Зеркало любви слепо

      Было в жизни эпистата то, чего он старался избегать всеми возможными способами и устранять еще до того, как это возникнет. Неожиданности.       А появление Исмана в клетке на пиршестве у Птолемея было из той категории неожиданностей, после которых принято говорить: «все пропало», и самолично класть голову на плаху, отдавая свою жизнь в руки Богам. Но Амен был не из тех, кто способен сдаться. Пусть и ситуация на первый взгляд была плачевной, он даже и мысли не допускал, что из нее не было выхода. Должен был быть.       — Ну же, эпистат, — продолжал раззадоривать его Птолемей под удивленные возгласы толпы. — Все мы знаем, как изощренно ты умеешь наказывать преступников. Сейчас нам всем очень пригодится твоя находчивость!       Амен понял, что медлить нельзя — навлечет на себя подозрения. Спокойно промокнул рот салфеткой и встал со своего места, чем обратил на себя внимание всех присутствующих, которое прежде было приковано к заключенному. Сцепив руки за спиной, медленно направился к Птолемею, который пребывал в экстазе, и Исману, чей затравленный взгляд даже у самого черствого сухаря был способен вызвать жалость и сострадание.       Мысленно анализировал: что сейчас было самым главным? Заставить Птолемея раскрыть себя на глазах у всех. Как не прискорбно это признавать, возможная смерть Исмана — лишь сопутствующий ущерб. Он тоже черномаг и заслуживал наказания, но не за убийство Манефона, а за свою сущность. Хотя, кажется, этого юношу нахваливали за выдающиеся способности траволечения… И все же, невелика будет потеря. Амен должен показать, что он всецело на стороне царя, и если для этого придется пролить кровь…       Что ж, так тому и быть. Сегодня Боги все решили за него. Ситуация вышла из-под контроля в тот момент, когда сюда вкатили клетку.       И Эвтиде, во имя Тота, придется с этим смириться. Пусть гневается, сколько пожелает. Пусть нашлет на него хоть все известные ей проклятия. Эпистат представил, что это она могла бы сейчас сидеть в этой клетке, сжавшись в ожидании публичной пытки, которая стала бы для нее страшнейшим позором, и его сердце невольно сжалось. Почему даже в такие моменты он продолжал думать о ней? Почему переживал о том, как она отнесется к его поступкам?       Прежде он отвечал только перед богами и своим царем. Теперь и перед ней. И внезапно это стало естественным.       Амен подошел совсем близко, при этом стараясь не пересекаться взглядами с Исманом. Он и так знал, что мальчишка с него глаз не сводил, ожидая его решения. Сегодня утром лекарь продемонстрировал свою готовность к самопожертвованию ради Эвы, так пусть имеет смелость идти до конца.       — В твоих вольерах содержатся туранские тигры. Почему бы не дать им полакомиться свежим мясом?       На мгновение после слов эпистата в помещении воцарилась такая оглушительная тишина, что Амен даже расслышал, как Исман тяжело сглотнул. Вельможи тихо зашептались между собой, сперва несмело, а затем более яростно. Затем подал голос принц Садики, заметно повеселевший после двух опустошенных бокалов вина:       — Исфет, я хочу на это посмотреть! Таких забав при дворце очень не хватает!       Ему вторили и остальные. Это было ожидаемо. Когда в твоих руках непомерная власть, тебе становится мало имеющихся способов собственного удовлетворения. Всегда хочется больше. Больше зрелищ, больше крови.       Птолемей лишь расхохотался, поддержав всеобщее настроение.       — Ты как всегда изобретателен, Амен, — царь подошел к нему плотную и приятельским жестом похлопал по плечу. — Предлагаю забросить парнишку прямо в вольер. Кто хочет посмотреть?       Все единогласно закивали головами, лишь немногие осмелились выразить отвращение к такому виду расправы. Принц Кемнеби тоже не выглядел особо воодушевленным, скорее, скучающим — видимо, привык расти среди жестокости.       