***
вова дочитывает главу книги двадцатилетней давности, аккуратно перелистывая жёлтые тонкие страницы, когда слышит возню в замке первой входной двери. поднимается с места, по привычке осторожно пробирается в коридор, — этому его тоже эл научил, потому что время такое, что неизвестно, твой ли это возлюбленный вернулся непонятно откуда или кто-то пытается вскрыть замок вашей квартиры. — и облегчённо выдыхает, улыбнувшись. бухаров тепло обнимает гусейнова и целует в щёку, когда за его спиной щёлкает последний замок второй входной двери. эл в ответ целует вову в макушку и цепляет свои руки в замок за его спиной. двум парням быть вместе в их время — самоубийство, но не придумали ещё люди чувства сильнее любви. — как ты? — коротко интересуется эл через пару минут молчания. — как обычно, — отмахивается вова. — по новостям ничего хорошего, а я чуть не сжёг нашу кухню. гусейнов улыбается краешком губ, слушая успокаивающий лепет рядом с собой, что-то про отношения соседа по лестничной клетке, развитие сюжета в книге и колонку с анекдотами в газете, пока моет руки и ставит чайник кипятиться. вова показывает элу своё кулинарное творение в лице вареников с вишней и пирога с картошкой, — "перепутал начинки как будто", — и всё что-то рассказывает и рассказывает. что было отличительной чертой их отношений — они всегда друг про друга что-то знали. например, сейчас они оба знали, что бухарову просто нужно выговориться за целый день, что угодно произнести, чтобы не сойти с ума от одиночества, а гусейнов совершенно не вслушивается в его слова. эл заслушивается только его голосом, теряется в его тембре и ежевечерне думает, что уже не сможет сильнее влюбиться в карие глаза и широкую улыбку напротив, и следующим вечером всегда влюбляется в миллионный раз. из уважения к вове, эл иногда кивал и пытался поддержать диалог, если было настроение. сегодня оно было. они сидят на кухне с тусклым освещением от одной лампочки, за деревянным покосившимся столом возле пожелтевших выцветших обоев. вова потягивает чёрный чай из керамической кружки и греет об неё руки, эл перед ним пробует пирог и ответственно заявляет, что гордится прогрессом бухарова в готовке. за окном около одиннадцати вечера, за окном темно, холодно и страшно, за окном насилие, воровство и убийства. а тут вова мягко улыбается, поджимает под себя ноги, и эл трепетно целует его руки. иногда им казалось, что они персонажи сюрреалистичной книги. а где-то через час гусейнов идёт ополоснуться перед тем, как ложиться спать. стоит в ванной под тёплой водой, смотрит на треснувшую в некоторых местах плитку на стене и думает о том, что вова никогда не жаловался, но ему не место здесь, в этой разъёбанной квартире. его солнечному мальчику бы к таким же, как он, и чтобы все тоже ярко улыбались, не знали страха и смерти. при большом желании и некоторой безрассудности, они могли бы жить здесь же, но в пять раз лучше. одеваться в импортные вещи, питаться лучше и числиться в элитах местного розлива. но ни вове, ни элу это не нужно было. им обоим хотелось простого человеческого счастья, когда гусейнову не придётся рисковать собой и своими близкими ежедневно, а бухаров сможет спокойно перемещаться по улицам без страха быть обворованным или убитым. и счастье такое виделось за границей. но на переезд нужны деньги. на всё в этом мире нужны деньги, им двоим и много-то не надо, но чтобы выехать за границу и где-то обосноваться, живя первое время на собственные накопления, пока что средств недостаточно. это главная причина, по которой они всё ещё здесь — в этой прокуренной квартире, в районе, полном страха, в городе, полном тоски, в стране, полной кромешной темноты. им здесь не место, ни по отдельности, ни как паре уж точно. эл понимает, что слишком задержался в душе, вылезает из ванной и, спустя пару минут, залезает под одеяло на разложенном диване. пахнет накрахмаленным постельным бельём, а ещё шампунем бухарова, который тут же прижимается к груди полураздетого гусейнова. сразу и снаружи, и внутри, где-то возле сердца, становится тепло и уютно. — ты дверь закрыл? — звучит дежурный вопрос от вовы. — угу, — согласно мычит эл. вова высовывает нос наружу на пару мгновений для того, чтобы клюнуть эла в уголок губ, и тут же опять прячется. через пару часов эл с вовой просыпаются от его крика. бухаров садится и отползает, прижимаясь к спинке дивана. гусейнов включает