***
Утром следующего дня. Амен с тяжелым сердцем наблюдал, как Эва собирается, чтобы отправиться под арест. Сумку со своими вещами решила оставить у него дома, с собой брать ничего не стала, обосновав это тем, что в тюрьму ее со своим добром все равно не пустят. Обыщут и отберут, а ей жалко лишаться нажитого, которое еще, безусловно, пригодится. Рассудительная девочка. Рассудительная, но порою такая безрассудная. Поймав себя на мысли, что план, как ни крути, несовершенен, эпистат нахмурился, сдвинув густые белесые брови к самой переносице. Все в любой момент могло выйти из-под контроля, стать опасным и непредсказуемым. Со своей стороны он, разумеется, сделает все возможное — убедит Птолемея собрать всю знать и во всеуслышанье объявить, что убийца верховного жреца найден. Усыпит его бдительность, незаметно подсыпет ему в еду или питье порошок беладонны. Амен еще давно заметил, как по-особенному это растение действует на черномагов, но ни с кем не делился своим открытием — даже со своим главным помощником Семни. Слухи расползаются очень быстро — это эпистат знал не понаслышке. Кто-то из охотников ляпнет про это во время очередной попойки, а поблизости крайне неудачно окажется какой-нибудь черномаг — и тогда одному Тоту известно, сколько бы еще Амен смог выявлять черномагов таким способом. Обычного человека даже ничтожно малая порция беладонны отравила бы, вызвала бы бред и сильнейшие галлюцинации, чреватые летальным исходом. Однако те, кто практикуют черную магию, реагируют на беладонну иным способом. На коже проступают черные прожилки, которые не спутать ни с какой другой заразой. Да и не зараза это, а демонстрация их истинной сущности. Глядя на отважную Эвтиду, столь внезапно скрасившую его жизнь своим присутствием, Амен рассуждал про себя о том, как он может перестать воспринимать ее как шезму и относиться к ней иначе, чем к остальным представителям её рода. Ответ ударил в голову сам собой — он уже воспринимал её по-другому. Мог ли он представить, что Эва нападет на него во сне, желая прикончить? Мог. Случилось ли бы это в реальности? Он не был уверен. Вообще, за последние несколько дней Амену пришлось поставить под сомнение многие вещи, в которые он прежде слепо верил. Юная шезму одновременно притягивала его к себе и раздражала до трясучки. Раздражала тем, как смотрела на него, как общалась с ним, будто совсем не испытывала страха за свою жизнь, хотя Амен прекрасно знал, что это не так. Эвтида пыталась разглядеть в нем кого угодно, но не безжалостного убийцу таких, как она. Возможно, одна мысль об этом причиняла ей невыносимую боль, и ей проще было игнорировать этот факт. А вот Амен всегда держал это в голове. И, Боги, как же его бесило, что эта маленькая проныра тоже там поселилась, не покидая его мыслей ни на минуту. Возможно, если бы он убил её, его жизнь стала бы проще? Он бы снова стал тем, кто не знает пощады и убивает, не моргнув глазом. Таким и остался, по сути, но раз делал исключение для Эвы, значит, не имел морального права больше считать себя непоколебимым и твердым в своих намерениях. Покойный отец был прав — если Птолемей должен умереть за свои преступления и за то, что скрывал свою принадлежность к черномагам, то почему эта участь должна обойти Эву? Или это все же не одно и то же? Мысли. Мысли. Мысли. Как же он устал от этого. — Я готова, — Эва храбрилась, но он видел, как ей страшно на самом деле. — Можем идти. Руки мне свяжешь? — Для достоверности стоит, — голос Амена был чуть хриплым, непривычно суровым даже для него самого. Он принес веревку из прочного хлопкового волокна и, заведя руки Эвы за спину, обвязал её запястья. — Не туго? — Пойдет, — шезму развернулась к нему лицом, слегка подвигала плечами, чтобы проверить, насколько свободно она может двигаться. — Их же можно разрезать о что-нибудь острое? Я привязала к своему бедру на правой ноге лезвие. В складках платья его не обнаружат. — Смотрю, ты все продумала. Но от тебя, на самом деле, ничего особенного не потребуется. Будешь коротать время в камере, пока я разберусь с