Амен же сверлил глазами Птолемея, который сейчас едва ли походил на самого себя. Видимо, Монту и правда возымел над ним власть. Тот человек, которому эпистат год назад поклялся в служении до самой смерти, был другим.       «Просто выпей из бокала. Один глоток. И никому не придется умирать. Ну, разве что тебе».       — Ну вот, видите, господа, — Птолемей сделал несколько шагов в сторону стола, где его дожидался заветный бокал с отравленным вином. — Не только римляне знают толк в веселье, — пальцы заскользили по поверхности вдоль яств, выбирая, что же отправится в рот первым. — Когда я бывал у них, то имел честь наблюдать много любопытных практик, которые нам следует перенять, — выбор пал на баранину.       Амен счел нужным вернуться к столу, чтобы не стоять истуканом, как неприкаянный. Видимо, все решили наесться досыта, пока есть возможность, потому как после кровавой расправы над Исманом ни у кого уже особо аппетита не будет. Специально не глядя в сторону царя, Амен отпил из своего бокала, закусив финиками. Они были невероятно сладкими и таяли на языке, но он не испытывал удовольствия от трапезы.       Вдруг сидящий по правую руку от него чати Эмафион подал голос, в котором отчетливо звучали нотки беспокойства вперемешку с подозрением:       — Мой царь, что у вас на лице?       Эпистат медленно повернул голову в сторону Птолемея и едва сдержал себя, чтобы не рассмеяться торжествующе на всю трапезную.       Птолемей сделал глоток. И это стало началом его конца.       — Не понимаю, о чем ты, Эмафион, — солгал, а может и действительно не чувствовал в себе никаких изменений Птолемей.       — Дядя, твоя кожа… — губы принца Кемнеби заметно задрожали.       — Неужто хворь? — вторил ему принц Садики, которому было уже не до смеха. — И во дворец пробралась… Нас всех теперь ждет Дуат?       Птолемей наконец опустил взгляд на свои руки. Расходящиеся под кожей нити вен почернели и лопнули в некоторых местах, ставшие похожими на чернильные пятна. Капилляры вокруг глаз тоже стали черными, и лицо царя стало напоминать потрескавшийся фарфор. Лицо его исказилось от гнева и непонимания, а сжимаемый в руке нож затрясся. В этот момент, судя по всему, Птолемей понял — его переиграли в собственной игре.       Со всех концов стола послышались возбужденные перешептывания:       — Отравили…       — Подцепил заразу…       — Надо убираться отсюда поскорее…       Полетели на пол столовые приборы. Некоторые гости повскакивали со своих мест. Птолемей продолжал сидеть на месте, будто обдумывая что-то в голове, и не торопился делать какие-либо телодвижения. Амен же сохранял ледяное спокойствие посреди воцарившегося хаоса. Теперь он владел ситуацией, и нужно было грамотно этим воспользоваться. Некоторые вельможи уже заподозрили, что тут что-то нечисто, и нужно было направить их подозрения в нужное русло.       Амен поднялся на ноги и дважды хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание.       — Без паники, — поспешил успокоить откровенно паникующих писцов. — Это не хворь. В его напиток действительно было кое-что подмешано. То, что помогает выявлять черномагов.       — Эпистат, о чем ты говоришь? — промычал принц Кемнеби, презрительно сморщившись. — Дядя не имеет ничего общего с этой… нечистью.       — Абсурд! Невозможно! — откликнулись некоторые вельможи, которые еще не успели дать деру, чтобы убраться отсюда подальше.       — Не торопитесь отмахиваться от слов Амена, — внезапно поддержал эпистата Эмафион. Он тоже поднялся со своего места и оперся кулаками на стол. — Один раз мне довелось видеть юношу на допросе, у которого были такие же симптомы. Через час его казнили за злоупотребление черной магией.       Слова чати имели вес наравне со словами Верховного эпистата. Многие представители знати безоговорочно поверили им, а некоторые, например, принцы, не спешили занимать чью-то сторону. Начались самые настоящие разборки, сопровождающиеся гневными выкриками и битьем посуды, пока Птолемей не рявкнул:       — Молчать!       