«Самой холодной зимой я узнал, что внутри меня — непобедимое лето.» (с)
Альбер Камю, «Записные книжки».
__________________________________________________________________________ 1997 год, Заковия, Нови — Сад. Красивая брюнетка с пронзительными черными глазами улыбается высокому молодому человеку в стильных очках — авиаторах. Его белая рубашка с коротким рукавом сияет в ярком солнечном свете, что проникает в пространство зоны прилета через стеклянные перекрытия местного аэропорта. — Цель вашего визита? – Мягко спрашивает она, смотря в документы. Молодой мужчина оголяет белые верхние зубы и протягивает девушке еще один паспорт. — Ах, вы местный. — Ее лицо тут же становиться еще лучезарнее. — Добро дошли! Драго ми jе што Вас видим! — Захваљуjем, Драго ми jе исто! – И он, забирая документы, наконец выходит на улицу, где ловит машину. Такси привозит его на другой конец города, где в тени раскидистых слив и вишен спрятаны старые, но крепкие светлые домики с печными трубами на покатых черепичных крышах. — Отец. – Выдыхает он, видя на пороге дома статную фигуру немолодого мужчины. Он целует его в щеки, по традиции ровно три раза, и проходит в дом. — И все же не понимаю, почему тебе не переехать к нам в Москву. – Молодой парень наливает по рюмкам выпивку и протягивает отцу. – Заковия рушится на глазах, редкий месяц проходит без очередного гражданского бунта. — А у вас там, поди, лучше? – Недовольно косится на него отец. – Я, по — твоему, новости не смотрю? — Время раскола позади, скоро придет новый век, свободный и отчаянный. Всем правят деньги, и я не собираюсь отставать. Отец фыркает. — Если скажешь, что занимаешься чем — то незаконным, мигом вылетишь отсюда, как паршивый кот! — О, нет, отец, нет! – Молодой парень мотает головой, опрокидывая стопку домашней ракии, и тут же засовывает в рот нехитрую соленую закуску. – Я и мои коллеги на финишной прямой большого открытия в сфере моментальной заморозки. Пока что я позиционирую проект как решение для больших торговых сетей, но мои идеи больше и грандиознее. — Хочешь устроить очередной ледниковой период? – Смеется над ним пожилой мужчина. — Собираюсь продавать разработку на запад, странам, что нуждаются в размещении больших баз данных. Ты слышал про интернет? Это будущее, вот оно, настоящее будущее. Информация – это наше будущее. Пока толстожопые тупицы продают дешевое барахло на базарах, я продвинусь настолько далеко, что обо мне будет известно во всем мире. — Как был горделивым мальчишкой, так и остался. – Пожилой седовласый мужчин качает головой. – Так ты ученый или бизнесмен? — Почему мне нельзя совмещать? — Потому что ученый – человек бескорыстный. Он отдаст все во блага человечества, а ты лишь о деньгах думаешь. Вспомни Теслу... — Да его портрет висел у меня в комнате над кроватью, я до самой смерти не забуду. — И сейчас висит. – Продолжает мужчина. – Только позабыл ты дорогу в родной дом, сынок. — Папа… — Выдыхает молодой человек. – Не начинай. Я много раз говорил, что не могу летать сюда каждые выходные, но ты сам отказываешься перебраться в Россию. В конце концов, у меня появилась семья, и мы с женой планируем ребенка. Ты позвонил, сказав, что приболел, и я тут… Мужчина не выдерживает – он вскакивает из — за стола, а его лицо моментально багровеет. — Семья? Ребенок? – Вдруг задыхается он, перебив сына. – Мария! — Мама? – Ошеломлённо выдыхает парень. – Ты же уехала к родственникам? — Отец хотел поговорить с тобой наедине. – Кротко улыбается сыну мать, выходя в столовую. – Привет, сынок, я так рада тебя снова видеть. Он хочет броситься к ней объятья, как видит на ее руках маленькую девочку, от силы двух лет. — Мама? Это… — Это твой ребенок! – Отец хватает со стола бутылку и, налив себе стопку, махом выпивает ее. – Твоя дочь! Молодой человек шатается, ошарашенно глядя по сторонам. Он хочет спросить, не шутка ли то, что происходит, но лица у родителей столь же суровы, сколько и печальны. — Но…от кого? — А не тебе ли лучше знать, в кого ты засовывал свой… — Шипит отец. — Милый! – Краснее мама, и тут же начинает качать ребенка на руках. – Прости папу, он так же напуган, как и я. Но… все случилось так внезапно. — Моя дочь… — Бормочет парень. – Сколько ей? — Два года полных. Ровно за год, как ты познакомился со своей женушкой, ты сотворил ее. — Но отец… — И слышать ничего не хочу, Олег, и слышать ничего не хочу! Дочь твоя, и точка! Кровь от крови твоей, плоть от плоти! И ты должен любить и воспитывать ее. – Отец подходит к малышке и забирает ее у женщины. Та довольно улыбается, принимаясь трепать бороду мужчине. – И, если твоя жена любит тебя, она должна полюбить и это дитя. — Но что я ей скажу? – Голос парня слегка надламывается, превращаясь в свистящий шепот. – Как вернусь домой с чужим для нее ребенком? — Твоя супруга не может иметь детей. — Врачи не говорят точно, мы проходим лечение. — Будто не знаешь, что на это могут уйти годы. Посмотри на нее, Олег, это подарок Бога. – Отец тут же смягчается, стоит ему взглянуть на девочку. – Ну же, посмотри на нее. Парень послушно смотрит и невольно восхищается – малышка на руках отца была прекрасной. Темные волосы, яркие зеленые глаза, едва смугловатая кожа, по — детски пухлые губы, что бормотали что — то на своем, когда она разглядывала пуговицы на рубашке мужчины. — У нее твои волосы, твои глаза. И она не по годам умная, хоть пока и не очень разговорчивая. — Ничего, он тоже поздно заговорил. – Улыбается мать. – Зато потом было не остановить. Парень берет малышку на руки – она совсем легкая и бесконечно теплая. Ее яркие глаза в обрамлении темно — коричневых ресниц смотрят внимательно и их взгляд кажется не по годам осознанным. — Как ее назвали? – Он невольно улыбается, глядя в лицо дочери. — Виктория. В честь твоей прабабушки. Он хмыкает. — Ребенку не стоит давать имена тех, чья судьба сложилась… — Плохо? – Перебивает его отец. – Хочешь сказать, плохо? Твоя бабушка во времена Первой Мировой была героем Заковии. — Зато потом ее имя стерли со страниц истории за измену родине. — Твой язык говорит злые вещи. – Укоряет его отец. – Твоя прабабка лишь хотела быть с тем, кого полюбила. Она не продавала государственные секреты, не предавала страну. — Но сбежала к своему возлюбленному за границу. – Чуть тише продолжает парень. — В Америку! За что и была заочно осуждена. Он смотрит в лицо девочки. — Надеюсь, моя дочь не повторит ее судьбы. — Это зависит от тебя, милый. – Мария улыбается, кладя руку на плечо сына. – Ты должен забрать девочку, увезти ее отсюда, пока Заковия еще стоит на месте. Мы не сможем дать ей того, что она заслуживает. — Все же, где ее мать? Отец вдруг тяжело вздыхает. — Я учил тебя не задавать вопросов, на которые ты не хочешь знать ответы. Просто забери ее отсюда. Она – ангел. Ангел, что пришел во времена ада на земле. Парень качает головой и чувствует касание маленькой ладошки на своей щеке. — Папа. – Тихо произносит девочка, гладя его по лицу. Ее внимательный взгляд, кажется, забирается ему под кожу. – Ты мой папа. Мама всхлипывает, пряча глаза, а отец улыбается, глядя на них. — Да, малышка, верно. – Удивленно бормочет он. – Я твой папа. — Поехали домой, папа. По скуле мужчины скатывается слеза. Он прижимает малышку к себе, целуя ее в макушку. — Моя девочка. – Горячий шепот обжигает его губы. – Моя удивительная девочка. Мы обязательно поедем домой. Он вновь заглядывает в лицо ребенку — дочь тянется стереть слезы с его лица своими крохотными пальчиками. — Я никому не позволю обидеть тебя. Я обещаю тебе. Обещаю.***
— Что? Голос Виктории словно стал доноситься откуда — то издалека. — Что? – Переспрашивает она, подходя ближе. – В смысле, Зотов жив? Он же … — Умер? – Перебивает ее Андрей Андреевич. – Ну, это как посмотреть. — Это человек, а не кот Шредингера! – Взрывается девушка, топая ногой. – В смысле, как посмотреть? Человек или жив, или мертв! — Значит, Зотов скорее жив, если, конечно, не помер от такой жарищи, мать ее. Рядом с ними появляется Сан Саныч – его лицо напряжено и выглядит усталым. Бессонная ночь залегла тенями под покрасневшими глазами. Баки чувствует, как закипает его кровь – девушка рядом разозлена, растеряна, и ему кажется, словно он перенимает ее состояние. Он привычно заводит ее за спину, одним лишь движением руки. — Или вы объясняете, что происходит, или я немедленно увожу ее отсюда. Его поза агрессивна — ноздри раздуваются, а желваки подрагивают под плотной кожей. Будет нужно – и он камня не оставит от этого места. — Я и так понял, что здесь что — то не так. Архивы КГБ? Информация о Золе? Что еще вы знаете? – Баки выдавливает слова сквозь плотно сжатые зубы. – Были разведчиком, профессор? Откуда нам знать, что… — Остынь, парень! – Рявкает Сан Саныч. Его рука дернулась к поясу брюк, скрытому за рубашкой. Баки понимает – там пистолет. — Лучше не надо. – Девушка пытается высунуться из — за широкой спины американца, но тот не дает ей. — Сюда. Не хватало, чтобы студенты стали свидетелями… — Андрей Андреевич спохватывается первым, и открывает дверь первого от них кабинета. Когда они все оказались внутри просторной, крытой стеклянной крышей оранжереи, преподаватели переглянулись и отдали девушке на вид совершенно не тронутую папку. — Что это? — То, зачем на самом деле ездил сюда твой отец в 2002 — ом. Подарок тебе был предлогом, он лишь разведал обстановку, осторожно расспросил нас, узнал, как работают системы безопасности. Сан Саныч поворачивается к окну – его глаза чуть сщурены, а губы сжаты в нитку. — Хотите сказать… — В начале нулевых Зотов не умер – твой отец перевез его куда — то сюда, недалеко от нас, в пределах досягаемости блокирующего купола. И оставил это. Андрей Андреевич косится на документы в руках девушки. Та открывает папку, пытаясь пробежать по тексту глазами, но заметно нервничает. Баки глядит ей через плечо. — Ничего не понимаю… — Она сглатывает, убирая налипшие на влажное лицо пряди волос. – Это же… его документы? Выписки из книг учета, военные справки. Она снова перелистывает – в дрожащих пальцах бумаги заминается и едва ли не рвется. — Тут информация о части, о вашей военной части. – Девушка поднимает взгляд на отвернувшегося полу боком Сан Саныча. – Какие — то записи. Как вы поняли, что он жив? Андрей Андреевич осторожно указывает пальцем в ворох скрепленных бумаг – все они темные копии свидетельств о смерти, на разные даты. Оригинал лежал тут же – один. На нем значилось 12 августа 2002 года. — Это не все. В этих пустышках, бреднях, отпечатанных на машинке, между строк есть координаты. Твой отец приехал сюда и подложил в архив папку. Вероятно, затем, чтобы спрятать. Не