лампу в старом жёлтом абажуре и приподнимается на локтях, щурясь от света и пытаясь рассмотреть вову. — ничего, эл, извини, спи, — отмахивается он, смотря куда-то в шкаф перед собой. что ещё было примечательно, их обоих мучали кошмары по ночам. у эла был принцип в работе — не трогать невиновных и уж тем более не убивать, но и за ним числились пара отнятых жизней. он сам себя уверял, стараясь глушить голос совести, что это были плохие ребята, которые дел натворили побольше него, и вообще время такое. а раз в неделю всё равно во снах всплывали чужие глаза, полные ужаса. вова не знал. но догадывался. сложно было не догадаться, когда твой гражданский супруг всегда носил с собой в кожаном плаще два пистолета, патроны и заточку, когда возвращался в ночи в другой одежде и пах костром, когда привозил килограмм мандаринов в авоське и палку колбасы, — не по праздникам, просто в середине ноября, просто, чтобы вова чуть-чуть улыбнулся — когда на рассвете о чём-то долго курил в окно на кухне. вову тошнило от мысли о том, что эл — не самый хороший человек, но были люди и хуже, такова их доля. вове главное, чтоб эл домой вернулся живым. бухаров ложится обратно после того, как сходил умыться проточной водой и выкурить половину сигареты на открытом балконе. гусейнов спит почти спокойно в приглушённом свете лампы. если бы не устал за целый день — побыл бы с вовой. а тот лежит ещё какое-то время, ни о чём не думая и просто рассматривая то треснувшую штукатурку на потолке, то пыльный ковёр на стене. потом взгляд невольно цепляет лежащего рядом эла. у него во сне подрагивают ресницы, а с плеч сползло шерстяное одеяло, открывая вид на некрасивый шрам от пулевого ранения.***
вова хорошо помнит вечер, который стал почти роковым. эл за сутки до этого вернулся и о чём-то молчал, — снова — а потом сказал, что завтра случится что-то важное, и либо они выиграют, либо... он не озвучивал, не договорил, но вова догадался, понял, почувствовал — возможно, сегодня они видятся последний раз, возможно, завтра эла уже не будет в живых. бухаров тогда сел за стол, на котором стоял остывший полчаса назад чёрный чай, и попытался собрать мысли в кучу. не получилось. гусейнов сел напротив и, чтобы заглушить давящую тишину, включил старый радиоприёмник, стоящий на том же столе в их крошечной кухне. я никому не хочу ставить ногу на грудь, я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда зовёт меня в путь радио немного шуршит белым шумом, но они оба узнают песню, ободряюще и не по-настоящему улыбаются друг другу уголками губ, и у обоих вдруг сердце щемит от слов. вова протягивает элу руку, приглашая подняться, и он её, конечно же, принимает. группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи в бою, пожелай мне... они кружатся в тревожном непонятном танце, не попадая в ритм, будто прощаясь навсегда прямо сейчас. сначала смотрят друг другу в глаза, подпевая каким-то строчкам; бухаров первый не выдерживает — прижимается лбом к левому плечу гусейнова, жмурится, роняя пару тёплых слёз. отгоняет тоскливые навязывающиеся мысли, и цепляется пальцами за ткань вязаного свитера на его спине. эл опускает голову на вовину, носом зарывается в его по-дурацки отросшие волосы, и тоже зажмуривается, крепче сжимая его в своих объятиях. что-то внутри жалобно скреблось и хотело выйти наружу. не остаться в этой траве, не остаться в этой траве, пожелай мне удачи, пожелай мне удачи вова с камнем на душе провожал эла на следующий вечер в никуда. долго держал его в кольце своих рук, а когда чуть-чуть отпустил — сразу потянулся целовать, чтоб не были заметны накопившиеся слёзы. было трудно дышать, но бухаров позволил себе расплакаться только когда закрыл дверь за гусейновым. он в тот день едва не сошёл с ума. время близилось к полуночи — сутки назад эл ушёл. это плохой знак, ужасный, просто отвратительный, заставляющий заживо похоронить его неизвестно где и почему. стрелка тикающих на всю квартиру часов отсчитывает ещё одну минуту, а вова действует согласно известному плану, потому набирает лёху. сердце пропускает пару ударов от того, что второй звонок остаётся без ответа. на третьем разе трубку поднимают, бухаров облегчённо выдыхает. — да, братанский? — квашонкин звучит монотонно и безучастно, как будто либо только что проснулся, либо очень устал. — что там у вас? — немногословно и без прелюдий интересуется бухаров. — что с