Некоторые подпрыгнули на месте от неожиданности, остальные же испуганно сжались и со страхом посмотрели на царя. Амен продолжал стоять прямо, не шелохнувшись, и выжидающе смотрел на Птолемея. Рука тем временем сама тянулась к рукояти клинка, припрятанного под одеждой.       — Вы и правда поверите в эти бредни? Глупцы! — Птолемей вдруг уронил голову на руки, а затем тихо рассмеялся и разочарованно протянул. — А я ведь хотел по-хорошему…       — Эмафион, — тихо обратился к чати Амен. — Выведи отсюда всех. Быстро.       — А ты что будешь делать? — мужчина не спешил приступать к исполнению приказа.       В отблеске свечей сверкнуло лезвие клинка.       — Отправлю его на тот свет.       После этих слов эпистата все свечи, стоящие на столе, резко погасли от неожиданно налетевшего сквозняка. Поднялась паника. Амен раздраженно клацнул зубами. Именно такого исхода он и не хотел. Надо еще высвободить мальчишку… По возможности.       Эпистат бегло осмотрелся по сторонам. Птолемей скрылся из поля видимости. В помещении больше не было освещения, гореть остались лишь два факела у входных дверей. Амен прислушался к своим ощущениям. С мысли сбивали крики вельмож. Прикрыл глаза.       Резко развернулся, столкнувшись лицом к лицу с Птолемеем. Тот, как крыса подзаборная, решил зайти со спины. Его мощный силуэт очерчивало бледно-голубое свечение полной луны.       — Предпочел дать мне бой, а не позорно сбежать, хотя у тебя была такая возможность, — хмыкнул Амен. — Ты не так безнадежен, как я о тебе думал.       — А ты превзошел все мои ожидания, эпистат, — в голосе Птолемея звучало неприкрытое восхищение. — Как ты догадался? Тебе кто-то помогал?       — Это не имеет значения, — грубо оборвал его Амен. — Важно лишь то, что произойдет в этой комнате, здесь и сейчас.       — Верно, — Птолемей одним быстрым движением вынул из-за пазухи оружие. — Сейчас ты распрощаешься со своей жизнью. Признаться честно, мне даже жалко тебя убивать, Амен. Ты мне нравился.       — Поплачешься Осирису.       Амен понял — настал момент, когда нужно обнажить клинки и вступить в бой с тем, кто являлся опухолью, отравляющей все живое в этом мире. Он был готов пойти на все ради восстановления порядка, даже пролить кровь того, кому когда-то поклялся служить. Теперь, когда эпистат видел просвечивающие под побледневшей кожей царя черные прожилки от воздействия белладонны, то был уверен, что его рука в решающий момент не дрогнет.       Вот только заклятые враги, когда-то сражавшиеся против одной и той же беды, не успели наброситься друг на друга, точно дикие звери. Их внимание отвлекли распахнувшиеся настежь двери, которые едва не слетели с петель от сильного удара, словно за пределами этого помещения бушевал ураган. Когда Амен увидел застывший на пороге до боли знакомый женский силуэт, то почувствовал, как перехватило дыхание. Нет, он попросту забыл, как дышать.       Эвтида медленно растянула губы в хищной, плотоядной улыбке, и обнажила два изогнутых кинжала. Её глаза горели синим пламенем.       Это была она… и одновременно с этим — будто совершенно другая девушка. Амен не понимал, что именно в ней изменилось. Сперва подумал, что ему и вовсе почудилось. Почему у нее светились глаза? Не наваждение ли это?       Эпистат не успел как следует обдумать это — пришлось переключиться на Птолемея, который напал на него, пока его внимание отвлекло появление Эвы. Амен ловко отразил первый удар, хоть и не был к нему готов, но подметил нечеловеческую силу Птолемея. Он хоть и был полководцем, завоевателем, заставившим склониться перед собой весь Египет, но мощь его была явно не от этого мира.       