Мир был ко мне жесток и поэтому я отплатил ему единственным, чем мог — добром.
Мир был ко мне жесток и поэтому я стал единственным, кем мог — героем.
***
— Мы искали тебя. Мои родители хотели отвезти тебя на кладбище. Баки догоняет его почти у самого крыльца. Стив медленно поднимается по старой, местами разрушенной лестнице, отвернувшись от него. — Я знаю… Прости. Хотел побыть один. — Как все прошло? Стив раздраженно обхлопывает себя по карманам — брюки, пиджак, рубашка, снова брюки. За раздражением он скрывает боль и ужас, Баки уж точно это знает. Каждый раз, когда ему приходилось вытаскивать Роджерса из передряг, на его лице было это неизменное выражение — морщина между бровей и приподнятая верхняя губа, от которой по носу шла смешная складка. — Нормально. Теперь она рядом с отцом. — Я хотел спросить… — Я знаю, что ты скажешь, Бак. Он нервно убирает ниспавшие на бледный лоб светлые волосы, продолжая избегать зрительного контакта. Баки догадывается, что он пытается скрыть свои злые, горячие слезы. — Просто… положим диванные подушки на пол, как в детстве. Все как раньте, будешь чистить мне туфли, может, выносить мусор. Роджерс упрямо, настырно ищет связку. Баки закатывает глаза и пинает ногой лежащий потускневший кирпич. Под ним блестит небольшой, затертый по краям ключ. — Давай. Баки уже не просит, он почти умоляет — в голосе звенит непрошеная отчаянная высокая нота. Застегнутая на все пуговицы парадная рубашка начинает натирать шею. Ему хочется стащить ее с себя, разорвать в клочья, вместе с ненавистным коричневым пиджаком из добротной шерстяной ткани. Повод вырядиться был такой же мрачный, как и свинцово—серое небо над Бруклином в этот день, когда над светлым ликом Сары Роджерс захлопнулась гробовая крышка. Упокой, Господь, ее душу. — Спасибо, Бак. Но я сам справлюсь. Упрямый, упрямый Роджерс. Барнс едва сдерживается, чтобы просто не взвалить его себе на плечо и не отволочь в свой дом. Он морщит нос — всегда морщит нос, когда чем—то недоволен или раздражен — и сдавленно улыбается. — Конечно, но это… Не обязательно. Ладонь Баки — огромная горячая ладонь Баки — ложится на худощавое плечо Стива. Барнсу кажется, что сожми он свои мозолистые, мощные пальцы чуть крепче, и он сломает ему ключицу. Его руки были руками человека, знающего не понаслышке, что такое тяжелый труд. Содранные до мяса от жестких веревок такелажа, которыми обматывали груз на приходящих в порт кораблях, натруженные на складах, где приходилось переносить бесконечное количество деревянных ящиков с фруктами или вонючей рыбой, изрезанные ножами и проткнутые занозами, дырки от которых еще долгое время гноились от постоянно попадавшей внутрь грязи и воды. Его руки… Едва ли похожие на те, что могут дарить ласку... Сейчас он так старается положить руку на плечо друга с невесть откуда взявшейся нежностью, но Стив все равно вздрагивает. — Я с тобой до конца, брат.***
Голову нещадно ломит. Девушка пытается дотронуться до болезненно пульсирующего затылка, но терпит неудачу. Ее запястье режет, когда она пытается поднять руку, а в глаза бьет неестественно белый свет откуда—то сверху. — Виктория... Голос, зовущий ее по имени, так далек, что кажется галлюцинацией. — Виктория, можете приходить в себя. Только очень тихо. Она пытается распахнуть веки, но чувствует лишь сильнейшую боль, и сдавленно стонет. — Тихо, тихо. Не стоит привлекать лишнего внимания. Голос становится намного реальнее. Девушка чувствует теплое дыхание около уха. — Да, милая, да. Просыпайтесь. Вот так. На понимание ситуации уходит немало времени. Сначала она открывает глаза, потом дергает руками – они крепко привязаны широкими кожаными ремнями к поручням жесткой койки, на которой она лежит. Над ее головой возвышается... Ее глаза округляются, и едва ли она успевает вымолвить хоть что—то, как теплая пухловатая ладонь Профессора зажимает ей рот. — Тш—ш—ш, Виктория, тихо, пожалуйста. Вы в безопасности, просто не нужно шуметь. Девушка делает рывок плечами, и мужчина закатывает глаза. — Я же прошу. – Шепчет он. – Обещайте, что будете вести себя тихо и я уберу руку. Она медленно закрывает и открывает веки и мерно дышит. — Вот так, я убираю ладонь и вы не шумите, иначе мы все умрем. Он действительно отнимает руку от ее лица и девушка машинально облизывает губы. — Николай Иванович! Мужчина улыбается и качает плечом. — Вроде был с утра. — Что происходит? Где мы находимся? – Шипит Виктория, пытаясь усмирить разогнавшееся сердце. Профессор бросает взгляд куда – то в сторону вверх, и утирает лоб платком. — Это не просто объяснить. — Уж постарайтесь. — Девушка пытается повернуть голову и тут же зрачки ее расширяются. – А где Барнс? Где Джеймс? — Задыхается она. — Вас ко мне доставили без сознания, одну. — Почему я прикована ремнями?! Повисает неловкая пауза. Николай Иванович пристально смотрит на нее своими по—детски округленными глазами, и сводит кустистые брови. — В этом вся проблема. – Горячо шепчет он, словно прося прощение. – Я должен вживить вам в мозг элемент. Тело девушки инстинктивно дёргается в попытках освободиться. — Нет, Виктория, умоляю! Я не сделаю этого, слышите? Я прекрасно осознаю все, что здесь происходит, я не идиот. — Он вздыхает и, стащив очки с толстыми линзами, протирает их краем халата. — Но сейчас вам придется притвориться, милая. Притвориться ради общего блага. — Мне будет больно? – Сглатывает она и лоб мужчины прорезает глубокая морщина. — Я клянусь, что не позволю никому сделать вам больно. — Где вы были все это время? Что с вами случилось? Он улыбается, но тут же его улыбка слетает с усталого лица. — Люди Давыдова похитили меня еще тогда, в тоннеле, когда вы пытались увезти меня и сержанта. Он все это время копил ресурсы, копил силы. Наблюдал за переворотами в нашей стране издалека, изобретал план действий. А потом все случилось само собой – Щелчок, смерть президента, новые конфликты. Он организовал вербовку детей из приютов, на основе ниобия и тантала, на добыче которых в 90—е заработал целое состояние, он изобрел криотроновый синхронизатор. Миниатюрная программа Зимнего Солдата, устанавливаемая прямо в мозг. Переключатель настолько мал, что его можно внедрить прямо через глазницу. — Как при лоботомии. — Прикрывает веки девушка. – Боже. — Я знаю, это… ужасно. – Профессор переходит на свистящий шепот, делая вид, что осматривает лежащую на столе Викторию. Она догадывается, что они сейчас под внимательными взглядами камер наблюдения. – Биокриотрон сам добирается до базальных ганглиев и человека можно переключать, как управляемую игрушку, влияя критическими магнитными полями. Никаких кодов, никаких активаций. Никаких больше промахов. — Я была на их базе. – Так же тихо, одними губами говорит девушка и сглатывает. – Я видела документы. За вами следили несколько месяцев, если не больше. — Как и за Барнсом. События прошлого года запустили проект заново. — Вы про «Энозис»?! Давыдов — Арташ решил – таки превратить сержанта в ходячую Кару Господнюю? Профессор едва заметно кивает. — Вы не понимаете, он для них не просто оружие. Он и есть проект. Как только все будет готово, его подключат к машине Судного дня. — Я знаю, знаю, кобальтовая бомба! – Едва не кричит девушка, но вовремя берет себя в руки. – Она там, она… под Конгресс—центром, в Олимпийском парке Сочи! мы вывели всех оттуда, всех первых лиц, собравшихся на форум стран, а потом… потом… — Вас обезвредили. – Качает плечом Николай Иванович. – Виктория, проблема в том, что бомба лишь искусный муляж. Это было средством заманивания. Она чувствует, как горло сдавливает до такой степени, что становится невозможно дышать. — Как… — Вырывается у нее. – Откуда вы… — Знаю? Давыдов решил заманить сержанта, заставляя его рисковать собой ради спасения мира. Я сам построил этот муляж. Но я… я…. Простите. – Он закрывает глаза и мотает головой. – Моей семье угрожали. Мне угрожали, что убьют их, если я откажусь. Я пытался бороться. — Эй, эй! – Девушка проводит языком по пересохшим губам. – Не надо, вы ни в чем не виноваты. Это… это можно было предвидеть, но были слепы. Мы решили просто бежать на свет, думая, что спасаем планету. Это я виновата, это я втянула Джеймса во все это. — Вы все это время были… вместе? – Удивленно поднимает брови мужчина. — С той самой ночи, когда впервые встретились. – Девушка кривит губы в легкой усмешке. – Мы… много чего натворили. Я рада, что вы живы. И что мы нашли вас. Он заносит шприц над ее рукой. — И я… рад что с вами все в порядке. Поморщитесь, будто вам больно. Он делает вид, что вводит ей содержимое, девушка корчит гримасу, и профессор протирает сгиб локтя спиртовой салфеткой. — Чего мы ждем? – Едва слышно спрашивает она. Где—то за пределами операционной слышатся два глухих удара. Дверь открывается и светлая голова Ларисы показывается в проеме. — Вот чего. – Довольно улыбается мужчина. — Я ликвидировала охрану и устранила проблему с камерами. Теперь они транслируют зацикленное изображение. У нас не так много времени, пока они не догадаются. – Буднично сообщает она и, подойдя к девушке, быстрым движением разрезает ремни и помогает подняться. — Я видела отчеты на базе под Эстосадком, расшифровки коммуникаций. – Виктория потирает стертые запястья. – Ты передавала им неверные данные. Ты делала вид, что работаешь на «Гидру»? Лариса качает плечом и обнимает профессора. — Все хорошо, милая. Ты молодец. – Негромко, словно