Из огня да в полымя

      Шеф кладёт ему на язык бумажный квадратик, а потом себе.       — Старайся часто не сглатывать минут двадцать, — объясняет он со шкодливой ухмылкой.       Для Марисэ это в новинку и очень волнующе. Прежде он с Ваасом только траву курил, это на острове было, как на большой земле в магазин через дорогу забежать. А тут Хоффман… Откуда взял только здесь. Обычно ж одними порошками да травой барыжили. И людьми ещё.       Однако бумажка не горчит, совершенно безвкусная, не считая лёгкого оттенка печатных чернил.       Прежде чего-то столь же интимного между ним и Ваасом не было. Он предпочитает думать «интимного», потому что «ёбнутого» думать не хочет. Однако для Марисэ это действительно интимный процесс. Глаза начальства становятся невыносимо яркими, зрачки затягивают собой весь обзор. Марволо уверен, что его собственная ситуация обстоит точно так же, однако мухлюет природным образом. В его-то зенках ещё попробуй отыщи те зрачки.       Бунгало Вааса сделалось разноцветней и ярче, как будто переключили на съёмку с расширенным динамическим диапазоном, по стенам начинает цветное месиво ползать. Марисэ с интересом это рассматривает, в голову лезут странные мысли. Хочется пить. Вода на ощупь кажется прохладной и шелковистой — а ещё пиздец мокрой, да. Парень подходит к столу, гладит шершавую столешницу пальцами, а второй рукой проводит по волосам. 7      — Интересный контраст…       Ваас подходит и тоже проверяет, вороша чёрные перья своего подопечного. Да, действительно интересный.       Марисэ ловко выворачивается из его объятий, хитро шкерится, почему-то морщит нос и хихикает, с лица — ну просто шкодливый лисёнок. Хочется поймать и бросить в подвал, связать по рукам и ногам, чтоб света белого не видел (кроме шефа). Но это так и остаётся лишь молчаливой фантазией деспота, когда-то выполненной случайно и ненадолго. По незнанию им же и оконченной. («А не лез бы вперёд бати в пекло, спокойно бы сам всё узнал»).       Потом лежит на диване, откинув голову на колени главарю, не может оторвать губ от его пальцев, целует каждую клеточку. Просто подарочек с бантиком, а не работник. В какой-то момент становится просто невозможно держаться.       — Хочу поселиться в твоей голове, — говорит Ваас, прижимая Марволо ко своему лбу за затылок, — хочу всегда знать, о чём ты думаешь. Хочу, чтоб в твоей жизни не было ничего и никого, кроме меня.       После этих слов Марисэ смотрит на него совсем нежно — и немного грустно. Глазам становится неприятно, как от прямых лучей солнца.       Командир не знает, что в чернопёрой голове для него выделили целый особняк.       — Я скучаю по дому, — глухим голосом произносит Марисэ.       Ваас знает, что он тоскует. Теперь-то, когда уже не рискуешь жизнью направо и налево ради мнимой великой цели, находится время и про квартирку вспомнить. Марисэ делится подробностями: этаж, количество комнат, детали интерьера. Хренов риелтор. Говорит: «Больше всего скучаю по ванной, яичко бы левое за полчаса в горячей ванной отдал». Ещё говорит: «Вот бы шоколадку молочную». Сцены из его жизни мелькают перед глазами главаря, как линзы в проекторе. Марволо рассказывает про какой-то Яматай, про какую-то Пимико, про некую Лару, в которую был влюблён. Про Джейсона — не Броди, а Лагви. Про Дэвида и Андреа, и про Кэролайн, и что «Надо как-то с ними связаться, сказать, что я живой».       Ваас заставляет сесть к себе на колени, целует.       — Как же много ты чирикаешь, canario.       — То конфета, то канарейка. Почему ты даёшь мне такие странные прозвища?       Дело не в том, чтобы дать странное прозвище. Дело в том, чтобы просто его дать. Потому что назвать — это значит присвоить.       