элом? — он... э-э-э... — лёха молчит пару секунд, явно подбирая слова, что ему всегда удавалось с трудом. — в пути. серёга его довезёт, на месте разберётесь. — почему серёга? — гусейнов всегда старался добраться до дома самостоятельно, но это было уже маловажно – живой. про покойников не говорят "на месте разберётесь". — ну... — квашонкин слышит в голосе бухарова тревогу, поэтому отвечать надо быстро, но осторожно. — короче, вовчик, ты не волнуйся особо, всё с ним относительно нормально. жив-здоров, не жалуется. — он никогда не жалуется, — вова грустно вздыхает, затем говорит "спасибо" за предоставленную информацию и сбрасывает. через полчаса в дверь стучатся и подают голос, мол, свои. бухаров поспешно открывает, предварительно по привычке глянув в глазок. — здорóво, — орлов приветственно улыбается, обнажая ряд неровных верхних зубов. он протягивает ладонь правой руки, левая у него занята придерживанием эла. — привет, — вова пожимает серёгину тёплую ладонь и протягивает руки к элу, помогает ему сесть на лавочку в коридоре между двумя входными дверями. гусейнов выглядит помято и виновато, отчего-то прячет глаза, смотря в пол. — зайдёшь или ты только доставить приехал? — да доставить, щас обратно уже надо, — жмёт плечами серёга. — рус передал, чтоб вы бинты меняли раз в сутки и всё обрабатывали, и что пока что пусть отдыхает. — хорошо, — вова в который раз за вечер вздыхает, благодарит орлова, принеся ему два апельсина и бутылку водки, а потом закрывает дверь и садится рядом с элом. в предбаннике темно, едва-едва видно очертания чужого тела от полоски света, сочащегося от тусклой-тусклой лампочки из-под первой двери. бухаров целует его в виски и дрожащими пальцами очерчивает контур лица, а потом трепетно и аккуратно, чтобы не причинить боли, притягивает к себе за шею, шепча, что он дурак, и чтоб не смел оставлять его тут одного. гусейнов ластится к его рукам, внемлет каждому слову и обмякает в осторожных объятиях, одними только касаниями упрашивая быть рядом. эл просыпается почти в обед и, потирая глаза, выходит на кухню, где вова на подоконнике курил и читал свежую газету. он улыбается гусейнову: — доброе утро, последний герой, — бухаров поднимается со своего места, туша папиросу о пепельницу и откладывая газету. привстаёт на носочки и целует эла в щёку с отросшей бородой. — доброе утро тебе и таким, как ты, — продолжает вова напевать известную песню, потом наливает ему супа в ковшик и ставит греться на газовую плиту. через полтора часа бухаров уводит гусейнова в ванную комнату, напомнив, что серёга передал, что им руслан сказал. эл по пояс раздетый сидит на бортике старой ванны, бухаров при помощи скрученной марли мажет йодом синяки на его теле, а зелёнкой следы от кастета в районе рёбер. потом обматывает ватой спичку, макает в ту же зелёнку и аккуратно касается небрежных, очевидно, наспех сделанных швов на его левом плече. — пуля – дура, — будто оправдываясь, сообщает гусейнов, смотря в потолок и уводя взгляд от вовы. — наживую зашивали? — спрашивает бухаров невпопад. эл неопределённо, но вроде согласно мычит. вова больше не задаёт вопросов. ему не хочется знать, кто и почему стрелял в гусейнова, почему он снова весь кровоподтёках и снова странно себя ведёт. эла хочется приласкать и взять с него обещание, что в те места, после которых он выглядит так, он больше ходить не будет, но это кажется детской глупой несбыточной мечтой, как встретить дракона или поймать русалку в городском карьере. бухаров наматывает на плечо и грудь гусейнова белый медицинский бинт и уходит курить на балкон. между ними явно висела недосказанность и напряжение, в частности, из-за постоянного молчания гусейнова. бухаров, как уже и впрямь вторая половина эла, чувствовал, что на него что-то давило, и давило давно и сильно, но спросить всё никак не решался. и как-то раз эл не выдержал. они ужинали на кухне, вова дочитывал газету за столом и допивал чай, а эл в двух метрах от него мыл посуду, когда из его рук на пол выскользнула и разбилась стеклянная кружка. с пару секунд гусейнов смотрит на осколки под собственными ногами, и вдруг чувствует, как перед глазами всё плывёт, а к горлу подступает неприятный ком. бухаров в это время уходит к кладовке за веником и совком, не сказав элу ни одного слова в укор, — просто кружка, всякое бывает — а вернувшись, застаёт его растерянного и в слезах. вова чуть ли не впервые