Амен пока не решался нападать — защищался. Отбил еще два удара. В голове прокручивал, куда лучше бить, чтобы нанести ощутимый урон. Вспомнил, что Птолемей во время одного из своих многочисленных сражений сильно поранил бедро на левой ноге и постоянно вызывал к себе лекарей, чтобы утихомирить боль. Это было его слабым местом.       Но Амен не успел ударить в него — на Птолемея сзади набросилась Эва, запрыгнув ему на спину и полоснув кинжалом по его шее. Второй вонзила в грудную клетку, но не смогла пробить броню — царь всегда перестраховывался и носил под мантией кольчугу. Сбросив девушку с себя, Птолемей ощетинился. Из пореза на его шее вытекала кровь, но он не выглядел ослабевшим. Наоборот, будто стал еще агрессивнее, чем прежде. Его глаза тоже засветились, но красным цветом. Это заставило Амена задуматься.       Если горе-царем, очевидно, овладел Монту… то кто овладел Эвой?       — Ты губишь весь Египет своими действиями, — в голосе юной шезму звенела сталь, прежде ей несвойственная. — Когда все вокруг полягут от хвори, ты останешься один. Этого ты добиваешься? Сидеть на троне из человеческих костей и править в собственном пустынном царстве смерти?       — Не трепли языком о том, чего не понимаешь, — Птолемей вытер кровь с шеи, демонстрируя затягивающуюся на глазах рану. — Монту помогал мне выигрывать одну битву за другой. Он назвал свою цену, и я готов её заплатить.       — Монту известен своим коварством, — Эвтида горько усмехнулась, как будто говорила не о божестве, а о ком-то, кого знала лично. — Не стоит так слепо ему доверять. Он подпитывается человеческими страданиями, но тебя это лишь ослабит в конечном итоге. Нравится быть игрушкой в его руках?       — Чем же лучше Ра, который наслал на землю хворь, что убивает тех, кто всегда верно служил ему? — практически рявкнул в ответ Птолемей. — Он не делит людей на плохих и хороших. В глазах смертельной болезни все равны.       — Как же ты любишь трепаться, — грубо оборвала его Эвтида, чем вызвала у Амена удивление вперемешку с восхищением, и встала в боевую позицию, выставив перед собой оба клинка. — Заткнись и сражайся! А лучше сразу сдайся.       — Он не умеет принимать поражения, — Амен сделал шаг в сторону и поравнялся с Эвой. Пока что было неважно, действительно ли это была его Эва, такая воинственная и бесстрашная. Если нет, то плевать. Разберется с этим позже. Сейчас первостепенно — устранить главную угрозу в лице Птолемея.       Краем глаза Амен увидел, как Эмафион выводит последних задержавшихся вельмож, видимо, решивших поглазеть на смертельную битву царя с эпистатом. Несколько мгновений чати колебался, а затем метнулся к клетке, видимо, чтобы освободить Исмана. Получилось ли у него это сделать, Амен не рассмотрел — пришлось вновь включиться в борьбу с виновником сегодняшнего торжества. Он не хотел оставлять Эву один на один с этим царьком.       В моменты ожесточенного сражения эпистату вдруг открылась истина, которая, возможно, была очевидной и все это время зрела в дальних уголках его подсознания. Он не позволит никому другому забрать жизнь Эвы. Она может умереть только от его руки. Ведь её жизнь принадлежит ему с того самого момента, когда она раскрыла ему свою истинную сущность.       Драка была изнуряющей, потому что Птолемей постоянно шел на хитрость, пытаясь затянуть схватку и выйти из нее если не победителем, то хотя бы не побежденным. Амену это уже начало надоедать. Во время очередного маневра эпистат оказался отброшен на стол, больно ударившись спиной. С жалобным звоном опрокинулись, по столу растеклись багровые лужицы вина. Эпистат с шипением выпустил воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как кровоточит открытая рана в боку, но поспешил подняться на ноги и вернуться в бой. Он заметил, что на Эвтиде любые раны затягивались так же быстро, как и на Птолемее. Несмотря на это, у эпистата отчего-то пробудилось желание защищать ее, пусть сейчас эта девушка и не была беззащитной. На ее стороне было какое-то божество, на стороне Амена — лишь грубая сила и стремление закончить все это как можно скорее.       