Марволо тянет его за руку к причалу. Идёт уже восьмой час трипа, эффекты стихают. Хочется полежать, плюясь в потолок с джоинтом наперевес, чтоб спалось совсем сладко. «Когда я целую тебя, то как будто пью воду», — сказал он на шестом часу прямо с членом главаря в своей заднице. Марисэ настолько любвеобильный под кислотой, что просто пиздец. С каждым прикосновением проникал под кожу, как стекловолокно, только хитро и безболезненно, оставался там. Закидывал голову назад, хватался руками, словно в пропасть падал, стекал ему под ноги, обвивался вокруг, как поросль эпипремнума. Смотрел совершенно влюблёнными глазами, даже не скрывал этого, смотрел, как верующий смотрит на представшего перед ним во плоти Господа. «Ни с кем не было так хорошо, как с тобой», — признался, когда перестал жалобно скулить имя шефа, и у того от этих слов аж рот раскрылся. Глаза и уши заверяли: так оно и есть, бля будем. «Только мужчина может полностью понять другого мужчину», — с ужасно мудрым видом отвечает Ваас на услышанное.       Марволо выражает желание прогуляться к причалу, а шеф снисходительно не отказывает. Они одеваются, выходят на улицу. Там невероятно свежо, самое то. Звуки и запахи ощущаются острее, ярче, чётче. Любовник останавливается на пляже, расшнуровывает берцы, снимает носки. Остаётся босым и прикрывает глаза от удовольствия, зарываясь пальцами во влажный песок.       — Рекомендую попробовать, охуенно, — советует с закрытыми глазами, похож немного на песчаного краба-переростка.       — Не здесь.       Они прогуливаются вдоль берега, в одной руке Марисэ держит берцы, а во второй — руку начальника. Уже светает, небо такое насыщенное, что охуеть можно. Восходы под кислотой — нечто…       Ваас вспоминает синюю пещеру. Светилась она, может, дней тридцать в году, он тогда и не надеялся запечатлеть природное явление. Совпало так, значит. Он постыдно рад, что Марисэ нашёл, что сказать, выкрутился… или ему дали выкрутиться, какая, в сущности, разница. «Пока ещё могу». Уже тогда было поздно, еблан.       — А как насчёт здесь?       За намелью, прикрытой юбкой из пальм, далеко от причала. Тут нет ни мусора, ни свидетелей. Ваас снимает берцы, пробует совет. Песок, как песок, ничего особенного.       А потом слишком много рецепторов среагировали сразу, погружая в небольшую сенсорную перегрузку. Слышно звук, как будто песчинки шуршат у самого уха. Ладно, что-то в этом есть. Монтенегро суёт руку в карман.       — Увидел и подумал, что тебе понравится, — делится он, надевая кулон на шею любовника.       Карабин (капкан) беззвучно защёлкивается, Марисэ наклоняет голову и щупает отполированный округлый камешек мандариново-оранжевого цвета с красными и жёлтыми прожилками.       — Какой красивый… — растроганно произносит он, а потом поднимает абсолютно формальный взгляд, как на паспортном контроле. — И как это понимать, шеф?       Его ебучие вопросы. Чисто формально хочется ему двинуть.       — Как то, что я вспомнил о тебе, когда увидел что-то красивое, дурень.       Кажется, что уже говорил кому-то эти слова, мысли в голове словно чужие. Пожрал душу. Нет, в этот раз она добровольно прыгнула в пасть.       Отвечают улыбкой — такой радостной, что аж удивительно. На линзу проектора падает на мгновение другая, искажая картинку, делит её на две цветные части: ярко-изумрудную и небесно-голубую.       — Всегда буду носить. — Помощник прячет украшение под рубашку.       И злиться на него уже совсем нечего. Марисэ восторженно целует начальника, похож на девчонку на первом свидании, но больше из-за фона. Кажется тонким, беспечным и безнадёжно втрескавшимся. Шелковистый на ощупь, обнимает вокруг спины по-осьминожьи цепкими ручками.       Становится совсем свежо. Возникает впечатление, будто воду хлыщешь прямо из графина.       