Птолемеем, — Амен говорил это, чтобы успокоить её, но одновременно и убеждал сам себя. — Не хочу просто сидеть, сложа руки, — высказала Эва свое недовольство, выпятив нижнюю губу, — А если как-нибудь выберусь и приду к тебе на помощь? — Мне помощь не потребуется, — наотрез сказал Амен, пытаясь уберечь её от очередной попытки подставить себя под удар. — Как самонадеянно, эпистат. Не хочу расстраивать, но Птолемей — черномаг, а вот ты нет. К тому же, Монту на его стороне. Разве что ты не обладаешь какой-нибудь божественной силой, потому что простой меч против него бесполезен. Амен в ответ на это лишь тяжело вздохнул. Как будто он не думал над этим. Наивная твердолобость Эвы порою его поражала. — Верно, я не черномаг. Но я Верховный эпистат. — И что же тебе дает твой статус? — Очень многое. Например, после смены власти мне поручили управление Фивами, — без тени хвастовства произнес Амен. — На моей стороне административная и военная мощь города. А когда я разоблачу Птолемея на глазах у всей знати, все прочие встанут на мою сторону. — А если не встанут? — продолжала допытываться Эва. — Буду решать проблемы по мере их наступления, — Амен мягко подтолкнул её в спину в сторону лестницы. — Пора идти. Чем дольше откладываем, тем сложнее будет решиться. — Это ты верно подметил, — буркнула девушка, нехотя сдвинувшись с места. Когда они вышли за пределы дома, то произошло нечто, чего Амен, при всем своем мастерском умении просчитывать исходы наперед, никак не мог ожидать. У ворот их поджидал парнишка, которого эпистат сразу вспомнил — пару раз натыкался на него взглядом на торжестве в честь годовщины правления Птолемея. Лекарь и, судя по всему, черномаг, как и Эва. Тот самый Исман, про которого Амен у нее расспрашивал. Он караулил их у дома не просто так. Внутреннее чутье подсказало — знает что-то. Амен уже было угрожающе двинулся в его сторону, но Эва отвлекла его внимание на себя возмущенными криками: — Зачем ты пришел?! Я же велела тебе держаться подальше от всего этого! Амен медленно посмотрел сперва на нее, затем на её названного братца. Губы тронула легкая усмешка. Догадался, что они виделись, и Эвтида рассказала Исману об их плане. Интересно, какую еще информацию она ему выдала? Сердце подсказало — ничего лишнего она не сказала. Потому что была скрытной со всеми, а не только с ним. Амену со временем даже стало казаться, что с ним она была более открытой и искренней, чем со своими друзьями. Исман тем временем, игнорируя возмущения Эвы, сделал уверенный шаг в сторону эпистата. — Забери меня вместо нее, — твердо, непоколебимо заявил он, и Амен почти проникся к нему уважением за эту смелость. — Нет! — Эва исступленно замотала головой и обратилась к Амену. — Не слушай его! Мы уже все решили. — Я тоже был на том торжестве, — невозмутимо продолжал Исман, медленно сокращая расстояние между ними. — Меня видели охотники. Тебе не составит труда убедить чати, что я являюсь убийцей. Амен прищурился, взвешивая все «за» и «против». Разум подсказывал, что такие внезапные изменения в самый последний момент могут сыграть с ними злую шутку. Но сердце… оно забилось в ликовании, таком незнакомом, таком чужеродном. Ведь появился шанс оградить Эвтиду от ненужного риска. От всего, что могло ей навредить. И Амен собирался им воспользоваться. Плевать, если она осудит, если возненавидит его за это решение. Так будет лучше… Будет лучше для нее. — Я принимаю твое предложение, лекарь. — Нет! — Эва буквально набросилась на эпистата, но со связанными руками она мало что могла сделать. — Во имя чего ты это делаешь, скажи?! Хочешь ранить меня как можно больнее? Показать, что ты тут главный, принимая такие серьезные решения и наплевав на мое мнение? — она затряслась всем телом от негодования, и в её глазах вспыхнули два огненных шара. — Что ж, у тебя получилось. Амена задели её слова. Задели, потому что она видела в нем того, кто желал ей зла, хотя на самом деле, это был его самый добрый поступок за последний десяток лет. Что ж, ему не привыкать быть плохим в чужих глазах. — Ты сделал