видел, как он плачет, поэтому не сразу сообразил, что нужно делать. он подаёт элу руки, выводя из осколочного круга. прижимает к себе и поглаживает по спине, нашёптывая что-то успокаивающее, потом догоняет — что-то на гусейнова давило-давило, да вот так некстати придавило. вова спешно ретируется на диван, где слушать чужой почти беззвучный плач было немного удобнее, чем стоя посреди кухни. а истерика эла не была похожа на истерики вовы. вова если истерил, так истерил с воем, захлёбываясь в слезах, соплях, словах-причитаниях и чувствах, а потом час отходил от данного мероприятия в ванной и на балконе. эл же рыдал почти беззвучно, только всхлипывая и трясясь всем телом. бухарову было страшно за него. не то просто всё навалилось, — вове было знакомо это чувство,— не то действительно что-то случилось. через десяток минут гусейнов переходит на срывающийся шёпот, и вова, прижимающий его к своей груди, пытается вслушаться в эту искреннюю внезапную исповедь. он различает обрывки бессвязной речи про "совок", страхи, жизнь, смерть, любовь, запреты, слабость, молчание и ложь во благо, и слышит тысячу и одно "прости меня". бухаров, если честно, слабо понимает, перед ним ли извиняются, и о чём конкретно речь, но не спеша покачивается, пытаясь убаюкать беспокойного эла, как маленького ребёнка. непонятно, срабатывает ли это, или гусейнов сам себя истерикой изматывает, но через какое-то время он затихает. вова его волосы перебирать не перестаёт и чувствует внутри зияющую пустоту, будто это и он тоже сейчас ревел на чьих-нибудь плечах. эл лица не поднимает, шмыгает пару раз, потом подаёт осевший голос: — извини... за это. — брось, тебе это было нужно, — вова вторит ему, понижая свой голос. — всё в порядке. — это слабость, — корит себя гусейнов, будто оправдываясь перед бухаровым. — это нормально, — перечит вова и целует его в макушку. — и ты дурак, если всё ещё продолжаешь думать, будто я тебя за это разлюблю. бухаров с самого момента знакомства с элом чувствовал себя, как за каменной стеной, и он всегда ценил чувство безопасности, которое гусейнов давал, просто находясь рядом; но так хотелось посмотреть, что под этой маской, которую эл не снимает, кажется, даже перед отражением в треснутом зеркале. а там, оказывается, такой же, как и все человек. со своими чувствами, не железный, и почему-то решивший отнять у себя всё "бабское" —***
вова кончиками пальцев касается рубца на плече эла. сколько уже прошло времени с того момента? месяц? три? сколько они вообще живут этой тревожной жизнью? бухаров отворачивается, гасит свет и погружается в беспокойный сон. а спустя несколько дней эл вновь поздно возвращается домой и говорит, что через пару недель будет встреча, по истечении которой, возможно, они будут ещё на пять шагов ближе к своей мечте — переезду. — надо будет приехать к одним людям, показаться, мол, вот он я. они нашим, и мне тоже, понятное дело, дадут пару заданий, потом отвалят кучу бабок, — рассказывает гусейнов, ковыряясь ложкой в остывающем супе. — невкусно? — бухаров между делом замечает чужую безучастность к его кулинарному шедевру, эл отрицательно мотает головой, потом вова переключается на основной диалог. — так-так, ну и? — ну и надо будет вырядиться, чтобы показать, что мы сами при бабках, и туда едем потому, что очень интересно, а не потому, что у нас человек двадцать в цеху рабочем живёт и последний хлеб доедает, — гусейнов вздыхает, вспоминая их общих друзей, которые на свои условия жизни, как и вова, никогда не жаловались. затем начинает издалека новую мысль. — лёха сказал, что желательно бы с собой взять кого-то... он с ксюхой поедет, будут опять счастливую семью играть. — ну оно и понятно, санёк от страха на пороге помрёт, даже если его в платье одеть, — вова беззлобно усмехается, вытирая полотенцем тарелки и стоя спиной к элу. — ну и... мне бы тоже кого-то, для статусности, — неловко подводит гусейнов к своей основной идее на согласование. — так, — вова хмурится, потом разворачивается всем телом, отложив тарелку и вытерев ладони. — и чё за девчонку ты с собой возьмёшь? — он складывает руки на груди, испытующе смотрит на эла и прикусывает щёку изнутри. — да вот в том-то и дело, что пока не знаю, — гусейнов становится под вовиным взглядом меньше в пару раз. — я не уверен, что сыграю семью с нашими девчонками. они мне уже как сёстры почти. можно кого-то за деньги нанять, но кто