Они остаются на пляже ещё ненадолго, целуются, обнимаются и разговаривают, а потом возвращаются. Ваас выкуривает свой желанный косяк, а Марисэ просто лежит, устроив на нём половину тела, и спит вместе с ним аж до обеда.       Парень хорош собой, имеет складную легенду, тщательно работает, отлично себя зарекомендовал. Как назло, всё у него было хорошо, бля. Даже если ругался с начальством, то самое большое на несколько часов. Иногда мирился посредством горизонтальных переговоров. Ваас представляет его подчинённым просто как помощника, имея в виду «первого», как Бен и Кенни. Марисэ выполняет его личные поручения, как одиночные, так и командные. Но чаще одиночные. По типу: «А приготовь-ка те лепешки из картофеля. — Тебе ж не понравилось. Кутабы? — А ты сделай, чтоб понравилось. Кутабы». Бывает: «Одного гандона надо ёбнуть. Вот всё, что нарыл». Не хуже Бака справляется — и по доскам объявлений не надо шарить.       Зарабатывает точно не хуже. Хватает и чтоб нормальную антенну прицепить, и диван сменить. Прикупил себе столовые приборы, плитку, сковородку, чайник и даже холодильник. Аскетичное бунгало Кена изменилось до неузнаваемости: добавился вентилятор, пара ковров, полки с безделушками и несколько розеток. Сильва разжился личным шкафом, ещё — жестяным сейфом с ключом, чтоб наличность и свои пукалки в спокойствии хранить. И самое странное: чиркал что-то в загадочном блокноте. Чиркал ещё до карт с Хойтом, однако сейчас делал это особенно часто. Один раз сосед сунул любопытный нос и получил крепкую затрещину.       — … Признавайся, когда на меня глаз положил? — спрашивает Марисэ на одиннадцатом часу трипа, стоя по колени в воде.       Дальше не заходит, фобия у него там или что. Делает вид, будто про скорость ветра спрашивает, однако его напряжённость выдаёт застывшая поза.       Ваас сидит на берегу по-турецки, сонно подперев подбородок кулаком. А хуй его знает, он об этом не думал. После «воскрешения» Белоснежки? Когда увидел его в кабинете начальника в шкуре наёмника? Тоже нет. Где-то между тонким шрамиком у него над правым коленом, который хотелось облизать ещё во время шитья, и водой под мостом...       — А ты?       Грудь любовника раздувается, как рыба-ёж.       — Минут за десять до того, как мы в кабинет к Хойту зашли.       Неожиданно очень честный ответ. Про что-то своё говорит.       — Твоя очередь, шеф. Не отстану, просто скажи.       Гораздо раньше. Если именно «глаз положил». Ещё когда Марволо за привязанным к бетонному блоку Джейсоном нырнул. Подумалось тогда: «Хочу, чтоб за мной так же прыгал». Хоть в пекло, это Монтенегро умалчивает. Марисэ прыгнул за Джейсоном, а вынырнул вместе с Ваасом, просто никто из них троих ещё не знал об этом.       В пекло Марисэ прыгнул тоже.       — Ну ты даёшь, — на пять из десяти удивляется тормоз.       А когда целуешь его, на рыбу-ежа не похож. Скорее как млекопитающий ёж, новорождённый, чуть ли не пушистый, голыми руками бери... Фу-ух, приличная марка.       Белые барашки волн врезаются им обоим в колени.       Ваас доводит его образ до совершенства так, как он это видит. Переодевает, моделирует, модифицирует. Говорит порой: «Хочу, чтоб ты сегодня надел красное» или «Тебе больше идёт длина до подбородка». Это очень странно, ещё немного — и будет неестественно, однако Марисэ чувствует возбуждение, слушая и исполняя такого рода поручения.       Он разжился бежевой жилеткой, белой футболкой (пришла в негодность на третью носку), зелёной футболкой, тремя красными. Ещё штаны и несколько шорт на особую жару: Ваас любит, чтоб на заднице сидели хорошо. Он, видите ли, не только тактильный, но ещё и визуал. Дарит порой странные украшения: то диковинную косточку найдёт и в серьгу оформит, то какой-то минерал притащит и на браслет нацепит. Браслет носить не просит, а вот серёжку…       — Хочу, чтоб носил, — впервые заикается о подобном желании, но говорит так, будто разрешение у нотариуса заверил.       