Амен не понял, как это произошло, но в какой-то момент Птолемей повалился на пол, а Эва оказалась сидящей на нем сверху. Она занесла над головой кинжал и вонзила его прямо в сердце своего врага, но на этом не остановилась. Стала остервенело наносить ему удар за ударом, словно желала раскромсать его на куски. Амен замер на месте, наблюдая за ее действиями, и не мог поверить своим глазам. Он не думал, что Эва была способна на такую жестокость. И сейчас ее рукой двигало что-то потустороннее, заставляя ее марать руки в чужой крови.       Но… хотела ли этого сама Эва? Делала ли она все это по своей воле или исполняла чужую?       Рука девушки вновь взметнулась в воздух, чтобы нанести последний, смертельный удар, но Амен перехватил её. Железной хваткой вцепился в тонкое девичье запястье, не позволяя совершить то, за что Эва, возможно, будет корить себя всю оставшуюся жизнь.       — Что ты делаешь? — зарычала враждебно. — Отпусти!       — Это станет твоим первым убийством, — Амен заглянул ей в глаза, пытаясь отыскать в них что-то от своей маленькой проныры. — Ты уверена, что готова взвалить на себя такую ношу?       — Исфет, а не видно?! — снова дернулась, но эпистат держал её крепко — она никак не могла вырваться, или просто не пыталась в полную силу.       — Непокорная, — Амен вывернул ее руку до хруста кости, чем вызвал возмущенный возглас, и забрал кинжал. Не медля, вонзил его в шею Птолемея. Брызнул фонтан крови. Правитель Египта задергался в судорогах, схватился за горло, пытаясь остановить кровотечение, но тщетно — он был слишком ослаблен ранениями, нанесенными Эвой, и больше не мог исцеляться. Издав последний хрип, извергнувший наружу сгусток алой крови, Птолемей испустил дух. Его глаза, прежде светившиеся красными рубинами, потухли навсегда.       Пальцы сами разжались, и кинжал выскользнул из руки Амена, с лязгом упав на пол. Не верилось, что все кончено. Сражение длилось так долго, что, казалось, ему не будет конца. Теперь все внимание эпистата переключилось на Эву. Она отползла в сторону от бездыханного тела Птолемея, тяжело дыша. Все ее лицо и одежда были перепачканы в крови, и Амену очень хотелось верить, что в чужой. Глаза юной шезму тоже больше не светились голубым, и она вновь стала похожа на саму себя.       Он не знал, что следует делать в подобных ситуациях, а потому сделал то, что казалось ему самым правильным — опустился рядом с ней на колени и прижал к груди, чувствуя, как маленькое хрупкое тело начинают сотрясать рыдания. Эпистат был готов держать её в своих руках столько, сколько потребуется, пока не успокоится. Сегодня Эва была сильной девочкой, поэтому пусть позволит себе проявить слабость. А он в это время будет рядом, поглаживая её по вьющимся волосам и приговаривая:       — Все закончилось. Все уже позади.       Чувствовал, как она цеплялась за него, жадно, из последних сил, чтобы окончательно не сойти с ума, и желал лишь одного — никогда её не отпускать.       Не хотел думать о том, что ему придется сделать после. Он убивал тысячи раз. Но тысяча первый станет самым болезненным.       Рука уже было потянулась к окровавленному кинжалу, валявшемуся неподалеку, но замерла на пол пути. Внутри словно что-то сломалось, порвалось. Какая-то прочная, идеально прямая нить, протянутая из детства через все бытие, внезапно лопнула. И он больше не ощущал ничего, кроме пустоты внутри.       А сам все продолжал прижимать свою непокорную неферут к груди, чувствуя, как погибает сам.

