"...Нет на свете мужчины, которому бы чувство долга помогло в постели." (с) Марио Варгас Льоса, "Капитан Панталеон и Рота добрых услуг"
__________________________________________________________________________ Перед ним, на массивном восточном диване, восседал полковник Зубков. — Где Арташ? — Рявкает Барнс и взводит курок. Дуло его массивного пистолета, купленного у местных рыночных торговцев, смотрит прямо в середину туловища худощавого мужчины. Тот радостно смеется — на его лице еще заметны багряные и лиловые отметины от кулака сержанта. С того самого дня пожара в Белом доме прошло слишком мало времени для обычной человеческой регенерации. Зубков взмахивает правой рукой. Охранник грубо толкает девушку вперед, отчего она едва ли умудряется устоять на шпильках, недовольно разминая плечи. Она пытается встать поближе к сержанту и тот инстинктивно, по привычке, заслонят ее собой. — Присаживайтесь, поговорим. Вы проделали такой путь, сожгли Дом Правительства, подорвали машину отряда, скрывались, чтобы наконец увидеть его, да? Господин Арташ так нужен вам, правда? — Мы знаем правду, Зубков. — Перебивает его русская. — Знаем, что вы задумали. Знаем, кто стоит за всем этим. Миру, что вы пытаетесь построить, предательски всадив нож в спину моей страны, не бывать. — Это не твоя страна, девочка. — Военный криво улыбается. — Заковианская сиротка, что избежала участи быть частью улья. Счастливая случайность, живи и радуйся, но ты передо мной, и рядом с тобой твой несостоявшийся убийца. Я достаточно хорошо изучил дела — ох, сколько кровавых тайн хранят архивы страны, сколько боли и слез. Уверена, что то, что хотим сделать мы, так уж жестоко? — Погибнет много людей. Зачем вам выжженные пустоши? Зубков смотрит на них равнодушно и тупо. — На них хорошо растут семена нового порядка. Сожги старое дотла и сможешь взрастить нечто прекрасное. Мы не приходим с чуждым умам людей режимом, мы лишь обращаем их в нужное русло. Сама подумай, мир, где будет царить порядок и контроль, а не хаос и нищета, как сейчас. Чтобы никакие кучки подростков—недоделанных террористов не могли пошевелить столпы этого нового режима. Люди обретут то, что так страстно желают — покоя и защиты. Наши цели будут достигнуты и все прекратится. Подумайте, положить жизни нескольких тысяч чтобы несколько миллиардов жили в раю. — Несколько тысяч? Тысяч?! — Восклицает русская. — Умрут сотни тысяч, тупой ты баран! И ты тоже! — Кто сказал, что я буду в разгар представления здесь? Зубков утомленно трет переносицу. Его надбровные дуги так низко над глазами, что кажется, будто они наедут прямо на веки. У него тяжелый взгляд неопределённого цвета глаз и вваленные внутрь черепа щеки, словно у мертвеца. — Говори, где Арташ. — Баки делает плавные два шага ближе к нему. — Говори. Щелчок курка. На лице у полковника все та же нечитаемая эмоция. — Вы до сих пор живы лишь потому что это его приказ. — Тогда пусть выйдет к нам. И мы поговорим. Полковник делано усмехается, словно ему рассказали хорошую шутку. — Столетний инвалид и его русская шлюха, вот это пара. — Придержи язык! — Глухо рычит американец, обнажая в оскале верхние зубы. — Ты же больше не убиваешь, а, Зимний Солдат? — Продолжает веселиться военный. — А твоя подружка знает все твои тайны? Знает, кого ты тренировал? Кого убивал? Как вершил историю всего прошлого века с помощью винтовки и ножа? — Где Арташ? — Вы не представляете опасности для него и его планов, но если вы выслушали бы … — Где он? — Тон Барнса звучит намного угрожающе. — Кто еще работает с тобой? Где генерал Арефьев? Зубков качает головой и цокает языком. — Если бы ты вернулся, Солдат, все было бы проще. Намного проще. Ты бы делал то, что тебе полагается, и все были бы счастливы. Неужели ты еще не понял, что твое появление на этот свет было ошибкой, чертовой ошибкой, из—за которой весь двадцатый век полетел к чертям. Неужели ты был уверен, что после всего этого пара месяцев психотерапии смогут вернуть тебя к нормальной жизни? Баки чувствует, как его металлические пальцы начинают подрагивать от напряжения. Спиной он чувствует немигающий взгляд охраны. А Зубков криво улыбается, глядя ему в глаза. — Мы хорошо тебя изучили, Барнс, перед тем, как снова вернуть на Родину. Наблюдали за тобой, все это время. И ты ничего не замечал, ни странных взглядов девушки, что продает кофе, ни поведения старика в парке, где бегал каждый день. Ни—че—го… Когда ты не Солдат, ты слаб, ты ничтожен. Человеком тебе не быть, слышишь? Сержант сдавленно морщится. — Где Арташ? — Вы еще живы лишь потому, что ему интересно, насколько далеко вы можете зайти. — Хрипло выдавливает Зубков. — Хочешь испытать его терпение? Русская выпрямляет спину и подается вперед. Теперь взгляды мужчин устремлены на нее. — Хочешь, правда? Твои жалкие попытки манипулировать сознанием американца лшь для того, чтобы увидеть его в деле? Виктория прищуривается и облизывает губы. — Поверь, он не жалок и не слаб. Ты не видел и знаешь и сотой доли силы и навыков. Он накрутит твои кишки на твою же тощую шею быстрее, чем ты успеешь открыть рот, чтобы позвать охрану. И поверь, никакая охрана, никакая армия, ничего не остановит его. В повисшей тишине слышно тяжелое дыхание нескольких людей. Воздух, казалось, сгустился так, что его в пору резать ножом. — Угрожаешь мне, малолетка? — Хмыкает Зубков. — Ты уж точно не способна на такое. Девушка изгибает бровь. Указательным пальцем правой руки она делает два похлопывающих движения по запястью левой, как раз там, где под металлическим ремнем клатча был спрятан манжет с усыпляющей сывороткой. Баки едва заметно кивает и дергает уголками губ. Дважды молодец. И русская слегка нагибает голову вперед. — Зимний Солдат, в атаку! Барнс тут же бросается вперед, ногами откидывая диван назад, заставляя полковника пролететь несколько метров. Словно из неоткуда внутрь влетает пятеро, и он прыгает на одного из охраны, ловко вырубая его. Еще двое пытаются скрутить его, но лишь сдавленно