ручается, что она потом ничё никому не расскажет? — а давай я поеду, — вдруг предлагает бухаров и выглядит абсолютно серьёзно. у эла от таких заявлений брови вверх поползли незамедлительно. он даже теряет весь свой словарный запас на пару секунд. — чё? — только и выдаёт гусейнов, многозначительно окидывая вову взглядом, как бы указывая на то, что на девушку он не очень сильно похож. — не смотри на меня так. платье, шуба и помада с каблуками мне пойдут, а усы имеют свойство сбриваться, — бухаров улыбается уголком губ, подходит к элу и садится боком на его колени, закидывая свою руку ему на шею. — а что? мне бы очень подошла роль жены бандита. — так-то оно так, но... — гусейнов мнётся, а сам рефлекторно приобнимает вову за талию. — это же очень опасно, вов. твой авантюризм и отчаянность меня вдохновляют, конечно... — брось, — вова закатывает глаза. — это я пошутил, если ты не понял. никто не говорит, что мне обязательно нужно играть твою невесту. по-моему, я вполне имею право явиться туда на правах бандитского партнёрства. типа вдвоём держим в четырёх руках пару районов, ты понял. эл тут же открывает рот, чтобы возразить, но вова тычет его пальцем в нос и припоминает: — как меня к кириллу ревновать, так ты первый на очереди, а как я тебя должен с какой-то бабой отпускать играть счастливую семью – так извольте!***
дело было полтора года назад, зимой. эла как раз не было дома, вова прибирался в спальне и слушал негромко вещающее радио, иногда подпевая, как вдруг ни с того, ни с сего с этажа снизу послышались крики. бухаров делает приёмник тише, чтобы убедиться в том, что ему не послышалось, потом качает головой — шесть вечера, разгар рабочей недели, ну что за люди. а вова знал, что за люди. это были родители кирилла селегея, хилого и щуплого мальчишки. они пили почти ежедневно, находя в этом выход из нынешних реалий, ругались по пьяни, а иногда и дрались, как дикие кошки. когда-то разнимали их всем дееспособным подъездом, когда-то они затихали быстрее, но все про них всё знали — стены почти картонные. и с кириллом вова познакомился как-то давным-давно, на скамейке возле подъезда. бухарову была нужна социализация, потому что в пределах квартиры днями никого, кроме него и радио не водилось, а селегею были нужны друзья и поддержка. у них тогда с элом ремонт общего цеха для членов группировки, не имеющих денег на жильё, тогда был только в планах, потому возможности мотаться по друзьям вова не имел — небезопасно. бухаров в то время никогда не вдавался сильно в подробности своей жизни, рассказывал в очень общих чертах: мол, живу с другом, но он часто на работе, а я вот дома сижу. кирилл же рассказывал, кажется, всё, что только узнавал за целый день. вова был очень поверхностно знаком с его родителями, да и незачем ему это было особо, но пару раз он носил им апельсины и колбасу, когда понимал, что ему с элом будет много. гусейнов знал про то, что вова водится с некоторыми соседями, но в лицо кирилла ни разу не видел. сегодня вовиному чуткому сердцу что-то подсказывало, что внизу происходят прямо сейчас не самые хорошие вещи, которые просто криками не окончатся. послушав это ещё пару минут, бухаров собирается спуститься, чтобы разобраться, в чём дело, и пресечь, чуть что. как говорится, что за шум, а драка есть. он обувается в сланцы, засовывает за пояс домашних спортивных штанов пистолет — ну, мало ли — и выходит в подъезд, закрывая дверь на ключ. проходит лестничный пролёт с мусоропроводом и стучится к шумным соседям. долго ждать не приходится, дверь распахивается моментально, едва ли не попадая вове по носу, но не за тем, чтобы поговорить, а чтобы из квартиры взашеи вылетел кирилл. бухаров инстинктивно ловит его и ошарашенно смотрит на разъярённого отца в заблёванной майке-алкашке, видимо, виновника торжества. — и чтоб ноги твоей здесь больше не было, щенок! — пьяно кричит он вслед, хлопая входной дверью. вова даже сообразить ничего не успевает, только рассматривает побитого и потерянного кирилла на своих руках. — ты чего, мелкий? нормально всё? чё случилось-то опять? — обеспокоенно спрашивает бухаров, поднимая на себя лицо селегея за подбородок. под его глазом стремительно распускался цветком фиолетовый синяк. — да опять... это... — он шмыгает носом, затем обозначает двумя пальцами у шеи алкогольное опьянение. — я только со школы пришёл, там уже чё-то нарастало... а тут я пришёл, и