Ненавистна ты всем!
Ты виновна в смерти героев!
Злой судьбы волнами гонимая,
ты семерых конунгов горе,
ты мужьям гибель несешь!
Первая песнь о Гудрун
Всем известно, что с трона Хлидскьяльв Ратей Отец видит все миры: и какой праздный образ жизни ведут его эйнхерии; и как смертные на полях молят Фрейра об урожае, а Лови-богиню влюбленные просят вступиться за их запрещенный брак; и как Хель страшной черно-белой тенью осматривает свою вотчину мертвых; и как волк Фенрир, несущий злой рок, воет, ожидая своего часа — жди-жди, серый, долго тебе ждать, Всеотец не дремлет. Наблюдает Всеотец и за своими будущими воинами, и за приемными дочерьми-валькириями, им ведь только дай волю — тут же сердечными клятвами обменяются, разбавят порядок раздором, словно капля дегтя — мед. — Что видишь? Подавшая безмятежный голос Фригг сидит сбоку от трона, прядет свои узорные ткани, не отрывая глаза от нитей. Прялка успокаивающе-мерно постукивает. — А Вёльсунг-то не промах, — отвечает Один. — Хороший из него выдался ярл. О людях печется. Вот только не забота о народе мне нужна от него. Мне нужна его ярость, мне нужна его хитрость, мне нужно его стремление быть лучшим, Сурт побери. Глядишь, разомлеет от спокойной жизни и доживет до старости на шкурах. — Не разомлеет, — спокойно, но уверенно возражает Фригг. — Оставь, муж. Ансгар милостив, но у него есть цель. — Мне бы твое всевидящее око, жена. Как раз вместо утраченного глаза хорошо встанет, — хохочет Всеотец. Фригг чуть улыбается, но от работы не отрывается. Белоснежная нить невесомо скользит в ее пальцах, и простое занятие деревенских женщин в руках госпожи асов приобретает не менее завораживающие черты, нежели магический ритуал. — Ты видишь миры, видишь внешний облик, мой супруг. Я же вижу судьбы. Каждому свое. — Так-то оно так, вот только ты со мной своими знаниями не делишься, женушка. Прошу, не начинай. С судьбой играть опасно, знаю я, знаю, — он делает большой глоток вина из рога. — Но ведь с тобой даже не поспорить! Все ты знаешь наперед. Будет как с тем Гейрредом, будь ему неладно в Хельхейме. Помнишь ты тот случай? — Конечно, помню, — сладостный голос богини полился нежным ручьем. — Двух маленьких братьев — Агнара и Гейрреда — во время рыбной ловли унесло волнами на лодке в открытое море. Лодка разбилась о скалы в ночной тьме, и мальчики выплыли на чужой берег. Помню, я гуляла с Фуллой средь гор, как нас нагнал Хугин, опустился коротко мне на плечо и тут же обратно вспорхнул. Я поняла: супруг желает видеть, дело какое-то есть. Неужто совета ждет? Как узнала историю, жаль мне стало потерявшихся сыновей Храудунга. И спустились мы с тобой в Мидгард, обратились стариком и старухой, приютили мальчишек в лачуге, откормили, спать уложили. Славные были мальчики. По весне решили отправить домой, выдали лодку. А ты, видно, углядел нечто в Гейрреде, что тебя всегда привлекало, супруг мой. Хитрость, властность, жесткость… — Гейрред всегда был мне ближе. Агнар бегал за тобой, словно верный пес. Чему ж учиться он собрался? Прясть? Быть может, стряпню варить? Ха! То ли дело Гейрред. Рыбу со мной ловил, в лес ходил, охотился. — А после на костре едва не сжег. — За то и поплатился мерзавец! В Вальхаллу путь ему заказан. — Ты толкнул его на путь неверный, муж мой, — спокойно возразила Фригг. — Ты шепнул ему на ухо подлость, когда мальчики отплывали. Ты натравил Гейрреда на брата, надоумил лодку с ним толкнуть обратно в море, чуть к берегу пристанут. Бедный Агнар чудом выжил, а Гейрред-подлец возвратился к отцу и перенял