хотя знаете, в тот год, когда я попал на ту базу в Сибири, было не лучше. Барнс отшатывается – он чувствует, как сжимается его горло, и он стискивает кулаки. – База в Сибири? – Беспокойно водит глазами Виктория, пытаясь уследить и за профессором и за сержантом одновременно. – Что за база в Сибири? Джеймс? – Ты уверен, парень? Я сказал лишь, что она имеет право знать. Но не обязана… – Эй, пожалуйста, только без загадок, прошу. – Она втягивает воздух носом. –Хватит тайн. Баки кивает. – Да, хватит. Согласен. Пожалуйста, – обращается он к Сан Санычу, – говорите, все что знаете. Сан Саныч кивает. – Рассказ будет долгим, ребята. Он будет об удивительном мире после второй мировой. – Он садится за место на первом ряду и оборачивается к ним, положив руку на спинку стула. – Принято считать, что Маргарет Картер, вместе с Говардом Старком создали «Щ.И.Т.» для предупреждения и отражения советской ядерной угрозы. Америка уверена – агент Картер грудью стояла на защите границ от вражеских красных ракет. Что же, Маргарет, упокой Господь ее душу, была женщина видная, красивая, умная. Старк–старший не отставал, хоть именно его и все считают гением, я не спорю. – Мужчина откашливается. – Славный парень был, да только сначала делал, а потом думал. Ядерная бомба, фосфор во Вьетнаме, что он еще успел сделать? Баки не сводит с него тяжелого взгляда. – Если бы он умел вовремя останавливаться, мы, возможно, не разгребали бы последствия всех принятых решений. Так или иначе, в 1991–ом он и его жена умирают. Погибают, если быть точнее. В автомобильной катастрофе, которая была спровоцирована неизвестным агентом. Сан Саныч глубоко вздыхает. – Агентом пресловутой «Гидры». – Договаривайте. – Сквозь зубы цедит Барнс. – Она знает. Мужчина качает головой. – Я не обвинительный приговор веду, парень, и уж тем более не тебя виню. – Сыворотка из его машины была украдена и созданы еще суперсолдаты. – Встревает девушка, стуча ноготками по поверхности парты. – А через десять дней после убийства Старков… – СССР полетел в тар–тарары, верно? Он начал прогнивать еще до этого, как и в последующем Заковия, но да, ты сделала верный вывод. Все обвиняли Советы в разработке сверхмощного живого оружия, но никто не принял во внимание, что те, кто действительно стояли за этим, имели мало отношения к какой – либо идеалогии, кроме одной. Он делает короткую паузу. – Кроме фашисткой. «Гидра» была синонимом полуправды и недо-лжи – черное это белое, несвобода есть свобода, запрет равно разрешение. Людям нельзя доверять их личную свободу. Именно война научила их всему – не выдирать свободу из рук людей, а заставить их отдать ее самим. Тогда все и началось – испытания атомных бомб, вранье о том, что Советы готовы нанести удар по США. – Сан Саныч усмехается. – Никаких подтверждений этому нет, а Курчатов и Харитон работали лишь с той информацией, что была донесена разведкой. Знаешь, сколько ваших работали на Советы? Последний вопрос адресован Баки – в глазах мужчины читается лукавство. – Догадываюсь. – Ухмыляется тот. – В любом случае, тогда еще никто и подумать не мог, что "Гидра" все это время была так близко. Проникнув в правительства крупных государств, расплодившись, как поганые семена, они смогла добиться того, чего хотели – стать организацией–невидимкой, побежденной еще в сороковых. И управлять первыми лидерами тайно. Тогда, после испытаний Оппенгеймера, Советы начали подозревать неладное – зачем Америке нужен такой уровень страха среди людей? В пятидесятых только законченный оптимист не имел на заднем дворе подвала с консервами и не боялся русских. Прошло лет пять, не больше, а мы стали ассоциироваться не с союзниками, а с главными врагами. Это было похоже на то, как велась война тогда. Он молчит и добавляет. – И как ведется она сейчас. – Что вы имеете ввиду? – Нахмурилась девушка, наклоняясь вперед. – То, что в одно утро не просыпаются врагами всего мира, Победа. «Гидра» никуда не пропала, она прямо тут, ей не нужны штаб–квартиры и секретные заводы – они внутри овальных кабинетов и палат парламентов. То, что произошло пять лет назад, стало благодатной почвой для них – государства лежали в руинах, все пытались собрать хоть