стонут, когда его бионика пробивает челюсти. Русская быстро ориентируется, и, стащив ремешок клатча, выставляет правую руку в лицо приближающегося к ней здоровяка — тихий всхлип и тот падает у ее ног, скошенный воздействием сыворотки. В голову четвертого Баки впечатывает свое колено, выкинув его вперед в сильном, не лишенном изяществе прыжке, но неожиданно валится на жесткий ковер — ещё один наваливается на него сзади и прижимает к полу, доставая дубинку—электрошокер. По темной продолговатой поверхности проходятся бледно—голубые разряды и Баки сдавленно стонет. От боли темнеет в глазах. Ток касается чувствительной зоны на шее. Девушка хватает с низкого стеклянного столика кальян и сбрасывает раскаленные угли за шиворот нападающему. Тот визжит, вскакивая на ноги. Барнс, ловко поднявшись, одним ударом сшибает громилу с ног, роняя того на пол. Он жмет ему на грудь рукой, чтобы прижать его спину к упавшем за ворот рубашки углям — слышится отвратительный шипящий звук, и мужчина, кривя лицо, по которому проходится судорога, извивается, пытаясь освободиться, и громко кричит от боли. Еще удар — четко в верхний угол челюсти — и он замолкает, вываливая язык. Двое других очнулись — американец швыряет их через себя и разбивает одним из них столик. Осколки красятся в красный под его грузным телом, но он тут же встает на ноги, идя в наступление. Захват, удар локтем снизу в подбородок — этот оказывается крепче остальных. Виктория успевает достать спрятанный нож и выпустить лезвие ему под лопатку. Бугай визжит и бьет наотмашь назад — девушка уходит от прямого удара, но ему удается сбить ее с ног. Баки ловит ее в последний момент, едва не порвав тонкую лямку платья — русская уже летела на осколки стекла на залитым кровью ковре. Они прикрывают друг друга, встав спиной к спине — сыворотка и бионическая рука работают вместе, как идеально отлаженный механизм. Барнс, сквозь пелену концентрации на бое, замечает, как одинаково он и русская двигаются, держа удар. Словно они тренировали именно этот бой, как синхронный танец. Бетонная стена трескается подобно китайскому фарфору, когда очередной охранник уходит от удара Барнса. Их рукопашный бой продолжается не больше тридцати секунд — мужчина выхватывает пистолет, и Баки выставляет вперед ладонь — тихий звон и его бионика полностью поглощает выстрел. Воспользовавшись заминкой, сержант вырубает его, нанеся коронной удар под челюсть, в район сонной артерии. Девушка нагибается, чтобы подобрать с пола дубинку—шокер, и включает ее между ног у последнего оставшегося в сознании — он пытается махать перед лицом Баки двумя длинными ножами. Раздается глухое жужжание и треск — охранник закатывает глаза и прикусывает язык, отчего в уголках его губ собирается кровь. Через стиснутые челюсти доносится ужасный крик. Баки бьет его по лицу — наотмашь, почти со всей силой, и кровь из его носа брызгает на очки—сердечки на лице у русской. Она выключает шокер и отбрасывает его в сторону, словно нечто мерзкое. Она набирает воздуха в легкие, но не успевает ничего сказать — двое очнувшихся громил наваливаются на Баки сзади, сбивая его с ног, а девушка чувствует уже знакомые костлявые холодные пальцы на своем горле. Зубков, мерзко ухмыляясь, сдавливает ее горло, а попытки освободиться пресекает, наматывая длинный хвост на свой кулак. Он с силой оттягивает волосы и девушка тихо мычит. Баки быстро разбирается с двумя — одного он откидывает с такой силой, что тот, врезавшись в стену, откалывает от нее небольшой кусок, а второй получает лбом в свой нос, отчего он странно проламывается назад, и заходится в крике, прижимая руки к лицу. Он замечает Зубкова, схватившего русскую, и кидается к ним, но мужчина, резко подняв с пола дубинку, подносит ее конец к шеи девушки. — Назад, американец. — Цедит он, все сильнее оттягивая ей волосы. — Я сказал, назад, иначе твоей куколке будет очень очень больно. Никакой ты не Солдат, хватит спектакля! Он отводит дубинку чуть в сторону и включает ее. Раздается сухое потрескивание, и девушка жмурится. — Я сейчас выйду отсюда, и если ты пойдешь за мной, то я всажу ей нихилый заряд. Малыш Баки же знает что такое, когда твоего тела касается ток? Зубков противно смеется, а Барнс чувствует, как красная пелена перед глазами начинает пульсировать и дрожать. Пальцы на обеих руках сжимаются в кулаки, но стоит ему сделать едва заметное движение вперед, как конец дубинки прикасается к оголенному плечу русской. Это длится не больше половины секунды, но она чувствует сначала жар, а потом сильнейшую мышечную боль. Ее словно подкидывает на месте, а из горла вырывается хриплый вздох. На место жара приходит онемение — ноги вдруг подкашиваются, и она оседает вниз. Зубков продолжает стискивать ее волосы, от чего девушке кажется, что он отрывает ей скальп. Баки стоит на месте, не сводя глаз к удаляющими вглубь комнаты фигурам. Стоит ему услышать, как захлопывается потайная дверь, как он тут же бежит за ними. Полковник грубо тащит ее за собой — когда они оказываются на улице, девушка едва успевает встать на ноги, чтобы избежать участи быть провезенной коленями по асфальту. С гулким ревом рядом с ними тормозит автомобиль, и из нее вылетают еще двое мужчин в одинаковых темных костюмах. — Понравилось? Хочешь еще? — Кривит перемазанный в крови рот полковник и трясет ее, продолжая держать. — На кого же ты все—таки работаешь? —Тихо спрашивает она. Зубков вдруг пристально смотрит в ее лицо. В его глазах пробегает что—то отдаленно похожее на удивление. — Ответь мне на один вопрос. — Глухо цедит он. — С чего тебе и твоему новому замерзшему дружку лезть во все это, прикидываясь миротворцами? Неужели ты не видишь, что тебя используют как прикрытие? Он как защищал, так и защищает интересы своей страны, а ты — предательница, отвернувшаяся от родины. Ты же сядешь на пол своей никчемной жизни, а он уедет в штаты героем, предотвратившим конфликт в чужой стране, и никогда больше не вспомнит о тебе, о девке, думающей, что она