***

      Открыть глаза показалось для Эвы невероятно тяжелой задачей, потому что веки словно слиплись. Первым делом ей в лицо выстрелил солнечный луч, пощекотавший щеку. Шезму проморгалась, пытаясь понять, где она находится и что произошло вчера. Сознание упорно отказывалось воскрешать воспоминания. Весь окружающий мир казался немного заплывшим и нереальным — пьяными сумерками предыдущего дня.       Ноздри уловили шлейф знакомого запаха — мирт и гранат. Сердце предательски дрогнуло и забилось чаще. Глазами девушка нашла его — и теперь ей было уже не так страшно просыпаться.       Судя по всему, они находились в доме Амена, в его спальне. Эва лежала на его кровати, а он сидел рядом и не сводил с нее внимательного взгляда. Было в его лице что-то, чего девушке прежде не доводилось там видеть, но она не могла разглядеть, что именно. Губы приоткрылись, и наружу вылетело слово — одно лишь имя, но сколько эмоций было в него вложено:       — Амен…       Рука сама потянулась к нему, заскользив по шелковому постельному белью, отыскала его руку и несмело прикоснулась к его коже. Вопреки ее самым страшным опасениям, он не отдернул руку, а сделал все наоборот — сплел их пальцы, а затем крепко сжал ее ладонь в своей.       — Эва, — из его уст ее имя звучало как что-то запретное, словно он совершал преступление, даже когда просто произносил его вслух.       — Что вчера произошло? — во рту было сухо, как в пустыне в жаркий день.       — Ты совсем ничего не помнишь? — спросил Амен, напряженно сверля ее взглядом.       Эва поморщилась, силясь что-то вспомнить, но это было без толку. В памяти сохранились лишь обрывки каких-то воспоминаний, по которым невозможно было собрать полную картину произошедшего. Она подняла вторую руку, заметив на ней царапину. Как будто полоснули чем-то острым… Под ногти забилась запекшаяся кровь.       «Милостивые боги, что я вчера натворила?»       — Что с Исманом? — Эва подорвалась взволнованно и села на постели. — Он жив?       — Твой мальчишка в полном здравии, можешь не переживать, — железный кулак, прежде сжимающий все внутренности, разжался, позволяя впустить в легкие спасительную порцию воздуха. — О его душевном состоянии не осведомлялся. Он сидел тут с тобой до рассвета, пока я не приказал ему возвращаться в общежитие.       — Какое облегчение, — Эва устало провела рукой по лицу и прикусила нижнюю губу. — А Птолемей..?       — Мертв, — коротко сказал, как отрезал, эпистат.       — Ты его убил?       — Я. Но ты была очень близка к тому, чтобы сделать это собственноручно, — от удивления глаза Эва расширились, и она уставилась на Амена, непонимающе хлопая глазами. — Что с тобой вчера творилось? Ты была сама не своя.       — Не знаю, — честно ответила шезму, судорожно пытаясь вспомнить хоть что-то. — Из моей памяти как будто вырвали целые куски, из-за этого у меня не получается восстановить в голове полную цепочку событий. Единственное… — осеклась. — Я откуда-то знаю, что Птолемей причастен к смерти моих родителей. Они умерли, когда я была совсем маленькой. Мне было восемь. Меня не было дома, когда их схватили и отправили на казнь. Я видела это своими глазами. Скиталась, пока не набрела на Исмана. Кто-то словно вложил в мою голову это знание. — покачала головой. — И еще я отчетливо помню… свою ярость. Словно я была готова разорвать Птолемея голыми руками за то, что он сдал моих родителей. Они были не лучшими людьми, но не заслуживали смерти.       В голове была полная мешанина. Эва ощущала себя совершенно растерянной. Кто знает, что еще она вчера успела натворить, пока пребывала в забытье?       По крайне мере, не отправила никого в Дуат… Так ведь?       — Спасибо за то, что не позволил мне совершить убийство, — сглотнув, подняла на Амена глаза, преисполненные благодарности.       — Я не мог иначе. Мне не привыкать отнимать чью-то жизнь, а для тебя это стало бы тяжелой ношей, — эпистат поджал губы, размышляя о чем-то своем, чем не собирался с ней делиться.       Еще какое-то время они сидели молча, позволяя тишине заполнить собой все помещение. Говорить что-то было страшно, но молчать — еще страшнее.       — И что теперь? — тихо спросила Эва, боясь услышать ответ, который причинит ей боль.       Хотя, если жизненные пути эпистата и шезму пересеклись, а две противоположные судьбы силой обстоятельств сплелись в одну, можно ли рассчитывать на что-то, кроме боли?       А потом Амен сказал то, что заставило ее сердце рухнуть вниз — а следом и ее саму, на его широкую грудь.       — Теперь — иди ко мне.       Ей не нужно было повторять дважды. Их губы нашли друг друга и сошлись в племенном поцелуе, на который Эва отреагировала каждой клеточкой своего тела. Ее неизмеримо тянуло к Амену — пусть даже глубоко в душе она подозревала, что вскоре им придется расстаться, обрубить все канаты и более никогда не пересекаться. Эта мысль заставляла ее прижиматься к нему крепче, позволять ему ласкать ее, ведь эпистатская ласка была редким сокровищем.       Не разрывая поцелуя, они изменили свое положение — теперь Эва лежала на спине со сцепленными над головой руками, а Амен возвышался над ней, тяжело дыша. Она чувствовала его возбуждение. От его хищного взгляда начинали неконтролируемо трястись колени. Они не были предназначены друг для друга, но почему находиться во власти его небесных глаз и сильных рук казалось Эве самой правильной вещью на свете?       — Прежде, чем мы продолжим, я должен тебя предупредить, — Амен скользнул взглядом по губам девушки и горько, болезненно усмехнулся. — Я не смогу отпустить тебя. Но дам тебе фору в один день, чтобы ты убралась как можно дальше от Фив, а затем отправлюсь на твои поиски. И, будь уверена, буду искать, пока не отыщу. Ты готова к жизни в вечных скитаниях, наперегонки со смертью?       Слова, которые должны были причинить боль, принесли лишь облегчение. Эва не рассчитывала на иной исход. В самом деле, неужели Верховный эпистат так просто позволил бы ей жить своей жизнью, зная о том, что она черномаг? Но он позволит ей сбежать. Позволит лишь затем, чтобы потом вновь искать ее по всему белому свету.       — И когда начинается моя фора? — потянулась к его губам и провела языком по нижней, а затем слегка прикусила.       — Когда солнце будет в зените, — Амен провел свободной рукой по ее лицу, а затем все ниже и ниже — вдоль шеи, груди и спустился к бедрам. От его прикосновений каждый участок кожи моментально вспыхивал.       — Тогда целуй меня, пока у нас есть время. И не останавливайся.       Это прозвучало как приказ. Который Амен был готов незамедлительно исполнить.       Его руки с готовностью пробрались под ее ночнушку, задирая ее до самого пупка. Когда пальцы эпистата коснулись ее влажного лона, Эва издала тихий стон и выгнулась. Ее тело напряглось, охваченное сладкой истомой. Она припала ко рту Амена требовательно и одновременно нежно, а сама податливо подалась навстречу его пальцам, которые все увереннее погружались вглубь нее, доставляя непередаваемое удовольствие.       В один момент Амен высунул пальцы и отпустил руки Эвы, но ненадолго и лишь затем, чтобы сорвать с нее ночнушку, которая мешала ему добраться до остальных ее сокровенных мест. Девушка воспользовалась этим, чтобы запустить пальцы в его волосы и в очередной раз притянуть его к себе, чтобы оставить дорожку из поцелуев на его крепкой, жилистой шее. Однако, Амен позволил ей довольствоваться собственной властью над ним совсем недолго — спустя несколько мгновений Эва оказалась перевернута на живот и вжата лицом в постель. Амен собственническим жестом раздвинул ее ноги, а шезму, недолго думая, прогнулась и сильнее оттопырила задницу, как бы приглашая его войти. Зачем медлить, если им осталось провести вместе так мало времени?       Почувствовав, как он вошел в нее, нарочито медленно, дразняще, Эва не сдержала стона и вцепилась в постельное белье, сминая пальцами простыню. Ощутив мужские руки на своих ягодицах, подняла голову, жалея, что перед ней сейчас не было зеркала — хотела бы она видеть лицо Амена в момент, когда он находился в ней. Нечестно, что он мог любоваться ею, а она им — нет!       