Из огня да в полымя

      Утром Марисэ замечает Вааса выходящим из оружейной. Он в форме от башки до пят, только глазами сверкает из-под балаклавы. С ним получивший желанное повышение Бен. Ваас уже вторую неделю мылился на южный остров и вот собрался.       Чёрно-жёлтый этому чертяке к лицу.       Марисэ едва на месте честь не отдаёт. Шмыгнул к себе в бунгало, а потом сразу же лепечет про срочный отчёт, который забыл подать в личном порядке. Ваас снисходительно ухмыляется под маской, понимает и ведёт за собой. «Пятнадцать минут, Бенни… Подожди возле вертолета». Перед глазами только полоска смуглой кожи с двумя топазами по центру. Монтенегро тянется снять обмундирование, но наёмник останавливает его.       — Оставь так, всё оставь.       И опускается на колени. Трётся лицом о бедра, прижимается к штанам губами. Обжигает своими чернильными глазищами, ощущение, будто под шквал огнемёта попал. Берёт стремительно твердеющий член в рот, втягивает щёки, языком ласкает головку, штанга ощущается крайне интересно. Одной ладонью ныряет Ваасу под водолазку, пальцами поглаживает тёплый влажный бок и сползает на задницу, закрывает глаза. Заставляет начальство облокотиться о стену и тяжело дышать. А потом вдруг прижался носом прямо к лобку, широко раскрыв рот. Несколько раз. Пока Ваас не кончил.       — И что это такое было? — слегка удивлённо спрашивает тот.       Спрей с лидокаином это был. Чего ждать от наркомана и курильщика, ванильного крема? Марисэ вечно давится от вкуса, но следует своей странной, вполне устраивающей Вааса логике: если уж попало — проглоти.       — Ты в форме, — пыхтит первый помощник и смотрит снизу вверх жадно, как голодный кот на сосиску, — да ещё когда одни глаза видно... просто ёбнуться можно… — И целует руки под беспалыми перчатками, целует колени, целует стопы, где у ходящего по воде был гвоздь от распятия — прямо через грязные сапоги.       Просто пиздец. Башню дезинтегрирует, как в эпицентре ядерного взрыва.       — Хочу служить тебе до скончания веков, — шепчет с пола и прижимает пальцы правой руки Вааса ко лбу с закрытыми глазами, как это делали слуги со своим султаном.       Просто ёбнуться можно…       Потом сам упаковывает всё, как было, застёгивает молнию и пуговицу, попадает в правильное отверстие в ремне. Встаёт на ноги, целует в губы через балаклаву с закрытыми глазами. Наконец, смотрит — ощущение, что высшие силы прощают тебе все грехи.       — Скорее возвращайся... Уже скучаю.       Через два дня Марисэ встречает его ещё на посадочной площадке. Шапочка наёмника с козырьком, ботиночки — всё начистил. По стойке «смирно» стоит. Универсальный солдат, которого... Монтенегро скидывает на него половину шмоток — те, что грязные — и свистит, чтоб шёл следом.       — Это же не твоя кровь?       Марисэ складывает всё на пол рядом с диваном, крутит начальника в руках, кружит вокруг и с пристрастием осматривает. Ваас позволяет вертеть себя, как витринный образец, чувствует усталость и удовольствие. Не его, конечно. Уходит помыться, а Марволо — швырнуть одежду в воду, чтоб откисла.       — Может, заодно постираешь? — из-под потока воды закидывает крючок командир.       — Хер тебе, — лаконично отказывает подчиненный.       У него в этом плане всё прозрачно. Секс или заказное убийство — пожалуйста, стирка — ни за что. Хотя пищу готовит, для него это один из способов продемонстрировать свою привязанность. Угощает всех: и Лео, и Кенни, и Карлоса, и Рауля, даже Бенджамина. Но готовит только для себя и начальника.       Прикормил дикого тигра, усы смеет гладить. Или это Ваас его прикормил?       