Марисэ оглядывается на него с удивлением, держа крохотное украшение в пальцах.       — На чём, на носу? — фыркает. — У меня ж даже дырки под такое нет.       Нет, в ухе. Марволо на предложение сделать прокол реагирует больше растерянно, чем отрицательно. Лупоглазит. Наверное, откажется. Это уже слишком, пират понимает.       — Ты хочешь, чтобы я сделал пирсинг?       Ваас хочет сам сделать ему пирсинг. Чтоб сидел у него в руках доверчивый, дрожал от боли и терпел, пока вставляют серьгу. Чтоб смотрел своими оленьими глазами…       Марисэ слушает предложение, а потом облизывает губы.       — Хочешь… прямо сейчас?       Даже не верится. Ваас поспешно тащит его на диван и собирает всё необходимое по полкам, пока подопечный не передумал. Марисэ тщательно трёт мочку бинтом, смоченном в спирте. Монтенегро обливает им же ладони, растирает подушечками пальцев, загоняет под ногти. Стерилизует новую иглу, которую заранее стащил у Леопольда, и сам аксессуар.       — Скажи честно, тебя это возбуждает? — хитрый голосок.       В следующую секунду Ваас делает ему дырку в правом ухе. Парень мелко вздрагивает, жмурится со вздохом. Раскрывает глаза, ловит направленный на него взгляд. Кажется даже сильнее уязвимым, чем тогда на лодке, когда про свою фобию глубокой воды рассказывал. Крепко держится за локоть начальства, а дышит поверхностно, глазищи — тлеющие угли просто… Сам возбужден не меньше. От зрелища всё типается внутри.       — Вещи, которые я позволяю тебе с собой делать, — говорит, разглядывая в зеркале свой новый аксессуар.       Сразу после процедуры пирсинга сексом заниматься нельзя. Ага.       — Осторожнее, ну, — деланно возмущается, когда толкают ко шкафу, — у меня же травма!       — Какие мы нежные, — в бесчисленный раз подкалывает Ваас и ловит его в кольцо рук, как разыгравшуюся овчарку.       — Просто пиздец, — заверяет Марисэ и ловится очень легко. — Хочу, чтоб и ты сегодня был нежным...       Получите — распишитесь. Почему бы не попробовать в качестве разнообразия…       Потом пират снова дезинфицирует слегка припухшую мочку. Жара. Марисэ выглядит расслабленным и томным, прирученным. Лежит рядом и курит с рук, придерживая пепельницу.       — Уже знал достоверно… — урчит едва слышно, как будто стих на память повторяет.*       Парень просто бесстыдник: любит страстно, любит грубо, любит нежно, просто всё любит. Обременён разве что самовлюблённостью (ему к лицу) и наивностью (это даже очаровательно), открыт к экспериментам и каждый раз удивляется, когда Ваасу удаётся выудить из него новую дичь. Ножи, связывание, контроль дыхания, смена имиджа. Теперь ещё пирсинг.       Ну реально пиздец. Марисэ почти не почувствовал боли, потому что едва не кончил только от одного вида иглы в пальцах Вааса. И когда сережку цеплял… Марволо хотел отсосать ему прям щас же. Страшно каплю было тоже: при желании Монтенегро и иглой прикончит, так что это изысканно щекочет нервишки краем ножа. Интимнее, чем секс.       — С ума меня сводишь, — шепчет подопечный, подставляя шею под поцелуи.       Вертится от щекотки, как игривый котёнок, хватает ртом воздух, голый до самого сердца. Сегодня спит в кровати шефа, становится серебристым в свете виновницы приливов. Великолепный. Нежное ушко заклеено на всякий случай пластырями, чтоб грязь не попала. Хочется поглотить его целиком, нырнуть в него с головой... Просто, бляха, сожрать. Когда Ваас напивается, то думает, что уже не знает, где в его жизни он, а где Марисэ; края размывались, ставились всё менее чёткими. Он позволил этому случиться и Марисэ позволил тоже.       