правление. — В борьбе за трон побеждает сильнейший и хитрейший. — Иначе ты молвил, когда навестил Гейрреда в образе незнакомца, а тот восемь дней и ночей пытал тебя, усадив меж костров, — как бы невзначай заметила богиня. — Свихнулся воин, ничего не скажешь. Бормотал и бормотал какую-то чушь про то, что я колдун и желаю его зачаровать. — А ты разве не желал? — изогнула свою светлую бровь Фригг, скосив взор. — Всем известно: коль Один спустился в Мидгард в виде старика — испытаний жди. Ты любишь хитрить, супруг. Иногда в коварстве не уступишь и самому Локи. — Но Гейрреду об этом знать-то было неоткуда! Связал меня и ждал неизвестно чего, недоумок, лишь сын его сжалился, поил меня втайне. Ну, Гейрред в конце и поплатился. Умер от собственной глупости. Как узнал, кто я, так и упал на собственный меч. Права ты была. Никудышный выдался конунг. Всеотец шумно выдохнул, подпер рукой щеку. Застучала прялка, неловко нарушая воцарившуюся тишину. — Ты видишь способности, видишь силу, супруг, — вновь заговорила Фригг. — Но ты забываешь о сути смертных. Им свойственны чувства: страх, гордость, зависть, гнев, любовь. Смертные податливы чувствам, и решения принимают исходя из них. Пусть воин будет завоевывать города, вести людей на гибель, одолевать чудовищ и драконов, открывать новые земли — он может пасть от руки любимой женщины, вонзившей кинжал в спину, ибо слеп от любви. Иль задохнуться в ненависти, ослабить бдительность и позволить верному другу задушить во сне. Иль, страшась врагов, запереться затворником от всего света и быть свергнутым своими же воинами. — Хотел бы я знать, что из перечисленного ты увидела в судьбе Ансгара. — О, из перечисленного — ничего, — усмехнулась богиня.***
Один год и семь битв. Целый год она продолжала преследовать его. За целый год Ансгар потерял столько воинов и воительниц, что лица их, бледные, искаженные в воинственных гримасах, не покидали его в сновидениях. За целый год он завоевал обширные земли, викинги со множества поселений становились на его сторону, скальды славили его имя и разносили весть, которая страшила других ярлов. Народ им восхищался, верил в него и шагал за ним в кровавую битву, словно в бездну со скалы, но с яростными боевыми кличами и улыбками на лицах. Они твердили: «ты великий воин», «ты ярл, который приведет нас к величию», «ты тот, кого отметил Всеотец». Но Ансгару мерещились погребальные костры, дым до самых верхушек заснеженных гор, мягкие волны моря, бьющиеся о корму драккара, сопровождающего мертвых в последнее плавание. И она. Она, которая в семи сражениях мелькала в уголках его глаз. Она, которую он чувствовал у себя за спиной, собственной тенью, волочившейся по пропитанной кровью земле. Она, которая разила не разбирая — враг ли, друг, — лишь признавая Ансгара и его победу. Безжалостная валькирия стала его благословением и его проклятием одновременно. Воздух полнился запахом грозы, когда она приближалась; воины кричали, что видели средь серых туч угольные крылья божественного жеребца. Меч в ее ладонях плясал свой прекрасный, но такой беспощадный танец. Медные косы взметались в вихре движений, металл украшений отбрасывал блики на лица врагов — и это было последним, что они видели в битве. Ансгар же чувствовал ее присутствие собственной кожей. Поначалу он четко различал битвы с ней и битвы без нее. От Регинлейв веет морской солью, заржавевшим металлом, кровью и смертью. В ее выпадах скользит ледяной ветер, от ее ярости усиливается шторм. Стоит ей оказаться у Ансгара за спиной — и он будто бы сам