особенная! — Не тебе говорить о предательстве родины! — Девушка изгибает верхнюю губу в оскале. — Неужели ты действительно веришь, что зачем—то нужна ему? Он не успевает договорить — корпус автомобиля прошивает выпущенная Барнсом пуля. — Отпусти ее или следующей целью будет твоя башка. Его голос похож больше на гортанный рык — он машинально понижает тон, когда говорит по—русски, отчего звучит угрожающе. — Да подавись своей шалавой. —И Зубков грубо толкает девушку в сторону и запрыгивает в машину. Взвизг покрышек и они покидают пустырь позади клуба. Девушка, спотыкнувшись на шпильках, падает прямо на вовремя подоспевшего сержанта. Он сажает ее на асфальт и берет за лицо. — Больно? Он еще бил тебя? Куда? — Нет, нет. — Она качает головой. — Все нормально. Просто неожиданно. Током я еще не получала. Она разглядывает плечо, на котором проступили едва заметные следы «укуса кобры» — два бледно—розовых кружочка, похожих на ожог. Русская трет болезненное место и поправляет волосы. Сержант помогает ей подняться, после чего вскидывает руки и едва ли не кричит, тряся ее за плечи. — Какой еще "Зимний солдат"?! — Он ощущает, как нервно подрагивают его зрачки. — Какое "в атаку"?! С ума сошла? Она молчит, лишь медленно моргает, не сводя с его лица взгляда. — Ты едва не вынесла себе смертный приговор! А если бы они выстрелили в тебя?! — Барнс чувствует подступающий жар к своему лицу. — Ты хоть понимаешь, как опасны эти люди?! Понимаешь, что они могли убить тебя? Девушка продолжает испуганно смотреть на него, а затем делает быстрое движение и целует его в щеку. Сержант отпрыгивает назад, машинально схватившись за место поцелуя на своем лице. — Ты... ты... — Отвлекающий маневр. — Тихо говорит она. — Иначе меня убьешь ты. Баки часто моргает и ошарашенно смотрит на свою спутницу. Та поправляет волосы и улыбается так, словно вообще ничего не произошло. — Нужно ехать за ними, иначе упустим. Он смотрит вслед уже скрывшейся за склонами, покрытыми колючими кустами можжевельника. Солнце давно село за морской горизонт, и воздух вокруг них по ночному прохладный и влажный, впитавший в себя запахи кипариса и хвои. Снизу, где бурлит ночная жизнь, доносятся звуки электронной музыки. — Нет. — Рапортует он. — Пусть передаст своего хозяину, что нас удалось напугать. Это сыграет в нашу пользу. Девушка шумно выдыхает и, сняв очки, пытается стереть с их линз уже свернувшуюся кровь. — Он лишь пешка. Тупой и исполнительный. Ничего он толком не знает, и ничего бы не сказал, даже если бы мы засунули ему эту дубинку в жопу. Барнс хмыкает — русская снова читает его мысли.***
Дойдя до более менее оживленной городской улицы, они голосуют и вскоре такси с визгом тормозит возле них. Кажется, водитель даже не замечает брызг крови на рубашке и жилете Барнса, или не хочет замечать. Путь до отеля они проводят молча, лишь сержант то и дело бросает быстрые взгляды на притихшую русскую. Она отворачивается к окну и, кажется, совсем отключается от реальности. Лифт в отеле коротко звенит, сообщая о своем прибытии на нужный этаж. Баки пропускает девушку вперед, когда зеркальные двери плавно разъезжаются по сторонам. — Черт!.. — Устало восклицает русская, роясь в клатче. — Кажется, я потеряла карточку... Он молча кивает и резко ударяет локтем по замку — он издает жалостный треск и дверь спокойно открывается внутрь. Девушка, осторожно приседая, расстёгивает тонкие ремешки туфель, сбрасывая их с ног на середину комнаты. Сержант смотрит на ее босые ноги, на то, как она, изящно ступая на цыпочка, придавливает короткий ворс ковра своими шагами. Русская словно не замечает его вовсе — она продолжает молчать и громко восклицает, лишь перешагнув порог ванной комнаты. — Здешнее обслуживание вгоняет меня в депрессию. Или в краску. Они решили порадовать нас на ночь глядя. Барнс непонимающе хмурится. — Да сам посмотри. — Она устало машет рукой и проходит в гардеробную, задвигая легкие полупрозрачные двери, отчего ее голос кажется глухим и далеким. — Иди-иди, только не спрашивай меня ни о чем. Я не готова к этим разговорам. Баки, полный самый страшных предположений, долго рассатривает наполненное джакузи, от белесо-розоватой воды в котором исходит пар, а среди комков воздушной пены виднеются... — Лепестки и сухоцветы, какая пошлость. Буквально прошлый век. — Русская почти бесшумно оказывается сзади, облаченная в темно-зеленый купальник. — Что стоишь, будешь нырять? Я лично мечтаю смыть с себя всю эту гадость. — И она, не дождавшись его ответа, проходит вперед и медленно погружается в мерцающую пенную воду. Барнс тяжело вздыхает — кажется, ему снова не оставили выбора. Или он выбрал что-то неверное... Горячая вода обволакивает напряженное тело, подобно зыбучим пескам. Он погружается почти по горло, чувствуя, как и боль уходит из его мышц, заставляя его плечи расслабиться и опуститься. Девушка, не моргая, смотрит на него, занимая противоположную сторону круглого джакузи. В тусклом свете ее глаза сверкают желтым, словно два жидких янтаря. — Что? — Спрашивает она, смотря на него как то исподлобья. — Ты сам сюда влез, я тебя не тащила. — Я и не предъявляю претензий. — Хрипло отвечает сержант и осторожно откашливается. Опять он забыл контролировать свой прожигающий взгляд. Девушка недовольно морщит нос и едва слышно всхлипывает, когда вода касается травмированного электричеством плеча. — Можно? — Барнс медленно приближается, пытаясь рассмотреть два красноватых ожога на ее плече. Металлическая рука дергается в порыве прикоснуться к ее коже. — Что, все плохо? Он отрицательно качает головой, облизывая губы. По загорелой спине девушки поднимается вверх почти зажившая ссадина от некогда застрявшей в теле щепки. Барнс осторожно подцепляет лямку верха от купальника живыми пальцами, спуская ее вниз — девушка дергается, а по ее рукам пробегают мурашки. — Я не сделаю больно. — Низко шепчет он. Когда прохладный металл его пальцев касается обожжённого электрошокером места, русская не сдерживает едва слышного