Монтенегро ему кто? Уже полгода закрылось, хочется дать этому какое-то название. И чем дольше длилось происходящее между ним и начальником, тем сложнее за это взяться. Какой-то судорожный онанизм на взаимно откликающиеся фетиши. Там, где у Вааса была ямка, у Марисэ находилась выпуклость, на многие чёрные клавиши находились белые. «Свой». Ваас ему свой, понимает наёмник. Для вождя племени Марволо приносит добычу, считает себя важным. Немного похож ещё на шамана, обвешанного травками и шкурами, обмазанного известью и сажей.       … На свидание привёз Вааса хер знает куда, вообще в новое место. По центру — кострище, вокруг вытоптанная поляна, окружённая травой по пояс, сбоку стоит одинокое высохшее дерево. Тянет за руку поближе к огню, потом в эту же ладонь вкладывает термос.       — Я сам вырастил, — говорит с очень серьёзной миной, аж губки надул, — полный цикл. От споры до конечного продукта. Немного сахара добавил.       Шеф по привычке ткнёт клапаном ему в нос. Марисэ пьёт свою часть, Ваас — свою. Значит, ни обещанного мыла, ни мета, но зато — грибы. Вместо Эрнхардта? До чего каверзная черепушка, везде ему надо отличиться. Ваас никогда не призна́ет вслух, что ему жутко нравится, когда ради него вот так на цыпочках. Марисэ это и сам понимает.       Минут двадцать проходит. Может, тридцать. Марволо возится с поленьями, складывает ровные колышки в стопку рядом с костром. Потом такой: — О-па.       И положил топорик рукояткой вверх. Клюнуло канарейку? 27      По стеклянным глазам ясно: клюнуло. Ваас ловит помощника за крыло и сажает к себе на колени, тот мостится долго, как кошак. Потом сползает на землю между ног главаря, а башкой остаётся на животе. Не стесняется, что жутко похож на пидора в этот момент, поглаживает пальцами колено. От его прикосновений возникают вибрации, расходящиеся по всему телу: чем дольше держит, тем сильнее вибрирует. Как машинка для шиацу с подогревом. Становится чересчур цветным и крайне угловатым, потом вообще деформируется в существо из кусочков, как картины Пикассо. Во лбу третий глаз, хорошо, что не звезда. Пиздец…       Марисэ переворачивается на живот и лениво заползает сверху, как василиск. Упругий, крепкий. Вообще не дюймовочка, стоит подметить, разве что не такой широкоплечий, как его начальник, и более поджарый. Охеренно притягательный, как будто весь подкожными магнитами утыкан. Обнимает обеими руками под одеждой, от его прикосновений горячо, точно в костёр рухнул, просто кошмар. Хочется с ним в одно существо срастись, склеиться, как два куска мыла забытых, переплестись корнями.       — Совершенство, — шепчет секретно и по лицу губами скользит, как кистью по холсту, — совершенство, совершенство.       Клюнуло канарейку. Любит он в интоксикации сказануть что-нибудь, от чего у Вааса аж пар из ушей повалит. Каждый раз, как что-то принимает, перлы выдает. То про ресницы, то про воду, то вот это. Тяжело сказать, искренне или же льстит. Говорили уже ему такое однажды — и не только такое — закончилось хуевато. Хочется думать, что искренне, но зверь в груди морду влево тянет: переба-а-арщивает…       Разве могло так быть, чтобы кто-то в здравом уме говорил Ваасу Монтенегро подобное, да ещё и без злого умысла?       Турист смотрит на него трепетно, как на музу или божество.       — Хочу задать вопрос, — выдыхает, будто самый важный секрет.       — Есть одно замечание, — одновременно произносит оранжевый.       У Марволо в голове возникает именно этот цвет. Красный и желтый, что вместе получается? Оранжевый. Поглотил наёмников, сделался главным соском этой тропической груди, теперь выбирает, кого вскармливать, а кого сделать усопшим. Оставим эту мысль при себе. Чаёк выдался крепкий.       — Я открыт к замечаниям, а то всё слишком хорошо…       Слишком хорошо, значит? А вот у Вааса, например, пентхаус разбомбило, как во Вьетнаме.       — Тебе пойдёт татуировка, — заявляет Монтенегро и проводит пальцами по лопатке подопечного, где когда-то полоснули тигриные когти.       Может быть, Лео тогда случайно к Марисэ кусочек него своими нитями пришил?       Ваас рисует в воображении что-то цветное, хищное, крупное. Не как у племени, dios no lo quiera. Первородную волчицу со щенятами, но как у Якудза принято, чтоб со сценой обязательно. И каждому члену племени по щенку.       Марисэ сползает на землю рядом и начинает ржать. Взгляд его делается горьким. Он резко замолкает и плюхается подмышку, как декоративный кролик, гладит по груди и животу и долго молчит.       — Давай без этого...       — Давай, — тут же соглашается Ваас и продолжает придерживать вокруг спины. — Релакс, canario, не навостряй пёрышки. Что хотел сказать?       Марволо не говорит и вспоминает уже знакомую мысль: «Не знаю, чего от тебя ожидать». Он опасался, что Ваас начнёт настаивать или даже потребует, с его-то страстью к доминированию, или что самому захочется, но нет. Под псилоцибином вылезло только: не хочу, не сейчас, ну вот вечно ты всё похабишь...       Фильтрацию хорошую проходит через поры его звериной интуиции, выходит к Ваасу родниково чистое. Но сказать элементарное «пусти домой ненадолго» не получается, блять.       — Что такой кислый? Завтра оладьи будут на завтрак?       Марволо издаёт звук, расположившийся почти посередине между мычанием и разочарованным вздохом. Он не против таких вот безобидных подколок про его любовь к готовке, но думает, что трип бесповоротно испорчен.       Когда появился холодильник, плитка и собственная посуда, лёгкость и качество готовки повысилось. После этого из бунгало Кена часто тянуло чем-нибудь вкусным. Помощничек Вааса разжился удочкой, ловил местную рыбу, одалживал мясо при разделке свиней и кур. И баллоны с газом на заправке коробками брал (хотя денежку всё равно совал, просто не в кассу она шла, а мимо), устроил себе грядку за чертой базы. Травки там растил. Ему резко стало всё можно.       Ладно, не то чтоб прям всё можно, конечно…       Это просто так кажется. Сам по карьерной лестнице модник взобрался и рядом на перекладину уселся. Буквально… хм, за пару недель, сразу после того, как Хойту кирдык пришел. Какое совпадение, а.       Примелькался наёмничек, стали замечать его, даже когда в пиратских шмотках дефилировал. Шли ему пиратские шмотки, аж лоснился, гандон. Кена это почему-то устраивало, он вообще простой, как семейные трусы, а у Бена недовольство чесалось, пока Южным командовать не стал. Чё, раз Сильва завтракает и трахается с Ваасом, то можно за месяц стать тем, кем Бенсон по́том и кровью себя делал пять лет? Ну охуеть теперь.       Раз два начальника (тогда все ещё думали, что два) благословение дали, то понятно сразу — мажористый говнюк. На смертельный покер к Хойту слетал, а вернулся живой, отделавшись лишь двумя пулями. Хорошо устроился! Только перед Ваасом отчитывается, цаца. Хочется найти серьёзную причину, чтоб доебаться, однако прям такой, чтоб не вызвала вопросов к тому, кто доебался, пока нет.       Всё у него, как назло, было хорошо.       В Марисэ тоже есть вот эта нарциссичность, как в Ваасе. Она просто в другом проявляется. Любит широкие жесты делать и серенады нашептывать, как первокурснице из глубинки. И думает, что работает. Не знает, что часто работает.       Уходит довольно много времени, чтоб хижину построить. Бамбука нарубить и высушить, набрать достаточно веревочного материала. Кое-какие мелочи получилось купить, однако многое приходится делать самому, сюрприз же — хотя и не это в итоге проблемой становится, а костюм и сам танец. Его тянет устроить тематическое представление, и Марисэ на каждом этапе говорит себе, что уже можно остановиться. А потом стоит у зеркала, примеряя свою фантазию, и чувствует только постыдное возбуждение. Даже Ваас подумает, что он ёбнутый.       