какие–то остатки людей и ресурсов. Никто не думал, что те, кто исчез, вернутся. Американец и Русская коротко переглядываются. И тяжело вздыхают. – Исчезли оба, верно? – Сан Саныч обводит их взглядом. – Ну, будет о чем поговорить. – Периодически чувствую себя Роджерсом. – Усмехается девушка. – Размороженным. Мир так изменился. – Мир такой же дурной, каким и был. – Отмахивается мужчина. – Войны, предательства и террористы. Ничего не меняется, кроме, пожалуй, масок. Раньше боролись с войной, а сейчас? За плакат могут посадить. Все остается тем же, сменяются лишь лица. Черное называют белым, войну–необходимостью, запрет – свободой… Ничего не напоминает, верно? Он встает, доходит до двери, поворачивает обратно и снова садится. – Джеймс Баки Барнс превратился в проект № 17 в сверхзасекреченной лаборатории в Днепропетровской области, куда его доставили после падения в ущелья агенты «Гидры». – Сдавленно начинает Сан Саныч. – Конечно, я не беру в расчет твой плен в Австрии, из которого тебя освободил Роджерс. – Надо мной уже там начали ставить опыты. – Согласно кивает сержант. – Доктор Арним Зола. Они пытались добиться схожего состава с сывороткой Эрскина, использовали для того военнопленных. 107–ой пехотный был разгромлен, так я попал к ним. Лишь потом, когда я… Слова застревают в горле. – Упал с вагона. Он не знает точно, кому рассказывает – почти не дышавшей русской, что сжимает зубы так, словно ее мучает тошнота, или пожилому ученому… – И после уже прошел все ужасы КГБ, я знаю. Проблема в том, что все считали лаборатории частью обособленных формирований КГБ, но организация действительно была в своем роде спрутом – международная, включающая в себя значительно количество иностранных специалистов. Ее технологии уже тогда опережали время, и, не побоюсь этого, даже американцев оставляли позади. – Там ты получил свою руку? – Шепотом спрашивает девушка, не сводя с Барнса взгляд. Тот вновь кивает. – И установку, прямо в голову. – Продолжает профессор. – Человек стал для них экспериментом, оружием, соединением живого и машины. Кибернетики всего мира визжали бы от восторга, только вот проект «Зимний Солдат» был не просто засекречен – наряду с «Красной комнатой» он был скорее похож на страшный миф про застенки КГБ, чем действительно существовавшим явлением, о нем не просто не догадывались, его считали глупой выдумкой, ведь за столько времени – ни одного доказательства. – Если вы скажете сейчас, что сотрудничали с «Гидрой» … – Лицо девушки невозмутимо, но Барнс замечает, как под столом она сжимает руки. – Все еще хуже – я стал одним из первых «Тигров», что работали над разведкой. Виктория бледнеет. – Что? Мужчина шумно вдыхает. – Я был 22–летним мальчишкой, что верил в светлые идеалы, и дослужился до младшего сержанта, а на носу – 1975–ый. Я планировал после армии продолжать учебу, но меня заметил генерал, что приехал к нам в часть. Биолог и меткий стрелок, прекрасное здоровье и отличная подготовка, меня выбрали сразу. Перевели на юг, и я стал частью секретного формирования. «Тигры» занимались поиском способов раскрытия человеческого потенциала и преобразования его в секретное оружие нового поколения. Отряд был еще молод, и я стал одним из первых разведчиков в составе экспериментальной команды. Меня посвятили в разработки – нейролингвистическое программирование, испытания, больше похожие на пытки. Словно командный состав сам толком не понимал, что ищет, и пробовали все. Лучшие из лучших, мы работали, как ученые, и тренировались, как элитные спецназовцы. Мы должны были стать теми, кого можно будет в будущем внедрить в любую страну, в любое правительство. Там, на юге, в спецчасти, я впервые услышал про проект «Зимний Солдат», и конечно же, по глупости, решил, что должен узнать о нем все. Я плохо понимал, что именно за идеи вынашивает наше командование, н уже был готов напроситься в разведкорпус. Повисает тяжелая пауза. – Оказывается, мы были не союзниками. Советское правительство догадывалось о работе шпионских паразитов внутри страны, прислушивалось к донесениям разведки, но безрезультатно. Словно была еще и третья сторона, что делала все наши труды напрасными. Мы, «Тигры», должны были стать