стона. Баки прикрывает глаза, замирая. Да что с ним такое? Внутри невидимой рукой ему пережимают легкие — дышать становится сложнее. А внизу живота скручивается болезненный, плотный, горящий узел. Его начинает колотить — все мышцы напряжены до предела, и кажется, поднеси к нему спичку, он возгорится сам. — Я знаю. — Так же тихо, влажно, шепчет она. — Я знаю, что не сделаешь больно. Она избегает зрительного контакта, слегка отворачивая подбородок. В профиль ее лицо кажется таким аккуратным и хрупким — большие оливковые глаза с широкими зрачками и вспышками желтоватых огней, загорелые, поблескивающие в теплом и тусклом электрическом свете щеки, покрытые румянцем, пухлые, приоткрытые губы. Губы… Дышать становится нечем. Он пытается оторваться от разглядывания ее губ — и тут ее влажный розовый язык мажет одним своим острым кончиком по ним, и Барнс стискивает зубы. Русская медленно поворачивается к нему, опуская глаза, молчит, лишь снова оглядывает его лицо — вверх—вниз, как на американских горках. Проходится затуманенным взором, сквозь прикрытые веки, по его скулам и подбородку. Он почти взбешен — она молчит сейчас, когда ему жизненно необходимо чтобы она начала говорить. Его пальцы тянутся к ее плечу — его потрясывает от желания спустить ткань ниже, оголив ее грудь. Носом он втягивает ее аромат — влажной, солоноватой кожи, вишни, амаретто, отельного шампуня для волос, ее собственный запах. Боль внизу живота в разы усиливается. Если она сейчас посмотрит на него, он сойдет с ума. И когда русская поднимает взгляд, останавливаясь на его губах, боль становится вовсе невыносимой пыткой. Она была так близко, что он мог слышать ее участившийся пульс. — Зимнего Солдата захотела? — Хрипит он. — Теперь, когда я знаю код, ты будешь мне подчиняться? — Она язвит, снова. В который раз заставляет чувствовать себя дураком рядом с ней. Она смотрит вниз, закусывая нижнюю губу. Если он не прикоснется к ней прямо сейчас, он умрет, он знает это, он уверен в этом. Живая рука осторожно тянется к ее подбородку. Господи, что он делает. Но девушка прикрывает глаза, когда чувствует его раскаленные пальцы на свое коже. — Ты ждешь моего разрешения? — Ее голос звучит так неожиданно для него — сержант кивает. Готов ли он продать душу дьяволу за то, чтобы сейчас она просто кивнула? Да, определенно, да. Барнс слышит только свое бешено колотящееся сердце и шум в ушах, как от лопастей вертолета. Это конец. Пора признать — он проиграл девчонке, проиграл в сухую, с потрохами. У него нет возможности сопротивляться ей. Нет возможности игнорировать этот жар внутри, нет сил держать себя под контролем, когда она так на него смотрит и невинно спрашивает такие вещи. Он болезненно морщит лоб, словно собираясь с силами. И она двигает головой навстречу ему. Когда его дрожащие губы накрывают ее — мягкие, податливые, горячие, девушка тихо стонет. Время застывает — в ушах Барнса стучит кровь, так сильно, что кружится голова. Девушка снова стонет в его приоткрытый рот — он берет ее рукой за затылок, прижимая к себе. Он всего лишь трогает ее губы своими, страшась углубить эти поцелуи, а тело уже звенит высоковольтным проводом. — Джеймс… Ее шепот дрожью проходится по его лицу. Когда она языком облизывает внутреннюю поверхность его губ, ему кажется, что он сходит с ума. Он наклоняется вперед, вжимаясь своими губами в ее, мягкие, горячие, отдающие чем—то ягодным, стирая с них остатки помады. Поцелуи выходят смазанные, влажные, похожие на вылизывания — весь опыт остался в 43-ем. Но она улыбается — он слегка приоткрывает глаза, чтобы следить за ней. Он отстраняется от нее, тяжело дышит — сердце стучит так, словно он пробежал не один десяток километров. Кровь ощущается густым сиропом, что немедленно приливает к его паху. Барнс прожигает ее взглядом, слизывая языком ее вкус со своих губ, а затем, расплескав воду, опускает руки вниз, чтобы подхватить ее под ягодицы, прижав к себе, и прыжком покидает ванную. Девушка обхватывает его ногами за поясницу, смелее касаясь его губ, унося остатки разума с хмельным, глубоким поцелуем. Он на ходу лихорадочно обдумывая дальнейшие действия — его мозг болезненно пылал, а тело отказывалось подчиняться. Девушка, наклоняясь, проводит языком по его шее от ключицы до самого уха, чувствуя на языке солоноватый привкус, и сержант едва сдерживает себя, чтобы не взвыть подобно зверю. Такие вещи должны быть запрещены Уставом ООН. Что—то гремит за их спинами, поваленное на пол, слышится звуки разлетевшихся осколков — он сажает ее на комод, тяжело дышит, прижимается к ее лбу своим, дотрагивается руками до лица. — У тебя еще есть возможность меня остановить. — Жарко шепчет он, прикрывая глаза. — Но я не собираюсь её пользоваться. — Русская облизывает губы и лукаво улыбается. Он острожно берет ее за талию, чувствуя, как весь его самоконтроль летит к черту. Целуя, рычит прямо в губы девушки, что смотрит на него расширившимися от удивления зрачками. Ее близость, язык, почти проникший в его рот, запах, удивительный, особенный, проникает в его голову. Она осторожно запускает руку ему в волосы, слегка поглаживая, затем проводит ногтями по шее, переходя к мокрой от воды спине, оставляя едва ощутимые следы. Барнс отстраняется от нее, тяжело дышит — сердце стучит так, словно он пробежал не один десяток километров. Кровь ощущается густым сиропом, что немедленно приливает к его паху. Она смело смотрит она ему в глаза — девушка на голову ниже сержанта даже на шпильках, а ее талия чуть шире, чем его металлическая рука. Он ярко ощущает лишь одно — неумолимо растущее желание, и умирает от страха не менее одного раза в секунду. Ловелас Баки Барнс умирал от ужаса, лихорадочно вспоминая, что нужно делать с девушками в такие моменты. Но тело будто само подавало правильные сигналы — он испытывает смертельную потребность коснуться ее шеи своими губами, провести по ней языком, стащить с плеча узкую бретельку, оголить грудь. Его ударяет головокружение — когда оливково-зеленый