знаю, что случилось в тот промежуток, между его приездом сюда и смертью, но больше он не появлялся. Проект был похоронен. А потом все исчезли, и мы… — Сан Саныч медленно оборачивается. — …мы решили, что медлить нельзя. Государство лежало в руинах – те, кто остался, пытался хоть как — то организовать работу, но это были жалкие попытки. Мы вывезли сюда особо ценные военные документы, ибо правительству доверия не было. Здесь информация, что может погубить не одно государство, а заодно и нас, если попадет не в те руки. — То есть все, что тут хранится, в какой — то момент времени может убить всех нас? Вы хоть сами точно знаете, что храните? – Девушка злиться и ее потемневшие глаза мечут молнии. — Ты сама видела количество бумаг. – Спокойно отвечает ей старший мужчина. – Мы предоставили секретным документам нашей страны убежище. — Так это получается, чистки среди бывших высокопоставленных военных начались из — за вас? Вы же не вернули все это после того, как все…появились? Голос девушки понижается – она беспокойно облизывает губы. Баки чувствует, слышит, как гулко бьется ее сердце. — В какой – то степени. – Почти шепчет профессор. – Но началась операция на приграничных территориях, и, зная невежество и жадность вышестоящих руководителей, уж лучше пусть сядет пара — тройка человек, чем умрут тысячи. — От чего умрут? Что всем грозит? Преподователи одновременно поворачивают головы на нее и американца. — Когда — то давно я под присягой поклялся защищать свою Родину. Прошли годы, власть и режимы сменились, про меня, как и про многих таких же некогда наивных и честных солдатиков, забыли, но самое главное осталось – я люблю эту страну, я так же горячо предан ей, какая бы власть не стояла у правления. Потому что Родина и государство — совсем не одно и то же. Можете считать меня предателем, но то, что мы скрыли, может повлечь за собой такое, что Хиросима покажется курортом. Баки прикрывает глаза и глубоко вздыхает. — В архивах документы о разработке ядерного оружия нового поколения? Оружия, связанного с суперсолдатами? Поэтому на границах развязана спецоперация? Там, в бывших советских базах, еще остались старые планы и проекты оружия? Сан Саныч молча кивает. — После смерти президента остатки недобитышей Гидры посходили с ума – их жадность, их алчность, их похоть заставили их сделать то, что однажды чуть не было сотворено на твоей родине, парень. Проект «Озарение», сброс ядерной боеголовки в 2012 на Манхеттен. «Энозис» был лишь началом. — Но зачем моему отцу прятать своего же командира в глуши на столько лет? – Почти кричит Виктория. — Вероятно, потому что за ним охотились. Охотились или старые знакомые, или новые наемники. Сан Саныч забирает папку из ослабевших рук девушки. Молча отходит к раскидистому дефинбахию и внимательно изучает его широкие, наполненным соком листья. — У меня есть предположения, что Зотов являлся агентом «Гидры». Он смотрит на замершего, подобно мраморной статуе, Баки, на испуганную Викторию. — И твой отец это прекрасно знал.***
— Зотов стоял у истоков, понимаешь? Умный мужик, ничего не скажешь, и автор шифра, и идейный вдохновитель «Энозиса». Соединение суперсолдат и «Триады». Звучит, а? Девушка прожигает взглядом Сан Саныча – тот, снова взяв себя в руки, осторожно садится в небольшое потертое кресло. — Не понимаю вашего веселья. — Победа, это жизнь. Ты еще слишком молода, делишь мир на черное и белое. Она молчит. Лишь складка между бровей выдает недовольство. — Мой отец обещал Осипову найти проект и уничтожить. Потом, видимо, отыскал Зотова, нашел проект и…спрятал все тут? — Да. — Как у вас все просто. — Нужно найти его и обо всем расспросить. – Заключает Баки. – Вероятно, он и Карпов связаны. Если Зотов еще жив, это может быть угрозой. Он чувствует, как его сердце пропускает ход – он больше не Зимний Солдат, его мозг очищен от установок и программы, так почему знакомые русские фамилии вызывают у него такой приступ паники? Вкус металла во рту – он дергает рукой, чтобы стереть невидимую кровь. Звук разрядов электричества стоит в ушах. Запах пота и крови. Холод, пронизывающий его насквозь. — Карпов? Кто такой Карпов? – Русская то и дело надкусывает кожу у длинных, покрытых светлым лаком ногтей. — Один из членов «Гидры» и мой старый знакомый. – Невесело ухмыляется Баки. – Мертвый старый знакомый. Человек с красной папкой все еще стоит рядом. Стоит над ним, сидящим в жестком кресле с крепежами вокруг предплечий. Смотрит сверху холодно, сдержанно. Его камуфляжный костюм выглажен и сидит по фигуре. Василий Карпов. Жестокий, хладнокровный советский полковник. Он никогда самостоятельно не издевался над Баки, но всегда был где — то рядом, когда его обнуляли, допрашивали, или так, забавы ради, глумились над ним другие офицеры. Его голос звучит внутри головы американца. «Доброе утро, солдат». «Я готов отвечать». Он ощущает легкую тошноту, и стискивает зубы крепче. — Вот и сходится картинка. – Вздыхает девушка. – Когда начали конфликт, поняли, что остались с пустыми полками в секретных архивах, и начали действовать по другому плану. Решили вновь заставить тебя исполнять приказания. Она усмехается и смотрит на Баки. Долго, печально; тем самым грустным русским взглядом. Ему на секунду кажется, что она все — таки научилась читать его мысли. — Осталось понять, что Елена забыла во всей этой политической мышиной возне. И на кого работает она. — И где Осипов. Они переглядываются и одновременно кивают. Сан Саныч, заметив это, едва заметно улыбается. — Поедем в гости к этому товарищу, что не совсем нам не товарищ. – Уверенно говорит девушка, выпрямляя спину. — Да, фашисты нам не друзья. – Соглашается Барнс. — Найдем ключи к шифру твоего отца, если Зотов его создатель. И информацию, как остановить все, что происходит. — Неплохо было бы узнать, что вообще конкретно происходит. — Не спешите. Сан Саныч достает из кармана светлых легких брюк небольшой ключ и открывает незаметный ящик под лакированным выставочным стендом с разложенными под стеклянным куполом засохшими семенами и листьями, с указателями в виде небольших пожелтевших бумажек. Ящик выдвигается с характерным скрипом и глаза Баки округляются – внутри, словно музейные экспонаты, лежали советские, итальянские и немецкие пистолеты. Мужчина берет в руки Beretta Tomcat и протягивает девушке. В ее ладони миниатюрный карманный ствол выглядит не так забавно, как в переплетении мощных натруженных пальцах преподавателя. Она вертит его в руке, словно привыкая. — Кобуру возьмешь в кабинете Андреевича, магазин там же. Стрелять умеешь? Русская осторожно кивает, и Баки внутри себя снова удивленно усмехается. — У меня есть, спасибо. – Вежливо кивает он, когда мужчина протягивает ему знакомый советский С4М. — Бесшумный, двуствольный. Для проведения специальных операций. — Я знаю. Сан Саныч улыбается. — Может, 45 — ый? Будет тебе привычнее. — Зря только генерала грабили. – Притворно вздыхает русская, целясь в невидимую мишень на стене. Баки едва заметно дергает уголками губ в чем-то отдалено напоминающем улыбку, не сводя глаз с девушки с этим крохотным итальянским стволом в руках.***
— Это здесь? Виктория пытается рассмотреть густой еловый лес в окно машины. — Если верить координатам. Дальше пешком. Они оставляют машину и идут по покрытой сухими желтыми сосновыми иголками земле, вдоль размытой ночным ливнем дороги. В темных грязевых ложбинах плещется мутная дождевая вода с примесью песка и земли, и русской приходится прыгать с одного скользкого глиняного островка на другой. Под не по размеру большой белой футболкой у нее – незаметные кожаные ножны для двух ножей, на пояснице – эластичная тактическая кобура, в которой покоится Beretta. Баки уговаривает себя, что спокоен: девушка довольно быстро разобралась со своим новым маленьким другом – из семи мишеней попала в четыре. И хоть держит оружие она правильно и крепко, ножами все равно пользуется увереннее. — Еще раз – обхватывай пистолет двумя руками, слабую руку обхватывай ведущей. Держи оба глаза открытыми. Совмести целик и мушку, и тогда стреляй. Виктория одаривает сержанта утомленной полуулыбкой. — Я знаю, как стрелять. Папа любил водить меня в тиры. В парочку игровых его даже не пускали, знали, что он с закрытыми глазами может выбить все цели. — Пневматическая винтовка и пистолет не одно и тоже. — Пока я буду прицеливаться по твоим рекомендациям, нас уже уложат. Баки закатывает глаза. — Будешь держаться на безопасном расстоянии около меня и не пострадаешь. Не смей отходить. — Ты мой напарник или вожатый в лагере? Они прожигают друг друга своими фирменными немигающими взглядами. — Хорошо, стреляй. – Он ударяет металлической рукой о ствол сосны. – Давай, прямо сверху. Девушка хмурится, но быстро выхватывает "беретту" и совершает выстрел – пуля со звоном врезается в бионическую ладонь сержанта, и тут же, сплющенная, падает на землю. Русская успевает пригнуться, зажав голову руками. — О чем я и говорю. — Однако, я попала. Откуда тебе знать, что я не в тебя целилась. — Она поднимает смятый кусок свинца, отряхивая его, и долго рассматривает. – Твоя рука способа поглощать кинетическую энергию? — Как и любое изделие из вибраниума. – Пожимает плечами сержант. Девушка продолжает косится на его протез, убирая пулю в свободный отсек на ножнах. — Полезный подарок, однако. Она проходит вперед, и Баки следует за ней – ее подтянутые бедра облегают яркие оранжевыми велосипедки, которые он помнит с первого дня, как очнулся в незнакомом доме; длинные волосы собраны в высокий хвост. Спина прямая, напряженная. Он догадывается, что так ей легче – чтобы он не видел смятение и страх в ее глазах, чтобы он прикрывал ее сзади. И мысленно улыбается – еще один человек в его жизни, что так боится, что он увидит его слабым. Русская едва достает ему до плеча, и в талии чуть шире, чем его металлический бицепс, но шагает вперед так, словно в состоянии остановить мчащийся поезд. И откуда в ней только эта выводящая из себя слабоумная отвага? Как будто ей нравится лезть на рожон. — Держись сзади. – Тихо проговаривает он, когда они выходят из леса и перед ними, на небольшой поляне посреди густого бора, наконец не показывается слегка покосившийся, старый деревенский дом. В отдалении от всех построек, на самой окраине крошечной деревни в несколько заброшенных домов, он производит гнетущее впечатление. Темно — зеленая краска обветшала, крыша накренилась, а в небольших окнах в рассохшихся рамах зияет темнота. Когда они стучатся в кое — где покрытую мхом дверь, та медленно открывается, противно и громко скрипя в лесной тишине. Барнс, сжимая в правой руке мощный черный