не просто разведчиками экстракласса, не просто найти способы создать новейшее оружие. Мы должны были прогрызть землю до ее центра, но найти остатки баз «Гидры» по всем Советам. То, что во время войны приравниваюсь к сказкам про отряд Анненербе, в семидесятых стало целью. И вот, в декарбре 1975–ого меня отправляют на базу, в сибирскую глубинку. И там я впервые увидел то, что пытался потом долгими ночами забыть, видя один и тот же кошмар. Виктория почти не дышит. Она испуганно косится на американца, что замирает, обратившись в мраморную статую. Но ученый продолжает. – Я видел, на что способен Зимний Солдат. Как он управляется с оружием, как отточена техника его боя. Это казалось нереальным – человек, от которого осталась лишь оболочка. Живое оружие, которое было таким лакомым кусочком для правительств всего мира. Но больше всего меня поразили условия – криокамера, в которой его держали во сне, до следующего задания. Сан Саныч трет переносицу, закрывая глаза. Тяжелый вздох вылетает из его груди. – Самое страшное было потом, обнуление, программирование. Стул, подведенный ток… Я не забуду то, что видел никогда, никогда… Инквизиция, насмешка над беспомощным парнем. Сбоку слышится грохот – Барнс сжатой в кулак бионикой пробивает стол. – Простите… – Шепчет он, а по его лицу проходит судорога. – Нет, все нормально. Ты прости. Наверное, хватит. – Нет. – Рычит американец. – Говорите. Сан Саныч грустно усмехается. – Твои глаза, Джеймс. Мне снились твои глаза – опустошенные, почти неживые, видевший ужас, от которого иной сошел бы с ума… Он снова вздыхает. – Мне удалось собрать лишь крупицы информации – когда меня подвели к тому креслу, когда в него посадили размороженного тебя…. Я, подготовленный боец, разведчик, я не справился. Последнее, что я запомнил, был мой крик. Словно эхо твоему. Я не помню ничего кроме тех горячих слез на своих щеках и причитаний. Они раскрыли меня, и проделали со мной… ужасные вещи. Но даже тогда, там, на грязном полу, мокрый от кровавого пота, умиравшей от боли, я умолял прекратить не свои, пытки, Джеймс, а твои… Он поднимает голову вверх. – Потом я потерял сознание – допрос длился несколько часов к ряду. Пульс почти остановился, и они решили что я умер. Меня вывезли в глухой лес, а базу взорвали, так «Гидра» делала всегда, когда понимала, что на нее вышли. Содержимое перевезли, куда, неизвестно. Как я не погиб, до сих пор загадка, видно, Бог оставил меня в живых с этой чернотой в моей памяти, с этой дырой. Меня нашли мои же, я провалялся три недели в больнице с воспалением легких, а когда смог рассказать то, что видел – был отстранён. Так закончилась моя карьера разведчика, закончилась, толком не начавшись. Я не смог даже приблизительно показать на карте место нахождения базы, я не помнил имен, не помнил ничего. Почему меня не убили? Мужчина обводит взглядом присутствующих. – Раньше я думал, что они ошиблись, перепутали, были уверены, что я умер. Лишь потом я догадался – они хотели, что бы меня убили свои… – Чтобы перед смертью вы не просто были убиты морально, но еще и полностью разочаровавшись во всем, во что верили… – Кивает головой девушка. – Ты проницательная, Победа. – Сан Саныч натягивает улыбку. – Она такая проницательная, замечал ведь? – Обращается он к Барнсу, и тот коротко кивает. – В 1991–ом я уже давно осознал, что Советам скоро конец. Но все равно был удивлен, когда твой отец нашел меня. Он сумел отыскать в архивах «Тигров» мое имя, мои данные. Он сумел найти меня, чтобы рассказать про «Энозис» и узнать, как спрятать его. Виктория прикрывает рот рукой и кажется, задыхается. – Да, Победа. Позывной твоего отца, «Рэкс», знаешь, что это значит? Девушка мотает головой. – «Разведчик экстракласса».***