становится средоточием непогоды. Семь битв — семь бурь. А после проливной дождь очищает землю. Поначалу он различал, но позже привык. Свыкся настолько, что Регинлейв стала неотъемлемой частью его походов. Константой. Всегда отголоски моря, всегда молниеносная тень за спиной. Свист стрел у виска. Грохот щитов и скрещивающихся клинков. Дыхание смерти, пускающее по затылку рой мурашек. И не нужно просить Одина, приносить дары в жертву великим богам, когда она с ним рука об руку. Пусть она и была частью плана Всеотца, пусть она — лишь узел на нити его судьбы. Но она с ним, она — его. Уже целый год. И впереди еще много лет, много побед. Ансгара прозвали «непобедимым» — и он начинал в это верить. И все же нить триумфа плотно сплетается с нитью смерти. Он — непобедим, но его люди — падают, падают, падают. Иногда Ансгара пропитывало такое глубокое, всеобъемлющее чувство горечи после битвы, что он судорожно искал взглядом фигуру валькирии, которая всегда без лишних слов, почти невидимкой спешила вернуться восвояси. Ему хотелось поговорить с ней, расспросить, увидеть в ее глазах-океанах ответы. Что отразится в их глади? Холодное безразличие под стать ледяным водам? Непоколебимая жестокость, с которой изрезанные скалы разбивают волны? А вдруг… мягкое сожаление, которое огладит, словно легкий бриз? Но Регинлейв всегда сбегала раньше, чем мысли Ансгара успели бы обрести очертания, а сам он смог бы отойти от огня сражения и задержать всадницу хоть на несколько мгновений. Это злило еще больше. Так злило, что она являлась как гром средь ясного неба, разводила пожар сражения такой силы, какой не выдерживала большая часть его воинов, — а потом исчезала, растворившись в дымке над водой. Она всегда молчала, не ликовала вместе с войском после победы, не оставалась в поселении на пир, как делали многие другие валькирии. Регинлейв оставляла мир смертных позади, даже, наверное, не подозревая, сколько жизней унесла с собой в другие миры. Вероятно, терпение Ансгара достигло предела, потому что сегодня случилась восьмая битва, и в восьмой раз он смотрел на тела мертвых соратников. Остекленевшие глаза, приоткрытые в немом крике рты, застывшие распростертые пальцы рядом с рукоятями упавших мечей. Их было много. Даже больше, чем обычно. Гораздо больше, чем осталось в живых. Оставшиеся мрачными тенями бродили меж трупов, склонялись над ними и прикрывали ладонями веки. Ансгару казалось, что они искоса глядят на него. И живые, и мертвые, и свои, и чужие — абсолютно все. Глаза, полные неприязни, укора, гнева, обиды. У каждого — свое. Нестерпимо хотелось отвернуться, спрятаться, скрыться от этих взглядов. Куда тебе прятаться, сволочь? Ты людей этих собрал, ты возглавил, ты повел на битву. Твоя ответственность, твоя гордыня, твои желания. Ты один виноват в этом. Пальцы хватаются за волосы, сжимаются с силой, тянут до боли, а зубы скрипят от натуги. Запах дыма и погребальных костров просачивается, въедается в Ансгара вновь. Это насовсем, это навечно, он знает. Не избавиться. Нет. Не я один. Она со мной в одной лодке. Она за спиной, из-за плеча стреляет прямо в глаз врага, иль отбивается от другого, который позарился на жизнь ее подопечного. Она со мной, она — моя. И вину она разделит вместе со мной. Мысли пронеслись быстрее, чем Хресвельг смог бы взмахнуть своими крыльями. И пока она не успела унестись прочь, пока не вспрыгнула верхом на своего коня, Ансгар ухватил ее за руку, дернул на себя, разворачивая. Глаза — морские омуты — уставились на него в недоумении, выразительно