успокаивая, говорит он и прижимает женщину к себе. Спустя пару секунд она обращается к застывшей девушке, сверкнув своими леденцовыми глазами. — Тебе знакомо такое понятие, как двойной агент? — Э…. — Я была неплохим «кротом». Пока вы не разбомбили всю лабораторию. — Тебя, кстати, рассекретили. Дано указание устранить тебя. — Виктория возмущенно вскидывает брови. Лариса кривит уголок аккуратных, тонких губ. Она действительно похожа на суперагента, словно сошедшая со страниц шпионского романа 60-ых. Ее спина остается невозмутимо ровной, когда она затаскивает внутрь тела двух убитых охранников – на них ни одной лишней капли крови, и перезаряжает пистолет с длинным черным глушителем, помогая профессору снять халат. — Нам нужно уходить, срочно, нужно найти Барнса. — Вскидыает волосами Виктория, дотрагиваясь до нывшего затылка. Лариса ловит ее у дверей. — Подожди, не все так просто, мы… — Да где мы, черт возьми, находимся?! Она вырывается и выбегает из операционной. Длинный, отливающий металлом коридор кажется бесконечным, как и лестница, словно ведущая в никуда. Свет в конце нее – ослепляющее яркий. — Нет, стой! Свежий, соленый ветер касается ее лица, ударив миллионами прохладных брызг по пылающим щекам. Чернота ночного неба с блестевшими серебристым холодом звездами тонет в черноте густых, вздыбливающихся, пенящихся морских волн, бьющий о борт гигантского, исполинского корабля с плоской взлетной полосой, на которой было расположено не менее пяти реактивных самолетов. Девушка оглядывается назад. Лариса хватает ее со спины и затаскивает обратно на лестницу. — Мы… мы на корабле?! — На авианосце. – Спокойно говорит она, не отпуская ее из крепких рук. – Предлагаю отложить панику, вопросы и крики, и сначала сделать работу. Виктория медленно моргает, лишь открывая и закрывая рот, подобно выброшенной на берег рыбешке. — Но…что мы тут делаем? Блондинка поджимает губы и вздыхает. — Я надеюсь, тебе не нужно напоминать, каким оружием должен был управлять Арташ в случае запуска «Эносиза»? — Ядерная триада…боже. Лариса грустно ухмыляется, и приобнимает "подружку" чуть крепче. — Пойдем, надо найти твой пятый элемент раньше, чем он снова заставит мир перевернуться.***
Лариса работает быстро – ее движение ловкие, хитрые, умелые. Пока девушка приходит в себя, пытаясь осознать происходящее, блондинка ликвидирует не менее пяти охранников, и они продвигаются дальше. — Будешь ворон считать или поможешь мне? — Предлагаешь душит их голыми руками? — Посмотри в кармане комбинезона. Девушка машинально тянется к карманам на бедрах. Специальная ткань насыщенно черного цвета с толстыми кожаными вставками на коленях и локтях на плотно облегает тело. — Вот же… — Она вынимает нож, который отдал ей Барнс. Гладкое серебристое лезвие, черная прочная рукоять. Кажется, это было вечность назад. — Нашла в конгресс—холле, когда следила за вами. Игрушки свои больше не раскидывай. – Подмигивает ей Лариса. – Неплохо держишься для салаги. — Были хорошие учителя. – Она склоняет голову. На лице Ларисы теперь упертое, задумчивое выражение. Она осторожно берет руку девушки в свою и ведет ее. В ярком свете палубных фонарей и сигнальных огней широкой взлётной полосы ее кожа кажется молочно—белой, а черты такими тонкими, будто нарисованными. Она страшно напоминает тощую абиссинскую кошку. Сзади за ними едва поспевает профессор. — Не надо. – Мягко говорит она. – Эти игры… доводят либо до тюрьмы, либо до могилы. Виктория глубоко вздыхает. Она едва ли не говорит, что сделала один звонок, но вовремя закусывает язык. — Это будут мои проблемы. — Мое дело предупредить. Спустя несколько минут они спускаются вниз по лестнице ангара, ведущую в нечто, отдаленно напоминающее трюм. При всех колоссальных размерах плавучего аэродрома, проходы здесь узкие, словно они идут не по коридорам, а пытаются протиснуться внутри сосудов какой—нибудь исполинского морской твари. Виктория вспоминает ненужный факт, что сердце голубого кита размером почти с Mercedes smart. Военным в тяжелом обмундировании, что выскакивают им навстречу, приходится нелегко – они едва успевают пригнуться, чтобы не задеть головой низкие своды проходов. Лариса прыгает с лестницы, словно настоящая дикая кошка, и, перекинув через себя одного агента, тут же стреляет в другого. Не успевает третий взвести дуло автомата, как уже Виктория ударяет его под колено ножом и обхватывает его шею ногами. Он пытается встать, но она держит его голову, пытаясь стянуть шлем. — Назад! Девушка, зажавшая шею агенту, быстро отклоняется назад, и Лариса стреляет. Пуля пробивает шлем насквозь — теплая кровь вылетает с обратной стороны головы. — Береги колени. Это хорошее предупреждение. Тело мужчины падает назад, несмотря на то, что она перевешивала его центр тяжести, и Виктория в последний момент перекатывается по полу. Что—то в ноге все равно хрустит, заставляя ее поморщится и недолго похромать, крутя голеностопом. — Ха! — лицо Ларисы воодушевленное, словно ей все это до жути нравится. — Все нормально? – Профессор забывает про испуг и внимательно смотрит на нее. — Если вы про колени, то да. Он лишь нервически усмехается. — Они тут. – Лариса убирает небольшой, размером с две женские ладони, планшет в специальный карман на синей форме. – Готовы? Они бесшумно входят в широкое помещение, похожее на пункт управления. Около пищащих приборов — связанный отряд "Б.Р.О.С.Ка". Чуть поодаль – Барнс, с заведенными за спину, скованными в металлических тисках руками. — Баки! — Девушка бросается к американцу, ища способ его освободить. — Это ты. – Выдыхает он ей в шею. – Где ты была? — Сложно объяснить, я нашла профессора, хотя скорее, это он меня нашел. Как тебя освободить? Она пытается тянуть один из металлических сдерживателей. — Это…не так просто. Тут электропривод и магнитные усилители. Так просто не выбраться. — Отойди. — Лариса, закончив с отрядом, ставит небольшую метку на устройство и нажимает на экран планшета. Разряд проходится по металлу и Баки вздрагивает, вырывая руки. Какое-то время он крутит запястья, рассматривая ладони, словно впервые видит. — Спасибо. — Кивает он Ларисе. — Ты теперь играешь на нашей стороне? — Не все суперсолдаты плохие. Начинаю, в конце концов, понимать Гельмута. Передавай ему привет, как увидишь. — Вы про барона Земо? – Догадывается Виктория. — Да, нашего общего заковианского товарища. — Лариса закусывает губу. — Любителя носить шубы и танцевать. – Усмехается Баки. — Попроси вас познакомить. – Подмигивает блондинка. — Боюсь, теперь это случится не скоро. Лариса лишь скептически пожимает плечами. — У него столько денег, что он может выкупить Р.А.Ф.Т. целиком. Однако… — Ее внимание переключается на датчики на приборной панели. — Давно вас скрутили? Вопрос был адресован бойцам. Они снимают шлемы, утирая со лбов пот. — Довольно—таки. Наше оружие выкинуто за борт. Петра и Елены нигде нет. — И как им это удалось? – Лариса складывает руки на груди. Один из военных выходит вперед. — Всех нас, все пятнадцать человек, разделали как мальчишек. Пока мы смотрели веселые картинки у себя в голове. А когда очнулись – оказались связаны и брошены тут. — Система визуально—оптических помех. – Согласно кивает Виктория и тут же кривится, вспоминая особняк и кошмары. – Черт. — Мы в открытом море. Буквально между Сочи и Самсуном. – Невесело сообщает блондинка. — Надо перехватить управление, подать сигнал на берег, предупредить соседние страны. — Значит, действуем. – Кивает Барнс. Поодаль профессор спешно осматривает группу оперативников. Они выглядят растерянными, но целыми. Лариса смотрит на Баки долгим, слегка уставшим взглядом. Он не выражает ничего особенного, но в какой—то момент ей не удается скрыть промелькнувший в нем интерес. — Прости меня, ладно? – Баки подходит к блондинке. Они почти одного роста, и ей не нужно закидывать голову, чтобы смотреть ему в глаза. – Это был…другой я. Мне жаль твоего отца, правда. Я виноват, и невозможность искупить эту вину убивает меня. — Я не сержусь. – Чуть севшим голосом отвечает она. – Не сержусь, правда. Нет, то есть, конечно, это здорово испортило мне жизнь, но ты здесь не при чем. Я сама выбрала этот путь. Ты правда совсем не такой. Мы все ошибались насчет тебя. Баки сдавленно улыбается, протягивая женщине правую руку. Та осторожничает, в ответ пожимая ее. — Извини, что пыталась убить твою подружку. — Такова участь моих друзей. – Сержант слегка пожимает плечами. – Их все время пытаются убить. Он, наклонив голову, следит за русской. Девушка издает хриплый смешок, когда слышит слова блондинки. Она не кажется ни напуганной, ни встревоженной. Она не ведет себя как положено ей вести себя в таких ситуациях – на ее лице сосредоточенно—упрямое выражение. Она кажется ему совершенно не той, с которой он познакомился с десяток дней назад. Ему вдруг становится сложно вспомнить, сколько действительно времени прошло с той самой ночи, когда они впервые встретились – та ночь кажется такой же далекой, как и его расплывчатые воспоминания о юности. Девушка напротив, в черном кевларе, словно у мотогонщика, на мгновение кажется ему незнакомкой. Но стоит ей повернуться к нему и растянуть пухлые губы в улыбке, как его сердце пропускает удар. — Опять смотришь на меня так? — По—сержантски? — Именно. – Тихо хихикает она. Она, как и он, все время смеется над вещами, которые не кажутся другим веселыми. Лариса отворачивается к приборам, с невозмутимым и знающим видом нажимая на кнопки, сверяясь с планшетом. — Теперь вы друзья? – Спрашивает Барнс без тени ехидства. — Странно, да? — Она сделала так, чтобы Елена нашла важные документы. В том доме. Она буквально отвела от нас агентов, чтобы мы пробрались на форум. Она не просто друг. — Она «крот». – С видом знатока прикрывает глаза девушка. – Знаешь, что это значит? Баки улыбается. Он, кажется, начинает понимать, когда именно русская подшучивает над ним. — Что у вас произошло? – Ее взгляд мигом мрачнеет. – Что с тобой сделали? — Ничего. – Заверяет он. – Вырубили, последнее, что помню, твои испуганные глаза напротив в том светлом зале. Когда очнулся, не мог даже пошевелиться. — Ты знаешь? – Выдыхает она.