– Мой отец? – Шепчет она. – Он…знал вас? – Еще до твоего рождения, милая. Помнишь, телескоп, подаренный на твое семилетие? Мощные линзы в нем – наш подарок маленькому гению. Кажется, Олег рассказывал, что ты в первый же вечер полнолуния нашла большую часть морей на Луне. Девушка отрешенно кивает – она прячет трясущиеся руки под столом. Барнс замирает – он, не отрываясь смотрит на немолодого мужчину, словно пытаясь узнать его. Он хочет пошевелиться, но плечи словно окаменели. Он весь теперь камень, он сотворен из ледяного мрамора. Крепкого, безжизненного. – Да, это так… Мой первый телескоп. Он сказал, что его друзья… Девушка шумно сглатывает. – То есть, все это время вы… – Молчали? Ну, признаться, не было нужды сообщать о таких вещах. Потом твой умер, скоропостижно, а потом… Профессор вздыхает и машет рукой. – Ты и сама знаешь. Мир вновь перевернулся. Очередной раз. Она резко вскакивает с места и отходит к окну, упершись руками в подоконник. Она явственно чувствует пульсацию сердца у самого горла. – Ты прости меня, парень, но разведчик–всегда разведчик. – Пытается улыбнуться Сан Саныч. – Я следил за тобой, за твоей жизнью. Когда произошел теракт в ООН и на всех экранах начала гулять якобы твое фото, сразу понял – не ты. Так откровенно посмотреть в камеру видеонаблюдения, сделать так много лишних, неосторожных движений. Не твой почерк, не твой стиль. Я помню того Барнса, Солдата. Без имени, лишь раз за разом называющего свой номер на том проклятом кресле. – Он больше не Солдат. Все резко оборачиваются на девушку – ее стройная фигура в коротком платье слегка подрагивает у окна. – Он больше не Солдат. – Повторяет Виктория. – Джеймс сумел… вернуться к нормальной жизни. – Жаль, что только мир вокруг совершенно ненормальный. – Крякает мужчина. – Вакандцы тебя починили? Барнс кивает. – Да, теперь я Белый Волк. Сан Саныч улыбается, так, что глубокие морщинки собираются в уголках его темных насыщенных глаз. – Ты не представляешь, как я рад за тебя. Столько лет, столько бессоных ночей, а я все вспоминал мальчишку, что оказался на столе мясников. Если бы я тогда мог, Джеймс, если бы я только знал, как… – Все в порядке. – Прочищает горло Баки. – Вы…хороший человек. Может, и к лучшему, что вас отстранили. Эта служба… сделала бы вас камнем. Сделала бы холоднее мрамора. Как меня. – Подождите, а как же профессор Осипов? Николай Иванович? Вы его знали? Сан Саныч качает головой. – Только из рассказов твоего отца. К сожалению, лично мы так и не познакомились. — Значит, все, что происходит сейчас, это… – Готовилось годами. Сержант Барнс должен был стать разменной монетой в крупной партии государств. Но кости выпали ребрами вверх. – А я оказалась не в то время и не в том месте… – Усмехается девушка. – Как знать. – Пожимает плечами Сан Саныч. – Как знать. Он смотрит на часы над входной дверью. – Да уж, экскурс на могилы прошлого занял у нас больше времени, чем я ожидал. – Он подходит к двери, отпирает ее, и жестом приглашает всех выйти. – Шашлык сам себя не съест. Русская и американец плетутся сзади, молча, ощущая невыносимую тяжесть на своих плечах. На улице, на заднем дворе учебного корпуса, накрыт длинный деревянный стол, рядом горел мангал, а тонконогие комары и мелкие мошки клубились около зажжённых желтых фонарей. Они садятся за стол, рядом, на одной скамье., Андрей Андреевич раскладывает порции по тарелкам и передает их по очереди всем собравшимся за широким столом студентам. – Стараемся разнообразить учебный процесс. – Весело подмигивает тот. – Курицу, свинину? Студенты пытаются не смотреть по долгу на сержанта, но он все равно то и дело замечает их заинтересованные взгляды. Мужчина догадывается – после событий с «Флагодробителями» его лицо узнаваемо чуть больше, чем ему хотелось бы, но отдает должное детям – они были прекрасны воспитаны, поэтому, как только он ловил их взгляды, те тотчас уводили их в сторону, дружелюбно улыбаясь. — Значит, Белый Волк? – Наконец спрашивает девушка, отправляя в рот жареный кусок мяса. – Экзотично. – Я думал, ты онемела. Она обиженно закатывает глаза и энергично жует. – До тебя мне молчать и молчать. — Значит, ты знаешь все моря на Луне? – Барнс с интересом разглядывает закуски на столе, не решаясь что– либо взять. – Знала, когда мне было семь. И все созвездия нашего полушария. Я обожала космос. Кто же мог бы подумать, что он окажется таким недружелюбным? Она улыбается – и в ее глазах отражаются желтые фонари. – Почему? Несколько пришельцев были вполне ничего. Когда была наша последняя битва, я, так сказать… – Баки неловко разводит руками, – … бился заодно с говорящим енотом. Виктория часто