пистолет из сейфа Арефьева, заводит девушку за спину. Пол под их обувью скрипит старыми полусгнившими досками, когда они входят внутрь – медленно, пригнувшись. Баки осматривает стены и пороги, пытаясь разглядеть растяжки. — Солдат… Голос, что раздается из глубины дома, надломленный, пожилой. — Столько лет минуло... Столько зим. А ты не забыл. Пришел наконец убить меня? Голос вдалеке словно зовет к себе. — А надо? – Громко спрашивает девушка. Повисает молчание. К ним выходит, слегка прихрамывая, усатый старик. Его фигура сгорблена, а под кустистыми бровями почти не видно глаз. Он, кажется, совсем не удивлен видеть их на пороге. — Виктория. – Медленно, по слогам произносит старик. – Олегова дочь. Он смотрит, не моргая, в глаза Барнсу, что наставляет пистолет прямо на его грудь. — И Зимний Солдат. Вот вы и встретились. Вот вы и нашли меня. Зотов спокойно улыбается, прикрывая глаза, и уходит на кухню. — Вы думаете, я боюсь смерти? – Рядом со столом он поворачивает голову и смотрит на них. – Я умер так много лет назад, что скорее боюсь дыхания жизни. Лишь оно может обратить меня в прах. Он выдвигает стулья и жестом приглашает гостей присоединиться. — Если нашли меня, значит, там, в мире, стряслось нечто ужасающее, не так ли? Они медленно проходят и переглянувшись, садятся за стол, напротив друг друга, напротив полковника. — Иван Сергеевич. – Вежливо начинает Виктория севшим голосом. – И как вам сидится здесь с 2002–го? Мужчина усмехается. — Я всегда мечтал о покое, и вот, наконец обрел его. Каждый солдат в глубине души мечтает о нем – доме, в который можно вернуться, о семье, о тишине, в которой не будет звуков стрельбы и запаха крови. — Вы знаете, зачем мы здесь? Зотов вдруг поднимает на девушку серьёзный, суровый взгляд. — А вы? Они молчат. Баки опускает пистолет, но не сводит с полковника взгляд. — Я ждал тебя раньше, Виктория, шесть лет назад. Думал, после смерти отца ты ринешься искать ответы на свои вопросы. Но все случилось иначе, верно? Ты исчезла, так? Зотов переводит взгляд на Барнса. — А тебя, видимо, снова вернули на Родину? Баки набирает воздуха для ответа, но девушка опережает его. — На западных границах страны идет война, а правительство погрязло в битве за кусок власти. — «Чистки» среди бывших военных затронули твою семью, я прав? — Да. – Девушка делает осторожный кивок. – Мой отец не просто так спрятал вас здесь, двадцать лет назад. Вы член «Гидры», верно? Вы прятались от кого — то, кто был опаснее и страшнее вас. Полковник ухмыляется – к их ногам упала еще одна маска. Он пристально смотрит на Барнса. — А ручку — то тебе новую прикрепили, да? Занятно выглядит. – Наконец хрипло спрашивает Зотов. – Насколько сильно эта модификация утонула в крови? — Вы основатель «Энозиса». — Перебивает его девушка. – Моя мама в тюрьме, память моего отца тревожат ложными обвинениями. Все из — за этого проекта, ведь мой отец спрятал пятую часть, «сердцевину», здесь? С вами? Зотов вдруг начинает смеяться. Смеется он лающе, деланно, фальшиво. Он запрокидывает голову, обнажая верхний неполный ряд зубов – Барнс сразу замечает место бывшего расположения зубного протеза с капсулой цианида и брезгливо морщится. — Память отца, обвинения мамы. – Наконец останавливается полковник, делая вид, что вытирает несуществующие слезы. – Пятая часть! Он пристально смотрит на девушку, что напряженно вжалась в поверхность столешницы побледневшими пальцами. — А ты совсем ничего не знаешь о своей семье, маленькая заковианская сиротка? Повисшая тишина давит на уши. — Простите? — История твоей семьи хранит множество тайн, и во всех них виновник лишь один – твой отец. Ты знаешь, откуда у вашей семьи деньги? Откуда имя? Баки сглатывает и дергает головой на девушку напротив. На кончиках пальцев живой руки он чувствует мелкое покалывание. — Где «сердцевина», Зотов? – Голос русской дрожит и почти срывается. Она вся напряжена до предела, натянута, словно тетива лука. — Я начну с начала, договорились? – Полковник абсолютно спокоен, он выглядит счастливым, словно ждал этого момента долгие годы. – С того самого дня, как я оказался в части КГБ на тренировке Зимнего Солдата. Он облизывает губы, скалясь. Последние слова он произносит с особым сладострастием. «Ждал» — прикрывает глаза сержант. — О, я был так наивен и чист, и даже не представлял, что с живым человеком можно сотворить подобное. То, что я увидел, то была лишь оболочка, а внутри – машина. Карательное, убийственное оружие, каждый выстрел – в цель, любой приказ был в точности исполнен. Выдумка Сатаны, не иначе, но я был счастлив, что в моей стране технологии дошли до такого. Я немедля согласился на предложение вступить в ряды молодых ученых, что работали бы над усовершенствованием нашей «убийственной» разработки. Мужчина откашливается, почесывая подбородок. — Я смотрел на то, что получилось – роботизированный воин, без страха, без сомнения. Разве можно было сделать что — либо лучше? Могущественнее? Исполнительнее? Люди ошибаются, думая, что войны выигрываются оружием. Убивает не оружие, убивает его владелец. Всегда убивает человек. Пули не знают, в кого в конце концов летят. А передо мной было величайшее произведение военного искусства, апофеоз науки, прогресса. Живая сталь, машина с клокочущим внутри сердцем. Ты помнишь, как тебе ради отработки навыков, подсовывали этих ни о чем не догадывающихся идиотов? Бывших заключенных или пойманных на попытках побега? Виктория поворачивает голову на американца. Его взгляд стекленеет – он до ужаса пустой, словно сам сержант не здесь, словно его мысли витают настолько далеко отсюда, что до них не дотянуться. Она хочет дотронуться до него, расшевелить, но ее тело будто парализовано. — Помнишь… — Выдыхает Зотов. – Всех ты помнишь, всех их. Помнишь, как тебя выпускали из клетки, держа под прицелами, словно дикого зверя? Бешеного пса, что разрывал их на части. Их крики не стоят у тебя в ушах? Их липкую кровь потом отмывали с тебя из шланга, а ты корчился от боли. Зотов уже не сдерживает улыбки. — Василий Карпов здорово поработал с тобой, верно? Жестокий, избалованный мальчишка, он так хотел командовать, так хотел контролировать. Он был счастлив, когда я взял его на поруки. Вы вместе столько дел наворотили. Бедная мама Старка, что же она чувствовала, когда ты душил ее… — Так ты был там. За спиной Карпова… Был ты? – Голос Барнса надтреснутый, возбужденный. Он стискивает кулаки. — Всегда. Всегда был там. Полковник медленно моргает. — И видел все опыты с тобой. Однажды у нас кончилась анестезия и тебе сшивали мышцу на спине на живую. Ты вопил так громко, что приходилось затыкать тебе рот, хоть сыворотка и должна была увеличить твой болевой порог. Бедный, бедный малыш Баки. Ты так боялся этого кресла, так трясся, когда к твоему лицу подносили фиксатор. Глядел на меня своими огромными глазами, и ничего не понимал. Не стоило тебе идти в тот злополучный 107 — ой, верно? — Хватит. Губы девушки дрожат – побледневшие, закусанные до крови. — Хватит. – Повторяет она, вставая с места. — Мне было велено раскрыть тебе правду, дорогая. Разве ты не за ней пришла? — Так говорите про меня, зачем этот цирк! – Ее глаза мечут молнии – расширившиеся зрачки подрагивают в глубине яркой, блестевшей радужки, ноздри раздуваются. Она сжимает в тонких пальцах черную "беретту". Но Зотов неотрывно смотрит на Барнса – тот вспоминает эти глаза. Такие же холодные, бездушные, разве что дьявольские огни экстаза плясали в их глубине, когда он видел извивающееся в судорогах боли тело сержанта… — Когда офицеры забавлялись с тобой, солдат, пиная ногами миску с твоей похлебкой и ставили на то, будешь ли слизывать еду с пола, как собака, когда ты был под управлением и они знали, что ты им ничего не можешь сделать, думали ли они о том, что совсем скоро ты будешь связан с наступлением новой эры? Думали ли они, что вещи, которые произошли в мире многим позже, начались после твоей ликвидации Говарда Старка? Знали ли они, что ты, главное оружие «Гидры», будешь невидимой, но очень крепкой нитью связан с заковианской бастардкой? Девушка застывает – она наблюдает за Зотовым, почти не моргая. — О чем вы говорите? Мужчина смотрит на Викторию, улыбаясь. Его улыбка – словно посмертная маска на равнодушном старом лице. — Твой отец знал, что ты придешь. И знал, что вы с Солдатом однажды встретитесь. Он умел предсказывать – это не магия, лишь скупая аналитика. — Хватит нести чушь! – Кричит русская. — Олег много правды скрыл от тебя. – Полковник откашливается. – Ты должна была отправиться вслед за своей матерью, на службу к Штрукеру. Подготовленные с самого нежного возраста девочки отлично показали себя, и Солдат знает это, верно? Достижения советской Красной Комнаты превзошли все ожидания, и ты была бы отличным экземпляром. Родители твоего отца помешали – упросили твою родную мать мать отдать ребенка, и всунули, как щенка, в руки твоему отцу, когда он навещал их в 97 — ом. Его жена, больше известная тебе как родная мама, не могла иметь детей, а Олег страстно хотел настоящую семью. Они увели тебя из — под носа Давыдова, и он задумал мстить – спустя лишь несколько лет, когда тебя уже воспитывали как родную дочь, хоть ты и была кровь от крови только его. Его исследования пошли в гору, как раз тогда, когда в стране вскрыли файлы «Гидры» — угадай, кто помог этому случиться? Твой отец был свидетелем разморозки и заморозки Солдата, проникся технологиями и украл их, когда все пошло по одному месту, а имена сдал Службам. Так родилось ее детище, на обломках старой «Великой Гидры», Карпов уехал в Кливленд, Давыдов последовал за ним, а я — навсегда стал узником собственной памяти. Я знал много тайн твоего отца, и он решил найти меня и спрятать здесь — мошенник и вор, гениальный, но вор, сам стал богачом с семьей, словно сошедшей со страниц второсортного журнальчика. Он один оказался умнее нас всех вместе взятых, даже Давыдов уступил ему место, уехав с данными о месторождениях ниобия заграницу. Сперва Олег увез тебя прямо из — под носа «Гидры», и Солдат опоздал, всего на день. А когда Алексей решил во второй раз найти Солдата, чтобы натравить на твоего отца и тебя, то выяснил, что оказывается, малыш Баки что — то вспомнил и сбежал от Пирса. А потом стал причиной раскола великих «Мстителей». Барнс с трудом сглатывает и неотрывно смотрит на русскую, что, казалось, перестает дышать вовсе. Она, слегка покачиваясь, упирается на край стола, и ее ноги подкашиваются. Баки реагирует быстрее, чем думает – через полсекунды, он, подскочив к ней сзади, удерживает ее, взяв за талию. Сквозь ребра он бионикой чувствует бешено колотящееся сердце. — Что