опустились на руки. Что себе позволяешь, воин? — читается в них. А он не придумал. Ансгар остановил валькирию прежде, чем она смогла бы скрыться в Вальхалле, потому как порыв был быстрее мысли. — Ты, — вырвалось громко и отчаянно. — Зачем ты творишь это, Всадница Бури?! Зачем мучаешь меня? Ты несешь лишь боль, кровь и смерть. Хоть раз ты оборачивалась назад, на поле битвы, чтобы взглянуть на свои деяния?! Хоть раз ты смотрела в глаза тех, чьи жизни оборвала?.. Слова лились бурным потоком, и Ансгар захлебывался в нем. Он кричал о потерях, о друзьях, о верных спутниках, о женах, которые ждали мужей и не дождались, о детях, которые остались сиротами. Он говорил о ее безразличии, о смерти, которую она несет, о ее жестокости и непреклонности. Он вырывал из груди то, что засело в нем гнилым, склизким куском мяса, что отравило его жизнь за последний год, что держал глубоко в себе до сих пор и не мог показать никому другому. Ансгар не замечал ничего вокруг. Как и не заметил дрогнувшие губы Регинлейв, как не заметил подернутые блеском белки глаз. Не увидел едва дернувшееся от него тело при словах «ты проклятье, которое наслали на меня боги». Но, стоило ему замолчать, глубоко дыша, пытаясь успокоиться после выплеснувшихся чувств, Регинлейв не сдвинулась с места. Словно прибрежная скала, выдержав очередной вал, она снова стояла с ледяным безразличием на лице. Вздернутый подбородок, напряженные скулы. Медь волос подхватывает ветряной порыв. — На тебя все смотрят, ярл. Мужские глаза округлились в непонимании, брови нахмурились. Он оглянулся назад с некоторой опаской — боялся, что валькирия исчезнет тут же, — и увидел, как воины разглядывают его, как опускают глаза и спешно продолжают заниматься своими делами. Здравомыслие вернулось. Как мог он так глупо сорваться при всех? Оставалось лишь понадеяться, что войско слышало не все его слова. — Другую валькирию нужно заслужить, Непобедимый Ансгар, — голос прошелестел мелкой прибрежной галькой, и воин обернулся к всаднице. — Ты еще не готов. На ее лице промелькнуло разочарование, и Ансгар нахмурился сильнее. Регинлейв хотела было шагнуть назад, вернуться к своему жеребцу, нетерпеливо топтавшемуся на месте, но Вёльсунг сжал ее локоть, останавливая. В глазах: Объясни, объясни мне! Я делаю что-то не так? Скажи мне, валькирия! Она поняла без слов. — Бухта под скалой в виде волка. На западе отсюда. Приходи туда после захода солнца, — она сделала шаг к нему. — Но запомни, Ансгар, великий воин: еще хоть раз попробуешь обвинить меня в последствиях своих действий — и в следующей битве моя стрела встретится с твоим глазом.***
Светило клонилось к кромке воды там, где гористое побережье вдалеке встречалось с морем, и розовые лучи ложились на лицо Регинлейв теплым полотном. К вечеру море разбушевалось — волны набирали высоту, и вода, пересекая весь пляж, всплесками касалась кривых скал, нависающих над крохотной бухточкой, сокрытой от человеческих глаз. Разглядеть укромное место было сложно, но валькирия решила, что тот, кому нужно, найдет. Тихие шаги послышались со спины, когда сумерки уже опускались на землю, а волны у самого берега достигали колен Регинлейв. Нагретые за день воды выбрасывали на песок ракушки, водоросли, идеально отполированные камешки. Длинный подол платья льнул к ногам, тяжелыми мокрыми складками холодил кожу, но валькирию это как будто вовсе не заботило. Ее босые ступни медленно двигались вдоль изрезанной линии пенившейся воды, а глаза сосредоточенно что-то выискивали. Регинлейв выглядела совсем иначе, не