– Зачем именно нужен им? Ты и есть центр управления, ты… — Знаю, знаю. – Шепчет мужчина. – Не в первой быть заложником чужого конфликта. Дай мне руку. Мне нужно сказать тебе очень много вещей. Девушка послушно протягивает ладонь. — Я знаю. – Сглатывает она. – Мне тоже. И у тебя еще свидание. Я все помню. — Хорошо. Хорошо.– Повторяет сержант. — Вместе до конца? Русская улыбается, заглядывая ему в глаза. Ее слова заставляют мужчину дернуться, словно от разряда тока. Он хмурится. — Я знаю, ты говорил это Капитану… — Тысячи раз. – Усмехается Барнс и опускает взгляд. – Тысячи… Он крепко сжимает тонкие пальцы девушки. Только сейчас он обращает внимание на то, что у ее длинные ногти коротко подстрижены – теперь ее рука выглядит совсем крохотной. — Я должна была подготовиться. – Заметив его взгляд, шепчет она. – А в номере нашелся маникюрный набор, пока я ждала вас. Он как—то машинально поглаживает тыльную сторону ее ладони своим большим пальцем. Кожа у нее мягкая, гладкая. — Я не хочу конца, ничьего конца. – Вдруг говорит сержант. – Хватит с меня смертей и потерь. Теперь все должно быть по—другому. Около зрачков девушки снова трепещут желтые огоньки. Она молча кивает. — Я запустила программу, которая будет блокировать исходящие сигналы, но пропускать входящие. – Лариса поворачивается к ним. – Это значит, что какое—то время никто здесь не сможет дать ни одну команду. Ее можно обойти, даже легко обойти, но придется повозиться. Николай Иванович, — обращается она к профессору, – останетесь со мной. Она округляет глаза, смотрит цепким, серьёзным взглядом на толпу. — И? Остальным особое приглашение ждем? Вперед! Военные быстро встают в свой строй, а американец с русской не успевают среагировать, как профессор издает сдавленный вскрик — за его спиной стоит Алексей Арташ. К горлу мужчины приставлен блеснувший черным пистолет. — Не так быстро. – От звука знакомого голоса по ногам Виктории проходит дрожь. Тот же холодный серый взгляд, тот же шрам, изуродовавший правую щеку. Сухое, подтянутое тело. Молодое лицо. За Арташем в пункт управления вбегает толпа охраны. — Что? Что—то не так? – Издевательски улыбается он. – Присаживайтесь, дорогие гости, разговор будет длинным. Все растерянно переглядываются. Арташ стреляет в воздух и снова прижимает пистолет к профессору. — Быстро! На пол! Иначе его мозги будут свисать с потолка. — Не логично. – Не выдерживает Виктория, опускаясь вниз. Несколько охранников тут же оттаскивают ее от Барнса. — Не логично. – Повторяет она. – Ты же так хотел его похитить, так долго готовился. А теперь – мозги с потолка. Какая пошлость. Арташ ничего не отвечает. Лишь кривит рот в чем—то отдаленно напоминающем ухмылку. Он отдает профессора двум крупным военным, брезгливо отряхивая руки. Когда он садится перед девушкой на корточки, и берет ее подбородок в руки, Барнс дергается всем телом, но тут же ощущает холод оружия на своем виске. Под прицелом здесь были все – он быстро обводит взглядом людей внутри – весь "Б.Р.О.С.О.К." держат на прицеле, профессора держат на прицеле. Только Ларисы не было нигде видно. — Оу. – Произносит мужчина, сжимая пальцы на лице русской. Та морщится. — Маргарита. Он встает, поправляя брюки. — Что же, Маргарита—Виктория, твои представления с переодеванием должны были рано или поздно закончиться. Вы доставили с Солдатом мне необычайное удовольствие. Признаться, право, давно не наблюдал за такой уморительной постановкой. Взрывы, погони, перестрелки, драки. Потрясающе! Баки хмурится — у Арташа странная речь. Он слышал подобные обороты от Роджерса, он порой сам страдал таким – построением фраз, словно у того, кто родился много десятилетий назад. — От кого ты нахватались этой вульгарности? Отравленные напитки, неловкие попытки шпионить, террористические акты на государственных объектах? Кто из вас двоих дурно влияет на другого? — Арташ уже не сжимает ее лицо, лишь гладит по щеке сухими пальцами, и девушка пытается брезгливо отвернуться, за что получает пощечину. — Не смей! – Рычит Барнс. — Я хорошо был знаком с твоим отцом, Виктория Олеговна. Он был выдающимся человеком. – Арташ делает паузу. – Выдающимся лжецом. Разведчик всегда разведчик, так ведь? Но его личные интересы оказались выше государственных. Я смотрю, ты пошла по его стопам. Лицо русской пустое и сосредоточенное. Она прищуривает глаза, словно от яркого света. На влажный лоб налипает несколько прядей из растрепавшейся длинной челки. — Позвольте мне, пока мы все здесь оказались в такой чудной компании, немного поболтать с вами, никто же не против? — Он подходит к дальнему стеллажу возле слегка вогнутой стены, открывает нижний ящик, достает бокал и бутылку коньяка. Его движения размеренные, нарочито медленные. «Выжидает» — понимает Баки. — Спешить нам некуда. – Словно читает его мысли Арташ. – Мы захватили авианосец. Вы посреди открытого моря, и сгинете в его пучинах кормом для рыб, если попробуете и далее сопротивляться. — Чего они ждут? – Одними губами спрашивает военный у профессора, сделав незаметное движение головой. — Настройки оборудования, перекалибровки. Им удалось взять образец биоматериала Барнса пока тот был без сознания. Теперь им нужно лишь немного времени, чтобы настроить свою машину. – Так же тихо отвечает Николай Иванович, чувствуя текущие по спине капли пота. Оперативник делает едва заметный кивок. — Когда я впервые попал на ту самую базу, о, солдатик, ты же понимаешь, о каком месте я говорю? – Арташ хищно скалится, медленно обходя пункт управления. – Солдатик, я обращаюсь к тебе. Он тычет дуло "Глока" прямо в кадык Барнса, и тот пытается увернуться. Мужчина приподнимает пистолетом его подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Узнаешь оружие? Узнаешь? Знаю, узнаешь. Твой 19-ый Glock, солдатик. Вот будет забавно, если я застрелю тебя из твоего же оружия! — Иди к черту. – Плюется Баки и тут же получает по зубам. Изо рта капает пара струек густой крови. — Когда я появился там, на базе, в начале 70-ых, тебя привезли из Штатов. Ты провалил задание, хотя, нет, не—е—е—т. – Он растягивает слова, с нарочитой издевкой. – Сенатора ты устранил, только решил сам сбежать. Видимо, американский воздух пробудил в тебе нечто, взбудоражил твои нейронные связи. Я помню, как тебя вывалили на пол из холщового мешка, словно грязного, уличного кота. Твои волосы свисали на твое лицо, ты метался по полу от боли – даже суперсолдатам приходилось несладко от тяжелых сапогов гэбни. Тебя посадили в кресло, провели обнуление, все по старинке. Но ты не сдавался, все твердил какой—то бред, звал мать, а потом вовсе начал напевать одну песенку, про новенького в десанте. Арташ убирает пистолет от лица Барнса и вновь обходит собравшихся. — He was just a rookie trooper and he surely shook with fright. He checked off his equipment and made sure his pack was tight; He had to sit and listen to those awful engines roar, "You ain't gonna jump no more!" По лицу Баки проходит судорога и он морщится. — О, как в тот вечер с тобой здорово позабавились другие служивые. Все равно все знали, что твои раны заживают едва ли не пару ночей. Мне предложили попробовать выбить тебе зубы и посмотреть, отрастут ли новые. Я взял дубинку и нагнулся к тебе, а ты вдруг сверкнул своими огромными щенячьими глазами. Такими синими. С такими длинными девчачьими ресницами. — Арташ опускается перед Баки настолько близко, что у американца проскальзывает мысль укусить его за нос. — Я взял тебя за твою шевелюру, оттянул твою голову. Ты был так испуган, весь трясся. Ты плохо соображал после своих процедур, был весь мокрым от пота. И смотрел, смотрел… И я увидел в твоих глазах свое отражение. Господи, если бы я знал, будучи ребенком, что пройдет двенадцать лет и я буду держать за волосы самое главное оружие Советов, самого разыскиваемого агента в мире, я бы не поверил, сочтя самого себя сумасшедшим. Но в тот момент, я мог заставить тебя сделать что угодно, да хоть отсосать мне! Арташ разводит руками, вставая. — Я расскажу кое—что. Кое—что о маленьком мальчике, что родился слабым, некрасивым, больным. Отец бил мальчика, все время бил, думая, что тот притворяется таким, бил его за то, что вся любовь супруги уходит на этого хилого, тощего мальчугана. А он все лежал на койке – то дома, то в больницах, у него был слабый желудок, и плохое зрение, и просто ужасные, ужасные одноклассники. Они тоже били мальчика, издевались над ним за его лопоухость, за кривые зубы, за узкие плечи и слабые, тонкие ручонки. Они бросали его вещи из окна, подстерегали во дворах, обзывали. Однажды мальчик решил, что такая жизнь просто отвратительна и решил повеситься. Но