моргает. – А вроде тебе еще не наливали. – Озадаченно произносит она. – Нет, я серьёзно. – Он замечает, как девушка подкладывает ему в тарелку разномастной закуски и свежих овощей. – Взял его за шкирку, и… – Американец показывает стрельбу из пулемета и девушка смеется. – Говорящий енот… – Тихо произносит она и качает головой. – Волк и говорящий енот. Я точно буду видеть это теперь в сновидениях. Он вдыхает теплый, даже жаркий, воздух пряных июньских сумерек. Так много, о чем он хочет спросить русскую, так много, что рассказать. Но останавливается, молча ест, наблюдая за неспешным разговором двух мужчин и группы студентов. Окно столовой сзади распахивается, и, тучная женщина в поварском фартуке выставляет громоздкие черные колонки. Включается тихая, старая музыка – едва уловимый за шумом разговоров джаз, словно они в Луизиане. Барнс прикрывает уставшие глаза. И впервые за много месяцев чувствует необъяснимый, разливающийся по телу теплым медом покой. – Кажется, я понимаю, почему ты решила спрятаться именно тут. – Улыбнувшись, тихо говорит он на ухо девушке. Та, подарив ему ответную улыбку, дотрагиваясь до губ бумажной салфеткой. Она разминает плечи, ставит локти на стол и упирает подбородок об ладони – смотрит наверх, на потемневшее ярко–синее небо с фиолетово–пурпурными всполохами, наблюдая, как на востоке начинают зажигаться первые серебряные звезды. Гул за столом начал становиться громче. – Кажется, они обсуждают. структуру РНК – генома известных вирусов. – Шепчет русская, чуть наклонившись к мужчине. – Я и в половину не такая умная, как они. И я так восхищаюсь ими. Эх, если бы время можно было повернуть вспять… – Кое–кто пытался. –Хмыкает Барнс и девушка улыбается. – Настоящее не так уж и плохо, как оказалось. По крайней мере, уже есть что вспомнить. – Мне все еще кажется, что это все сон, но я боюсь не остаться, а проснуться. Мужчина качает головой, словно укоряет ее в неразумности. – Не надо, не смотри на меня так. – Тихо смеется русская. – Мне всегда говорили, что у меня не все дома, в плохом смысле. Я родилась такой – словно не от мира сего. У меня не было того самого морального компаса, что указывает строго на север. Если подумать, то мой север всегда был где – то не там, где ему положено быть. Она вздыхает – влажно, глубоко, едва дернув плечами. – Я влюблялась, ненавидела, плакала от счастья, но всегда это все было словно не со мной, понимаешь? Это чувство, будто настоящая я заперта в узкой клетке внутри себе… Оно заставляло меня делать странные вещи – рисковать, не там, где надо, признаваться не в том, что по–настоящему чувствую и не тем людям. Оно заставляло меня бежать, не разбирая дороги. Он кивает. Конечно, он понимает ее. Возможно, именно он понимает ее как никто не другой в целом мире. – Иногда я думаю, вот кто–нибудь бы пришел и объяснил мне, как жить. Дал четкие указания, инструкции, какие кладут в упаковку с новым комодом. Там были бы картинки и телефон поддержки, если что–то пойдет не так. Но мы лишь растерянно бредем сами по себе, как Джек по тыквенному полю, неся в руках тусклый фонарик, и этого света хватает разве что до тени первого дерева. Я никому никогда не завидовала, но возможно, я испытывала похожее чувство, когда встречала людей, что точно знали, что делать и куда идти. – Ты должна сама научиться принимать важные решения, а не ждать чьей–либо помощи. – Сержант медленно моргает – глаза болят от недосыпа. Девушка лишь хмыкает в ответ и грустно усмехается. – В моей голове вечно ветер, а ноги сами несут меня куда–то. Порой, я не вижу пути, пробираясь сквозь туман словно на ощупь. Я так мечтала о свободе, но получив ее, вдруг ощутила… разочарование? Нам дурили головы, Барнс. Знать, что никому нет до тебя дела – не свобода. Это тюрьма. пыточный стол. А боль не может быть синонимом свободы. – Свобода… – Кривится американец, и ей на мгновение становится не по себе. – Не вымысел ли это? – Не знаю, Джеймс. – Она пожимает плечами и отправляет в рот очередную порцию мяса. – Не знаю. Может, мечта и есть синоним свободы? В 16 я мечтала написать книгу, в 18 – поехать в Канаду. Сейчас мне 28, и я мечтаю лишь о том, чтобы у меня появилась мечта. Вот о чем мечтаешь