Хотя… может и нет.       («В другой раз станцуешь»).       Ваас сначала вскидывает брови, затем начинает зубы показывать, от одного локатора к другому лыбу раскинул. Хитрющий, чуть весёлый, сексуальный, с косяком в уголке губ, — пиздец, хочется, чтоб на поводок посадил. Веерами своими хлопает. Чик — фотографирует снизу вверх, чик — сверху вниз, потом пробует на ощупь.       Марисэ уворачивается от прикосновения намеренно запоздало, ткань шуршит, браслеты звенят.       — А-а. Одно правило, шеф.       — Да ты что... Ну, послушаем, — заинтригованно.       — Кто первый пустит в ход руки — тот проиграл.       И лениво раскачивается под музыку, как Акаша в том сиквеле. В ухе впервые другое украшение, массивная серьга: девять латунных монеток, зацепленных друг на друга ромбом.       Две палочки дымятся в подставках из алюминиевых банок. Смердят цитрусом, тыквой, корицей и жжёным деревом.       — И что делает проигравший?       — Исполняет желание.       — Интересней проиграть...       Ты гляди, яйца не мешают. Браслеты нацепил на каждую конечность, как танцовщица. Ножкой «эть» — прицепленные к украшениям шармы звенят. Горячий сучонок двигается, точно змея, просто гипнотизирует. Из-под полупрозрачной шторки сверкает своими ониксами, будто Шалом Харлоу.       Да пошли в пизду эти правила... Охуеть, как такую огненную саламандру не приголубить? А то так и вошкается, никак не полиняет сама.       Даёт себя тронуть сразу же, не уворачивается вообще. Ваас хватает стройный поясок обеими руками, его на секунду облепляет золотистыми чешуйками. Марисэ заискивающе выглядывает из-под ресниц. По нему в жизни не скажешь, что хорошо смотрится в алладинах. Хотя на этого мешок от риса напяль, хорошо сидеть будет. Монтенегро поглаживает голые плечи и спину, снимает с подопечного шторку и целует.       — Ваас, ты вообще не старался.       — И что, учителю пожалуешься?       — Мгм-м…       Наёмник томно вздохнул и покачался из стороны в сторону под музыку прямо в объятиях, держа руки над головой. Покрутил лениво кистями, выписывая круги и восьмёрки, стрельнул глазами, подведёнными чёрным так, будто он уткнулся лицом в сажу.       — Что хочешь? — спрашивает Ваас после ещё одного поцелуя.       — Твоё добро.       Разрешение нужно, значит…       И что задумал, хитрец?       — Я слушаю.       — Не бери в голову... Сейчас хочу, чтоб смотрел на меня.       Это Ваас с радостью, его лепёшками не корми, дай поглазеть. За развлечения отвечает Марисэ и спустя восемь месяцев всё ещё удивляет.       В этот раз целый уголок построил: бамбуковую хижину с костром в центре и дырой в крыше, чтоб уютно было и при этом не задохнулся никто. Благовоний натыкал (и сам пах, как лавка с аромамаслами), мягкие подушки с кисточками притащил, где-то нашёл пёстрый ковер с подносом, прикрытым сеткой от мух. Закуски даже, ты смотри… Нарыл тряпку подозрительно похожую на гобелен, прибил гвоздём на стену: тёмно-синяя женщина с четырьмя руками танцует прямо на теле мужика, уже двурукого. И даже висит коробка радиоприёмника, из которого ноет восточная песня.       Начальство располагается на боку среди подушек, согнув одну ногу в колене, и подпирает с интересом щеку.       Оказывается, сиськи вообще необязательны, чтоб красиво танцевать, достаточно пластично двигаться. И чтоб сиял взор, подведённый сажей: взгляд Багоя, а глаза Роксаны, развлекай своего личного Македонского. Ваас жадно наблюдает, как будто в кинотеатр пришёл, только попкорна не хватает. Тут другая кукуруза — до хруста обжаренные треугольники тортилий.       Марисэ заканчивает, приземлившись на босые пятки по обе стороны от бёдер начальника, встаёт на мостик, его лицо останавливается напротив лица командира.       — Ну ты даёшь, — восхищается тот после поцелуя. — Кудесник...       Марисэ опускается на него по-змеиному, прижимается спиной к груди, обнимает за шею, закинув руки назад. Ёрзает. Ваас скользнул рукой под пояс, Марволо шумно выдохнул и позволил себя изучить.       — Сегодня, оказывается, праздник, а мне не сказали...       Марисэ смазан и в добавок растянут. Мостится дыркой на член, впускает внутрь и постанывает. Ваас придерживает любовника за горло, а второй ладонью прикрывает звонкий ротик. Марволо жадно целует его пальцы, засасывает в рот, облизывает и двигается сам. Монтенегро ощупывает штангу указательной и средней подушечкой, Марисэ томно стонет, выворачивается в пояснице и целует в губы не смыкая век. Приходит ассоциация только с пчелино-полосатым крайтом.       — Перевернись, Жасмин.       Ваас поглаживает любовника по груди, наталкивается на шнурок кулона, который подарил. Марисэ не снимает его даже в воде.       Огненное одеяние летит куда-то в ноги, парень хватает ртом воздух, чувственно плавится под медвежьими лапами шефа, до чего же хорош, сучонок. Сползает на подушки медленно и увлекает за собой, схватив загорелыми крючками за майку, тянет уверенно, как русалка под воду. А Ваас и рад нырнуть следом, чтоб запечатлеть поцелуй на красных губах, оказывается сверху, как больше всего любит, и хватает наёмника под бедро, а тот обнимает ногами вокруг пояса. Довольно щурится и щедро загребает обеими руками широкую спину начальника, сняв с него майку, поглаживает любовно, как фермер гладит ржаные колосья по лету. Шеф неизменно тёплый, словно лето ввёл под кожу.       Марисэ искренне считал, что так увлекательно только поначалу. Мол, я с ним сплю всего лишь месяц (каждые четыре с половиной недели приходится менять цифру), неудивительно, что аж искры летят. Однако со временем секс становился только лучше. Ваас изучил его досконально, ощупал каждую впадинку и обласкал каждый уголок, каждой подробности подарил по страничке в своём альманахе по уходу за хитрожопыми наёмниками.       Почему-то все твои потаённые места знает именно мужчина. Эта мысль пришла однажды утром во время бритья, и Марисэ аж порезался.       … Он уже стащил с себя всю мишуру, переоделся в обычное. Достал из сигаретной пачки заранее скрученный косяк, поджёг. Ваас полулежал рядом, подцепляя гаукамоле румяным треугольничком жареной тортильи.       — Талантливый человек талантлив во всём.       Марволо растроганно улыбается, курит.       — Кстати! — вдруг восклицает пират. — Забыл совсем, бля. Растаяла, наверное…       Тянется рукой в поясную сумку, достаёт предмет. Марисэ понимает, что смотрит на шоколадку. В первую секунду чувствует растерянность, а потом — тёплое цунами в груди.       Ваас запомнил, что он скучает по шоколаду. Записал себе в память такую бессмысленную мелочь о своём подопечном. Ведь не количество наркоты это, не толщина денежных пачек от сделок… И всё равно запомнил.       — Молочный не нашёл, — говорит начальник, положив плитку рядом с любовником, — уж извиняй, bailarín.       Марисэ недоверчиво надрывает упаковку. Шоколад действительно подтаял, однако не критично. Ощущение вкуса усилено из-за тетрагидроканнабинола в крови, глаза сами собой прикрываются от удовольствия. И похуй, что не молочная, тоже вкусно.       — Знаешь, что в тебе самое странное, Ваас?       — В душе не ебу. Удиви меня.       Шеф с интересом ждёт ответ. Его изумительные ресницы кажутся медными в свете костра, пламя танцует, отбрасывая на всё свои тёплые блики. Марволо прожевал коричневый квадратик.       — Ты никогда не говоришь о лучшем, что в тебе есть.       — Опять на мне в харизме упражняешься, dolcetto...       