Попыталась повернуть голову в сторону, чтобы бросить на эпистата укромный взгляд, но он не позволил — обхватил ее за шею и слегка сдавил, заставляя зажмуриться. То была боль, граничащая с удовольствием, найти которому объяснение Эва не могла. Возможно, ей просто нравилось, когда ее брали грубо, когда демонстрировали свое превосходство над ней. Это не значит, что она резко станет покорной — нет, продолжит сопротивляться, пытаться взять все под свой контроль. Оставлять царапины и укусы на белоснежной коже. Но Амена это только заводило, она знала. А ее заводило, когда он ненадолго ослаблял хватку лишь для того, чтобы затем вновь сковать ее без движения и шанса на спасение.       Удовольствие было неописуемым. Амен двигался в ней яростнее обыкновенного, заставляя ее покрываться испариной. Дыхание сбилось. Пальцы эпистата выкручивали ее соски, пока член двигался в ее промежности, вызывая сдавленные стоны.       Затем Амен загреб в охапку ее пышную копну волос, намотал их на кулак и грубо потянул на себя, заставляя прогнуться в пояснице еще сильнее. Теперь каждое проникновение его мужского естества ощущалось еще острее. Кровь отхлынула от лица, а все тело горело, как на раскаленных углях.       Они вновь сменили позу — и вот уже Эва лежала на боку, а Амен пристроился к ней сзади, но продолжал неумолимо двигаться, одной рукой придерживая ее задранную вверх ногу. В каждом его движении было столько страсти, столько желания обладать… обладать ей целиком и полностью, что это просто сводило Эву с ума. Другая рука эпистата ласкала ее твердые соски, поочередно сминала ее груди, заставляя ее дергаться, извиваться, умолять… Исфет, как же ей было с ним хорошо!       — Жаль, что не могу назвать тебя своей, — прохрипел он ей на ухо. — И никогда не смогу.       — Отчего же? — Эва обернулась, чтобы посмотреть на него, и на этот раз он позволил ей это сделать. — Я твоя, когда ты этого пожелаешь, господин.       — Говори это почаще, — теперь ее ухо пощекотал его смех. — Мне нравится, как это звучит.       Резко развернул, не позволив ответить что-либо на свои слова, и впился в губы поцелуем. Прикосновения губ стали практически болезненными, но от этого не менее желанными. Эва обхватила руками широкую спину эпистата и принялась царапать его кожу ногтями, постанывая. Близость с Аменом пьянила, обезоруживала, не оставляя возможности рассуждать здраво. В голове, впрочем, уже и не осталось никаких мыслей. Лишь периодические яркие вспышки, которые затмевали собой все остальное.       Это была привязанность. Самозабвение. Зависимость. Влечение. Любовь?       — Амен, — зашептала ему на ухо, не в силах сдерживать более свой порыв. — Я тебя люблю.       — Не говори мне таких слов, моя неферут, — он вдруг прекратил двигаться в ней и посмотрел на нее разгневанно. — Я их не заслуживаю.       — Не тебе решать, заслуживаешь или нет, — неотрывно смотрела ему в глаза, даже не моргая, чтобы доказать серьезность сказанного. — Я считаю, что заслуживаешь. Ненавидь меня, отрекайся от меня, но я все равно… буду продолжать любить.       — Глупая, — прижался лбом к ее лбу, обдавая горячим дыханием. — Ненавижу разве что себя за то, что люблю.       Сказал. Он это сказал…       И в этот момент все прочее уже стало совершенно неважным. Пусть даже Эве придется сбежать, не оглядываясь, пересечь бескрайние моря, стать всюду чужестранкой, неприкаянной… Такова участь, уготовленная шезму. Она уверена, что Исман ее поймет. Возможно, сам бросится на ее поиски… Но ей хотелось надеяться, что не станет. Ему стоило хоть раз в жизни поставить себя на первое место.       Амен последует за ней и будет искать ее, пока не найдет. А она будет с нетерпением ждать этого момента.       Ведь если ей и суждено умереть, то только от его руки.