ты? Барнс едва заметно дергается и поднимает голову вверх. Что ему ответить? Еще пару месяцев он точно знал – он мечтал о покое. Чтобы этот огонь перестал разъедать его изнутри. Чтобы голоса в голове затихли, а мысли стали не бушующим океаном, а мирным лесным озером. Он облизывает губы. Покой… Как он вообще может мечтать о том, чего никогда не знал? Как он вообще может о чем–либо мечтать… Девушка не обижается на его молчание, она не расспрашивает, не ждет от него признаний. – Однажды мою бабушку спросили, в чем секрет, ее вечного жизнелюбия. Она ответила, что никогда не переставала верить в то что завтра будет лучше и мечтать. Кажется, это был кто–то из районной газеты – они готовили статью о выдающихся жильцах. – Продолжает она, ничуть не смутившись. – Когда она вернулась домой, то закрылась на кухне. Никто не видел ее плачущей со дня похорон родной сестры, а это было почти двенадцать лет назад. Так и умирают мечты и люди превращаются в стариков – бабушка была заслуженным педагогом, и в тот день с ней сделали то, что обычно делают со всеми, кто много и долго трудился на благо своей страны – без особых почестей отправили на пенсию. Она вдруг поворачивает на него усталый взгляд, и слегка усмехается. – Поверить только, я никому никогда всего этого не говорила. Ни одному живому человеку… Он верит. Он и сам хранит слишком много невысказанных признаний. Он вновь смотрит на нее – как обычно, долго, почти не моргая, и она лишь опускает взгляд, и длинные ресницы отбрасывают темные тени на ее сияющее румянцем щеки, на которых пляшут огоньки костра. Теперь Барнс уверен в этом точно – он ни одного дня до этого и близко не был знаком с ней. Теперь, когда она сидит рядом с ним в этом незнакомом, но уже удивительном месте, он испытывает совершенно непривычное чувство трепета внутри себя, словно девушка по правую руку обнажена. Он сглатывает. Ни одного дня до этого она и близко не была оголена перед ним настолько сильно. И он вновь ощущает, как его металлическая рука начинает подрагивать.***
Небо еще не успевает окончательно почернеть, оставаясь светло–сизым, с проблесками красного на западе, а студенты уже расходятся, кто куда, и наступает благоговейная тишина. Девушка собирает после ужина посуду со стола, осторожно складывая приборы на тарелки, и передает Барнсу, что относит их на кухню. Когда с уборкой покончено, они и сами закрывают дверь своей маленькой комнатушки. Русская, словно в нерешительности, застывает у двери, вновь окидывая взглядом узкую кровать, припертую к дальней стене. – Кровать твоя, я сплю на полу. – Тоном, не терпящим возражений, отрапортовал американец, расстилая свое одеяло на толстом, местами слегка затертом, но идеально чистом ковре. – Всегда? Баки на секунду замирает, пытаясь осознать вопрос русской. – Всегда спишь на полу? – Повторяет она. – Да. – Бормочет он, отворачиваясь. – Сложно объяснить. У многих военных такая проблема. Постель кажется слишком мягкой, и ты…проваливаешься в нее. – Проваливаешься? – Да, как будто тебя что–то засасывает вглубь. Это не самое приятное чувство. Она непонимающе хмурится. – Но ведь как–то ты расслабляешься? – Нет, не люблю. – Качает американец головой. — Это небезопасно. Барнс совсем мрачнеет – он бросает быстрый взгляд в окно, будто надеясь встретить там врага, и сел на ковре, рассматривая свою бионическую ладонь. – Джеймс… – Тихо зовет его русская по имени. – Одна просьба… Мне нужна твоя футболка, мне не в чем спать. Он молча встает и осторожно передает девушке чистую черную ткань. – Пойду в душ. – Вздыхает она. – Располагайся. Когда она возвращается, пройдя мимо его головы на цыпочках, он горько усмехается про себя, подумав, что похож на собаку, что охраняет порог. В каком–то смысле, это было похож на правду – он все еще не верил в надежность этого места, ожидая, что придется снова биться с теми, кто пойдет по их следу. Барнс лежит с закрытыми глазами, положив руку на лицо – настолько близкое присутствие русской волновало его, хотя до конца он и не понимал, чем конкретно. Он думает, что теперь его вещь пропахнет ее духами, или ей самой, и эта мысль отзывается странным чувством где–то глубоко внутри. Здание успело