такой, какой Ансгар привык ее видеть. Доспехи заменило льняное платье на завязках, всегда сплетенные в косы волосы спадали сейчас свободной копной до пояса и вились кольцами, словно от влаги. В руках вместо оружия что-то тонкое, броское, перестукивающееся при порыве ветра. Ожерелье из ракушек? — Не думал, что грозная Всадница Бури в свободное время плетет украшения, — подал голос Ансгар, спрыгивая с обломка скалы на пляж. Регинлейв молчала, склонилась над чем-то, сверкнувшем в последних лучах солнца, подхватила пальцами, омыла набежавшей волной и отложила в мешочек. Помедлив, все же обернулась к воину и спросила: — И чем же должны, по-твоему, заниматься в свободное время валькирии, воин? Ансгар на миг задумался. — Не знаю. Чем-то более возвышенным. Пировать вместе с эйнхериями, нестись вслед Хримфакси по небесам, вмешиваться в судьбы людей… — Это мой долг, не отдых, — покачала головой валькирия, приподняв уголок рта. Очередная мощная волна шумно нахлынула на стройные ноги Регинлейв, поднялась вплоть до самых бедер, заставив покачнуться, и она шагнула ближе к скалам. — Фригг вечера напролет сидит за прялкой, Фрейя все свободное время проводит в саду и выращивает цветы, а Хель вырезает скульптуры из камня. Почему же так странно то, что валькирия плетет украшения? Ансгар уловил в ее голосе насмешку и нотки веселья. С непривычки слова Регинлейв звучали совсем незнакомо, совершенно неправильно. Он видел ее в битве, он знал ее движения, ее силу и ее тень слишком хорошо. Дух кровожадной ночной всадницы въелся в него, врос корнями — и абсолютно не соответствовал тому образу, который он видел сейчас. В битве — неистовая, неприступная, молниеносная, мужественная воительница. Здесь, сейчас, в сумерках и тишине бухты — юная дева со смешинками в глазах, босыми ногами и зажатыми в пальцах ракушками. Странно не то, что какая-то валькирия плетет украшения. Странно то, что это она. Всадница Бури. Ей бы впрок довольствоваться охотой в диких лесах. Чуть не сорвалось с языка: В тебе ведь нет сострадания, нет радости, нет легкости! Лишь давящая решительность и исполнительность. Ты — серп, который в своей жатве не различает колосья и цветы. Какие, к Фенриру, ракушки?! И все же Ансгар не решился. Вместо этого зацепился за другую мысль. — Хель вырезает скульптуры? — В Хельхейме довольно мрачно и скучно, — совсем по-девичьи пожала плечами Регинлейв. — Разумных обитателей там мало, поговорить не с кем, а камня в подземных чертогах в изобилии. Нужно же ей как-то развлекаться. — Валькирия, ты говоришь, что сама Хель, дочь Локи, повелительница мира мертвых во время отдыха от своих обязанностей вырезает скульптуры?! Верно, она шутила, насмехалась над ним. Быть того не могло. На его лице, вероятно, отразилось какое-то уж слишком драматичное недоумение, потому что в следующий миг Регинлейв сделала то, что совершенно сбило с толку Ансгара. Она рассмеялась. Негромко и несмело, но в глазах вдруг растаял лед, губы растянулись в улыбке, а плечи легонько затряслись. Весь напряженный настрой воина вдруг испарился, он и позабыл, зачем пришел на встречу с валькирией. Она рассказывала ему о богах: о мудром Одине, о всевидящей Фригг, о прелестной Фрейе, о коварном Локи, о великом и священном Хеймдалле, об отважном Тюре. Не те знаменитые истории и подвиги, которые пересказывают из уст в уста, перевирают на все лады скальды. Без излишнего благоговения, с присущей ей хладнокровностью она говорила, устроившись на камне под скалой, о том, как живут в Асгарде боги, как проходят дни