***
Я была уверена, что на следующий день проснусь с тяжелой головой. Но на удивление, мне было необычайно легко и спокойно. Я наблюдала, как Анна умывалась, не снимая с себя кулон, который ей подарили родители. Еще в детстве, много лет назад. За год до того, как они умерли. Ее каштановые волосы падали на бледное, но доброе лицо, прилипая к мокрой коже на впалых щеках. И сегодня мы отправились к морю. Это было довольно далеко от Фелдкрофта по меркам ослабленного человека, но Анна сама вызвалась на такую долгую прогулку. Мы шли втроем через осиновую рощу, обсуждая вкусовые и целебные свойства смоковницы. И это было самое сложное: найти тему, на которую мы вообще могли бы разговаривать. Я была едва знакома с Анной, Анна знала обо мне только слухи о грандиозных подвигах. С Оминисом мы немного общались в прошлом учебном году, засиживались допоздна в библиотеке и помогали друг другу с домашними заданиями. Но основная проблема была не в этом. От разговора были полностью отрезаны прошлое и будущее. Любое упоминание прошлого рано или поздно утыкалось в Себастьяна, воспоминания о котором провоцировали у Анны новый приступ. А будущее… мы с Оминисом понимали, что оно есть у нас, но у Анны его нет. Обсуждать при ней сдачу ЖАБА через два года казалось неправильным. И так мы нащупали то, что имело огромное значение для нас всех. Момент сейчас. Никакого другого момента просто не существовало, и мы вытягивали из него все соки, брали всё, что могли взять. Мы кидали блинчики из камней в море, пинали коряги на берегу, брызгались и убегали от накатывающих волн. Мы с Анной развернули на пляже воздушного змея, и он качался в вышине, болтая своими красными лентами. Когда мы разожгли костер заклинанием, змей навел меня на мысль, что выросшие в волшебных семьях, должно быть, никогда не слышали магловские легенды о драконах. Что ж, в том, что я болталась всю жизнь между двумя мирами и не принадлежала ни к одному из них, наконец-то появились плюсы. И я рассказывала им о рыцарях, башнях и принцессах, а Оминис и Анна слушали и задавали вопросы. Я рассказывала им китайские легенды, в которых драконы были способны вызывать бурю и скорее ассоциировались с водой, чем с огнем. — Не может быть! — восклицала Анна. И это было прекрасно. Днями напролет мы играли в плюй-камни, сидя на полу в доме Сэллоу у камина. Анна побеждала почти всегда, сопровождая свою победу громкими криками, но ни я, ни Оминис точно ей не поддавались. Мы взяли у соседа волшебные шахматы, и тут лидером неожиданно стал Оминис, оставляя нас с Анной в восхищенном недоумении. Он даже не использовал свою волшебную палочку с красным огоньком, чтобы «видеть» доску — он держал все поле в голове и ловил нас на жульничестве. Я взяла с собой магловские карты и долго объясняла, почему они не двигаются, и почему по ним нельзя гадать, но маглы думают, что можно. И это было мое лучшее лето. Как будто первый раз в жизни, внезапно и запоздало, у меня было детство. С друзьями, дурацкими занятиями и ночными разговорами. Какой-то странный промежуток времени между войной и совершеннолетием, последнее лето, когда такое вообще может быть. По вечерам Оминис рассказывал самые древние магические легенды со времен Атлантиды, и я задавалась вопросом, откуда он вообще это знает. Анна же травила анекдоты. — Заходит мужик в Кабанью Голову и видит на стойке банку, полную сиклей и кнатов, и спрашивает: «для кого эта банка?» Бармен отвечает: «это для того, кто заставит единорога во дворе рассмеяться». Мужик выходит, закрывает за собой дверь, возвращается через две минуты, а единорог неудержимо смеется. Он забирает банку и уходит восвояси. Через месяц возвращается в Хогсмит, заходит в Кабанью Голову, а там полная банка галеонов. Бармен говорит: «это для того, кто заставит единорога перестать ржать». Мужик выходит во двор и возвращается через две минуты, и единорог молчит. Мужик забирает банку и уходит. Бармен кричит: «эй, подожди, а как ты это сделал?» На что мужик отвечает: «в первый раз я сказал единорогу, что у меня больше, чем у него, а во второй раз я ему показал». Приколы Анны всегда были с перчинкой. Я прикрыла рот рукой, а Оминис громко и неудержимо смеялся. Я первый раз видела его… таким. Улыбающимся во весь рот, расслабленным. Живым. Парень из знатного темного рода, утонченный, с изящным пальцами и бледной