даже смерть ненавидела его, не хотела его – дворник снял его из петли в последний момент и передал отцу. В тот вечер мальчику досталось сильнее, чем обычно. А в школе учителя сделали вид, что не заметили синяков от крепкого мужского кулака. Тогда мальчик понял – жизнь это война, это битва, кровавая, страшная, жестокая. И есть только один способ победить в ней – сделать себя своим собственным врагом, возненавидеть себя, уничтожить себя, чтобы на свет появился другой человек, иной, живущий все это время глубоко в некрасивом и слабом тельце. И мальчик возненавидел. Мальчик много и долго тренировался, в тайне от чересчур заботливой матери, что заставляла его до самого лета носить шапку, чтобы не застудить уши. И окружающие вокруг заметили перемены, потому что были намного трусливее и слабее того мальчика. Это были шакалы, что могли терзать лишь неудачников, но стоило мальчику дать отпор, как они далеко разбежались, поджав свои хвосты. А потом мальчик пошел в армию, чтобы его научили убивать, без страха, без сожаления. Вокруг были одни мускулистые идиоты, что умели лишь трахать деревенских шлюх, что ошивались возле части, а мальчик был умным, он быстро втерся в доверие командному составу, и его отправили туда, где он должен был стать совершенно другим человеком. Тяжелые шаги мужчины медленно отбивались в страшной тишине, что наступила так резко, будто все разом онемели. — "Он досчитал до десяти, не ощутил рывка, В лицо бил ветер, a под ним клубились облака, Запутался в запаске он руками и ногой — Он не придет домой!" Что, солдатик, не нравится мой вольный перевод? Ну, извини, что ты сделаешь? Будешь так же смотреть своими щенячьими глазками? Арташ громко смеется. — "Он вспомнил время до призыва, как он славно жил. Про маму, папу, и девчонок, с кем он дружил. Не ожидал вернуться он под крышкой гробовой. Он не придет домой." Мужчина вдруг подлетает к девушке, хватая ту за волосы, и тащит к Барнсу. Она кричит от боли, пытаясь освободиться. — Нет, не трогай ее! – Умоляет Осипов, закрывая рот руками. — Я убью тебя. – Рычит Баки, дергаясь вперед и чувствует, как на его хребет приземляется рукоять автомата. — Ты будешь так же смотреть, пока я буду трахать ее прямо здесь, перед тобой? А? – Арташ встряхивает девушку, словно ветку с яблоками. – Смотри, солдатик, смотри! А ведь она была не против этого еще не так давно. Он берет ее за лицо, стискивая нижнюю челюсть в нечеловечески крепкой хватке. — Ты знаешь, и я знаю, что я могу сжать пальцы и раздробить ей кость. Ты не боишься случайно сделать тоже самое? Это тебе не твой милый дружок, накаченный сывороткой, не Железный Человек, не вся твоя гребаная орда суперлюдей! Она же обычная, знаешь ведь? Не боишься случайно убить ее?! — Отпусти ее! — А то что? Джеймс Бьюкинен Барнс,— Арташ цокает языком, — каким же ты стал жалким, когда перестал быть Зимним Солдатом. А ведь тогда, там на базе, ты стал для меня примером. Я и еще несколько человек стали новыми экземплярами для экспериментальной сыворотки Советов. Те парни проявляли неконтролируемую агрессию, их быстро убрали, а вот я… Я — нет. Я был хорошим, был умным, терпеливым. Сыворотка дала мне все, дала мне жизнь. Жаль, шрам от избиений одноклассников так и исчез. Он будет мне напоминаем о той, другой жизни, когда я был слабым, немощным. Он отпихивает от себя русскую, и ту мгновенно подхватывают двое охранников. Барнс мысленно усмехается – будто одному агенту с ней не справятся. Он понимает – они бояться и ее, зная, насколько сумасшедшими бывают женщины. — Так почему, ты, Олегова дочь, дочь преступника, мошенника, несчастного югославского вора, не жалеешь меня?! – У Арташа лицо безумца, искривленное в приступе ярости. Глаза округляются, блестят в электрическом свете. Кожа влажная даже на вид, словно покрытая вазелином, а на шее проступают вены. — Почему ты не жалеешь меня?! Я такой же, как он, жертва режима, жертва войны, я так же горел от чертовой сыворотки, и мочился кровью. Меня также использовали, также били, так же держали на поводке. Так почему не заслужил твоего сочувствия, Виктория? Почему он, не я? — Чего ты добиваешься? – Хрипло спрашивает она, глядя ему в лицо. – Чего хочешь? — Надо было убить тебя еще в детстве, задушить тебя, маленькая грязная бастардка. Знал бы я сколько неприятностей мне принесет ваша семейка. Из—за твоего отца я вынужден был скрываться, как какой—нибудь преступник. — Ты и есть преступник, самый настоящий. – Тихий голос русской пробирает до костей. – Не Барнс, ты. Ты отдавал отчет своим действиям, ты был в сознании, ты наслаждался мучениями других. И вряд ли тебе сейчас по ночам снятся кошмары о своем прошлом. Он хочет ударить девушку, но отчего—то останавливается. Затем низко наклоняется над ней. — Он лучше меня, да? Он и я, вот и все суперсолдаты, что остались в живых. Даже гребаный белозубый Роджерс… Глухие, тихие шлепки вдруг врезаются в замершую тишину помещения. Лариса и Елена стоят рядом с друг другом — в их руках пистолеты с глушителями. Они почти одинаковые — одинаковые черные пистолеты, одинаковые светлые волосы, одинаковые страшные, с пустыми, сосредоточенными глазами на сияющих белых лицах. Агенты падают практически одновременно – в голове каждого виднеется аккуратное черное отверстие. — Здрастьте. – Криво улыбается Белова. – Приятный вечер, не правда ли? — Бегите! — Вдруг кричит Лариса, хватаясь за бок. Она падает, еще пока живая. Она задыхается, прижимая руку к животу, но дыхание влажное и тяжелое. Кровь сочится на ее руку, на пол. Ее так много много – она темная и густая, она стекает сквозь ее пальцы. Прозрачные глаза, словно мятные леденцы, горят на побледневшем лице. — Бегите, ну же! – Хрипит она, отплевывая кровь. — Вы просто кучка идиотов! – Арташ теперь под прицелом Елены. Она дергается к Ларисе, но не выпускает мужчину из вида. — Ларисочка! — К женщине бросается профессор. – Боже, родная! — Вы кучка тупых идиотов, если вы думаете, что у меня нет плана Б! – Хохочет Арташ так, словно он уже сошел с ума. Виктория кидается к Барнсу. Тот стискивает ее в объятьях, словно в живом коконе. — Уходите, быстрее! – Срывающимся голосом приказывает Белова. — Кучка идиотов! – Кричит Арташ и резким движением вставляет себе в сгиб правого локтя игольчатый передатчик с тянувшимся толстым черным проводом. Раздается выстрел, и мужчина сдавленно стонет – из его бедра вырывается фонтан темно—вишневой крови. Свет в помещении мигает, как от сильнейшей перегрузки. — Я так хотела быть полезной. – Шепчет Лариса на руках Осипова. – Простите, если подвела. Я просто хотела, чтобы в мире было немного спокойнее. Простите меня. Я… Компьютер в пункте управления издает странный звук и отказывает в доступе. Русская и американец выбегают прочь, крепко взявшись за руки.***
Сзади них раздаются взрывы. Взрывы на авианосце с самолетами, что могут взмыть вверх с ядерными носителями звучат вдвойне страшнее. Одна из металлических балок падает, и Барнс в последний момент успевает оттолкнуть девушку в сторону, как оказывается заваленным конструкцией. Она кидается к нему. Руки соскальзывают с горячей металлической поверхности, и она слишком тяжелая, чтобы сдвинуть в сторону хоть на миллиметр. — Баки! Баки! Ответная тишина больно бьет эхом по барабанным перепонкам. Сердце пропускает пару ударов. Наконец из—под завалов слышится покашливание и, отбросив от себя расколотые металлические листы и поломанную взрывом технику, вылезает американец. — Жив, жив твой Баки. — Он утирает с лица грязь и кровь и берет растерянную девушку двумя руками за плечи. — Сама в порядке? — Абсолютно. – Заверяет она, не сумев сдержать тяжелого вздоха. Он улыбается и видит ответную улыбку у нее. Обнимает ее крепче обычного, прижимая к твердой груди. — Пойдем, тут небезопасно. Нигде теперь не безопасно, но здесь особенно. Они бегут, не разнимая рук. Теперь все действительно по—другому. — Нужно добраться до главного командного пункта и сделать все, чтобы ни одной сигнал не ушел отсюда. – Кричит она на бегу. – Мы должны опередить агентов, передать сигнал бедствия и убить всех, кто захочет помешать нам. Баки не сдерживает удивленного смешка. — Боже, кто теперь хладнокровный мститель? — Предупредитель. – Серьезно отвечает русская, прожигая его своими лисьими глазами. – Я предупреждаю мировую угрозу. Твоя и моя страны мне потом еще должны будут. Они прячутся в грузовом отсеке, пропуская над собой толпу вооруженных агентов. — Арташ был связан с моим отцом. Он… скрывает большую часть своих преступлений. Этот клубок не распутать за один вечер. — Вздыхает Виктория, печально качая головой. В их импровизированном убежище полумрак и пыльная духота. — Не каждая правда должна быть раскрыта. Порой то, что похоронено, должно оставаться там, в могилах. — Но не ты. – Качает головой она. – Не твоя правда. — Викки. – Хриплый голос американца с сильным акцентом заставляет ее тело покрыться мурашками. – Твоя правда, моя правда, и то, что действительно происходит. Третьего мы не узнаем никогда. Твой отец сделал все правильно, он понимал, что историю пишут не победители, а кто быстрее сумел дотянуться до карандаша и бумаги. Если бы «Гидра» так глубоко не запустила свои корни во все системы мира, правда была бы на его стороне. Он недолго молчит. — Его правда была бы на его стороне, понимаешь. — Так сделал Стив, да ведь? Когда пошел против системы, чтобы спасти тебя? Он