нагреться за жаркий день, и теперь нещадно отдает свое тепло. – Если ты не спишь, мы могли бы поболтать. – Вдруг шепчет девушка, перекатываясь на край постели и свесившись вниз согнутой в локте рукой. – Знаешь, как в лагерях после отбоя. Можно рассказывать друг другу свои секреты и забыть их к утру. – Можно. – Мужчина на полу мурлыкающе усмехается. Он поворачивает голову и встречается с ней взглядом. – Был бой–скаутом? – Пока семья не обанкротилась, и мне не пришлось каждое лето искать работу. – Краешком губ улыбается Баки. – И где ты работал? – Обычно в автомастерских, или помогал продавать фрукты. – Пожимает он плечами. – Ничего серьезного. Девушка усмехается. – Я лето проводила в поездках по Европе. Фрукты я не продавала, извини. Сержант насмешливо цокает языком. – Бродягам не о чем говорить с леди. И никогда яблоки не воровала? – Нет, зачем? – Чтобы съесть. – Их можно купить. Баки чувствует себя мальчишкой из бедных кварталов, что учит плохому дочку местного богача. – На это не было денег, так бывает. Хочешь сказать, никогда ничего плохого не совершала? Девушка молчит. В тишине слышно ее дыхание. – Я делала вещи по страшнее, чем кража соседских яблок. – Мне так хочется тебя расспросить о миллионе вещей. – Вдруг с придыханием протягивает русская, поправляя собранные в высокий хвост волосы. – У тебя самая интересная жизнь, которую я только когда–либо знала. Барнс хмыкает. – Разве ты сам сомневаешься в этом? Покажи мне тогда еще кого–то столетнего, но выглядевшего на тридцать, с железной рукой и обладающим сверхчеловеческой силой? – Твое восхищение противоречит здравому смыслу. Девушка громко цокает языком. – Мой интерес, – она интонацией выделяет это слово, – не противоречит научным амбициям. – То есть я – твой научный интерес? Она тихо посмеивается. – В конце концов, я не самый худший ученый в твоей жизни, верно? Баки усмехается и вздыхает. – Если бы я был так хорош, то не стал бы причиной раскола. – Ты имеешь ввиду Старка? – Русская вновь заставила Барнса вздрогнуть своей догадливостью. – Можно и так сказать. Я знаю, что меня винят в проигрыше в 2018–ом. Они молчат – комната тут же наполняется звуками стрекотания кузнечиков в полной ночной тишине. – Тебя? – Из–за меня Мстители раскололись, из–за меня стали легкой добычей. – Разве не из–за того договора? – Напрягла память девушка. – Да, но… Стив, он… Он хотел помочь мне, сохранить мне жизнь и свободу, а получилось… – Ты не виноват. – Вдруг твердо произнесла русская. – Не ты их расколол, а собственная гордыня и тщеславие. Прости, но даже Кэп не имел права вершить судьбы. Я понимаю, когда ты лучше 99 процентов людей, это повод возгордиться, но это …. Она рвано вздыхает. – Меня тоже в свое время опустили с небес на землю. Прости, мне не следовало так говорить про твоего друга, я знаю. Она вдруг понижает голос, словно говорит про что–то запретное. – Ты скучаешь по нему? – Он был мне другом, братом. Он – моя семья. Ответ строг и короток. Баки прикрывает глаза и набирает в легкие кислорода. – Только не говори, что мне надо отпустить его… – Не говорю. – Шепчет русская. – Но ты можно написать письмо. – Прости? – Письмо. – Спокойно продолжает она. – Я ходила на консультации в фонд помощи возращённым, когда…произошел щелчок. Там советовали написать письмо, чтобы высказать все то, что теперь не можешь сказать людям. Тем, кто ушел – на тот свет или просто, от тебя. Он поправляет жетоны на шее и проводит металлической рукой по затылку – в комнате невероятно душно. – Как ты вообще, после всего, что тебе довелось пережить, остался в порядке? - Хмыкает девушка. Барнс усмехается и качает головой. – В порядке? Если это можно назвать порядком… Он поворачивается и их взгляды пересекаются – никто не отводит блестящих в темноте глаз, даже когда их зрительных контакт становится чуть более откровенным, чем допускают нормы приличия. – Ты борешься, Джеймс, это и есть порядок. Борешься столько лет, и каждый раз одерживаешь победу. Если бы сдался, если бы дал злу заполонить все внутри – тогда бы ты был в «непорядке». Девушка громко выдыхает и чуть щурится. – У меня есть одна безумная идея. Ты со мной? Баки хмыкает – у него нет выбора, потому что она уже все решила. Ее вопрос лишь дань вежливости. И он спрашивает в ответ: – И как много писем написала ты? Русская недолго молчит и отводит взгляд. – Ни одного.***