верх оказывается на полу, он видит ее небольшую круглую грудь. Ощутимая боль пронзает его косые мышцы. Еще одно безрассудное действие — он осторожно проводит по ней языком, на что девушка откидывает голову, запустив пальцы в его короткие на затылке волосы, и сдавленно стонет. Видимо, он все делает правильно. Он повторяет снова, уже беря в рот соски, по очереди. Русская вздрагивает, ощущая прохладу бионики на своем теле. Теперь ее грудь требовательно подается вперед. Баки горит изнутри — горит, сильнее чем от той чертовой сыворотки, чувствует пламя на своем лице и в паху. Он вновь подхватывает девушку на руки, совершенно не ощущая ее веса, крепко прижимает к себе. Повалив ее на кровать, он мелко дрожащими пальцами медленно проводит по ее талии, животу, опуская ладони на бедра. — Нет, я сам. — Рычит он, обрывая попытки девушки стащить с себя низ от мокрого купальника. — Мне нужно успокоиться. — Успокоиться? — Она приподнимается на локтях, непонимающе смотря на его сосредоточенное лицо. — Да. — Он, нежно касаясь, толкает ее назад, нависая хмурым утесом. — Иначе я не знаю, на что способен. — У меня не было… с 2018—ого, если все считать. — Девушка улыбается, но ее зрачки подрагивают, а грудь вздымается от тяжелого дыхания. Низ живота сводит судорога, заставляя ее морщиться от вполне осязаемой физической боли. Тело требует большего, требует сержанта, заставляя ее извиваться под его медленными руками — А у меня с 43—го, я выиграл. — Барнс улыбается и крепко целует русскую, ощущая ее язык у себя во рту. Ее руки проходят по спине, по плечам, осторожничают там, где его собственная кожа соприкасается с металлом бионики, обнимают его за шею, прижимая к себе. — Ты говорил, что не любишь прикосновения. — Шепчет она, перемещаясь губами на его слегка колючую щеку, влажно целуя лицо, спускаясь ниже. Когда ее горячие, мягкие губы достигают яремной впадины, он не в состоянии сдержать хриплого стона. «Трогай меня, делай, что хочешь, целуй, облизывай, царапай, оставляй засосы, черт возьми, рви меня на куски, только не переставай меня трогать!» — Нет, все хорошо. — Сквозь удовольствие морщится он. — Мне… мне хорошо. — Это я только начала. — Улыбается девушка и слегка засасывает твердую кожу его шеи. Миллионы иголок тут же впиваются в тело Барнса — удовольствие подкидывает его на месте, заставляя глаза закатиться назад. Баки проводит рукой по ее груди, отчего девушка охает и выгибается, по талии, опускает руку на ягодицы, с едва заметным усилением сжимает их. Она такая послушная, податливая, очень горячая… Она почти такая же горячая, как он сам. Он осторожно проводит пальцами живой руки по ее животу, подцепляя край белья. Он медленно опускает низ, ведя мокрой тканью по ее ногам. Когда его пальцы касаются мягкого и влажного лона, он сходит с ума и умирает одновременно — и кажется, начинает понимать, что имел ввиду Сэм, охарактеризовавший современных девушек ёмким — «ниже ресниц, чувак, волос у них нет вовсе». — Я с тех пор, как мне вкололи сыворотку, не занимался этим с кем—то … понимаешь? — Шепчет он. — Боишься, убьешь меня? Он молча кивает. — Я могу стереть твои кости в порошок одним сжатием руки. — Барнс рвано выдыхает. — Но мне не хотелось бы… Девушка улыбается и прижимается губами к его груди, отодвинув жетоны. Он сердито стаскивает их и кидает возле кровати. — Умереть во время секса не самая худшая участь. Он касается ткани своих мокрых шорт, отчего русская возбужденно смотрит на него, делая частые вдохи, и ловким движением срывает их с себя, подставляя тело под мягкие прикосновения ее желанных рук. Мужчина вновь и вновь покрывает ее поцелуями, словно вылизывая, она стонет, закатывая глаза, а ее бедра всякий раз приподнимаются, желая большего. Когда его жизнь сделала настолько крутой поворот, что привела его к этому моменту? Реально ли все это или лишь разум, оледеневший, не раз сходивший с ума, играет с ним, выдавая желаемое за действительное? Он сам желает большего — желает давно, пытаясь игнорировать это нарастающее внутри него чувство. Желает смертельно, желает так, что мир перестает существовать, сузившись в крохотную точку на загорелом теле русской, что, выгнувшись вперед, закрывает глаза, подставляя себя под его руки. Он осторожно отводит ее ногу в сторону, и девушка щедро смачивает слюной пальцы, проводя ими по члену Барнса — она старается не смотреть, не сумев справится со смущением, но от прикосновений ее глаза чуть расширяются, а губы складываются в маленькое аккуратное «о». Его член был подстать хозяину. Девушка молча просит его, вновь извиваясь бедрами, и Барнс чуть подается вперед. Когда он входит в нее, нестерпимо узкую, входит медленно, миллиметр за миллиметром раздвигая напряженные стенки, наполняя ее, то закатывает глаза, удерживая себя от того, чтобы не начать брать ее с тем звериным остервенением, о котором кричит, требует его тело. Девушка приглушенно стонет, обхватывает его за шею, морщится. — Все…нормально. — Хрип вырывается из ее горла. — Продолжай… С него будто сдирает кожу и подводят разряды тока — все ощущается ярко, слишком сильно. Каждый дюйм тела девушки кажется ему горящим жерлом вулкана. Он ощущает внутри ее всю, пока она обхватывает его так сильно, будто засасывает внутрь. Барнс замирает, прислоняясь своим лбом ко горячему лбу девушки, проводит носом по щеке, спускаясь к шее, вдыхает ее сладковато—алкогольные духи, перемешанный с соленым запахом моря и пахнущими ванильной сливой магнолиями во влажном жарком воздухе. Его губы мягко касаются нежной кожи, он слышит ее прерывистое, частое дыхание, что опаляет его лицо, своей настоящей рукой берет девушку под талию, слегка изменяя положения ее тела. Он начинает двигаться, неспеша, держа каждое движение под контролем — и с каждым проникновением он все больше этот самый контроль терял. Все чувствуется нестерпимо остро, до сладкой боли медленно. В этой пьяно качающейся, хмельной реальности, что в его глазах становилась все больше похожа на затянутый