поверил тебе и твоей правде. Баки грустно усмехается прямо в шею девушки. Он чувствует ее сладковатый запах, который смешивался с запахом пыли и металла, и прикрывает глаза, едва ли не утыкаясь носом прямо в волосы. Она слегка дергает плечом и тихо фыркает. — И я поверила твоей правде. — Усмехается. — А я поверил твоей. Виктория поворачивается к нему и они долго смотрят в усталые, возбужденные лица друг друга. Их белки лихорадочно блестят, а носы едва ли не соприкасаются кончиками. — Ты никогда не хотел покоя, Джеймс, ты обманывал самого себя. И я обманывала, я тоже никогда его не хотела. – Горячо шепчет русская прямо в его обветренные губы. — Такие мы с тобой, таковы наши души. Мы ищем бури, потому что в покое наши демоны начинают одолевать нас. Они терзают нас изнутри, стоит всему успокоиться, стоит бури закончиться. Мы сами ищем войны, ищем битвы. — Нет. — Мотает головой Барнс. — Не поэтому. Потому что в битве есть смысл, которого не нужно искать. Войне не нужны оправдания, не нужно осмысление. Когда одна война заканчивается, ты ищешь другую, потому что без нее все твое существование бессмысленно. Он не выдерживает и утыкается своим лбом в ее, крепко стискивая ее руку. — Когда я обрел сознание заново, после того, как сбежал, первое что я ощутил, была боль. Такая сильная, что могла свести с ума. А потом была вина, была ненависть к самому себе. Я долго смотрел в отражение своего лица в прозрачном стекле музейных экспонатов, читал про себя — про сержанта Барнса, про Коммандос, про Стива, и не узнавал это лицо. Я смотрел на свои руки, — Он запинается, — на свою руку. И… Пару раз я пытался ее оторвать. Я не мог спать, не мог есть, меня разрывало на части — я не знал, что хочу есть или что хочу спать. Я был свободен, но эта свобода была кромешной тьмой, безграничным океаном боли. Поэтому люди идут на войну — там нет выбора, нет этой боли. Поэтому ты согласилась следовать за мной. Он улыбается, глядя ей в глаза. И ее глаза становятся сияющими, с желтоватыми огоньками вокруг зрачков. — Поэтому согласилась. — Тихо повторяет она. — И еще, потому что отказаться от приключения было бы преступлением. Я бы потеряла намного больше. Они выжидают, пока в месте их засады не станет чисто. Они начинают тихо двигаться, и почти доходят до нужного поворота, как перекрытие из толстых металлических прутьев начинает словно ходить ходуном — позади них спрыгивает сверху на тросах группа оперативников «Гидры». — Я отобьюсь. — Уверенно говорит американец. – Я прикрою. Девушка пытается выдернуть руку, но терпит неудачу. — Джеймс. – Концы ее бровей печально поднимаются, выдавая молчаливый крик. — Джеймс… Отпусти меня. — Нет, Викки. – Шепчет он, чувствуя, как внутри все съёживается. Глухой топот ботинок набатом бьет по барабанным перепонкам. — Это мой выбор, Джеймс. — Что ты задумала? — Иначе мы умрем, иначе сотни тысяч людей могут умереть. А моя страна навсегда станет врагом номер один для всего мира. Отпусти меня, пожалуйста. Я должна успеть и все исправить. Он продолжает крепко держать ее. — Вместе до конца, сама же говорила. Девушка кивает, смахивая слезы. — Я не позволю, чтобы твой конец наступил раньше моего. – Твердо произносит Барнс и вкладывает ей в руку свой пистолет. – Не закрывай глаза, целься обоими. С обоими открытыми глазами правду видно лучше. Мимо них летит автоматная очередь. Он медленно разжимает ладонь. Девушка улыбается ему напоследок и быстро убегает прочь. Барнс разворачивается к агентам. Вибрация проходит по металлической руке с невиданной до этого силой. Он разминает плечи и достает надежно спрятанный нож. Он готов.***
— Положи трубку. В главном командном управлении двое. У девушки, что крепко держит обеими руками пистолет, сбито дыхание от долгого бега. Ее зрачки подрагивают, широкие до безумия. Она взводит курок. — Положи трубку и развернись. Парень в песочной форме около передатчика поднимает руки вверх. Когда он медленно поворачивается, становится понятным, что ему не больше двадцати. — Над тобой уже провели операцию? – Интересуется девушка, не моргая, смотря на него поверх целика. – Ты уже их марионетка? — Не твое собачье дело. – Рычит он и бросается вперед. Парень дерется, словно дикий пес. Он хрипло огрызается, показывая зубы, нападая со звериным наслаждением. Дважды уклонившись от выстрелов девушки, он перехватывает ее кулак прежде, чем успевает последовать третий, и точным ударом выбивает пистолет. Она кричит — сильнейшая боль пульсирует у нее на запястье, что теперь было оказывается онемевшим. Она выворачивается и наносит парню удар под челюсть. Парень хрипло рычит во весь голос. — Что ты о себе вообще возомнила?! Его взгляд совершенно пустой, мёртвый. Он уже под воздействием переключения. Последние человеческие вспышки в нем заставляют его задавать вопросы. — Хреново стреляешь. Девушка достает из надежного места рядом с лодыжкой нож и бросается на парня. Удар за ударом, она бьет его изо всех сил, но их недостаточно. Он хватает ее за голову и с силой бьет лицом о приборную панель. Ее взор тут же застилает кровавая пелена. Боль проникает под ее кожу, словно заточенный клинок. — Что, больно, сучка? — Парень жестокий, сильный. Девушка кричит и отталкивается ногами от приборов, роняя его. Она чувствует дрожь в локте, когда они вместе падают на пол. Парень быстрый, чертовски быстрый, но на одну сотую секунду девушка оказывается быстрее – она подбрасывает нож в руке, перехватывая его, и проходится остро заточенным лезвием под коленом связиста. Теперь кричит он, а его лицо искажает судорога. Он заливает все вокруг себя кровью, из его рта сочиться слюна – у него перерезана дугообразная связка. — Дрянь! – Хрипит он, извиваясь на полу. Девушка вырывает передатчик из приборной панели и бьет им парня по голове. Он хватает валяющийся на полу пистолет, но сделать выстрел не успевает. Сквозь кровавую пелену она видит, как его тело вздрагивает, пораженное пулей. В командный пункт быстро заходят с десяток военных в темно—зеленой тактической форме, но, видя девушку, все из них опускают оружие. В кольце защиты из крепких мужчин перед ней предстает тот, кого видеть здесь она совершенно не ожидает. — Виктория. – Генерал Арефьев набирает воздух в грудь. Его лицо в жизни было моложе и приятнее, чем казалось с экраном. Цепкий темный взгляд скользит по ее лицу, спина идеально прямая. – Приятно познакомиться, Виктор Евгеньевич. — Я знаю. – Сглатывает она. — Значит, вы та самая Виктория, о которой только и болтает мой сын? — Ян…. Он передал вам? Мой звонок? Виктор Евгеньевич кивает. — Помогите ей. – Приказывает он кому—то из группы захвата и рядом с девушкой оказывается мужчина. Он достает из небольшой аптечки на пояснице спиртовые салфетки и кровоостанавливающее. — Спасибо. – Выдыхает она, чувствуя, как ноги перестает ее слушаться. Она оседает, подхваченная чужими руками, пока ее лицо пытаются очистить от крови. — Тебе спасибо. – Генерал осматривает лежащего связиста. – Ты смелая и ловкая, именно такая, как мой сын тебя и описывал. Он присаживается рядом с ней на корточки, а девушка лишь водит по помещению расфокусированным взглядом. — Я…справилась? Мы смогли остановить все это? Арефьев странно смотрит на нее. — Мы обязаны арестовать тебя. На твоих руках террористический акт в доме правительства, и куча других противоправных действий. Мы обязаны, Виктория. В стране сложное положение, ты… — он тяжело дышит. – а ты работаешь против нас. Тебе светит статья за государственную измену. Девушка медленно закрывает и открывает веки. — Хорошо. Я вас поняла. Я понимала последствия, когда делала тот звонок. Никто не знает о вас тут, что вы прибыли. — Мы высадились десантом с вертолетов, дочка. Теперь все знают. — Виктор Евгеньевич. – Зовет она. – Я готова нести ответственность, я… я знаю, что виновата. Только пусть сержант Барнс спокойно покинет страну, пусть он будет свободен. Генерал согласно кивает. — Что же ты, девочка моя, натворила… — Шепчет он, видя, как по щекам девушки скатываются слезы. — То, что должна была. Вскрыла нарыв. — Конфликт на границах лишь попытка предотвратить безумие, что могло охватить весь мир. Все приграничные территории напичканы старыми советскими базами, на которых осталось оружие, проекты оружия, что способно вызвать третью мировую войну и похоронить нас всех к чертовой бабушке под ядерными руинами. Виктория. – Зовёт он, и она поднимает на него отсутствующий взгляд. Военный клеит пластырь на ее рассечённую бровь. – Ты понятия не имеешь, сколько раз вы взывали к Совету Наций, но нет… они выбрали войну. — Войну выбрали вы. Вы всегда выбираете ее. — Виктория. – Снова зовет генерал ее по имени. – Я не участвую в войне, она участвует во мне. Иногда между двух зол… порой иного пути нет. — Вы дадите мне попрощаться? – Спрашивает она. Ее голос сухой, лишенный всяких эмоций. – С…сержантом. — Что же ты натворила, дочка. По лицу девушки льются непрошенные слезы. В местах, где они попадают на раны, они вызывают нестерпимое жжение. — Я постараюсь помочь тебе. – Медленно говорит генерал. – Те документы, что были переданы от тебя, настоящее чертово достояние республики. Это сильно поможет в ходе расследования. И я постараюсь сделать так, чтобы твою помощь оценили. Обещаю. Но особо не надейся, врать не буду. — Сержант. Он должен быть свободен. Арефьев только открывает рот, как дым заволакивает небольшое помещение. Слышатся