правильный выбор, эпистат, — только и сказал Исман, с готовностью подставляя руки, чтобы Амен их связал. Освободив Эву от веревок, Амен повернулся к ней спиной и, обвязывая запястья юноши веревкой, заговорил с ней, не оборачиваясь: — Ты же не хотела сидеть, сложа руки? Судьба предоставила тебе такую возможность. Во дворце есть башни. Если я зажгу самую северную из них, которая смотрит в сторону полярной звезды — значит, что-то пошло не так, и мне понадобится твоя помощь. — Лжешь, — грубо оборвала его Эва. — Даже если твоя жизнь на волоске висеть будет, не позволишь, чтобы я приблизилась к Птолемею. — Ошибаешься, — «читаешь меня, как открытую книгу». — Это ты ошибаешься, считая меня беспомощной. И вот они снова выясняли отношения. Меньше всего Амену хотелось делать это при посторонних. Он развернул Исмана в сторону, тем самым показывая Эве, что этот разговор окончен. Девушка осталась стоять на месте, беспомощно наблюдая, как Амен уводит Исмана к своей колеснице. Эпистат мог лишь догадываться, какие мысли в этот момент бродили в её голове. И еще Амен был уверен, что она не останется в стороне. Хоть он и наказал ей не лезть и ждать сигнала, юная шезму была вылеплена из того же теста, что и Исман. А значит — жди беды.***
Птолемей, как и ожидалось, устроил пиршество тем же вечером, не став дожидаться завтрашнего дня. Амен очень хорошо запомнил выражение лица царя в тот момент, когда он доложил ему, что предполагаемый убийца Манефона найден. Оно просияло, ведь это означало, что никто даже не посмел подумать на Его превосходительство. «Как же ты ошибаешься, самонадеянный индюк». Знать на ужине действительно присутствовала, но совсем в небольшом количестве — два принца, чати, стратег и несколько писцов, проживающих во дворце. Птолемей чинно сидел во главе стола, Амен расположился по правую руку от него, оказавшись таким образом напротив принца Кемнеби. Его двоюродный брат, принц Садики, скрипя зубами, уступил свое место эпистату, как триумфатору сегодняшнего вечера. — Все же понимают, что мы сегодня празднуем, верно, господа? — Птолемей бесновался от радости, развалившись на своем позолоченном троне. В руках он держал бокал вина, в который Амен заблаговременно подсыпал порошок беладонны, предварительно заглянув на кухню. — Мы празднуем торжество справедливости. Манефон был моим близким другом. Я доверял ему свою жизнь на войне. Он покинул нас так рано, — царь всплеснул свободной рукой в расстроенных чувствах. — Верховный эпистат разобрался с этой проблемой, за что я ему премного благодарен. — Не стоит благодарности, господин, — чинно склонил голову Амен, заскрипев зубами, и поднял в воздух граненый бокал, до краев наполненный вином. — Давайте выпьем за это. Повод как никогда достойный. — Да-да, разумеется, — Птолемей внезапно поставил свой бокал на стол и хлопнул в ладоши. — Но сперва я хочу кое-что вам показать. Обычно в таких случаях мы устраиваем публичные казни на главной площади города, но я тут подумал — почему бы не внести ноту разнообразия? — царь щелкнул двумя пальцами, и резко отворились двери. Царские слуги вкатили в обеденный зал клетку, накрытую плотной тканью. Амен напрягся, тоже отставив в сторону свой бокал. Его лицо окаменело, и он даже перестал дышать. Боковым зрением увидел, что принц Кемнеби смотрит на него с любопытством, как будто ожидая каких-то действий. Птолемей встал со своего трона и, пританцовывая, направился в сторону клетки. Одним быстрым движением сдернул с нее ткань, явив взору всех присутствующих заключенного — это был Исман. Его глаза испуганно забегали по сторонам. Когда его взгляд нашел Амена в толпе незнакомых лиц, лекарь одними губами прошептал: «все пошло не по плану». — Этот человек… этот нелюдь жестоко расправился с Манефоном. Он заслуживает бесславной смерти. Лишь мы с вами будем знать, какая ужасная судьба постигла его после совершения этого преступления. Предлагаю вам хорошенько поразвлечься, истязая его, — Птолемей повернулся к гостям со зловещей ухмылкой и обратился к Амену. — Решай, что с ним делать, эпистат.