вы сказали? – Хрипло спрашивает она, пытаясь высвободиться из рук сержанта. — Твоя мать была в заковианской «Гидре», Виктория. Ты решила бороться с собственной тенью? — Я не верю вам. Зотов пожимает плечами. — Подумай сама – где хоть одна фотография тебя во младенчестве? Где ты, на руках у матери в пеленках? Почему вы никогда не навещали родителей отца? Почему он не отвез тебя на место памяти после разрушения его родины? Девушка оседает на руках Баки. — Зимний солдат и дочь того, кто украл технологии гидры. Киллер и жертва. Навечно связанные судьбы. А твой отец даже в этом не ошибся – не ошибся в тебе, ведь в итоге ты не струсила, не отступила, нашла меня. Нашла ответы на свои вопросы. – В голове их обоих крутится скрипучий голос полковника. — А… где моя мама? — Дрожащими губами едва слышно произносит она. – Что с моей настоящей мамой? — Вероятно, погибла, когда Заковия перевернулась с ног на голову. – Зотов равнодушно хмыкает. – Скажи "спасибо" своим новым друзьям. Тебе наверняка они нравились? Богоподобный Капитан Америка, гениальный Тони Старк, русская Наташа? Он громко кашляет. — Могла бы стать ее последовательницей, а может, даже ученицей. А стала одинокой сироткой, что носится с неуравновешенным убийцей, только бы почувствовать себя хоть кому — нибудь нужной. А ведь Олег так любил тебя. Ты была единственным источником света в его жизни, он умер, защищая тебя. Защищая тебя от собственной тени, ведь так или иначе, а «Гидра» дала ему то, что он хотел – деньги и силу. — Где пятая часть проекта? – Виктория стискивает зубы и цедит сквозь них. Ее верхняя губа изгибается в оскале. Зотов смеётся громче, в голос. — Наивные детишки, думали, что вам под силу раскусить правительственные интриги. – Он похлопывает руками по своим бедрам и вдруг указывает пальцем на Барнса. – Вот пятая часть проекта! Никакой «сердцевины» не было, не существовало в природе! Суперсолдат, зимний воин, Проект 17, рожденный в лабораториях в Днепропетровске, вот настоящая пятая часть. «Энозис» — есть объединение всего оружия страны в одну смертоносную форму, а самое главное — это человек. Человек, что стал причиной изменения истории во всем 20 — ом веке. Русская не выдерживает – откинув руки сержанта, она бегом покидает дом, задевая дверные косяки. — Ты — подонок. – Цедит Барнс. Зотов разводит руками. — Никто не любит правду, все хотят лишь сладкой лжи. А потом страдают, увязнувшие в ней как мушки в янтаре. А ты, столько лет выполняя чужие приказания, теперь никак не научишься жить свободно? Баки презрительно смотрит на старика, не испытывая ни одного чувства, кроме ненависти. — Мое утешение, в этой бесконечной войне, в этих не прекращающихся убийствах, то, что у меня не было выбора. А у тебя он был. И ты выбрал этот путь. — Еще скажи, что ни разу не получил удовольствиях от хруста чьей — нибудь шеи под своими пальцами. — Я, в отличии от тебя, был солдатом, а не уродом. И сержант выходит за двери. В нос бьет запах хвои и едва ощутимый – костра, где — то далеко. Кислород проникает в горящий мозг, отрезвляя его сознание. Девушка стоит в стороне, едва заметно покачиваясь. Она то и дело сжимает пальцы в кулаки, отсутствующе смотря куда — то вдаль. — Подойдешь ко мне, и я ударю тебя. – Не поворачивая головы говорит она. Баки силиться улыбнуться. — Если тебе так станет легче, пожалуйста. Можешь хоть всего расцарапать. — Мой отец никакой не выдающийся изобретатель… — Тихо произносит русская. – Моя мать мне не мать вовсе. А я… Она поворачивается к Барнсу – на ее побледневшем лице блестящие следы слез. — А я… кто тогда? Сержант, хмурясь, молча смотрит на ее распухшие губы и красные пятна на щеках. Он делает шаг ближе. И еще один. Когда он оказывается совсем рядом, то осторожно протягивает руки к ней. — Джеймс… — Выдыхает девушка и прячется у него на груди. Рыдания сотрясают ее плечи – она дышит так глубоко и так часто, что кажется, что вот — вот лишится чувств. Она крепко обнимает его, прижимаясь всем телом. Боль, что разрывает ее изнутри, почти нестерпимая, физически ощущаемая. Он впервые видит слезы на ее лице, впервые слышит, как она плачет – и ее горе отдается чем — то очень знакомым внутри него. Он морщится и прикрывает глаза, опуская подбородок на ее макушку. Жалость – мерзкое и уродливое чувство, но сейчас он испытывает горечь и боль от слез девушки. Образ человека в багровом берете напротив исчезает и его голос, четкий, спокойный, больше почти не слышится в его ушах. — Я ужасная дочь. – Вдруг свистяще шепчет девушка. – Ужасная дочь. Если бы я только знала, если бы могла повернуть время вспять. Она поднимает голову – их лица совсем близко, и Барнсу кажется, что он чувствует соленых запах от ее мокрых щек. — На следующий день после похорон отца я уехала на день рождение подруги. С тех пор моя мать, или кто она мне теперь, возненавидела меня. А я не понимала, почему. Теперь все стало ясно, теперь все так кристально чисто. Она любила моего отца, не меня, лишь потому что для нее я была никем. Господи… После его смерти ее как подменили… А я все время думала, что же со мной не так, отчего я так не вписываюсь в эту семью. А я всего лишь дочь заковианской шлюхи, вот кто я. Девушку колотит с такой силой, что Барнсу приходится прилагать силу, чтобы держать ее. — А мой отец обманщик и мошенник. — Вероятно, очень талантливый, раз ему удалось провернуть такое. И он лишь искал способы сделать твою жизнь лучше, он спас тебя от страшной участи. – Тихо бормочет Барнс. – Он любил тебя, так какая разница? — Ты слышал? «Озарение», «Энозис»… То, что хотят сделать приспешники «Гидры»… — Девушка отстраняется, закрывает лицо руками и качает головой. – Боже… Они устроят ядерный конфликт, они бы уже его устроили, если бы тебя активировали в Варшаве или мы бы не устроили пожар в Белом Доме. Но сколько еще раз мы сможем предотвратить неминуемое? Она смотрит на его лицо глазами, полными слез. В них плещется ужас. — То, под чем стоит государственная печать… Мы ничего не сможем сделать. — Меня не активируют. Мой мозг чист. На мне проверяли программу, я… успешно сопротивлялся. — А если настанет миг, когда ты не захочешь сопротивляться? Если согласишься, добровольно, стать снова им? Ты думал, что будет тогда? Баки отрицательно кивает головой. — Никогда. Такому не бывать. Я навсегда избавлен от установки. Девушка упирается руками в мощную грудь сержанта. Стискивает ткань его футболки, прокручивая в кулаках. Ее губы кривятся от сдерживаемых слёз. — Значит, идем до конца? Мужчина кивает. — До конца. Он наблюдает, как русская закусывает губы и уверенно направляется обратно к дому, на ходу вытирая слезы.***
— Я знал, что ты вернешься. Твое любопытство сильнее гордости, верно? Голос полковника звучит насмешливо, трескуче. Виктория набирает в грудь воздуха побольше, вдавливается ногтями в руку чуть ниже локтя, сильно, до кровавых отметин. — Меня учили уважать старость, но в случае с такими, как ты, мое уважение будет заканчиваться на том, что я не плюну тебе в рожу. Она сжимает пистолет в обоих руках, как учил Барнс. Держит оба глаза открытыми. Упирает дуло прямо в висок полковника. — Так не промахнусь точно. Зотов сдавленно смеется. — Какие движения, какая драма. Узнаю школу Солдата. Он теперь твой учитель? Любовник? Все сразу? — Он тот, кто выбьет тебе оставшиеся зубы, если ты не закроешь свой рот. – Голос Барнса звучит спокойно, и оттого угроза его кажется намного реальнее. — Вы пришли ко мне не просто так, не с пустыми руками. Так показывайте. — Что писал мой отец? Как расшифровываются его записи? Пока девушка держит полковника под прицелом, Баки раскрывает перед ним приготовленный черный ежедневник. — Время сказок на ночь, дорогие детки. Звук звонкого удара. Зотов этого не ожидает – он дергается и испуганно озирается на русскую. — Стреляю я средне, признаю. Зато хорошо бью по морде. – Краешек ее губ едва дергается. – Очень хорошо бью. Могу вырубить сковородой. Барнс подавляет улыбку. Суровая и разозленная русская ему нравится. Плачущая – тоже, но меньше. Слезы на ее лице ему кажутся равносильными лиловым отметинам от его пальцев на ее шее. — Твой отец не проиграл лишь потому, что знал, информация – ключ к успеху. Военные операции – не игра в рулетку, все всегда просчитано и продумано на много шагов вперед. «Энозис» задумывался как кульминация всех изученных данных, в кибернетике, физиологии, физике, всех науках, всех отраслей военного искусства. Раздираемая изнутри своими же гражданами, падет любая империя, а с помощью внедренных суперсолдат внутрь правительства – уже не возродится никогда. «Энозис» стал бы ключом к решению всех геополитических конфликтов – проверни такое с любой, никому не нужной африканской деревней, и все страны мира склонятся перед нами. — Перед кем нами? — Ты сама знаешь ответ на этот вопрос, девочка. «Гидра» жила и будет жить, пока такие доморощенные террористы как ты, вскормленные на груди своей Родины, находят правильным вмешиваться в дела государства, думая, что знают лучше. Еще удар. По лбу полковника скатывается алая капля. — Я жду ответа. Он берет в руки книжку, щурится, приближает ее к скрытым за низкими бровями глазам. — Тут послание тебе. Весьма личного содержания. Может, написать на листочке? — Читай. – Ее голос отдает сталью. Полковник хмыкает. — «Моя единственная и любимая дочь, — Хрипло начинает он, — моя отважная и смышлёная девочка. Мне жаль, что тебе пришлось найти способ расшифровать это – значит, в мире сейчас творится то, от чего ни я, ни другие ученые или кто — либо другой, не смогли уберечь нашу крохотную планету. Вероятно, сейчас ты уже знаешь то, что я бы сам хотел рассказать тебе, вероятно, ты не можешь поверить в то, что узнала. Твоя жизнь была предопределена, твоя судьба была состоять на службе у коварного монстра, что опоясал своими щупальцами нашу землю. Но я изменил твою судьбу, переписал историю – я делал это потом еще не раз. Я знал, что тебе грозила опасность, и сделал все, чтобы вырастить тебя в любви и покое. Раз ты сейчас читаешь эти строки, значит со мной случилась беда – одна из миллиона бед, что могли со мной случиться, и которую предстаказать я так и не смог. Пусть тебя не пугают твои открытия, знай, что ты сильнее, чем думаешь, и умнее, чем тебе кажется. Ты – единственный человек, которому я могу доверить эту тайну. Ты – единственная, что достойна носить ее. Если тебе предстоит бороться грязью и мерзостью, что называет себя Древним Чудовищем, то знай, что победить его в одиночку невозможно, и даже Геракл обрел помощника. Отрубить все головы, пока не выросли новые. И никому не давать усомниться в своих