Марисэ кладёт в рот ещё один кусочек и увлекает Вааса в поцелуй со вкусом шоколада. Он уже давно перестал стесняться. Примирился с совестью, отмылся от вложенной в него отцом фобии. Больше не считал свою роль унижением. Разве может унижать то, что приносит столько удовольствия?       — Я хотел у тебя кое-что спросить в прошлый раз, — вспоминает подчинённый. — Можно спросить сейчас?       Всё надо знать этому учёному. Монтенегро вздыхает, прикрыв глаза, и разрешает кивком. Он не показывает, что уже давно привык к вопросам.       — Кто я тебе?       Ваас вскидывает брови. Думает. Рано или поздно Марволо должен был спросить, такой он. Любит красивые слова и ценит серьёзные поступки. Задаёт глупые вопросы. Ищет подтверждений, как и шеф. Долго продержался, буканьер ожидал подобного ещё на личном острове.       Кто ему Марисэ? Любовник и сотрудник. Жадность и стремление. Его стоп-кран и его колобок. Хитрый лисёнок большого лиса.       — Мой человек, — отвечает Ваас и вспоминает просьбу не втягивать в работорговлю.       Не случилось и единого раза, чтобы помощник натолкнул его на сомнения по этому поводу. Верно служил, верно привязался. Боготворил, трепетал, обожал. В минуты сомнения думалось: «Чем, блять, заслужил такое?» Понятно, что ничем. Просто случилось так.       Марисэ выдыхает с облегчением и начинает улыбаться слаще шоколадки. Целует. «Ответ принимается».       — Спроси у меня, кто ты мне, — бормочут в висок.       Это будет справедливо. Почему нет.       — Кто я тебе?       Марволо говорит тихим голосом, будто исповедуется. Будто у него крест за спиной, а перед ним — сам Господь.       — Вождь и Муза. Любовник, начальник. Моё сокровище... Человек, с которым я хочу делать всё на свете.       Ух ты. Прежде Ваас подобное разве что под кислотой слышал. И если «вождя» он ещё мог понять... то муза, серьёзно? И сокровище ещё. Охуеть, о-ху-еть.       Монтенегро не сильно удивится, если Марисэ сейчас выудит из кармана коробочку с кольцами и священника в рясе. Священника Ваас расстреляет, а кольцо... Кольцо можно на шнурок к собственному украшению повесить — или в дом унести, чтоб иногда рассматривать глубокими ночами, пока никто не видит, и смирно охуевать от свалившегося на голову счастья.       Марисэ Марволо, который встаёт перед ним на одно колено и смотрит снизу вверх верными глазами гончей. Фантазия вызывает обильное слюноотделение, как аппетитный ужин после тяжелого дня, и это пугает. Это уже чересчур. Достаточного и того, что есть, лучшее — враг хорошего.       Подопечный обнимает вокруг плеч, прижимается лбом к щеке. Второй рукой вцепился ему в майку, словно страшась, что Ваас обратится в калао и упорхнёт в дыру в потолке. Почему-то становится очень неловко. Монтенегро не призна́ет ни под каким пытками, что опасается услышать то, что уже давно видит на лице своего подопечного.       — Это чересчур, да? Ничего не могу с собой поделать… Люблю тебя. Очень люблю. Обожаю…       Да, вот это, блять. Ну и что ему ответить? Сказать-то есть что, но Ваас ни за какие богатства на свете больше не произнесёт эти слова. Хватило уже, едва ноги унёс, ещё и шрам на память остался.       — Почему же чересчур, в самый раз.       Получается неловко, как фальшивая нота.       Марисэ несколько секунд рассматривал его, слишком явно ожидая услышать хоть что-нибудь отдалённо похожее, а потом поник.       — Помнишь, проигравший исполняет желание?       Чёрт. Если Марволо сейчас попросит его сказать…       — Ну? Не томи уже, — говорит Ваас с плохо скрытым раздражением и готовится к самому худшему.       — Отпусти меня домой на месяц. Пожалуйста.       Вот как, значит. Домой его отпусти. Что-то подталкивает дать добро, однако отвечает пират совсем другое.       — Не пущу. Твой дом теперь здесь.       