мороком сон, где сквозь отрытые окна проникала глухо звучащая музыка с набережной, а легкие полупрозрачные шторы качались от дуновения морского бриза, он утыкается носом в ее шею, издает сдавленное рычание, двигается быстрее, глубже. — Боже! — Вырывается из приоткрытого рта девушки, и Баки с ней согласен. Он уже сотню раз вспомнил всуе господа в этот удивительный вечер. Он вновь подхватывает ее под ягодицы, стаскивает с кровати, прижимает к стене, ни на секунду не прекратив фрикций — от перемены положения тела девушка всем весом начинает насаживаться на него, пока он легко держит ее в воздухе. Она прижимается к нему оголенной горячей грудью, вновь облизывает ему шею и ухо, уже сама подается вперед, совершая плавные, глубокие движение бедрами. Барнс приваливает ее к стене, целуя, слегка покусывая нежную кожу на ключицах, двигаясь быстрее, подбрасывая ее на себя каждое движение. Русская облизыdает губы, широко распахнутым глазами смотря на американца — в ее огромных, черных зрачках, что занимают едва ли не всю радужку он видит лишь свое отражение. Его напряженное лицо с нахмурившимся лбом, приоткрывшийся рот, его блестящие, полубезумные глаза, закусанные губы. Его руки, живая и бионическая, контрастируют на ее ягодицах, а холодная стена слегка царапает кожу на спине. Она припадает к его губам с глубоким, трепещущим поцелуем, пока его член не входит в нее до основания, утопая в горячей смазке. — О, черт, да! — Ее голос срывается на крик — она так близка к окончанию, что обхватывает талию сержанта с силой, от которой ее бедра сжимаются в судороге. — Еще! Еще! Никогда прежде ему не доводилось испытывать подобного. И даже мечтать испытать подобное хоть однажды в жизни, не приходилось. Девушка, изгибаясь, прижавшись к нему, опускаясь до основания, кончает, и внутри пульсирует так ощутимо, что Барнс чувствует отдачу в своих висках — он вновь падает с ней на кровать, оставляя тело напряженным на весу, чтобы не раздавить её. От той силы, с которой она сжимает его орган внутри себя, ему кажется, что в комнате начинает не хватать кислорода — он входит в нее еще и еще, сжимает до треска в металлическом кулаке изголовье кровати, а когда его тело разрывает на многочисленные части невероятно мощный оргазм, на куски разламывает его, глухо рычит в подушки, едва не потеряв сознание. Перед глазами трясется черно—красное полотно, отчего он не отпускает поломанное изголовье. Кажется, словно разожми он руки, как провалится в черную, зияющую пустоту. В каком—то первородном порыве он тянется к ней, на ощупь ласкает влажное тело русской, и наконец, откидывается на спину рядом. Она глубоко дышит, уставившись в потолок, тяжело сглатывает и прикрывает глаза. Баки накрывает бионикой лоб, пытаясь отсудить горящую кожу, и поворачивается на бок, изучая тело девушки. Он замечает, как капелька пота скользит по ее плоскому животу, очерчивая косые мышцы, прямо вниз, и смахивает ее железными пальцами, отчего она слегка вздрагивает, обращая взор своих подернутых поволокой сияющих в полутьме глаз на него. — Ты красивая. — Слегка хмурится от смущения Барнс. — И платье было красивое. Но ты все равно красивее. Комплимент выходи так себе, но девушка все равно широко улыбается. — Спасибо. — Она, едва касаясь пальцами, дотрагивается до его лица, пытаясь разгладить морщинку меж бровей. — Ты тоже. И ты не убил меня в процессе. Он едва слышно фыркает, а девушка вдруг берет его за бионику и подносит к своему лицу. — Мне так давно хочется это сделать. Она пробирается своими пальцами между его, сцепляет их в замок, а потом покрывает медленными поцелуями железную ладонь, ставя отметину прямо в центр, и слегка облизывает его указательный палец, помещая одну фалангу внутрь рта. — Я думала на вкус, как дверная ручка будет. — Тихо смеётся она, чем вызывает улыбку у мужчины. — Вот, так тебе намного лучше. Мне так нравится, когда ты не злишься или не хмуришься. — Еще. — Неожиданно просит он, и девушка уже полностью насаживается губами на его палец, слегка засасывая. Барнс сквозь зубы втягивает воздух с характерным звуком, чувствуя, как член снова начинает подрагивать от прилива крови. — Как ощущения? — Спрашивает она, выпустив его из своего влажного плена. — Никто никогда не делал подобного. — Я бы удивилась, если бы делали. Он смущается — жутко, до жжения в уголках глаз. — Иди сюда. — Он подхватывает ее, усаживая на себя сверху. Она кивает, гладя его по груди, с тревогой осматривая стык его кожи и металла. Ее лицо вдруг мрачнеет, а пальцы сами тянутся к поврежденному месту. — Это выглядит… так страшно. Не в смысле, некрасиво, просто… как будто тебе было очень больно. — Сочувственно произносит она. Барнс усмехается — новая рука и новый плечевой протез почти скрывал старые шрамы. Если бы она увидела их… — Было хуже. — Неожиданно произносит он. — Все было намного страшнее. Руку просто… «Приварили к мне на живую». Он не в силах выговорить это. — Прости, что заставляю все вспоминать. — Она наклоняется и едва ощутимо целует место стыка, от чего мужчина вздрагивает всем телом — выходит чувствительно. — Нет. — Он перехватывает ее лицо, жарко целует, пока девушка садится на его член сверху. — Все в порядке. Одновременный благоговейный стон разносится по гостиничному номеру, когда они вдвоем начинают движение навстречу друг другу. Русская отличная наездница — она привстает и садится на него, словно действительно держится в седле, слегка идя бедрами по кругу, отчего он закатывает глаза и вновь сжимает в кулаке остатки дорогого постельного белья. Она делает движения по кругу, словно изображая танец живота, и Барнса осыпает миллионами мурашек — он берет ее за талию, прижимает к себе, начинает двигаться намного быстрее, вдалбливаясь в нее. Мир вокруг замер, время превратилось в густую патоку — оно разливалось в воздухе, словно отделившись от пространства, сбивая счет секундам, утягивая их двоих за собой. Девушка вновь мажет языком по его раскаченным дельтам, оставляет засосы на шее — внизу все пылает огнем, требуя еще и еще. Барнс сжимает ее поясницу, сдавливает упругие ягодицы, и не прекращает своих движений. — Возьми меня… за шею. — Жарко шепчет она ему на ухо. Как только бионика ложится пальцами на ее горло, без усилия или сдавливания, она закатывает глаза, издавая дикий, хриплый стон, и взрывается на члене Барнса оргазмом, едва не выталкивая его из себя. Через пару движений он достигает пика, издавая долгий стон, и даже после все еще остается в девушке, наслаждаясь ее влажным жаром — его бедра и член были в ее смазке, смешанной с собственной спермой. Девушка так и остаётся лежать на нем, прижимаясь к вздымающейся крепкой груди, и прикрывает глаза, удовлетворённо улыбаясь. — И снова не убил. — Бормочет она, перекатываясь на бок, снимая с шеи украшение и кидая его на мягкую прикроватную тумбу. Она обессиленно валится обратно, сонно щурясь, вдыхая рвано, чуть подрагивая. Они лежат так, рядом, закрыв глаза, неопределённое количество времени, пока девушка вдруг не просит: — Составишь мне компанию в пятиминутном душе? Он молча подхватывает ее на руки и идет в ванну. — Что—то мне подсказывает, что пятиминутным душем все не закончится. — Он криво улыбается одним уголком губ, когда теплые струи начинают падать на их напряженные тела. — Что? — Слегка испуганно переспрашивает девушка, водя по его телу растерянным взглядом. — Нет… — Ускоренный метаболизм — один из побочных эффектов.— Он прижимает ее к теплому камню на стене открытой, просторной душевой. — Или на сегодня закончим? — Ну уж нет. — Девушка выдавливает на руки ароматный гель, вспенивая его, ведет по мускулистому телу американца, пока не касается особо чувствительных мест. — Теперь уже поздно просить пощады. Она трогает его мучительно медленно, обрисовывая тонкими пальцами каждую мышцу, оставляя пенные следы, проводит рукой по мощным плечам, гладит руки… — Я никогда не просил пощады. — Ухмыляется он, утягивая русскую с собой под падающие сверху струи. — А вот ты… — Не дождешься. — Шепчет она ему прямо в губы и поворачивается спиной, наклоняясь, держась руками за шершавую каменную плитку, прогибаясь в пояснице. — Не дождешься, сержант.***
По его обнаженным плечам проходится холодный ветер, и он вздрагивает. Пространство вокруг напоминало влажные, темные пещеры — усеянное склизкими сталактитами, что свисали вниз, подобно живым отросткам чьего то огромного организма, оно причудливым образом двигалось и изменялось каждый раз, когда он обводил его взглядом. В тусклой, темной расщелине напротив него, он видит едва заметный голубоватый свет. Здесь отвратительно пахнет — словно десятки разлагающихся трупов вдруг вытолкало на поверхность из их сколоченных гробов. Медленно переставляя онемевшие ноги, он двигается к источнику слабого сияния. В глубине пещеры каждый его вздох гулким эхом отбивался от каменных сводов, притворялся стоном чудовища, вскриком призрака. Он не помнит, как оказался здесь — он вообще с трудом мог вспомнить все, что было в его жизни до этого момента. Он знал, что ему надо идти вперед, на свет, и что нельзя оборачиваться назад. Когда он отчетливо слышит чьи—то голоса, то быстро прячется за стенку пещеры, наблюдая, как трое людей в белых медицинских халатах бегут, словно спасаясь от чего—то, везя на железных носилках чье—то окровавленное тело. Черная тень с хриплым ревом вырывается из глубин пещеры и плотной тучей покрывает все вокруг — он закрывает лицо, утыкая его в локоть, а когда вновь осматривает пространство, то замечает, что врачи пропали, бросив пациента прямо посередине пещеры. Он медленно подходит к нему — парень, не старше двадцати пяти, тяжело дышит, прикрыв глаза. Его форма порвана в нескольких местах, а лицо покрывают разрозненные кровавые подтеки. Его лицо. Почему оно кажется таким знакомым? Он переводит взгляд на левую сторону паренька и крик ужаса застревает в горле — вместо руки у лежащего на каталке свисает лишь оборванный кусок плоти, с перемолотыми белесыми костями, застрявшими в этом живом фарше. Барнс чувствует заполоняющую его горло тошноту. Он смотрит на побелевшее от боли и кровопотери лицо парня — свое собственное лицо — и внутри все холодеет. Он сам, только совсем молодой, вдруг распахивает глаза — такие же бездонно синие, с лопнувшими капиллярами вокруг радужки, с залитыми от этого кровью белками — и правой, целой рукой хватает его за шею. — Почему. — Хрипит он молодой. — Почему? Пальцы начинают все сильнее и сильнее сдавливать его шею — Почему ты не спас меня. Это не вопрос. Это отдающее застарелой кровью на рукавах рубашки, пропитанное слезами и липким страхом утверждение. Черная тень проносится снова, вихрем залепляя глаза и нос. А когда она исчезает, то уносит с собой все следы из прошлого. Дрожь усиливается — холод снаружи начинает сковывать его, словно прочные цепи. Он трет свою обычно такую горячую кожу, пытаясь согреться, и двигается вперед. Призраки налетают на него все разом, заставляя его упасть на колени, закрыть голову руками — они все были тут. Доктор Зола, солдаты, врачи, Александр Пирс, испытывая садистическое удовольствие бьет его по лицу и требует отчета, Рамлоу, что без эмоционально смотрит на его мучения под разрядами электричества… Старк, что отрывает ему руку… Романофф, что душит его проволокой… Гельмут Земо, улыбаясь, называет по одному те самые запретные слова из тонкой красной книжки с черной звездой на обложке… Он бьется в своей клетке, разбивает кулак о пуленепробиваемое стекло, разрывает ремни… Земо продолжает улыбаться, смотрит на него. «Солдат?» «Я готов отвечать.» Барон треплет его за лицо перед короткостриженой женщиной в Мадрипуре. «Притворись Зимним Солдатом, иначе мы погибнем». Он чувствует себя игрушкой в чужих руках. Всю свою блядски долгую жизнь он чувствует себя на блядском невольничьем рынке. После обнулений он не помнит, что с ним было — и это пугает его. Пугает до свистящего хрипа в легких. Его тело, его разум. Они никогда не принадлежали ему. Он падает на