Марволо слышит шаги сквозь сон. Узнаёт их владельца, но всё равно приоткрывает кошачьи глаза. Он всегда начеку.       — Dolcetto, подвинься.       Наёмник переворачивается с живота на бок, отодвигается поближе к стене. Ваас устраивается на освободившемся пространстве, раздевшись до белья, и обнимает вокруг плеч, притягивает к себе. Марволо мостится поудобнее: закидывает голую ногу ему поверх бёдер, рукой обнимает за торс, а голову кладёт на плечо. Начинает источать уют.       О следующем желании Ваас заявляет скоро — в уже помеченное украшением ухо.       — Хочу проколоть тебе язык.       Хочу посадить этот ловкий язычок на тавро. Хочу ещё одну табличку «частная собственность» повесить, чтоб видеть мог только ты и я.       — Ваас, это чересчур.       Однако вечером возвращается плотно отужинавший и тщательно почистивший зубы.       — Делай, раз хочешь.       Марисэ держится одной рукой за свободный локоть, высунул язык. Жмурится с тихим стоном, в уголках глаз выползает парочка слезинок, от этой картины тесно в штанах и груди. Украшение из обычной медицинской стали, место всё-таки нежное. Легонько стучит ладошкой по локтю, подгоняя, чтоб прекратил пялиться и вставил штангу.       Потом любопытно оценивает в зеркале, пока Ваас откладывает медицинский зажим и снимает перчатки. Монтенегро каждый день осматривает результат, буквально в рот подчинённому заглядывает. На ночь всё нормально, на следующий день язык распухает и сильно болит, Марисэ получает два выходных, немного волнуется и сердится. Лео заверил, что всё нормально, хотя посмотрел жутко хитро. На следующие сутки припухлость несколько спала, как и боль. Бедняга похудел в лице, вечером выпил пару кружек остывшего чая со сгущёнкой и наконец подобрел.       — Чтоб я ещё хоть раз позволил тебе что-нибудь такое, — ворчит, выломав из блистера ещё две таблетки обезбола.       — Ты мне всё позволишь.       «Он тебе любую хуйню разрешит», — завистливо сказал Бенджамин тогда на причале. Может, на самом деле с Ваасом в тот момент говорил? Кто ж знал, что это про Марисэ. Деннису татуировку на руке сделать не разрешил, а Вааса впустил везде: под кожу, глубже гланд и — самое главное — в мысли.       От осознания этого становится стрёмно впервые за долгое время. Вздумается Ваасу ему губу проколоть, пупок, да хоть хер, — позволит. Вот эта мысль ещё хуже. И ещё одна следует, уже предсказуемая: «Хочу домой».       Это должно было появиться рано или поздно, и Марисэ искренне удивлён, что столько продержался. Два сезона прошло. С чего? С момента, как глаз положил или как это понял? Память просто говорит: «Хуй знает, помню, что два сезона, чё те ещё надо?»       Ваас скорее в подвале закроет. Такие люди предательство не прощают. Либо скрывать до самого конца, либо даже не рыпаться. Обмолвился ведь: «У тебя всё на лице написано». Марисэ боится того, что Ваас ещё может позволить себе с ним в будущем — боится больше, чем подвала. Где ножи, где пирсинг, там и кровь. У человека не должно быть так много контроля над другим человеком. Захочет однажды трахнуть, живое его сердце в руках держа, самолично грудину вскрыв, — тоже соглашаться?       Через восемь дней уже можно целоваться. Ваас исследует модификацию осторожно, притрагивается кончиком языка. Марволо необычно. Ощущения странные, штанга мешается во рту, задевает, всё ещё неудобно касается нёба, однако от поцелуя размягчаются колени и воля. Большим пальцем второй руки шеф ласкает серьгу в форме змейки. Марисэ теперь настоящий пират.       Отстраняется, клипает своими пушистыми гусеницами. Розовощёко улыбается.       — Ну и как тебе ощущения?..       — Очень вкусно, — заверяет шеф, — вкуснее, чем вся твоя стряпня.       Марволо смотрит растроганно и целует уже сам.       Подарочек «...начальнику», — гласит открытка. С бантиком.