металлические выстрелы, от которых звенит в ушах. Все из группы захвата остаются лежать на холодном полу. В густой дымовой завесе блестит оружие. — Нет! – Вскрикивает девушка, пытаясь броситься вперед Пуля успевает оставить на ней след в виде рассечения на боку, и входит в генерала за ее спиной. Мужчина сгибается, а место чуть ниже селезенки тут же заливает темно-бордовым. Девушка хватается за бок, прижимая саднящую, горящую кожу ладонью. Встряхивая пальцы, девушка видит, как кровь окропляет пол под ней десятком темно—красных точек. — Ах ты мразь. — Кривит губы Арефьев, а вошедший со своими агентами Арташ громко хохочет. — Да, да, вот мы наконец и встретились. — Чего ты добиваешься? Всем скоро станет известно, кто ты есть на самом деле. — Ой—ой—ой. – Восклицает Арташ. – Напомнить ли тебе, мой милый друг, кто с удовольствием подписывал сделки по покупке оружия у меня? Мне начать копать в эту сторону? Может, вместо смерти ты предпочтешь тюрьму? — Дерьмо на наших руках пахнет одинаково дурно, Давыдов. – Генерал непреклонен. – То, что ты суперсолдат, не делает тебя великим. Ты кусок вонючего, тухлого дерьма, Алексей, и ты сам выбрал этот путь. — Зато я имел возможность выбирать. – Он хватает девушку, выворачивая ей руку. — Отпусти ее, немедленно! Тяжелая рука ложится на ее горло, заставляя ее дергать ногами в попытках отобрать себе толику кислорода. — Нет! – Хрипит она. Дым развеивается. Высокая тощая фигура в нем кажется чем—то фантомным, кошмарным, нежели живым. — Зубков. – Шипит сквозь стиснутые от боли зубы генерал. – Предатель. — Предатель, что скоро будет управлять миром. – Зубков хладнокровно нажимает на курок, и генерал затихает – на его груди расползается окровавленное пятно. — Нет! Нет! – Кричит девушка, пытаясь оттолкнуть Арташа. Мужчина легко держит ее одной рукой, оставляя под своими пальцами кровоподтеки. Второй рукой он выхватывает пушку и делает один точный выстрел прямо в затылок Зубкову. — Не будешь ты ничем управлять, бесполезное трусливое чмо. – Устало закатывает он глаза и тут же встряхивает девушку, заставляя ее начать двигать ногами. – Вставай же, бастардка. Надеюсь, ты готова к финальному раунду?***
— Барнс! Ну, где же ты, Барнс? Арташ ревет, тут же перемешивая крики с низким, грудным смехом. Волны подлетают о борт авианосца, разбиваясь на миллионы брызг – море было неспокойным, предвещая бурю. С востока чернильное небо затягивалось бурлящими, багряными тучами. — Барнс! Ветер хлещет девушку по лицу, принося соль на свежие раны. Арташ привычно держит ее за волосы, натягивая с силой, что может снять с нее скальп. Если бы не костюм, она бы стерла колени в кровь. Здесь, на палубе, как на огромной сцене, разворачивается настоящая трагедия. Мощная фигура сержанта появляется на высокой надстройке, над одним из наблюдательных мостиков. — Брось оружие! – Командует он, целясь из снятой с военного винтовки. Ветер уносит его слова. Арташ глухо хохочет. — Бежит лиса и все за ней! Он достает пистолет из стреляет в воздух. Девушка у его ног дергается от оглушающего звука. — Буря уже накрыла нас, солдатик! Видишь, небеса все чернее, все темнее, день ото дня! — Брось оружие! – Голос сержанта похож на рвущийся металл. — А то что? Ведь очередная невинная кровь будет на твоих руках, Джеймс Барнс! — Снова хохочет Арташ. На палубу выводят всех – военные грубо толкают и волочат Белову, Петра, Осипова, отряд "Б.Р.О.С.К.А.", остатки команды Арефьева. Баки, широко раздвинув ноги, неподвижно стоит с винтовкой на высокой платформе. Позади него станция радиолокационного оборудования. Он стоит, недвижимый, упрямо, металлическими пальцами обхватив курок. — Кровь всех этих людей будет на твоих руках, Барнс! Военные стреляют в голову одному из отряда БРОСКА, и тот замертво падает на темную палубу. — Кто следующий, солдатик? Может, она? — Арташ выталкивает русскую вперед, но та лишь качает головой. — Уходи! — Хрипло кричит она. Барнс замечает заклеенные раны на ее лице. Удар сзади – подлый, трусливый. Она всхлипывает и вновь падает на колени. — Прости. – Шепчет сержант. Он спрыгивает, пробивая своим весом пару конструкций, разминает бионическое плечо. — Отпусти их, Алексей. – Спокойно говорит он, пока на его широкую грудь наведены прицелы нескольких автоматов. – Отпусти их. Я здесь, я перед тобой. Ты долго ждал этой встречи. — Барнс делает шаг на встречу. — Так вот же я. Твоя пятая часть проекта.***
Внутри пункта управления душно и влажно. Снаружи начинается шторм. Внутри могильная тишина. Только писк оборудования метрономом отсчитывает секунды. Руки сержанта снова закованы в электромагнитные сдерживатели и с силой отведены назад – из—за этого его правое плечо нещадно тянет. Белова барахтается на полу, связанная толстыми веревками по рукам и ногам, и мычит, до тех пор, пока по ее лицу не прилетает удар тяжёлым берцем. Она хрипит и затихает. Петр, высокий, крепкий оперативник, связан вокруг металлической опоры – его лицо все в крови, его форма в крови. Из нескольких точек на его теле слабо сочится кровь. Его лицо бледное и отстранённое. Он поднимает на Баки тяжелый, темный взгляд — там нет ничего, кроме горького сожаления о проигрыше. Арташ снова наливает себе коньяка – его сладковатый запах тут же разносится внутри душного помещения – и наблюдает, как несколько парней в форме подключаются к системе управления. — Ваша помощница, Николай Иванович, была не глупа. Даже жалко, что так быстро умерла. Правда, она не учла одного – я и есть ключ обхода любой вирусной программы. – Мужчина довольно улыбается. – Нужно было время, немного, нам его хватило. Так что, она погибла не за что. У профессора изможденный взгляд каких—то слишком блестящих, впалых глаз. Он не смотрит на него и ничего не отвечает. — Твой отец несколько раз уходил от заслуженной кары. Ты же уже знаешь, что он сделал? Украл наши технологии и построил на этом свой бизнес. – Арташ обращается к девушке. – Он хранил так много секретов, особенно от своей дочурки. Было, наверное, неприятно узнать, что женщина, которую ты называла мамой все эти года, чужой тебе человек? А твоя мать сгинула в подземельях Штрукера? Русская молчит, стискивая челюсти. — Или что он никакой не исследователь, а обманщик? Не ученый, а превосходный лжец? Ты же так хотела найти правду, вот же она. Ты же за нее так бьешься? Из—за того, что ты захотела узнать правду, пострадает столько людей! Твоя правда стоит того? — Они пострадают из—за тебя, это ты хочешь владеть миром, не я. — Отстранённо говорит русская - каждое слово дается ей с дрожью. — Нет, девочка, ты ошибаешься. Ты много ошибалась, и это привело тебя сюда. Я не хочу владеть миром. – Арташ наклоняется к ней. – Я хочу установить в нем тот порядок, что является единственно верным. Если американская мечта выдумана маркетологами в 50—х годах, то лучшее устройство мира придумано в Третьем Рейхе. Законы, порядки, идеалы, божества. Наука и мистика, культура и история, только держа все в идеально выверенном балансе можно достигнуть процветания. Но сначала было выворочено с корнями язычество, древнейшая вера, и святоши поставили своих идолов на место исконных. А затем и "красные" уничтожили прошлую историю и веру. Когда наступили "девяностые", прошлым кумирам пришел конец, прошлому пришел конец. Только вот никакой новой идеологии взамен утраченному дано не было, и люди разбрелись, словно тупое стадо овец. Без пастуха овец едят волки, вы же понимаете это? Люди, простые люди, слишком глупы и наивны, чтобы жить свободно. И тогда Солдат сослужил нам отличную службу – еще Доктор Зола понял, что свободу нельзя вырывать у людей насильно, они должны отдать ее сами, чтобы защитить себя. Арташ делает глоток из своего наполненного стакана. — Затем был и пришельцы на Тайм—сквер, прилетевшие небожители, воскресшие ветераны, железные люди, африканские шаманы. Всех было слишком много, всех не упомнить. Но именно Щелчок снова заставил людей бояться, бояться неизбежного. Смерти! Последнее слово он произносит с придыханием и бросает насмешливый взгляд на сержанта. — Джеймс Баки Барнс, столько бед и боли выпало на твою участь. Видимо, твои предки успели здорово нагрешить, что ты так расплачиваешься. Ты десятилетиями подвергался пыткам. Исполнял приказы. — Твои – нет. – Плюет ему под ноги Барнс. — Нет. – Соглашается Арташ. – Пока нет. Ты, чтобы тебе там не наговорили всякие заумные дуры, ты не хороший человек, Барнс, ты злодей. Злодей, но идеальный солдат. Поэтому война снова призвала тебя. Ты как ищейка идешь на запах крови, только спрашивая, где же следующая битва. И сейчас ты наконец вернешься домой. Резким движением он хватает небольшой датчик, размером с половину спичечного коробка, усеянный частоколом острых, тонких игл, и со всей силы вбивает его в шею американца – тот стискивает от боли зубы, пытаясь вырваться, но фиксаторы на руках, отведенных за спину, крепко прижимают его к полу. — Вспомним старое? – Криво улыбается Арташ и подает сигнал. Барнс слышит легкое жужжание и чувствует ослепляющую боль. Ужасное жжение проходит по его позвоночнику. Ток бьет его, и он не выдерживает, кричит от такой знакомой боли. Все вокруг застывает в этом ужасающем миге – красная пелена застилает взгляд. Он не может вдохнуть, невозможное онемение сковывает тело, а его конечности дергаются. — Стоп. Пытка прекращается, Барнс тяжело дышит, повисая на сцепленных сзади рук. — Ну, как