кожей, с россыпью родинок на щеке и всегда уложенными назад русыми волосами. Холодный. Закрытый. Тихий. Смотрящий мимо собеседника своими туманными глазами без зрачков. Сейчас он был живой. Настоящий. И такой далекий от меня. Чистое летнее счастье прерывалось только приступами Анны, которые становились то чаще, то реже, то отпускали на долгое время. Но это означало, что скоро обязательно накроет приступ двойной силы. Анна много спала, а я сидела с ней в доме и читала, потому что понятия не имела, что я буду делать, если останусь с Оминисом наедине. За целый месяц, если не считать легенды и шахматы, мы ни разу не поговорили. И, если честно, я безумно боялась с ним разговаривать. Потому что при Анне мы не поднимали тему прошлого, но… Там было столько невысказанного. Я боялась того, что он может мне высказать. Это не было страхом перед ним самим, нет. Хотя тот эпизод, когда он застукал меня на выходе из крипты в начале прошлого года, ясно дал понять, на что он способен. Себастьян привел меня в секретное место за причудливыми часами, чтобы заполучить мое доверие. Но оказалось, что это место, «крипта», вообще-то не его секрет, а Оминиса. Еще и как-то связанный с его семьей. Уткнувшись в Оминиса прямо на выходе оттуда, я смиренно выслушала, что со мной будет, если я кому-нибудь об этом расскажу. Он умел жестко и ясно выражаться и ставить на место. Но я боялась не его. В настоящем споре я бы противостояла ему без проблем. Я боялась услышать от него то, что говорила мне моя собственная совесть. Увидеть свои отраженные мысли в его туманных глазах. Я знала, что не найду ответа. Я знала, что это меня разрушит. В один день я возвращалась из леса, где метала молнии Древней магии в пауков, чтобы хоть как-то избавиться от накопленного заряда в этой спокойной мирной жизни без войны с гоблинами. Я поднималась в Фелдкрофт по ступеньками, играя остатками бело-синих нитей в руке, и думала о ней. О Древней магии. О Хранителях, портреты которых гоняли меня через четыре испытания и показали в омутах памяти «поучительную историю Исидоры Морганак», чтобы я ни за что не повторила ее ошибок. Исидора вытягивала из людей боль, пока не лишала их всех эмоций. Этой боли накопилось на целое хранилище под Хогвартсом, которое и пытались открыть гоблины. Я смотрела на бело-синие полоски в руках и думала: а что, если Исидора была права? Что, если на самом деле у меня есть способ спасти Анну, а я сижу и смотрю, как она медленно умирает? Когда я зашла в дом, Анна снова спала. Я заглянула в ее безусловно красивое, но сильно измученное последним годом лицо. Круги под впалыми глазами. Сухие тонкие губы. Широкий нос, как у ее брата, но аккуратный и милый. Она была бы очень привлекательной, если бы не бесконечная боль. И решила попробовать. Я сидела на своей кровати напротив спящей Анны. В правой руке была палочка, в левой — пустая банка. Я выдохнула и приступила. Я схватила Анну за нити ее боли, которые тянулись к самому сердцу, нашла проклятье, потрогала его, и… Башня из брусков, тонких палочек разной длины, шариков и кубиков неустойчиво покачивалась и гремела. Один элемент цеплял другой, нагрузка на опоры замерла в хрупком балансе. Проклятье было у самого основания. Я не могла его вытащить, не разрушив всё. Боль — это не одна обособленная деталь, вокруг нее всегда есть чувства и воспоминания, часы размышлений. Если вытащить её — душа рассыплется. Вот почему отец Исидоры стал живым трупом, а ученики почти не пострадали от ее действий. Мистер Морганак носил в себе горечь по умершему сыну годами, нанизывая на нее сожаления, окрашивая ей каждое следующее воспоминание. То, что Исидора сделала с ним — равнозначно поцелую дементора. Но у учеников Хогвартса безумная преподавательница могла забрать только недавние мелкие огорчения, поскольку не знала, за что именно тянуть. Это их и спасло. Проклятье Анны болело в ней больше года и пропитало её личность. Наверное, я могла попробовать его вытащить, если бы это произошло только что, в ту же секунду, чтобы она даже не успела об этом подумать. Это все равно было бы рискованно, но шанс на цельную душу оставался. А сейчас… поздно. Анна Сэллоу хмурилась во сне, и я опустила палочку. Черно-красный сгусток магии скользнул обратно в её грудь. Мой взгляд сам собой уперся в деревянные напольные часы в углу. Время идет только вперед. Что ж… Я уже убила того, кто сделал это с тобой. Виктор Руквуд мертв, а ты все еще жива. И в следующие дни я старалась вести себя как ни в чем не бывало.***