убеждениях, если ты уверена, что черное – это черное. Однажды ты встретишь того, кто пострадал от яда этого зверя, от его острых зубов, и вместе вы станете сильнее. Наш мир кажется нам слишком малым, но порой собственными глазами не увидеть того, что скрыто. В последнее время я часто вспоминаю те последние летние ночи, что мы провели, рассматривая звёздное небо в твой новый телескоп. Как прекрасны были наши мысли и фантазии о бесконечности таких же Вселенных, как и наша. Но пока что этому миру, вероятно, нужна помощь, которую вы можете оказать. И помни — Холодная зима скоро закончится». Зотов замолкает. В пахнувшем старым деревом пространстве кухни повисает гробовая тишина. — «Мое лучшее творение». – Медленно проговаривает он. – Так называл тебя Олег. — Это все? Только это? Никаких цифр, никаких координат? – Наконец спрашивает Виктория. – Только письмо мне? — Твой отец был самодовольным хвастливым мальчишкой, что лез не в свои дела. Холодная зима только началась. – Шипит он. Девушка уже заносит руку для удара, но ее перехватывает Барнс. — Не надо, лучше пойдем. Оставь его. Она слушается, дает взять себя за пальцы. Они забирают ежедневник и направляются к двери. — Вы слишком наивны, вы даже не представляете, с какими людьми вам предстоит сразиться. Глупцы! – Кричит Зотов. – Вы хоть понимаете, во что вы ввязываетесь? — Уже ввязались. – Ухмыляется русская, обернувшись. – И какая разница, какое звание у ублюдка? — Олег был заносчивым, напыщенным задавакой, был бы умнее, был бы жив! То, что ему удалось спасти тебя и себя от рук Зимнего Солдата, лишь случайность, удачное совпадение. И оно не значит, что он однажды не убьет тебя! Ничего у вас не получится! И, отчаявшись, он наконец вскакивает с места и четко, громко, произносит в спину сержанту. — Желание. Барнс останавливается. — Ржавый. Семнадцать. Между словами – пауза на секунду. Русская недоуменно смотрит на прикрывшего глаза Баки. — Рассвет. Печь. И она, замерев лишь на миг, бьет ему по ушам раскрытыми ладонями – с силой, неспособной его оглушить, но способной создать гулкий шум в его барабанных перепонках. Она переплетает их пальцы, хватая его за руку, и тянет к выходу. — Девять. Добросердечный. Они выпрыгивает наружу – старая дверь с силой бьется об косяк и захлопывается. Не разрывая рук, они бегут до автомобиля. — Посмотри на меня, слышишь? Прости, прости, тебе больно? – Девушка встает на мысочки, беря в ладони его лицо. – Черт, Барнс, ты слышишь меня?! Он кивает. — Я же говорил, не сработает. – Он силится улыбнуться, глядя на девушку. — Что это вообще за набор слов? — Мой… код. После которого я терял свой разум. Русская тяжело дышит. Его отросшая щетина колит нежную кожу на ладонях – она, едва прикасаясь, гладит его по щекам. — Не сработает. – Повторяет она, судорожно выдыхая. – Ты же теперь Белый Волк, верно?***
Девушка врывается в лабораторию на биостанции, подобно дикому урагану – ее лицо пылает, а в глазах плещется ярость. — Вы знали, да? Знали?! Вы знали, что отец привез меня из Заковии, что моя мать мне не мать вовсе, а я должна была стать игрушкой в руках этих… этих… Она фыркает и замолкает. Андрей Андреевич сочувственно сводит брови и боится приблизиться к ней. — Да уж теперь какой смысл скрывать… — Да какое право вы имели молчать? Как могли?! — Чтобы ты жила спокойно! – Заводится Сан Саныч. – Такова была воля твоего отца. — «Гидра» взорвет ядерную бомбу на границах, обвинив во всем страны Евросоюза, и начнет полномасштабную войну. – Четко проговаривает Виктория. – А Джеймс – живая пятая часть неудавшегося проекта. Вот какая у меня теперь спокойная жизнь! Она дергает головой и складывает руки на груди в замок. — А моя мама, которая мне никто, сидит за решеткой и ждет суда. — Победа… — В ваших многотомных архивах есть хоть строчка об этом загадочном Давыдове? Он пытался убить меня и отца, за то, что папа обманул его и выкрал разработки «Гидры», при этом сдав ее членов. — Мы искали, но есть лишь разрозненные записи о ниобии и его старое фото. – Как — то виновато пожимает плечами Андрей Андреевич. Он подходит к ней и достает карточку из нагрудного кармана. Девушка полсекунды фокусируется на снимке. Нет. Такого не бывает. Такого не может быть. Она чувствуют головокружение и странный привкус во рту. С черно — белого снимка на нее смотрят глаза того, кто противостоял ее отравляющему напитку. Тот, кто за почти полвека не изменился вовсе. Тот, кто дважды мог уничтожить ее. Холодные, серые глаза не выражают никаких эмоций. — Рита. – Представляется девушка. — Алексей. – Мужчина протягивает ей сухую, крепкую ладонь. Небольшой шрам на правой щеке, дорогие бриллиантовые часы. Он засыпает от ее «коктейля», точнее делает вид. И жесткая горячая хватает ее за запястье – совершенно трезвые и ясные глаза мужчины смотрят, не моргая, прямо на девушку, крепко держа ее в ловушке. – Попалась, шлюха? На нее с фотографии смотрели глаза Давыдова. — Викки? – Трогает ее за плечо Джеймс. – Все в порядке? Она отдает фотографию. Засовывает руку под футболку в кобуру. — Мне нужно кое — что вам всем рассказать. – Ее голос доносится откуда — то издалека, словно из могилы. Она протягивает открытую ладонь с часами, что успела стащить в тот вечер с запястья мужчины. — Я знаю его. И в тот вечер, когда мы случайно пересеклись, он был в Москве. Он выглядел так же, как на этом фото, хотя должен быть стариком. — Каким образом ты нашла его? Откуда у тебя его часы? – Сан Саныч смахивает капли пота, выступившие на лбу. — Викки? Девушка опускает взгляд и топчется с одной ноги на другую. — Когда я вернулась, то оказалось, что мир забыл обо мне. Мои друзья погибли, оставшаяся подруга видеть не хотела, мать, приемная мать, была уверена, что я оставила ее специально, винила во всех бедах, парень завёл семью. Я осталась одна, со своей болью, со своими страхами. Уехала жить в другую квартиру и просыпалась каждую ночь, захлебываясь криками и слезами. А потом началась операция, начались преследования. Имущество было арестовано, мама взята под стражу. Я была растеряна, напугана, сбита с толку, и я начала… начала воровать. В дорогих заведениях, добавляя смесь, что усыпляла богатых мужланов. Я ждала, пока они уснут, и обворовывала. В тот вечер я подсела к нему. Мы заговорили, я предложила уединиться. Схема работала каждый раз – то, что я им подливала, не просто усыпляло, а еще лишало памяти, краткосрочной, буквально воспоминания прошлого вечера. Но с ним что — то пошло не так. Его не взяло снотворное. А сила, с которой он стащил меня на пол, буквально подняв в воздухе за лодыжку, была нечеловеческой. Девушка судорожно вздыхает и не смеет поднять глаз. Ее щекам горячо от стыда, горячо так, что тяжело дышать. — Он тоже суперсолдат, верно? Это же многое объясняет. В помещении повисает давящая на голову тишина. Все присутствующие лишь переглядываются между собой, так и не решившись что — либо сказать. — Простите… — Шепчет она на выдохе и покидает лабораторию. Баки ловит ее за локоть в коридоре и пытается развернуть к себе. — Если будешь все время убегать, то проблема никуда не денется, поверь мне, я знаю о чем говорю. — Джеймс… Ее голос печален, а на ресницах заметны новые слезы. — Нам нужно придумать план, подготовиться. Это тяжело, за один день узнать сразу столько. — Джеймс, ты слышал Зотова? Ты слышал, что он говорил? Обо мне, о моей настоящей матери, о нас с тобой. О нас с тобой! – Повторяет она, скривив рот. – Да какого черта у нас с тобой есть вообще какие — то точки соприкосновения. — Меня послали сначала достать тебя, а потом, через много лет, хотели направить убить. Ты – мое незаконченное задание. Русская фыркает. — Очень жаль… — Викки, надо собраться. И уже завтра… И тут она грубо отталкивает мужчину, прожигая его насквозь глазами, полными слез. — Да пойми ты наконец, что никакого завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра не будет, Джеймс! Мы каждую секунду рискуем сгореть в ядерном огне лишь потому, что мой отец поставил не того человека! Все считают, что он гений, а он ошибся! Во мне ошибся! Я не умная, не гениальная, не изобретательная, не сильная, не подготовленная, и уже пора посмотреть правде в глаза! Я не знаю, что делать дальше, не знаю, и не смогу узнать, потому что я дура, вот кто я. И я не была готова к этому всему! Я не жаждала такой жизни, я не хотела этого! Она утирает влагу с щек и качает головой. — И я не помогу тебе. Не потому, что не хочу, потому что не могу. Я не знаю, что делать дальше. — Если твой отец предсказал нашу встречу, одно событие из миллиарда возможных, почему ты думаешь, что он ошибся в тебе? — Потому что мои мозги закончились в этих стенах, и мои способности – лишь писать никому не нужные исследовательские работы и воровать деньги у пьяных обдолбышей. Вот такая я, дочь гениального инженера, позор семьи. Приблудыш, без рода и племени. Она кусает губы и отворачивается. — Тебе лучше было бы никогда со мной не встречаться. Я все порчу, как проклятый Мидас, до чего не дотронусь, все превращаю в дерьмо. Я не хочу испоганить тебе твою нормальную жизнь. Прости, я абсолютно бесполезный напарник. Баки качает головой. — Если бы ты не закрыла меня от реагента в той лаборатории, если бы не согласилась предоставить убежище, если бы не догадалась поехать сюда. Это все сделала ты. — Но и это все – из — за меня. Ты теперь знаешь, кто я такая. Ты должен уехать, без меня. Хватит с тебя всего этого. Он хочет возразить, но девушка быстрым шагом скрывается за поворотом, и он теряет ее из виду. — Пусть успокоится. – Похлопывает его по плечу вышедший из — за дверей Сан Саныч. – Дай ей остыть. Всем женщинам нужно выпустить пар и поплакать в одиночестве где — нибудь в укромном месте. Мне семьдесят один, я точно знаю, о чем говорю.***