тебе? Бодрит, не правда ли? — Подонок. – Сплевывает сержант кровь. — Еще какой. – Соглашается Арташ. Его снова бьёт током. Он кричит, и такого крика Виктория не слышала от взрослого человека никогда. Хриплый, задыхающийся крик. Кожа на его лице странно натягивается, а глаза закатываются назад, обнажая белоснежную полоску. — Хватит! Прекрати! Ты убьешь его! — Ее связки надрываются в крике, а тело извивается в руках военных, пытаясь вырваться. — Пожалуйста, я умоляю тебя, прекрати! Но Арташ словно не слышит ее. Он подходит к Барнсу, медленно садится на корточки. — Я большой любитель горькой иронии, Солдат. И знаешь, в чем она здесь? — Он довольно улыбается, похлопывая Барнса по щеке. – Ты, лучший друг Капитана Америки, бесстраший, отважный боец, элитный снайпер, гроза фашистов, стал самым главным убийцей 20—го века. Это же, потрясающе, правда? А потом, через много лет, попытавшись вернуть себе утраченную жизнь, становишься тем, по чьей вине будет стерто с лица земли несколько государств и многие сотни тысяч человек. — Тебе это не под силу! — Баки изо всех тянет руку, но чувствует, как металл сдерживателей лишь растягивается, не прекращая своей хватки. — О, ты ошибаешься. Датчик на твоей прекрасной шейке сейчас соединится с носителем на этом крейсере, и потом, как только я щелкну пальцами…— Он делает паузу, облизываясь. – Целая Армия моих солдатиков не оставит от прежнего мира и горстки пепла. От тебя требуется лишь одно – вернуться на Родину, вернуться ко мне, и исполнять приказы. — Иди к черту! – Хрипит сержант. Он ожидает боли, но ее не наступает. Арташ глубоко вздыхает. — В твоем досье было написано, что ты посещал воскресную школу, до призыва, как богобоязненный христианин. Тогда ты должен помнить, что святой Павел говорил коринфянам: "любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Вот что такое любовь." — Мужчина улыбается, но его глаза остаются безнадежно пустыми. — Любовь есть дитя вечности. Много лет я жил недалеко от Капри, хорошие были времена, такие спокойные. У итальянцев есть пословица – если любишь кого—то по—настоящему, то у тебя болят его раны. Чтож. Он щелкает пальцами. Двое мужчин с закрытыми черными масками лицами волочат девушку по полу. — Нет, не смей! Нет! — Барнсу знакомы все виды злости. Гнев войны, злость унижения, желание мести. Но еще никогда он не чувствовал ничего подобного. Шум в его ушах и горящий зуд под кожей превращают его в монстра. Это — ярость. Он не узнает звука собственного волоса. — Не надо, не надо! – Кричит профессор и его снова бьют. Один из военных крепит на шее девушке метку с зарядом. Арташ нажимает на пульт. Девушка кричит от боли. Кричит так, что клокочет в горле. Крик отражается от стен, проникает сквозь барабанные перепонки Баки, пока не затихает. Она часто дышит и безумно водит округлившимися глазами. Ее лицо мокрое от слез и пота. — Еще раз спрашиваю, солдат. Ты возвращаешься? — Иди нахуй. — Хрипит девушка и ее веки дрожат. Арташ улыбается и снова подает разряд. Лицо русской передергивает судорога, когда ток вновь проникает в ее тело. Ее страшно колотит, она сотрясается и кричит. Кричит долго, пока в ее горле не начинает что—то страшно бурлить. Когда сил кричать не остается, она стонет. Стонет так протяжно и долго, что Баки едва не отрывает себе руки в попытках выбраться. Он тоже кричит, но его крик похож на рев дикого зверя. Крик жуткий, полный агонии. Ее боль начинает приобретать физическое воплощение в нем самом. Ему кажется, что разряды вновь проходятся сквозь его собственное тело. Арташ снова нажимает на пульт, и девушка в изнеможении падает на пол, глухо ударяясь головой. Ее тошнит слюной, по ее лицу течет пот. Ее зрачки сужены до крохотных булавочных головок, а рот открыт. Она пытается вдохнуть. — Везде своя, везде чужая. Любимая всеми и отвергнутая всеми. – Он приподнимает ее, ударяя по щекам. — Ты, такие как ты, и есть настоящая часовая бомба. Угроза для всего населения, так что прекрати прикидываться героем. Глаза у девушки пустые, как у мертвеца. Зрачки замирают на месте. По виску стекает кровь. — Ну, солдат, что скажешь? Нравится? — Ты будешь гореть в аду! – Рычит Джеймс, пытаясь вырваться. — Если бы мне платили каждый раз, когда я эту слышу... —Мужчина мечтательно закатывает глаза. – Ну, что в итоге дала ваша борьба? Чего вы добились? А ведь ее предупреждали, не правда ли? Говорили, что так все и будет, но нет! Арташ подходит к нему, присаживаясь на корточки. — Что, больно, Солдат? Когда был оружием Гидры было легче, правда? Ни ночных кошмаров, ни болезненных исцелений, ни слез? Ни тебе малыша Стиви, ни тебе потерей друзей? Или ты думал, пройдешь свою мозгоковырялку в этой богами забытой африканской деревни и все? — Голос мужчины звучит издевательски, четко проговаривая каждое слово. – Думал, заведешь семью, детишек в парк за мороженым водить начнешь? Тебе не смешно самому? Арташ вскакивает на ноги, и его громкий, довольный смех отбивается от стен блока. — Забвение есть подарок разума. Быть оружием — привилегия, а не наказание. Человеческие чувства лишь мешают, отравляют жизнь, они как опиум. Дружба, жертвенность, привязанность, наконец, ваша эта так называемая любовь! К чему она привела, посмотри! – Мужчина разводит руками. – К горю, к смерти! Ты – проклят, Барнс, и ничего тебя не сможет спасти, поверь. Вы лишь оттягивали неизбежное, то, под чем стоит государственная печать, должно свершится! Жаль, твоя подруга не узнает этого. Военные бросают затихшую девушку на полу напротив Барнса. У него не хватает сил даже посмотреть на нее. — Я всегда побеждаю. Мне же удалось в конце концов убить ее отца. Николай Иванович! – Зовет он профессора. – Вы должны были догадаться каким образом я убил вашего старого друга. Подсадил ему Т—лимфотропный вирус человека, что впоследствии и вызвал у него рак. Все было сделано идеально, ведь он даже не догадывался, кто его настоящий враг. Мамашу сосунка Арефьева я убил так же, эта дура нашла старые документы при переезде, и вспомнила, что когда—то давно крутила со мной роман. Она и не заметила легкого укола в плечо на той выставке. — Ну ты и ублюдок. – Вдруг хрипло откашливается девушка и медленно встает с пола. Ее качает, но она пытается устоять. Несколько прицелов тут же наводятся на нее. Но ни одного выстрела не слышится. Все военные, как подкошенные, рушатся вниз. Позади всех стоит Лариса. Ее лицо мертвенно—белое, а на боку виднеется огромный кровавый развод. Она прицельно стреляют с двух рук. Когда патроны заканчиваются, живым из «Гидры» в помещении остается лишь Арташ. — А это тебе подарок в последний путь. – Шипит она и оба ее пистолета делают осечку. Женщина странно всхлипывает и падает. В воздухе тошнотворно пахнет кровью и порохом. Арташ оголяет зубы в оскале. И тут же его сбивает с ног русская. — Ты отобрал у меня все, что я любила! Все, что у меня было! – Она наносит удары. Она умудряется разбить ему лицо. Это и есть живая, чистая ярость – девушка бьется так впервые в жизни. Она бьется с суперсолдатом. Ее руки почти сразу превращаются в кровавое месиво, сталкиваясь с его твердой кожей. — Не смей трогать то, что мне дорого, урод! Арташ скидывает ее, с грохотом приземляет на пол. — Какая чудесная парочка, однорукий недомститель и его русская шлюха! Тебе осталось жить несколько минут, разряды выжгли твои внутренние органы насквозь, ты все равно уже захлебываешься своей кровью и желчью! — Он бьет ее, не жалея сил. Он наступает ей на бедро и раздается ужасающий хруст – он ломает ей ногу. Глаза девушки закатываются от боли. Когда его рука сжимает ее шею, она пытается обхватить ее своими дрожащими пальцами. — Ты полон ненависти, и она уничтожает тебя изнутри. Ненависть опасна, она убивает. Нет ничего страшнее ненависти и зимы. Но есть в мире сила, что сильнее смерти. И долгая зима закончилась. — Она бьет его целой ногой, бьет лбом в нос. Арташ подбрасывает ее и откидывает к Барнсу. Затем быстро настигает, утирая кровь со рта. — Отправляйся к своему папаше! – И он с яростью наступает ногой на ее грудную клетку, продавливая ее. Тело девушки, окровавленное, измученное, подпрыгивает и, наконец, замирает. Барнс кричит, едва ли не отрывая себе руки, пытаясь вырваться. Металл тисков растягивается. — Теперь ты. – Арташ пинает девушку и поворачивается к Барнсу. Виктория чувствует лишь всепоглощающий океан боли. Бесконечный, черный, обжигающий. Боль смешивается в один кипящий шар, что пригвождает ее к полу. Она ощущается колючей проволокой, прошедшей сквозь каждую клеточку ее измученного тела. Почему она еще в сознании? Почему не умерла только от этой бесконечной, невозможной боли? Она слышит голос Арташа — последние силы уходят на то, чтобы добраться до американца. Каждый сантиметр, что она медленно ползет по залитому кровью и усеянному осколками полу дается ей с невыносимым трудом. Каждый орган в ее теле кровоточил. Больно дышать, больно сглатывать. Во рту ощущается тяжёлый металлический вкус. Когда ее руки наконец дотягиваются к толстому черному проводу, прикрепленному к верхней части шеи Барнса, она рвет его со всей силой, что находит в своем теле. Баки мгновенно разрывает бицепсами фиксаторы, издавая страшный рев. — Теперь я. Он бросается на Арташа, подобно горному льву. Удар, удар, еще удар. Они бьются – два накаченных сывороткой солдата – бьются почти на равных. На разных сторонах правды, по разные стороны человеческих