всё! понеслось: чё ты такой да сякой, да как ты смеешь... — кирилл путанно объясняется, опустив глаза в пол. эмпатия бухарова ему покоя не даёт, поэтому он сочувственно поглаживает юношу по спине, качает головой и предлагает подняться, всё равно ему некуда идти. уже у себя дома, вова предлагает кириллу приложить замороженные ягоды, чтобы синяк немного спал. потом они играют в "дурака", о чём-то разговаривают, и бухаров соображает, что раз селегей после школы, значит ещё и не ел ничего, поди, с утра, а то и со вчерашнего вечера. спешно наливает два половника горячего борща, сметану ставит перед ним на стол вместе с кружкой чая и печеньем, а кирилл всё отнекивается и стесняется. он вову видел почти что мамой, минимум старшим братом, но относился к нему всё-таки больше как к маме друга — с присущим уважением. иногда, как сегодня, в его рыжую коротко стриженную голову пробирались мысли о том, как было бы хорошо, живи он с кем-то типа вовы, а не вот этого пьяного кошмара. ближе к десяти вечера они из сплетен и окружающего их мира обсуждают всё, что только можно было, потому смотрят телевизор и негромко комментируют происходящее. бухаров смеётся с колких шуток селегея, а тот только и рад смешить старшего товарища. и у вовы любимое занятие было — пить чай, просто от скуки, поэтому сидели они по-прежнему на кухне с подмигивающей им лампочкой и приоткрытой дверью в коридор. а в это время домой возвращается эл, ожидая, как обычно, тёплых рук бухарова на шее. вместо этого он разувается и замечает на полу неизвестную ему пару обуви. внутри что-то тревожно сворачивается, чувствуя неладное. прислушавшись, до гусейнова доносятся звуки работающего телевизора и чужой смех. в нём вдруг мгновенно вскипает обида и злоба, и эл, даже не сняв верхней одежды, распахивает дверь кухни, будто заставая кого-то врасплох. вова оборачивается, приветственно улыбается, но его улыбка тут же разбивается о холодные голубые глаза эла. — здрасте приехали, — гусейнов чуть ли не выплёвывает эту ядовитую фразу. — это кто? — элыч, успокойся, это кирилл... — начинает бухаров, отставляя кружку с остатками чая. — значит, пока меня нет, дома у нас проходной двор, — медленно чеканит эл, не слыша вову. — о, нет, послушай, ты не так всё понял, — вова привстаёт со своего места, пытаясь достучаться до озлобленного эла и закрывая собой кирилла. — ну конечно я не так всё понял! — гусейнов всплескивает руками, поймав перепуганный незнакомый кареглазый взгляд. — что ещё расскажешь? — эл неприкрыто злится, смотря уже в родные карие глаза, а вову вдруг захлёстывает этой агрессией от него. — а вот и расскажу, блять! если ты прекратишь себя вести, как обиженный мудак! — бухаров почти вплотную подходит к гусейнову, тыча пальцем в его грудь и едва не скрипя зубами от ощущения беспомощности перед его вспыльчивостью. он хватает эла за руку, уводя в спальню. — а давай поговорим там, куда ты ведёшь-то меня? что случилось-то, а, вов? не хочешь позориться перед новым знакомым? — откровенно издевается гусейнов. у вовы всё внутри закипает, и как только они оказываются за закрытой дверью, он впечатывает эла в стену рядом с диваном. — не хочу, — шипит ему в лицо бухаров, вглядываясь в голубые глаза. — и тебе тоже не советую. — а что такое-то? думал, будешь домой водить кого попало, и всё будет, как ножом по маслу? тайное всегда становится явным, вовочка, — язвит в ответ гусейнов, разводя руками и вскидывая брови. — вот какого ты обо мне мнения, да, блять? — вова поджимает губы. — влетел сюда, как разъярённая фурия, и с порога, ни в чём не разобравшись – хуесосить. — а в чём разбираться-то? всё предельно ясно по-моему, — наигранно спокойно парирует эл. — ничего тебе не ясно! ничего! — вова взрывается в одно мгновение, не кричит, но ударяет кулаком в стену рядом с головой гусейнова. — ты даже меня не слушаешь, сука ты такая. это кирилл, наш сосед снизу, его выгнали из дома! и он мой друг, ревнивый ты еблан! — и чисто случайно он именно на нашей кухне? — эл и не думает успокаиваться, только подливает масла в огонь и плюётся ядом. — да, блять! — очень интересно! и давно у нас тут приют для сироток? — а куда его? на улицу? ты в своём уме? февраль за окном! — у бухарова даже воздух из лёгких выбивает от таких заявлений. — может, ты ещё скоро сюда начнёшь таскать котят бездомных? для кучи-то! у вовы тут же в уголках глаз собираются слёзы обиды и