колени, закрывается от призраков руками, почти кричит. Кто—то берет его за пальцы своими. И будто тянет вверх, так легко, словно он ничего не весит. Тонкие пальцы на его собственных — призраки боятся, они кричат, визжат, разлетаются в стороны. Они все меняются в лицах: вместо них уродливые морды, искаженные, изломанные, ужасающие. Они есть порождения Дьявола. — Джеймс! Знакомый голос заставляет его открыть глаза — он стоит около источника синеватого света, но совершенно не помнит, как дошел сюда. Он поднимает голову вверх и крик застревает в его горле. Вверху, под сводами пещеры, висит в воздухе хрупкое обнаженное тело русской. И около десятка мерзких, склизких черных щупалец, толстых, отвратительных, сочащихся вязкой слизью, бесстыдно обвивают ее, затягиваясь все сильнее и сильнее вокруг ее крохотного туловища. Он дергается в попытках добраться до нее, вырвать ее у них, отбить, освободить, но его ноги предательски врастают в землю, не давая сделать ни шагу. Вокруг шеи девушки начинает медленно обвиваться щупалец, пытаясь удушить. Она распахивает до этого закрытые глаза и обескровленные губы едва двигаясь, шепчут лишь одно слово. Слово, что заставляет его пережить весь свой собственный ужас длиной в семьдесят лет. Слово, что острой болью отдает в его грудине. Болью такой силы, что он готов пережить все те жуткие процедуры разом, лишь бы не чувствовать ее. Он мысленно кричит в мольбе быть на ее месте, лишь бы они не мучили ее. А едва двигающиеся губы на побледневшем, измученном лице шепчут ему: — Помоги!..***
Когда она просыпается и рефлекторно тянется, то чувствует боль в плечах и спине, и тут же открывает глаза. Белое солнце оставляет разводы на стенах и полу, проникая сквозь открытые окна, вместе с запахом моря и шумом улицы. Девушка окидывает взглядом пространство гостиничного номера – подушки валялись на полу, как и большинство вещей, ваза для фруктов разбита на мелкие осколки, покрывало разорвано, небольшой столик пробит посередине. Она снова пытается тянуться, но лишь морщится, и оглядывает запястья. На них еще пока едва заметные синяки, по форме похожие на отпечатки пальцев. Она трогает губы, что были припухшими от поцелуев, и убирает волосы от лица. Оборачивается. Изголовье кровати было разломано почти в щепки. — Доброе утро. Она дергается и пытается натянуть тонкое одеяло повыше. Из—за балдахина, с середины комнаты, ей улыбается сержант. Он занимается тем, что пытается навести хоть какой—то порядок. — Здорово мы… повеселились, верно? Он, кажется, смущен еще больше, чем она. — Почему в номере все…сломано? – Наконец собирается она с мыслями. Боже, а ведь Барнс был уверен, что не умеет краснеть. Девушка на постели задает невинный вопрос, а он совершенно не представляет, что на него ответить. — Это… так сказать… последствия. Я… пытался, но… Русская трет глаза и несколько раз моргает. — Ой. – Тихо отзывается она. – Ясно. Ясно! Барнс фыркает. Он чуть не убил ее, а ей ясно. Спасибо его самоконтролю, что вместо изголовья не была сломана ее шея. Он переводит взгляд на ее шею. Она покрыта едва розовой дорожкой его крепких поцелуев, ведущих к груди. — Можно? – Он подходит совсем близко и берет запястье девушку в свою живую руку. Смотрит, слегка хмурясь. – Больно? — Нет, конечно, нет. — Прости, я…наверное, я просто не сдержался. — Четыре раза. – Лукаво улыбается она. – Ты не сдержался четыре раза. Может, больше, но после четырех я вырубилась. Барнс не может сдержать ухмылки и облизывает губы. — Пойду в душ. – Девушка пытается встать, и он ставит ее на пол. – Ох… — Тихо выдыхает она, делая шаги. Ее взгляд замечает четыре ровные, длинные красные царапины, еще не затянувшиеся на его живой лопатке, и усмехается. — Ладно, мы квиты. — У меня пройдет до обеда. Она выпрямляет плечи и Барнс облизывается, смотря ей вслед. Ее стройная, спортивная фигура была идеальной. Он тут же вспоминает ее крепкие бедра вокруг своей талии, и тонкие лодыжки на своих плечах, и свои руки на ее изящной талии, и… — Хочешь, составлю тебе компанию? – Как бы невзначай качает он плечом. Лицо русской слегка вытягивается, и она уводит взгляд в сторону. Ее ноги почти не сходятся вместе, и она стоит, чуть покачиваясь. — Знаешь, лучше я…сама. Я очень скоро. – И она исчезает за дверями ванной комнаты, щелкая замком. Барнс вздыхает и снова наклоняется к осколкам на полу. Когда девушка выходит, то кроме переломанного изголовья и отсутствия нескольких вещей в комнате, ничего не напоминала об ночном погроме. Она замечает сержанта на балконе – он сидит на плетеном кресле, подставив лицо за солнцезащитными очками ласковым лучам. — Пойдем. – Ласково берет она его за руки, увлекая за собой. Он послушно следует за ней, и старается не выглядеть серьезным, даже когда она легким толчком в грудь заставляет его сесть на край кровати. Он не понимает, что она делает, но это последнее, о чем он хочет думать сейчас — ее губы сначала касаются его губ, и он тут же пытается притянуть ее к себе, но она снова отталкивает его, затем чувствительного места под челюстью. Ее горячие мягкие губы ведут горящую дорожку за ухо, вниз по шее до ключицы. Он замирает, словно готовясь к боли, но тело реагирует по—другому. Девушка издает легкие смешок и продолжает. Грудные мышцы, ниже. Он слегка откидывается назад, пытаясь угадать ее действия. Поцелуи такие медленные, что ему хочется рычать от нетерпения. Он боится спугнуть ее, поэтому хмурится и молчит. Девушка встает на колени и добавляет язык – теперь чувствительная кожа на животе ощущает горячую влажность. Он шумно вдыхает и прикрывает глаза. Нет… Ее пальцы врезаются ему в бедра с внутренней стороны, когда она разводит их, и мужчина чувствует, как судорога пронзает его мышцы. Он дергает рукой, стараясь коснуться ее, запустить пальцы в ее волосы. Он совершенно не замечает, как сломанная входная дверь почти бесшумно открывается, и застывшая на пороге Елена Белова произносит то самое слово по—русски, что было отлично ему знакомо. — Охуеть.