Всё чаще я замечала, как Оминис и Анна обнимаются. Иногда он даже щекотал ее, отчего мне было крайне некомфортно сидеть с ними рядом. Хоть не целовались при мне, и на том спасибо. В такие моменты я чувствовала себя третьей лишней. Затычка на месте Себастьяна, пятая лапа пурпурной жабы. И мы с Оминисом так и не общались один на один. Зато мы иногда разговаривали с Анной, когда она просыпалась от приступов по ночам. Или днем, если она быстро уставала от игр и прогулок. Как сейчас. — А давно вы встречаетесь? — С кем? — спросила Анна. — В смысле с кем? У тебя много? Ты и Оминис. — А-а-а. Нет, Мерлин, мы не встречаемся. Я выдохнула. — Уже нет. Рановато. — Это как? — Ну, я тянулась к нему в начале четвертого курса, он ответил мне. Потом признался, что ему очень странно, потому что он скорее ощущал во мне подругу и почти сестру. Потом он застал меня гуляющей по мощеному двору с другим мальчиком. А через неделю еще с одним. У меня невольно полезли глаза на лоб. Ну ты даешь, Анна Сэллоу. Если бы тебя не прокляли, на месте Хогвартса уже осталось бы пепелище от пожара, который ты там устроила. — И, короче, мы решили не продолжать. А потом случилось что случилось. Я лежала на ее заправленной кровати в одежде, пока Анна сидела и перебирала мои светлые волосы, такие непохожие на ее. Другой рукой она наматывала цепочку кулона на палец. Ее кожа рук была плотной, значительно толще моей, но движения были нежные и приятные, ласковые. Будь я парнем, выдержала бы я характер Анны Сэллоу? Наверное, я бы попыталась… — Я-то думала, вы встречаетесь. Обнимаетесь постоянно. — Ой, давай я тебя обниму. Анна двумя руками потискала меня за круглые щеки. — На самом деле, я не очень люблю обниматься. И такое количество объятий нужно ему, а не мне, — сказала Анна. — Оминису? Серьезно? — Конечно. Ты представь: мы, зрячие люди, можем любоваться своими дорогими друзьями. Видеть, как они смеются, удивляются, улыбаются. Быть рядом с ними своим взглядом. Он не может. Физический контакт для него — это такой дополнительный способ связи. Мне стало легче. Сильно легче. И тут же тяжелее. — Тогда почему Оминис не обнимает меня? Все-таки винит в случившемся? Избегает? И когда мы вернемся в Хогвартс, сделает вид, будто не знает меня? Ну конечно. Потому что это я носилась за реликвией вместе с Себастьяном. Купилась на его уговоры и красивые глаза. Отбивала его у огромных пауков, пока он искал фатальную пирамидку. Я плохо понимала, что именно он ищет, и даже не удосужилась узнать. Кто знает, может, если бы я не помогла ему, он бы искал ее дольше? Не нашел бы вообще? И тогда бы все было по-другому… И дядя Анны был бы сейчас жив, и пил бы ромашковый чай в этом доме. А Себастьян сидел бы на кровати у стены. И ничего бы не случилось… Конечно, Оминис презирает меня. Заслуженно. И он был очень великодушен, когда позвал меня сюда ради Анны. Не плачь, Элла, не плачь, Анна не должна этого видеть… — Не обнимает? — удивилась Анна. Сам Оминис тем временем тренировал заклинания на манекенах во дворе. Слов было не слышно, зато грохот Бомбарды я узнавала даже отсюда. Анна встала и открыла дверь. — ОМИНИС! Ты чего творишь?! Он прибежал запыхавшийся, светя своей палочкой, прядь волос выбилась из идеальной прически и упала на лицо. — Да? — Оминис, как же так? Тут Элле холодно и одиноко. Как ты посмел заставить ее томиться как тыквенный суп? Заметь, наконец, как она изнывает. Она страдает без твоих объятий! Анна-чтоб-тебя-Сэллоу, кто ж так делает?! На лице Оминиса отражалась растерянность. — Да? Оминис подошел ко мне с таким же растерянным видом, но остановился в шаге от меня и раскинул руки в стороны. Красный огонек на палочке погас, он неловко улыбнулся и замер в открытом жесте. «Ну же, иди сюда!» На мои ноги будто навесили утяжелители. Но я шагнула, и он осторожно приобнял меня. Объятье было невесомым, но долгим. Теплый. Невероятно приятная на ощупь ткань темно-зеленой рубашки, играющая под моими пальцами. Я чувствовала легкий шлейф одеколона, но сильнее — запах его собственного тела после тренировки заклинаний. Мягкий, как и его голос. Сладкий. Успокаивающий. Анна-что-ты-за-человек-Сэллоу… Спасибо. Ведь с того момента лед треснул.