Он ни за что не отпустит Марисэ. Тот кровью подписал контракт, ну а не прочитал маленький шрифт внизу — его проблемы. Нырнул в омут головой вперёд, там теперь и останется, черти не выпустят.       («… не было ничего и никого, кроме меня»).       — Думаешь, не вернусь?       Вот же ебучий учёный, как в душу заглянул. От этой мысли становится неприятно, Ваас не отвечает и чувствует, что начинает сердиться.       — А если вместе? — не унимается этот нытик. — Ты и я. Все организационные вопросы мои. Я посмотрел на твою родину, хочу, чтоб и ты посмотрел на мою. Хочу показать тебе мир… Хочу показать тебя миру. Ты даже представить не можешь, как сильно.       Ещё как может. Так же сильно, как Ваас не хочет его отпускать.       Предложение чертовски заманчивое. Целый месяц отпуска от жары и ада вместе с привлекательным наёмником. Придётся снять с себя рабо- и наркоторговлю, кобуру, отыскать валяющийся чёрт знает где паспорт. Придётся с ног до головы одеть себя в его любовь.       Монтенегро понимает ещё одну вещь: ему может понравится, и он не захочет возвращаться. Забросить дело возрастом почти два десятка лет? Развернуть привычную жизнь на сто восемьдесят градусов? Марисэ просит слишком много. Есть вещи, которые не способен выторговать даже он.       — Тоже нет?       От его кроткого взгляда становится неприятно, как от прямых солнечных лучей в полдень. Ваас качает головой и слышит тяжёлый вздох. Марволо выпускает его из объятий и ложится на подушки рядом. Вжимается лбом в бедро. Возникает ассоциация с подбитым щенком, который тычется носом в ботинок хозяина, чтоб пожалел.       — Почему ты такой, какой ты есть, — едва слышно бубнит помощник в ткань штанов. — Я же не сбежать хочу, а просто увидеть дом… Неужели я хоть раз заставил тебя усомниться в себе?       В том-то и дело, что нет. Всё слишком хорошо, не бывает так. Что-то должно всё испортить, и Ваас чувствует, что этой ложкой дёгтя станет разрешение слетать домой. Как бы Марисэ к нему не привязался, Монтенегро уверен: дома он забудет его. А вместе с ним лететь не менее рискованно — и сложно.       — Дело, блять, не в этом. Просто есть вещи, которые от меня не получишь даже ты, — объясняет ему Ваас, как маленькому. — И ничего ты не заставил, не думай так, окей? Если бы ты заставил меня усомниться, то почувствовал бы это первым.       Подопечный смотрит снизу вверх краем глаза, поджав губы. Не этого ожидал после признания в любви, да? А что ты хотел, канарейка, нужно было выпорхнуть, пока дверцу держали открытой. Добро пожаловать на землю.       — Иногда… иногда я ненавижу тебя за твою власть надо мной. Я позволяю тебе слишком много.       А вот и не прикрытая сахаром серенад правда. Ваас всё ждал, когда же Марволо снимет свои розовые очки, и дождался. Хмыкнул с мрачным удовлетворением.       — Не рискуй, Марисэ, — предупреждает пират. — Ты хочешь, чтобы я дал тебе настоящий повод меня ненавидеть?       Марисэ отворачивается спиной и долго молчит. Проводит рукой по лицу, будто что-то стирает.       — Отвечай, когда я тебя спрашиваю.       Марволо оглядывается и смотрит так, что становится невыносимо стыдно. Ваас до трясучки ненавидит испытывать стыд.       — Нет, не хочу.       Прекрасно, свидание окончательно испорчено. Монтенегро это так же сильно бесит, как Марисэ — расстраивает. Так красиво начал, но нет, надо же было всё обосрать своими ёбаными вопросами и признаниями!       Неужели, блять, так не видно?..       — Давай спать? — через какое-то время слышит начальник. — Я устал.       Это можно. Глаза и так уже настойчиво слипались последние минут десять. Ваас устраивается за спиной своего подчинённого и невероятно быстро засыпает даже несмотря на копошащегося в груди червя досады. Сегодня Марисэ уют не источает — только горечь.