законов. Девушка тянет вперед руку, но падает наземь. В легких булькает кровь, наполняя рот. Каждый вдох отдает болью в ребрах. Сержант рычит и наносит такой силы удар, что впечатывает мужчину в стену, отчего та покрывается глубокими трещинами, а затем берет обеими руками его череп. — Давай, давай! —Хрипит тот, пуская кровавые пузыри носом. – Убей меня, солдат! И я тоже буду приходить тебе в кошмарах! Давай! Барнс смотрит ему прямо в лицо. — Я Белый Волк. – Медленно, и четко проговаривает он и бьет лбом ему в нос. – И я больше не убиваю. Арташ замолкает и тихо сползает по стене. Сержант вырубает его. Он тяжело дышит, утирая кровь со рта. А затем оборачивается к лежащей на полу девушке. Она обмякает на его руках, когда он пытается приподнять ее голову. — Викки! Эй, эй! — Испуганно зовет он, заглядывая ей в лицо. Оно было побледневшим, с разрозненными ссадинами, из которых сочилась темная кровь, капая на растрепавшиеся волосы, рисуя страшные линии на скулах и подбородке, будто отметины смерти. Ему хочется стереть их, слизать с нее, будто псу, залечить все раны до единой, отогнать погибель, отвести от нее беду. Ее глаза открыты – они безумно вращаются, и она в слепую двигает рукой, пытаясь найти его в своей собственной тьме. Он узнает этот взгляд — на дне расширенных зрачков, своей чернотой заполнив почти все пространство радужки, плещется настоящий, первобытный страх смерти. Припухшие, обветренные губы, с кровоподтеками, приоткрываются, а еще теплые пальцы почти бессильно сжимают его руки. Так боролись со Смертью все те, кого унесла седая старуха на фронтовом поле боя. Они кричали его имя, когда он пытался вынести их оттуда, так же смотрели бесконечной пустотой отчаявшихся глаз. Барнс подхватывает ей голову живой рукой. Он замирает, словно парализованный, а время вокруг останавливается, становясь тягучим и густым. — Я просто устала. – Совсем тихо говорит русская и он пытается скрыть свои слезы. –Я немного отдохну, и все будет хорошо. Просто отдохну. — Ее губы подрагивают в полуулыбке – он прекрасно помнит их вкус, помнит их возбуждающую мягкость, когда она касалась его оголенной кожи, заставляя пламя разгораться во всем его теле. — Даже если это…конец, если больше для нас ничего не осталось. – Девушка тяжело глотает, почти шепчет. – Я хочу, чтобы ты знал… — Тебе нужен покой, не надо, молчи. – Он обеспокоенно кладет ее голову себе на колени, наклоняется почти вплотную. — Нет! – Девушка морщит лоб – каждое слово дается ей с титаническим трудом. – Если не скажу, то буду мучатся всю свою вечную жизнь после смерти. Она на секунду замолкает, и тянется рукой к его щеке, что он подставляет под ее открытую, гладкую ладонь. — Я плыла, как во тьме. – Горячий шепот срывается с окровавленных губ. – Жила, огороженная стенами, что возвела собственноручно. Нигде в мире не было места для меня, куда бы я не пошла, что—то все время отделяло меня от людей. Я все время бежала, боялась остановиться и посмотреть на себя, увидеть себя в отражении. Но потом появился ты, и ты спас меня, от самой себя меня спас. Я никогда не была так счастлива и так свободна, как с тобой… — Она прикрывает глаза, продолжая держать ладонь на его слегка колючей щеке. — Если бы не ты, Бак, я бы так и осталась там, в той тьме, в том аду. Такое могло произойти раз в 12 жизней, но произошло в моей. Это всегда была твоя история, Баки, просто ты не знал об этом. Ты заслуживаешь целого мира, ты заслуживаешь быть тем, ради которого останутся на земле, кого будут ждать хоть сто лет, заслуживаешь быть единственным выбором… Она вдруг распахивает веки, заглядывая прямо во влажные глаза американца. — Моим единственным выбором. – Четко проговаривает она. На ощупь находит его металлическую руку, тянет ее к своему лицу. — Прохладная. – Улыбается она и закрывает глаза. — Профессор! Профессор! – Дико, в каком—то припадке закричал он, всеми силами не желая вглядываться в эту пустоту, в страшную, безумную, пророчившую лишь горе и скорбь. Арташ пытается шевелиться. — Назад. – Рычит освободившаяся Белова, стреляя ему в бедро. – Больше тебе бежать некуда. Николай Иванович подбегает к ним, падая на одно колено, беря девушку за лицо обеими руками. На левой сержант замечает глубокую рану и темную кровь, пропитавшую одежду. — У нее внутреннее кровотечение. Сердце Баки пропускает удар. — Если не помочь ей прямо сейчас… Белова опускает пистолет, пытаясь привести в чувства Петра. Она бросает на них долгий, полный печали взгляд. — Сделайте что—нибудь, я умоляю! — Прости, Джеймс. – Качает головой Николай Иванович. По его лицу текут слезы. –Простите меня…. Тишина, что повисает внутри блока, почти осязаема. Хлопанье лопастей вертолетов и топот тяжелых ботинок военных нарушает ее, когда толпа облаченных в русскую форму здоровенных морпехов и несколько десятков человек с носилками врывается внутрь. — А вот и мы! – Раскрасневшийся Илья обводит всех внутри лихорадочно блестящим взглядом. – Ждали нас?***
На палубе, на взлетной полосе, стоят военные вертолеты. Барнс провожает людей в оранжевых жилетах, что бегут к транспорту с девушкой на носилках. Ее тело бездыханно, лишь лицо закрыто маской и подведенными трубками. Вокруг все что-то кричат, но он слышит лишь шум разбивающихся о борт авианосца волн. Одна за одной. Накатывают в своем диком порыве. Доктора грузят носилки внутрь вертолета и молча качают головой. И руки Барнса безвольно повисают. Сзади его обнимает Петр. Он покачиваясь, пытается держать спину ровно. Его лицо почти везде заклеено белыми полосками. — Они сделают все возможное, сержант. – Тяжело сглатывает он, сочувственно сведя брови. – Пойдем. Нас ждут. Когда два вертолета поднимаются вверх, Барнс смотрит на авианосец, на бескрайнее синее море и на начинающийся новый день. Мир не рухнул, не сгорел в огне, не превратился в прах. Все было хорошо. Ему снова удалось остановить очередной Армагеддон. Он прикрывает глаза – он приносит всем несчастья, теперь он уверен в этом точно. По его вине люди умирали раньше, и умирают сейчас. В заледеневшем сердце не было радости. В лицах остальных, кто сидел рядом с ним внутри вертолета, не было радости. Бескрайнее синее море равнодушно волновалось, накидывая новые волны на отходящие, белея сверху пенными шапками, а далеко солнце вставало над вновь уцелевшей планетой, окрашивая в золотисто-розовый качающуюся толщу воды.***
Он соглашается на медицинский осмотр в местной больнице лишь потому, что сзади стоит Петр с пистолетом в руках. Девушка—медсестра испуганно дергается, видя его бионику, но сохраняет самообладание до конца посещения. Проходя мимо операционной, он пытается прислушаться. Кроме мерного писка приборов и криков врачей, ему не удается услышать ничего больше. Он быстро идет по коридору, пока не сталкивается с Осиповым. Тот долго смотрит на его напряжённую фигуру. — Когда она очнется, она спросит о тебе. — Наконец едва слышно говорит Николай Иванович. — Если. — Голос Барнса звучит глухо и тяжело, словно его горло придавило бетонной плитой. — Джеймс, послушай. — Послушайте вы! — Рявкает сержант и тут же морщится — лицо профессора по—детски растерянное, спрятавшееся за этими нелепыми старомодными очками. Его округлившиеся глаза смотрят в его, не моргая. — Простите, мне нужно идти. — Ты не сможешь убегать всю жизнь. Однажды тебе придется найти приют, придется остановиться. — Не здесь. – После паузы сквозь зубы цедит мужчина. – Не с ней. Посмотрите сами — если бы не я, она бы не лежала бы там. Она бы не умирала! Он качает головой. — Вы же все сами понимаете — её травмы несовместимы с жизнью, она не справится. Не очнется. Николай Иванович подходит к нему. Он едва достает его плеча — как когда—то Стив. Лицо за смешными очками усталое, бледное, но взгляд лихорадочно блестевших глаз серьёзен и строг. — Женщины порой намного сильнее, чем мы думаем. Ты и сам это знаешь. Ты сделаешь ей еще больнее. Отпуская дорогих тебе людей счастливым не станешь. Порой нужно их остановить и оставить. — Он вздыхает и утирает лоб. Сержант молчит, лишь привычно хмурится. Его собственный взгляд напряженный, злой. Он дотрагивается до лба, словно желая разгладить складку меж бровей, так же, как еще недавно делала это она. — Ей здесь не помогут, не спасут. Будут держать в искусственной коме, пока ее мозг не начнет умирать. — Я связался с Вакандцами. — Баки прикрывает глаза — сил даже на простой кивок не остается. — Скоро королевская гвардия будет здесь. Петр сказал, что они лично проследят, чтобы вылету ничего не помешало. — Ты устал, сержант. — Николай Иванович осторожно касается его плеча. — Заканчивай свою военную книгу. Пообещай, что закончишь. Ты изучил ее достаточно. Не надо жить прошлым. Отправляйся с ней. Ты заслужил отдых. — Я не могу. – Шепчет Барнс. Профессор молчит. Он смотрит на носки своих ботинок и поправляет лямку фиксатора для руки. — Прощайте, профессор. — Барнс делает шаг спиной вперед и разворачивается. В воздухе тяжело пахнет лекарствами и спиртом. — Джеймс… — Прощайте. Баки оглядывается лишь раз — маленькая фигура большого, сильного человека недвижимо стоит посреди окрашенного светло-голубой краской коридора. В толстых стеклах его смешных очков отражается свет бледных больничных ламп, нимбом горящих над его головой.«Мне все равно, что такое мир. Все, что я хочу знать, это — как в нем жить.» (с)
Эрнест Хемингуэй. Фиеста (И восходит солнце)
Конец.