«Знаешь, что я ощутил, когда та злосчастная деталь все же решила отвалиться и утянуть меня за собой в заснеженное ущелье? Нет, не боль – она пришла позже. Холод? Может быть. Тот холод проник глубоко в меня, глубоко в мое сердце, и с тех пор я носил его в себе, и, каждый раз делая вдох чуть глубже, чем следуя, я чувствовал каждый острый, как бритва, край, что врезался в мои органы. Каждый край, каждый неровный скол того замершего снега, того льда, что сковал мое сердце в тот день, и продолжал быть в нем последние восемьдесят лет. Но самое первое, что почувствовал я, когда мое тело начало невозможно быстро соблюдать законы гравитации, после того, как в моих глаза навсегда отпечаталось твое перекошенное от ужаса и горя лицо, был страх. Ты думаешь, я боялся умереть? Нет. Я прошел войну, я слышал грохот снарядов над своей головой все эти года, что мы, голодные и замерзшие, кормили вшей в сырых окопах. Почему я не умер от чахотки? От дизентерии? От гриппа, в конце концов? Небеса либо так сильно не хотели меня видеть у своих золотых ворот, либо слишком охраняли меня. Я боялся за тебя, Стиви. Как я, тот, кто вселил тебе в голову эту идиотскую идею вступать в любую драку, словно она предназначается исключительно для тебя, мог оставить тебя? Твоя львиная смелость, твое благородство, твоя воля – все остается с тобой. Но как я мог оставить тебя без своей защиты и любви, что, как всегда, казалось мне, спасала тебя долгими зимними ночами, что ты проводил в лихорадке, как обычно, подхватив где — то тяжелую простуду? Или помогала мне всегда знать, где тебе надирают зад сегодня? И я был рядом, Стиви, я всегда был рядом, потому что это был мой долг, прошение моего сердца, моя святая обязанность. Я не знаю никого, кто мог бы пронести свою любовь сквозь все эти года, как это сделал ты. Любовь не только к Пегги Картер, упокой Господь ее душу, но и ко мне. К грешнику, к убийце, к тому, кто не заслужил такого друга, как ты. Видимо, Бог увидел свою ошибку, и теперь, когда войны и ужасы позади, когда мы могли бы вместе встретить новый век, мирный и радостный, он забрал тебя у меня. А я тебя отпустил, идиот. Я много раз возвращался в тот злополучный день, уже после того как мой разум починили. Что, если бы я в тот день не исчез в тех кровавых снегах? Мы бы одолели красномордого дьявола, обязательно одолели, и ты бы прожил свою счастливую и достойную жизнь с той, с которой и хотел. Ты был так счастлив, когда рассказывал о ней, вечером, после первой нашей встречи в том пропитанном духом смерти и боли месте, где ты разорвал ремни, что крепко держали меня. И я знаю, что ты сейчас тоже счастлив – может, вся эта космическая чехарда и была нужна, чтобы самый достойнейший мужчин из ныне живущих наконец обрел свое счастье? Каждый раз, когда боль во мне наливается с новой силой, я вспоминаю ночь перед твоим отбытием. Только мне ты рассказал о своем безумном плане – и твои глаза светились так ярко, словно я видел перед собой того самого мальчишку из Бруклина. Ты был счастлив, так счастлив, что едва дождался следующего дня – а это было для меня самым главным. Я был рожден в этот неприветливый и холодный мир, чтобы оберегать тебя от всех бед, чтобы спасать меня, но однажды все поменялось, и ты стал моим спасением, благодатным огнем, сошедшим на мою искалеченную, почерневшую от времени и грехов, душу. Но ты ушел, а я остался один. Так, по крайней мере, мне казалось. Теперь я чувствую, как справедливость восстановлена – и мне снова нужно встать на защиту того, кто в этом очень нуждается. И я чувствую, как много во мне сил и решимости, чтобы сделать это. Она бы тебе понравилась, Стив, точно не сразу, но обязательно бы понравилась – она похожа на тебя и меня вместе взятых. Иногда мне кажется, что она могла бы в равной степени нашей дочерью, ведь в ней ровно половина твоего благородства и твоей храбрости, и половина моих безрассудства и отчаяния. Я представлял, как ты делаешь ей замечания по поводу сквернословия, и каждый раз улыбался – ты бы краснел от ее шуток до жара в глазах. Она женщина, и она так смешно шутит, представляешь... Сейчас я снова нужен кому — то. Нужен миру — другой стране грозит опасность, миру грозит опасность, и я здесь, потому моя жизнь не может быть другой. Сейчас я снова ощущаю это чувство – страха за кого — то еще. И этот страх не дает мне сорваться в пропасть, понимаешь? И поэтому я наконец отпускаю тебя, Стиви, отпускаю и обещаю больше не тревожить своими живыми и кровоточащими воспоминаниями. Я больше не Зимний Солдат. Я больше не мушка, что застряла в тех самых льдах, навечно заточенная в своем собственном горе. Ты так хотел, чтобы я научился жить в новом мире, и я обязательно научусь, ведь теперь я по — настоящему не одинок, как ты и мечтал. Я люблю тебя, Стиви, и всегда буду любить. Но я отпускаю тебя. Отпускаю, чтобы быть счастливым. Так же, как и ты. Мы оба с тобой это заслужили, теперь я знаю точно.» Баки еще раз читает последние строки, складывает лист пополам и бросает на еще красноватые угли – пламя быстро пожирает бумагу, заставляя ту подрагивать в причудливом танце, пока коричнево — оранжевые змейки не превращают ее в лишь мельчайшие частички пепла. Глазам на мгновение становится до боли горячо – их щиплют дым и слезы. Он находит русскую у берега реки. Девушка, чуть сгорбившись, сидит на деревянном понтоне – ее белые кроссовки стоят рядом, а ноги касаются движимой глади воды. Она даже не оборачивается, когда сержант оказывается сзади — Баки проходится по настилу вперед и назад, стремясь поймать ее внимание, но так и не добившись своего, грузно плюхается рядом, вызвав покачивание кое-где рассохшихся досок. Солнце медленно закатывается за покрытые соснами холмы на западном горизонте, от чего рябь на воде кажется оранжево — розовой. Они сидят так, в абсолютной тишине, какое-то количество времени, и Барнс начинает нервно елозить на месте. — Когда я был в Ваканде, то часто проводил время вот так. У воды. Много думал, обо всем. – Его голос слегка сдавленный, будто звучит глубоко изнутри, и он откашливается. – Я люблю воду. И дождь люблю. Особенно когда он бьет по стеклу. С ним легче заснуть. Девушка молчит и даже не поднимает головы – ее взгляд направлен на собственные ноги, опущенные в реку. — Теперь я знаю, ты боишься грозы. Но, знаешь, просто дождь, без грома… – Баки трет переносицу в изнурительных попытках подобрать слова, а его акцент от волнения звучит намного сильнее. Молчание русской не просто нервирует, оно буквально доводит его до паники. — Если ты хочешь побыть одна, я могу уйти. Мысленно он морщится – звучит отвратительно, словно он напрашивается в компанию. Звучит так жалко и слабо, что ему тут же хочется вскочить и как можно быстрее скрыться в лесной чаще. Ему хочется, чтобы русская снова бесконечно болтала, как раньше, но сейчас она молчит и Баки чувствует, как его бионические пальцы непроизвольно сжимаются, а глупый язык выдает эти жалкие слова. И девушка, не поворачивая головы, вдруг тихо и хрипло отвечает ему. — Можешь остаться. Он едва заметно улыбается и вздыхает – рвано, шумно. — Можешь рассказать что — нибудь про Ваканду. – Ее голос подрагивает, и она быстро утирает слезы с щек – ее лица Барнс не видит за упавшими на предплечья длинными каштановыми прядями. — Там мне подарили руку и надежду на то, что моя история еще не окончена. – Усмехается он. — Это удивительное место, где мне помогли, избавили от установки в голове. Принцесса Шури и ее подданные были добры ко мне, и сначала это… даже пугало. Принцессе удалось почти полностью вернуть мне память. Она говорила, что моя лимбическая система напоминала ей новогоднюю гирлянду, с хаотично горящими огнями, только вместо огоньков были психотропные вещества. — Принцесса Шури… — Медленно повторяет девушка спустя некоторое время. – Кажется, ее отца убили тогда… в Вене? — Да… Девушка судорожно вздыхает, и мужчина старается перевести тему. — Ваканда красивая страна, хоть я не успел увидеть ее всю, как началась война с пришельцами. Помню, рядом с моим домом паслись козы. Они были забавными, хоть и орали почти все время, а еще постоянно врезались в ноги, если я шел мимо них. Русская едва слышно сопит – посмеиваться, с облегчением думает Баки. — Значит, веселился там с козами? – Почти шепотом спрашивает она. — В каком — то смысле. – Пожимает он плечами. – Никогда не думал, что попрошу об этом, но может поговоришь со мной? Ты молчишь почти полдня, это начинает пугать. Он делает паузу. — Я понимаю, как тебе одиноко, обидно… — Я сирота, Джеймс. – Вдруг перебивает его девушка. – И моя жизнь перевернулась. Навсегда. У меня нет отца, мать – не мать вовсе, а настоящую мать уже не найти… Вся моя прошлая жизнь, которой я жила – обман. А ты, оказывается, вообще был послан меня убить. Она вдруг поднимает голову и поворачивает ее на сержанта – ее глаза блестят от слез и кажутся огромными из — за расширившихся зрачков. — Я даже не уверена, что я – это я. Да кто я, в конце концов? Ее вопрос звучит отчаянно и горько. Баки сводит брови. — Каково было осознать, что все твои родные умерли? – Спрашивает девушка. — Так же больно, как и все остальное. Эта боль просачивалась даже сквозь активизированную программу. После встречи со Стивом, в принудительном отчете, я не смог скрыть того, что знаю его. Конечно, мне стирали память, раз за разом, но где — то очень глубоко я понимал, кто я, сколько мне лет. Это…с ложно объяснить. — Я понимаю… Он берет из — за спины бутылки пива и ставит одну перед девушкой, предварительно сорвав крышку. Рядом кладет пачку вишневых сигарет. Девушка печально чокается с ним, больше из вежливости, сделав лишь один маленький глоток. — Спасибо… — Слегка охрипшим голосом благодарит она. — Я никогда не обижу тебя. – Барнс отпивает из бутылки и смотрит на движущуюся гладь воды. – Мои ошибки все еще преследуют меня, и цена, что я заплатил нескончаемой болью… Ты не должна меня бояться. — Ты меня не пугаешь, никогда не пугал. Может, я просто сумасшедшая. Она смотрит на него прямо, не отводя глаз, впервые так долго и так доверчиво. Баки хмурится. — Я рад, что мы … нашли общий язык. Честно признаться, в моей жизни немного людей, кто… с кем… Можно поговорить по душам? Чокнуться горлышками бутылок пива и посмеяться над глупыми шутками? Когда Сэм Уилсон отбыл на очередное задание в Южную Америку, Сара Уилсон пыталась оказать ему должное гостеприимство, была вежлива, любезна, вкусно готовила и никогда не задавала лишних вопросов. Но Барнс все равно больше времени проводил с ее детьми — они и ребята со всей округи тянулись к нему, заставляли играть в мяч и все время просили поднять их бионической рукой. Двое, трое за раз — они висели на нем и друг на друге как молодые плоды яблони. Он гладил соседских котов, что громко мурчали и терлись об его ноги, обсуждал с мальчишками какую — нибудь современную ерунду, в которой мало что смыслил. Единственное, что он понимал, что им так же, как и миллионам парней тогда, в тридцатых, и сейчас, ужасно сильно не хватало отца, и они готовы были увидеть его в нем, игнорируя его прошлое и черно — золотистый протез. Барнс вдруг с удивлением осознает, что русская девушка ему ближе и понятнее, чем сестра Уилсона. Она задает не всегда уместные вопросы и молчит, лишь когда погружается в сон. Ее действительно слишком много, и она не заполняет пустоту, она изгоняет демонов, что таятся в ней. Он вспоминает доктора Рейнор и поднимается на ноги, протягивая девушке руку. — Пойдем, избавимся от стресса. – Он улыбается, глядя на ее недоуменное лицо. – Займемся стрельбой.***