Быстро стащив в себя одежду, он ныряет в прохладную реку с небольшого песчаного выступа, легко входя в темную воду. Фонтан брызг накрывает девушку, и та пытается закрыться от них руками, звонко смеясь. Барнс выплывает, встряхивая волосами, с которых во все стороны летят капли. – Идея хорошая. Заснуть в этой жаре было невозможно. Русская неспеша проплывает перед ним. – Я плохого и не предлагаю. Ее длинные волосы тянутся за ней следом, словно русалочий хвост. – Ты не прыгала. – Замечает мужчина. – Я не умею. Точнее, не пробовала. Считай, что я просто боюсь. – Могу научить. Его слова эхом отражаются от одиноких, молчаливых берегов. Виктория удивленно смотрит на него, словно пытаясь осознать. – Научишь прыгать в воду? Барнс кивает и плывет к берегу. – Когда у тебя будет еще такая возможность? – Оказаться с Зимним Солдатом в реке? – Смеется она. – Или использовать его в качестве тренера по плаванию? Он ухмыляется, хотя ловит себя на мысли, что никогда точно не уверен – смеется ли русская над ним или говорит серьезно. Они вдвоем заходят на небольшой выступ над рекой – на девушке надето белое летнее платье, легкая ткань которого вымокла и облепила ее стройную фигуру, обрисовывая все изгибы. Это заставляет его бросить на нее пару лишних взглядов – она отжимает концы волос и отбрасывает их на оголенную спину. На влажные ступни налип желтоватый речной песок, а капли влаги сверкают в серебряном лунном свете на ее улыбающемся лице. – Смотри. – И Барнс, разбежавшись, выпрямляется и идеально входит в воду. Когда его голова показывается из–под толщи, он машет рукой ей. – Ты следующая. Зажми рот и нос. Она послушно выполняет указания – выдыхает, прикрывает глаза и с разбега отталкивается от опоры. Полет короткий и быстрый – она полностью уходит под воду, и вскоре выныривает, взмахивая волосами. Девушка с шумом вдыхает, часто моргая, смахивая капли с ресниц. Она восторженно улыбается и слегка откашливается. – Было…круто. Ее взгляд поблескивает, отражая волнение реки, а сквозь мокрую ткань, налипшую на груди, проскальзывают очертания круглой груди. Барнс сглатывает. Не смотреть на девушку становится почти невозможным. Она погружается в воду, наполовину с головой, оплывает по кругу сержанта, и резко выпрыгивает, окатив его струей изо рта. Пока тот фырчит, подобно старому псу, попавшему под дождь, смех девушки разносится далеко по погрузившемуся в ночную тишину лесу. – Извини. Но видел бы ты свое лицо!.. Между ними расстояние, не больше половины вытянутой руки. Они так близко к друг другу – ее грудь вздымается, когда она глубоко и часто дышит, прекратив смех. Зрачки почти полностью заполняют ее радужку, а по плечам падают вниз прохладные капли. – Пойдем. – Тихо зовет она, выходя на берег. Быстрыми пальцами она отжимает короткий подол платья, затем волосы, что откидывает от лица. Она ждет, пока мужчина оденется и, взяв в руки кроссовки, идет рядом с ним, осторожно ступая босыми ногами. – Спокойной ночи. – Шепчет она, забираясь на кровать – она вновь принимает душ, смывая с себя и платья речной запах. После пожара ей хочется мыться каждый час – запах огня и дыма, кажется, впитался в ее кожу намертво. – Спокойной ночи. – Кивает Барнс, располагаясь на полу. – Не поверю, что ты ни разу до этого не прыгала в воду с высоту. Девушка тихо хихикает – в густой темноте комнаты он не видит ее лица, но воображение рисует его перед ним. С персиковым загаром на яблочках щек, с искрящимися оливковыми глазами и насмешливо изогнутой бровью. Он видел так много лиц в своей жизни – веселых, печальных, открытых, жестоких, уродливых, измученных… Мертвых… С мертвыми застывшими глазами. Он видел этот взгляд на живых. На живых лицах ему часто попадался тот самый неживой взгляд –холодный до дрожи, бесчувственный, страшный в своей пустоте. Он легка дергает головой, словно пытаясь отбросить невеселые мысли в сторону. Шепот девушки в раскаленной тишине кажется громче, чем он есть на самом деле. – Я полна сюрпризов, сержант Барнс. Разве ты еще не понял этого?