эйнхериев, какое на вкус небесное вино — сладкое, с привкусом лесных ягод, Регинлейв оно нравилось. На Ансгара не смотрела, нанизывала на льняную веревку мелкие ракушки. Придирчиво осматривала, перебирала ласково пальцами — никто бы и не подумал, что ее же руки так много убивают. Пальцы тонкие, длинные, с четко очерченными костяшками. Ансгар спросил про ее коня. Регинлейв поведала, что имя ему Лунг, и повезет тому всаднику, кто помчится на нем в Рагнарёк, ибо все кони в Асгарде сыграют свою роль в решающей битве. При рассказе о Лунге тон валькирии смягчался, и Ансгар с удивлением понял — вот существо, к которому Всадница Бури питает нежность. Он спросил Регинлейв, кто научил ее так сражаться. Она ответила, что отец, но одарена она была при рождении — норны так распорядились. По двенадцатой зиме она принесла священную клятву служения Одину и Фрейе. Повелитель стал ее Отцом, ее Господином, он выделил ей лошадь и доспехи. Богиня плодородия же была Матерью, главной Госпожой всех валькирий, она одарила ее одеждами и покоями в Асгарде. — Ты не питаешь к ним любви. Регинлейв впервые приостановила свое занятие, вскинула взор на воина, побуждая к объяснению. — Я слышу это в твоем голосе, вижу в твоих жестах. За год с тобой за спиной, валькирия, я научился. Взгляд-море задержался еще на несколько мгновений, окатывая всплесками, словно проверяя. Затем вновь без слов уткнулся в свои драгоценные ракушки, пальцы задвигались. Она могла рассказывать в тишине подолгу, и спокойный, умиротворяющий голос трепетно оглаживал слух Ансгара, будто рябь. Но в беседах — немногословна. Отрывиста. — Море — мой дом, — выдавила она наконец. — Не Асгард. Густая тьма уже накрыла землю плотным одеялом, а воин и валькирия все сидели у скалы, слушая шум бушующих волн. Ожерелье Регинлейв закончила при свете блеклых звезд, и Ансгар подумал: не зря называют ночными всадницами. Он видел куда хуже нее. — Ты задаешь много вопросов, ярл, — рассматривая результат, молвила Регинлейв. — И все не те. Не это у тебя на уме. Не про жизнь под крылом Всеотца пришел ты выслушивать. Задай вопрос, который откладываешь. — Почему ты такая? Я пришел, чтобы понять, зачем столько крови, столько жестокости. Ты несешь мне победы, которых не видели уже несколько поколений, победы, которые разгромили многие войска, и я благодарен. Но каких жертв это стоит?! — с запалом Ансгар вскочил с места и взглянул на Регинлейв сверху. — Я желал обвинить тебя в кровожадности, желал узнать, за что проклял меня Ратей Отец. Почему ты? Зачем так много смертей? Это чудовищно, это не благословение, как говорят мне многие. Я хотел убедиться в том, что ты, Всадница Бури, всего лишь такая, какая есть. Что в этом твоя суть — ты война, ты боль, ты смерть. Я хотел убедиться в этом и сбросить все на проклятье! Он уже почти кричал, сырой ветер усиливался, трепля светлые волосы. Волны по пояс в высоту затапливали пляж, промочили давно и башмаки викинга, и брызгами окатили брокер. Валькирия не поднимала головы, смотрела куда-то себе под ноги, на воду. Ансгар добавил гораздо тише: — Но я не увидел тут чудовища, источающее смерть и леденящее кровь в жилах. Лишь деву, влюбленную в море, ракушки и лошадей. У нее приятный, как шелестящая летняя листва, голос. Она любит сладкие ягоды и запах сосен, и мчаться с первыми лучами солнца средь облаков на вороном Лунге. Любит гулять в грозу, слушать раскаты грома и смотреть, как вспышки озаряют вершины гор вдалеке. Она предпочитает ходить босиком, чтобы чувствовать шершавый камень под ступнями, иль