Звезды над ними так близко, что кажется, в них можно упасть, как в озеро. Они словно россыпь мерцающих пуговиц, пришитых прочно к черному небосводу. С востока начинают тянуться плотные грозовые облака, подернутые багровым, а воздухе слабо, но отчетливо пахнет приближающимся дождем. — Гнев заставляет тебя целиться лучше. Здесь, на крыше главного корпуса, они прячутся от сумасшедшего мира вокруг, за изменениями в котором ни успевает ни он, ни она. Девушка довольно улыбается и допивает пиво. — Только рука болит. — Это издержки. — Ты не хочешь спросить меня о… том, что я делала? Баки пожимает плечами. — Порой мы ошибаемся, но нельзя винить человека вечно, если он сам раскаиваться. — А если нет? – Сдавленно усмехается она. — Тогда его следует выпороть и отправить на воскресную службу. Так бы сделали с тобой в 35 — ом. Русская смеется громче и, кажется, краснеет. В темноте Барнс видит только ее блестящие в лунном свете глаза. — Моя бабушка родилась за три года до начала войны. Их с братом и сестрой отец работал на шоколадной фабрике, и первые несколько месяцев они выжили только благодаря ему. Она рассказывала, что грызла золу от печи, а порой от голода ее, маленькую, преследовали странные видения. Мне кажется, я унаследовала эту особенность — я вижу бесконечно яркие сновидения, жаль, что в последнее время только кошмары. Барнс сочувственно сводит брови, подаваясь слегка вперед — он знает, каково это, когда просыпаешься в холодном поту среди ночи, пытаясь удержать рвущееся из груди сердце, ртом хватая воздух, не понаслышке. Он представляет, каково было ей — перед глазами встает, как девушка в слезах просыпается одна, в пустой большой квартире, на своей огромной кровати, вцепляясь тонкими пальцами в одеяло, царапает нежную кожу длинными ногтями, громко дышит, кричит, пытаясь прогнать остатки тяжелого сна; он морщится то ли из нежной жалости, то ли от ужаса, что настолько хрупкому на вид существу приходится проходить все то, что терзало его. Эта мысль мгновенно становиться для него почти невыносимой. — Бабушка через всю жизнь пронесла уважение к еде. Она ела мало, долго жевала каждый кусочек. И хоть ее готовку редко можно было назвать идеалом здоровой кухни, она научила меня главному — с трепетом относиться к каждому кусочку и каждому мгновению жизни. Ведь он больше не повторится. Девушка резко поворачивается к Барнсу, прожигая его насквозь своими темно — зелеными глазами, во влажной радужке которых плескались отблески звезд. Лунный свет освещал ее подернутое золотистым загаром лицо, чуть более напряженное, чем обычно. — Я не хочу снова никого терять. Я хочу остановить то, что грядет, даже если не уверена, что получиться. Ибо если я… — Она сглатывает. – Если мы не попытаемся, то за каким чертом вообще пережили весь этот кошмар? Ради чего? — Это безрассудно. — Тихо произносит Баки. – Но после той войны… Я тоже больше не готов к смертям. Девушка сочувственно смотрит на него слегка подрагивающими в жарком свете зрачками. — Сейчас в тебе говорит тот сержант Джеймс Барнс, из 43 — его. Баки качает головой. — Разве это хорошо? Я же живое ископаемое. — Нет, не правда. Это твоя та самая, «правильная» сторона. Не солдат, сержант. Ты был им до войны, до плена. Ты всегда хотел им быть. Твоя сдержанность, собранность, выдержка, воспитание… — Говоришь так, будто восхищаешься. — грустно замечает мужчина. — А может и восхищаюсь. — Вдруг твердо говорит девушка. — Это и есть ты, а не все остальное, что приписывают. Ты «Белый Волк», сержант Баки Барнс. Свободный, белый мужчина из прошлого. И это правильно, а все остальное... — она понижает голос,— не важно, знаешь. У тебя доброе сердце, это в нашем мире редкость. И она смотрит вдаль своими большими блестящими глазами и вздохнула. Тихо, даже кротко, печально. Она такая красивой и печальной, что у Баки невольно сжимается сердце и он хмурится. На секунду ему кажется, что русская вновь шутит над ним, и он пытается поймать ее серьезный, спокойный взгляд. — Мне нравится твоя смелость. — Хрипло произносит он, внимательно скользя по лицу. – Твое любопытство, проницательность. Мне нравятся твои озорные глаза, твои блестящие волосы, твои пухлые губы, твоя кожа на шее и груди, твоя фигура. В своих мыслях я сжимаю твою талию пальцами обеих своих рук, я долго смотрю на тебя, и тебя это не пугает и не делает напряженной. Я изучаю каждый твой изгиб, каждый сантиметр твоего тела, так долго, как этого захочу. Я говорил, что мне так нравится твое тело? Оно заставляет меня думать, как при таком объёме талии в тебе помещаются все твои органы? Им, наверное, очень тесно в тебе. Мысль о тесноте внутри тебя почему — то волнует меня, больше, чем я мог бы предположить раньше. Ты улыбаешься и мне тяжело сдержать ответной улыбки. Но больше всего мне нравится твой запах. Это первое, что почувствовал, когда ты оказалась рядом — твой запах и мягкие волосы, щекочущие мое лицо. Мне хочется уткнуться носом в твою шею, насладиться ароматом, надышаться им вдоволь. И мне нравится, когда твои руки касаются меня. Вот что мне по — настоящему нравится в тебе. Но вслух он говорит совсем другое. — Твоя наблюдательность. — Вот и обменялись любезностями. – Улыбается русская. Баки вдруг нестерпимо сильно хочется взять ее за руку. Он думает о том, как судьба умело смеется над ним. О том, как им вообще удалось встретиться. Их разделяли годы, разделяли войны, смерти, режимы, границы. Рожденные на разных полушариях, в разных точках земного шара, с разницей в огромные десятилетия — это невероятно, это кажется безумием, кажется случайностью в мире необъятного, необъяснимого хаоса; но им удается найти друг друга. Найти в огромном бушующем мире. — Ты такой старомодный, знаешь ведь? — Дразнит его девушка, и ее широкие зрачки сверкают в темноте. Ночь тихая, темная, с доносящимся со стороны реки прохладным воздухом, и в месте, где их колени соприкасаются, разливается необъяснимое тепло. — Ну и как вам гауптвахта, рядовые? Девушка подпрыгивает, прикрывая глаза. На них с земли насмешливо смотрит Сан Саныч, запрокинув голову. — Господи боже! — Нет, просто один старый полуночник. Спускайтесь, есть о чем поговорить. В тишине астрономической лаборатории слышен только гул мерно потрескивающего радиотелескопа, направленного в глубокое черное небо. Грозовые облака почти полностью закрывают его. — После первого вторжения инопланетных сущностей всему миру пришлось здорово пересмотреть свои законы и защитные и атакующие протоколы. У государств не было планов отражения таких наступлений, и это стало началом нового витка гонки вооружений. Секретной. – Делает ремарку Сан Саныч, обходя выставленные полукругом столы с работающими компьютерами. – Секретная гонка вооружения в ответ на секретное вторжение, звучит логично. Он, несмотря на возраст, ловко справляется со сложными программами, запущенными на широких экранах. — А технически вас хорошо оснастили. – Замечает Виктория. — Конечно. Мы выполняли государственную программу по тактическому и стратегическому развитию технологий для отражения иноземных атак. В противовес Департаменту США по ликвидации разрушений, мы начали основывать свой, по подготовке к этим самым разрушениям. В Правительстве быстро поняли, что наш мир полон тех, с кем нам трудно тягаться, а мы не просто не одни, мы еще и безоружны. Сан Саныч наливает двойную порцию эспрессо из кофемашины и привычно размешивает ее в чашке карандашом. — Потом произошел Щелчок, и мы оказались отброшены на несколько лет назад. Все средства, что были запланированы на наши программы, ушли на помощь потерявшим дома, семьи, на помощь заводам и предприятиям, оставшимся ни с чем. — Вы остались тут, что бы продолжать исследования? – Догадывается девушка и мужчина коротко кивает. — Мы буквально собирали аппараты из ничего, палок и изоленты, но когда все вернулись, после «Скачка», государство заинтересовалось нашими скромными, но нужными достижениями. Нам удалось дать им то, что они хотели – программы по защите и предупреждению иноземных атак. Но те документы, что мы спасли, спрятали здесь, мы не вернули. Что было дальше, вы знаете. — Но почему? – Хмурит лоб русская. — Потому что то, что собиралось производится, как защита, после смерти Президента стало бы средством атаки. Члены «Гидры» в правительстве воскресили забытый и запрещенный проект. Он откашливается и показывает на самый большой экран — там в трехмерном ракурсе изображена похожая на тупоголовую огромную рыбу бомба, с винтовым наконечником на хвосте. — Это самое страшное оружие в мире. Кобальтовая бомба. Чтобы обеспечить заражение всей поверхности Земли и убить все живое, требуется порядка 510 тонн. Это чуть больше, чем содержится в этой малышке. Девушка прикрывает рот рукой, подходя вплотную к экрану. Теперь синяя проекция отражается от ее радужки. — Это всего лишь теоретическая модификация, ее нет на вооружении России. – Фыркает Баки. — Много ты больно знаешь, ковбой. – Осаживает его Сан Саныч. – Забыли вам рассказать, что у нас нет, а что у нас есть. Он отпивает горький кофе, морщится, и грустно смотрит на экраны. — Когда вы приехали сюда, и мы начали вновь искать старые бумаги, я наткнулся на некоторые странности, что не замечал раньше. Боюсь, в ходе конфликта, им все же удалось найти что — то на старых советских базах. Только вот мы так и не смогли вычислить, где она может находиться. Вся сложность в том, чтобы доставить ее по необходимому адресу. Надо учесть и рассчитать огромное количество факторов. Думаю, твой отец, Победа, не просто так провернул весь этот план с «Гидрой», не просто так сдал ее членов. Прости, но Джеймс все рассказал. Девушка задумчиво смотрит в экран. — Зотов расшифровал записи моего отца. Но там было лишь послание мне, видимо, написанное перед его смертью. Никаких координат, никаких паролей. Ничего. Только то, что я единственная носительница тайны. Может, и он сам ничего толком не знал. Сан Саныч вздыхает. — Твой отец был намного умнее и изобретательнее, чем может показаться. Зотов хоть и был автором шифра, но он не видел дальше своего носа. К сожалению, это свойственно тиранам. Мужчина подходит к Виктории почти вплотную и щелкает пальцами поднятой руки. — Знаешь, какая есть шутка про то, как надо сохранять тайны? Девушка отрицательно качает головой. — Сними свое украшение, пожалуйста. Она послушно расстегивает цепочку с бриллиантовой сферообразной подвеской и отдает в руки профессору. — Старая шутка – хочешь спрятать что–то очень важное и очень ценное, спрячь его на виду у всех. Люди склонны не замечать