непонимания, и он в одно мгновение притягивает эла к себе за воротник, нагло целуя и прикусывая его губы. гусейнов пытается было сопротивляться, но через несколько секунд отпускает эту затею. бухаров отрывается, недолго смотрит в глаза напротив и прижимается всем телом к гусейнову, переходя из режима атаки в желание разжалобить и растопить чужое сердце. — прекрати, успокойся, пожалуйста, — тихо просит вова, подрагивая от переизбытка эмоций. — ему больше некуда идти, ему шестнадцать, зима на улице, дома не ждут, ты ведь его как никто другой должен понимать. и он прав. эла самого в юношестве несовершеннолетнего выгнали в своё время из дома в холодную ноябрьскую ночь, но пойти ему было просто некуда, не то, что к какому-то другу, только на улицу или вокзал. — я очень сильно тебя люблю, эл, пожалуйста, — ещё раз о чём-то просит бухаров. — мне человечность не позволит его выгнать, ну посидит до утра, потом пойдёт по своим делам, что нам стóит? — вова берёт в руки его лицо и поглаживает щёки. — я ведь знаю, что ты тоже не бессердечный. гусейнов медленно остывает, слушая слова бухарова, и вместе со спокойствием приходит стыд. он опускает взгляд и виновато поджимает губы, не находя верных слов для оправданий. не весь негатив ещё вышел, и выйдет, наверное, ещё не скоро, но он вытягивает руки, обнимая вову. — я дурак? — искренне спрашивает эл вместо извинений. — о, ещё какой! — честно отвечает вова, усмехаясь. после этого бухаров даёт гусейнову указание сходить переодеться, вымыть руки и лицо, прийти, извиниться и по-нормальному познакомиться с кириллом. пока эл занят всем вне кухни, вова возвращается к подавленному селегею, ощущающим себя виновным во всём случившемся. он говорит, что ему очень жаль, и что ему здесь и впрямь лучше не находиться, но бухаров спешит его успокоить, потому что иногда эл действительно как с цепи срывается, но только потому, что переживает за него, за вову-то, или день плохой был. пока он это объясняет, в комнату входит гусейнов, тоже чувствующий себя не в своей тарелке. — извини за... это, — эл протягивает кириллу руку и растягивает рот в, должно быть, дружественной улыбке. парень робко принимает её и пожимает. — ничего страшного, — выдавливает он из себя. вова рассказывает элу как провёл день, пока греет борщ и кипятит воду. селегей чувствует себя третьим лишним, пока парни смеются отчего-то, и пытается слиться с выцветшими обоями, потому что просто встать и уйти как у себя дома нельзя — куда он пойдёт-то? с приходом вовиного "сожителя" он себя здесь больше не чувствует так комфортно, и ругались они тогда прямо как его мама с папой. кажется, что его преследует такая жизнь. — кирюш, ты чего зажался-то весь? — ласково вопрошает бухаров, заметив состояние юноши. — ты спать не хочешь? а то что-то мы тут засиделись, — он бросает взгляд на настенные часы, проверяя время. — ну... есть немного, — сознаётся кирилл. вова просит эла, как поест, пойти посмотреть матрас на антресоли и помочь его разложить. гусейнов делает вид, будто только рад таким затеям, а внутри продолжал медленно сгорать от не самых приятных чувств. он за собой такую неприязнь к незнакомому человеку замечает почти впервые. эл расстилает матрас, вова приносит комплект постельного белья, одеяло, подушку и чистые тёплые вещи, в которых можно спать, а кирилл опять не знает, куда деться. затем селегея первого отправляют в душ, за ним гусейнов, последним был вова. кирилл сидит на своём спальном месте на полу кухни, когда рядом с ним садится на корточки эльдар, держа кружку воды. — вова вокруг тебя бегает, но я тебе не доверяю, малец. узнаю, что ты что-то задумал против меня или тем более против него – башку снесу собственнолично, — он смеряет юношу холодным пытливым взглядом из-под густых бровей, чуть-чуть двинув в его сторону рукой с кружкой. класс, теперь ещё и тут придётся жить в страхе. — усёк? — селегей несмело кивает, эл пьёт и ставит кружку на столешницу. — чудно. спокойной ночи. бухаров выходит из ванной, гусейнов идёт в спальню, а в коридоре они о чём-то коротко и тихо переговариваются, юноше из-за прикрытой двери кухни не слышно. вова входит на кухню, закрывает за собой дверь и улыбается кириллу. садится на матрас и говорит о том, что, конечно, постарался и подоткнул дверь балкона, но чтоб он если что не стеснялся пойти взять второе одеяло, а то продует ещё. потом понижает голос и вопросительно кивает