хвойные иглы, иль морскую гальку. Так почему же в битвах ты совсем другая? Почему не щадишь никого? Море чуть утихло, словно желая послушать ответ, мягко обняло ноги валькирии. Она вздохнула, прежде чем поднять на Ансгара взгляд и ответить: — Ты кричишь о проклятьях, о сути, о чудовищах — и все равно не видишь, — искаженная горечью улыбка проявилась на лице Регинлейв. — Ты ничего не знаешь о валькириях, Ансгар Вёльсунг. Весь твой род тесно переплетается с ночными всадницами — Сигрдрива, Брюнхильд, Сигрун — а ты совсем не понимаешь. Встав в полный рост, она повернулась лицом к викингу. — Не думай, будто я не являюсь чудовищем лишь потому, что ты увидел во мне то, что тебя притягивает. Одно другому не противоречит. Я люблю море, и сладкое вино, и грозу, и ходить босиком. Это я. Но также я источаю жестокость и раздор, несу разрушения и смерть. Это тоже я, — она покачала головой и продолжила ледяным тоном. — Но это мой рок, моя суть, мое проклятье. Мы не выбираем, Ансгар, мою нить судьбы уже давно выбрали за меня норны. Мое предназначение тянет меня к себе, как камень на дно. Смерть идет за мной по пятам не потому, что я того желаю. Я хорошо сражаюсь, легко убиваю, и, будь моя воля, я бы с радостью поражала лишь твоих врагов, ярл. Но твои воины… Их нити обрубает не мой меч, но то, что витает вокруг меня, то, что со мной всю мою жизнь. Этого не я желаю. А на битву ведешь их ты. У тебя выбор есть. Так скажи мне, воин: что ты знаешь о проклятьях? Валькирия умолкла, а вместе с ней и море словно застыло от хлынувшего откровения. Ансгар хмурился и долго молчал, обдумывая услышанное. Все ее горькие взгляды встали на свои места, все слова обрели смысл. Не выбирала. Не желала. И скальды не будут славить имя. Вместо ответа он протянул руку и взял из ее сжатых пальцев законченное ожерелье. Регинлейв выпустила украшение легко, хоть и окинула непонимающим взглядом. Ансгар осмотрел ракушки. — Позволь. Жестом он указал ей повернуться, надел ожерелье и завязал веревочку на шее Регинлейв. Мимолетно коснулся медных волос. Не удержался и провел пальцами по локонам снова. Мягкие. Валькирия не произнесла ни слова, повернулась обратно лицом к Ансгару в ожидании. — Красиво. — Снова говоришь не то, что на уме. — Как ты понимаешь? — с полуулыбкой удивился викинг. — Не ты один замечал вещи за этот год, воин. И вдруг, ни с того ни с сего, громом с неба внезапное: — Останься. — Уже говорила. На пир я… — В поселении, — заметив нахмуренные брови валькирии, добавил нехитро: — Или на пир. Воины должны знать, кому обязаны победой. Никто не посмеет сказать тебе плохое слово, если приглашу я. К тому же… Я веду их на битву. И смерти на мне. Регинлейв застыла, разглядывая с непониманием. Шутит, нет? Желает всем показать чудовище, а потом весело поизмываться? Бояться ей все равно нечего — жизнь среди эйнхериев научила многому. В мыслях проклюнулись ростки интереса. Волны под ногами забурлили снова. — Останусь. — Тогда нам следует поторопиться, покуда они не выпили всю брагу и не уснули за столами. Прикажу служанкам найти тебе сухое платье, — глянув на берег, бросил между словом: — Волны этим вечером странные. — Давно зрелищ не видели. Нашли, на что посмотреть, — со странным весельем в голосе ответила Регинлейв. Вновь поднявшиеся пенящиеся буруны вдалеке зашептались, едва слышное хихиканье долетело бризом. Когда Ансгар двинулся по скалам наверх, прочь из бухты, последовавшая за ним валькирия пробормотала себе под нос: — Теперь я вижу, Всеотец. Он слишком милосердный. Еще не готов.