слона в маленькой комнате. – Сан Саныч усмехается и снимает кулон, помещая его в небольшую стеклянную колбу, стоящую на подсвечивающийся сине — голубым светом штативе, напротив небольшого белого экрана, словно для воспроизводства диафильмов. – Обмани, сказав правду. Сделай настолько очевидный шаг, что его очевидность станет незаметной для толпы. Он нажимает пару клавиш на клавиатуре, и кулон пронзают длинные лучи, вырывающиеся из направленных стержней лазера синими пучками. — «Сканирование завершено». — Выдает механизированный женский голос и на белом виниловом полотне проекционного экрана одна за другой появляются строчки русского текста. — «Вам озвучить текст?» — Вопрошает невидимая женщина. — Нет, спасибо. Твоя работа закончена. – Четко говорит Сан Саныч и щурясь, всматривается в экран и медленно читает: «Сады полны магнолий и тиса. Ветер приносит соль на старые раны Там, где прошлое оживает кошмарами, Нет больше места для того, кто пришел издалека». Самой последней появляется уже знакомая фраза. «Холодная зима скоро закончится». — Не знала, что мой отец писал хокку. – Хмыкает девушка, обхватив свои предплечья – по ним, не смотря на лето, пробегают мурашки. — А если бы ты, Победа, не прогуливала пары по биогеографии, поняла, про что идет речь. – Посмеиваться мужчина и промакивает платком лоб. – Через два дня в Сочи состоится форум с участием глав государств Восточного и Африканского альянса, для поддержки нашей страны. Соберется огромное количество высокопоставленных лиц, президентов других стран. — Бомбу никуда не будут перевозить, поэтому и данных о таких операциях нет. Ее взорвут там же. Там же, где осталась еще одна база «Гидры», как раз в Южном военном округе. – Прикрывает глаза Баки. — Холодная зима — это и есть ключ, универсальная фраза про всех. – Подхватывает русская, повернувшись к мужчине. – Она означает и твое выздоровление, и охлаждение отношений между нами и Западом. Твоя холодная зима закончилась освобождением, а наша – взрывом бомбы. Огнем. Она чувствует, как ее плечи бессильно опускается, и она не может сдержать вздоха. — Ну, что, решили? – Откашливается профессор. Он взял в руки смартфон и теперь щурясь, всматривается в экран. – Есть два билета на завтрашнее утро до Сочи. Американец и русская одновременно оглядываются на него. — Сады полны магнолий и тиса. – Качает он плечом. – Я думал, вы уже давно поняли. — У вас все это время был беспроводный интернет? – Шокировано выдыхает девушка, складывая руки на груди. — Победа, эти пять лет в качестве пепла плохо сказались на твоих умственных способностях. – Смеется Сан Саныч. – Связь для учителя. — Нас разыскивают. Плохая идея лететь на самолете. – Баки не может отвести взгляда от изображения «оружия судного дня». — Улетите не из Москвы, из Калуги. Ехать на море 17 часов по серпантину не лучшая идея, тем более дороги полны военных. – Сан Саныч спокоен и собран, и, не смотря на поздний вечер, довольно-таки бодр. – А новые документы вам до утра напечатаю. Точнее, ваши фотографии на них. Он быстрым и внимательным взглядом обводит Барнса. — Рубашку с длинным рукавом надень и выпей прямо с утра, тогда у таможенников не возникнет ни одного вопроса к вам, сойдете за среднестатистическую курортную пару. — Много секретов вы тут скрывали, Сан Саныч. – Устало улыбается девушка. — Иногда приходится притворяться, ради общего блага. – Неоднозначно отвечает мужчина. – Не ради себя, не ради только определённой группы людей, а порой для мира на земле. Все трое молчат. Сквозь прозрачный стеклянный купол видны далекие бледные звезды, молчаливые и прекрасные. — Если бы те, кто хочет уничтожить эту планету, смогли бы хоть раз увидеть ее издалека. – Тихо произносит Сан Саныч, крепко сжимая кружку. – Может, тогда бы они все поняли. Как она мала, и как прекрасна, чтобы ее губить.***
Когда они приходят к себе, с неба начинает накрапывать дождь. На горизонте видны первые всполохи молний. Девушка возвращается из душа под отчетливые раскаты грома за окном – сквозь приоткрытое окно доносятся свежие порывы ветра, несущего в себе запах дождя и электричества. Барнс поправляет тяжелый ковер на полу, стелет на него одно одеяло, еще одно, взбивает подушки. Он оборачивается на русскую, что молча наблюдает за ним, промакивая полотенцем еще влажные после мытья волосы – от нее разносится все тот же чудесный запах цветущей вишни и свежести мыла, а лицо становится удивленным, когда она видит то, что делает американец. — Сегодня снова…будет гроза. – Тихо, но уверенно говорит он, и словно в подтверждение его слов за окном снова раздается вполне различимый треск. Девушка стоит на месте в нерешимости – ее тело прикрывает лишь его футболка. Наконец она все же щелкает по выключателю и ложится на пол, отодвинувшись от него, насколько это возможно, кладет голову на подсунутую под свою подушку руку и опускает ресницы. Баки заставляет себя моргнуть – он снова забывает контролировать свой взгляд. — Мы правда все это делаем? — Шепчет вдруг девушка, продолжая избегать смотреть на него. — Наверное, тебе непривычно. – Голос Баки звучит чуть грубее, чем обычно. — Не знаю. – Усмехается она. – Я ведь должна уже привыкнуть, за все эти дни. Теперь мне кажется, что мы на финишной прямой. — Чем быстрее все закончим, тем быстрее вернемся к нашим привычным жизням. — Мы никогда не вернемся к нашим привычным жизням, Джеймс, неужели ты не понимаешь. – Девушка кусает нижнюю губу. – Кто угодно, но не ты и не я. Мы все это время были двумя спутниками на одной орбите, с разницей в несколько десятилетий. Ты думаешь, после того, как спасем мир, мы с нее сойдем? Баки вздыхает. Где-то глубоко внутри он ощущает привычное покалывание – он понимает, что девушка рядом права. Это пугает. Это заставляет еще раз удивиться ее проницательности. На западе всегда было много слухов про восточно — европейских ведьм. Ему кажется, что она одна из них – в глубине души он желает, что бы ее предсказания никогда не сбылись. В глубине души понимает, что она пока еще ни разу не ошибалась. — Отец все время рассказывал мне на ночь удивительные истории, когда я была маленькой. – Шепчет русская, не смея поднять глаза на мужчину. – О далеких странах, что скрыты в зелени тропиков, где проживал необычный удивительный народ, умеющий разговаривать с животными. О других галактиках, о пришельцах, владеющих такой силой, что может разрушить нашу Вселенную до основания, о прекрасном доблестном рыцаре в плену у огромного огнедышащего дракона, которого предстояло освободить прекрасной принцессе. Я всегда думала, что папа путает, ведь в сказках все наоборот, но теперь... – девушка вздыхает и улыбается, – теперь я понимаю, что он знал, о чем говорил. Они лежат какое — то время так, лицом к друг другу, в абсолютной тишине, нарушаемой лишь разошедшимся снаружи дождем. — Ты всегда такой горячий? – Вдруг снова спрашивает она. Баки пожимает плечами и не скрывает легкой усмешки. — Побочный эффект. — А рука?... – Интересуется девушка, и тут же осторожно берет его бионику, поднося раскрытую ладонь к своей щеке. – Прохладная. – И она улыбается, почувствовав вибраниум на своем лице. Девушка смущенно отодвигает его ладонь и единственное, что испытывает сержант, клокот внутри его груди. Что-то невидимое, но очень сильное заставляет его сердце сжиматься, сдавливает легкие, отчего ему кажется, что в комнате не хватает воздуха. Жар его тела будто поднимается; он дышит чаще, чувствуя, как его всего распирает от злости, негодования и… желания. Все его мышцы странно напрягаются, будто готовясь к атаке, но он не хочет драться. Он хочет совершенно другого, хотя сам плохо понимает, чего именно. Голова отчего — то идет кругом, а так правильно и четко соображающий мозг в одно мгновение превращается в кашу — надо ведь что-то делать? Должно быть какое продолжение, и он знает это — знает из своего туманного прошлого, когда он пацаном сбегал с вечерних танцев с очередной девчонкой, знает из рассказов Стива, знает из неприличных шуток про его вынужденное монашество от Сэма, черт бы его побрал. Знает по тем самым видео на черно — оранжевом сайте, что помогали ему коротать время в одинокой Нью-Йоркской квартирке. Боже, он и не думал, что такое можно увидеть в современном мире. Он даже не знал, что так можно заниматься этим. К лицу американца подступает жар, и он, плохо отдавая себе отчет, вдруг тянется к губам девушки, медленно, безумно оттягивая момент. Девушка прикрывает глаза, неосознанно подаваясь вперед. Когда между ними были считанные сантиметры, снаружи раздается такой силы глухой удар, что заставляет русскую дернуться, инстинктивно закрываясь руками. В коридоре слышатся крики, топот шагов и звук льющейся с потолка воды. — Кажется, нужна моя помощь. – Пытается улыбнуться Барнс, нехотя поднимаясь. Низ живота сводит судорогой от прилитой крови, и он чувствует, как недовольная гримаса искажает его лицо. — Без тебя никак. – Виктория смотрит, как он спешно натягивает на себя аккуратно, по — армейски сложенные рядом вещи. – Пожалуй, я лучше останусь здесь. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.***
Зотов, кривясь от гнева, утирает кровь с разбитого лба. Они ушли — на Солдата не подействовал код активации. Дверь медленно распахивается — из-за яркого солнечного света не видно, кто стоит на пороге. — Сегодня, смотрю, у меня день гостей. – Усмехается Зотов. – А ты что принесла бабушке, Красная Шапочка? Какие пирожки? — Со свинцом. – Высокая блондинка улыбается, растягивая аккуратно накрашенные красные губы. – Любите такие, Иван Сергеевич? — Что, убьешь меня? – Выдыхает он, заметив в руке девушки пистолет, направленный ему в голову. — Возможно. — Как тебе Гельмут? Ты оказала ему отличную консультацию в обнаружении остальных суперсолдат. Так почему он не тронул Барнса, не знаешь? — Меня это не волнует. Меня волнует, что вы, военный преступник, продолжаете жить. — Так закончи то, что не смогли сделать твои друзья. После меня пойдешь по их следу? — Они сами оставляют его из хлебных крошек. Почему бы мне этим не воспользоваться. — Лариса… Как ты выросла… А ведь, когда подстрелили твоего отца, в Одессе, была совсем крохой. Девушка взводит курок. Опускает дуло. Ей противен вид разлетающихся мозгов — может, поэтому она стала вегетарианкой – и она наводит пистолет прямо в середину груди старика. — За твои грехи ты будешь вечно гореть в аду. – Спокойно говорит она и стреляет. Глушитель не дает звуку выйти за пределы комнаты. Тело полковника оседает на деревянном стуле. Меж его ребер – зияющая дымящаяся дыра. — Хайль Гидра… — Хрипит он, и кровь тошнотворно булькает у него в глотке.