в сторону спальни: — он тебя напугал? селегей мнётся. как тут скажешь-то, что да, просто пиздец как, кто так с людьми вообще общается, где его манеры? а вот не скажешь, неуважительно это. — не стесняйся, кирюш, — продолжает бухаров вкрадчиво и кладёт руку на чужое худое плечо. — эл вспыльчивый и кажется злым, я это знаю, уж поверь. но это только потому, что он тебя не знает. не вздумай винить себя, понял? — кирилл кивает. — расскажи, меня пока тут не было, эл тебе что-то говорил? ты какой-то больно зажатый. и он рассказывает тихо, что конкретно гусейнов говорил, после чего смотрит большими глазами на вову. тот качает головой, вздыхает, и добавляет, что иногда эл не знает или игнорирует границы дозволенного, потом обещает поговорить и с ним, и на прощание по-дружески успокаивающе приобнимает селегея, пожелав спокойной ночи и погасив свет. в спальне бухаров застаёт задумчивого гусейнова, рассматривающего свои носки. он присаживается около эла на край дивана и поворачивает голову к нему: — ты какой-то напряжённый. всё в порядке? — относительно, — уходит от ответа эл. — это из-за кирилла, да? — вова подтягивает к себе ноги и обнимает их руками. — я просто волнуюсь. ты с ним носишься, а кто его знает, что у него там в голове? — гусейнов отворачивается, чтобы бухаров ничего не вычитал на его лице, но он всё равно слышит обиженную нотку в тоне его голоса и лукаво улыбается. — нет, ты просто ревнуешь, — вова отпускает свои ноги и придвигается ближе к элу. — нет, это тебе так кажется, — гусейнов упрямо продолжает делать вид, будто парень в корне неправ. — нет, это ты обиделся на то, что я уделяю внимание не только тебе, — бухаров обнимает его со спины и кладёт голову ему на плечо. эл ещё пару раз отнекивается, прежде чем в груди неприятно тянет, заставляя понять — вова действительно прав. эл так привык, что бухаров сидит дома один и общается только с ним или с их общими друзьями, что совершенно забыл, что он тоже человек и может проводить время и с другими людьми. но гусейнов об этом не скажет — гордость не позволит. вместо этого он начинает, что называется, с наезда. хорошо, что вова и так всё понимает, в том числе и то, что это просто очередная маска. — ты ему – кирюша! ой то, ой сё! ой, вот тебе апельсинов, вот тебе где поспать! а он нас ночью и прирежет, этот твой кирюша, вот что, — не отступает от своего эл, воротя нос от вовиной ласки. — во-первых, я не виноват, что твоё имя нельзя переделать во что-то не такое грубое, — бухаров утыкается носом в его щёку с недельной щетиной. — во-вторых, надо быть проще, в-третьих, это не мой кирюша. мой – взрослый бородатый эл, а он при большом желании годится нам в приёмные сыновья. — ты поэтому к нему и относишься, как... к сыну? — выдаёт гусейнов, поджав губы. — брось, эл, — говорит полушёпотом вова, — сыновей иногда любят даже больше, чем мужей, а я больше тебя никого не люблю, хоть ты и придурок тот ещё. эл прыскает, всё ещё чувствует неприязнь к человеку на кухне, но так вымотался за целый день, и у бухарова такие родные руки, что медленно подступает сонливость и желание соглашаться со всем, лишь бы уснуть прямо так. бухаров хитрый и наблюдательный, и от его взгляда не укрываются маленькие-маленькие перемены в настроении гусейнова, за которые он тут же цепляется. вова мажет губами по его скуле и продолжает убаюкивать тембром своего голоса, через который продвигает мысли о том, что эл просто ревнив, а кириллу нужно спальное место хотя бы на ночь, никто не заставляет их его усыновлять. в итоге эл, само собой, сдаётся. утягивает нежного и тёплого вову под одеяло, уже в свои объятия. свет гасится, бухаров шепчет о любви, гусейнов вторит ему и коротко целует. так и засыпают.***
эл отмахивается от таких вовиных заявлений, говорит, что кирилл — не вова, собирающийся ехать с ним на важную сделку. вова смеётся, потому что, естественно, он не кирилл, а кто не рискует, тот не пьёт шампанское. и вдруг гусейнов, ещё чуть-чуть попрепиравшись и выслушав неироничные аргументы бухарова, неожиданно даже для самого себя соглашается. ну, а что такого-то, в самом деле? а вова как раз рядом будет, с ним поспокойнее. вова смеётся хрипло, потом по привычке откашливается. ему такие авантюры только нравились, давали азарта и смысл существовать. ему терять нечего уже, кроме эла — если умрёт от пули, так хоть с названным мужем под ручку. романтика, да и только.