Мы с Оминисом стояли в ночной прохладе астрономической башни, и ветер трепал края моей мантии.
Он был рядом, и мне было совсем не холодно.
Оминис ходил на занятия по астрономии,
несмотря на свою слепоту, поскольку профессор Шах считала, что сами расчеты полезны для ума и держат мозги в тонусе. А это очень нужно умелому волшебнику, и вместе с этим лучше приходило понимание физики сложных движений палочкой. Некоторые комбинации и вовсе были подозрительно похожи на созвездия.
Я смотрела в телескоп и никак не могла его нормально настроить, уезжая искателем от нужного объекта то ближе, то дальше, и пыталась вспомнить, что там такого сказанул Оминис про гриндилоу однажды, и насколько это сейчас подходит ситуации.
— Я помню, как тетя Ноктуа рассказывала мне о звездах. О том, как прекрасно ночное небо. Я тогда поверил ей на слово. Это действительно красиво? Тебе нравится?
— Как только это превращается в урок, то восторг немного стирается. Но да, Оминис, это все еще прекрасно. Ночное небо похоже на… родинки на твоей щеке.
Оминис поднял брови домиком и прикоснулся рукой, которая была свободна от листов исписанного пергамента, к своей коже.
Отлично. Я только что сказала, что
всё, Мерлин его, ночное небо почти так же прекрасно, как один Оминис Мракс. Когда-нибудь я перестану выдавать себя так сильно, но не сегодня.
— А ты…
Оминис сделал шаг ко мне и хотел что-то сказать, но тут между нами вписалась высокая фигура в синей когтевранской форме.
— Звезды — это самое лучшее, что вообще существует в мире, и ничего не может сравниться с ними по красоте! — сказал не слишком проницательный Амит Таккар, случайно закапывая меня еще сильнее.
Конечно, он как обычно закончил свои расчеты раньше всех и бродил от одного телескопа к другому, бодро помогая неудачникам вроде меня. Оминис хотел сказать ему, чтобы он проваливал, я видела это знакомое выражение на его лице. Но фраза Амита, кажется, вогнала его в транс, и он молчал, стоя с открытым ртом.
— Особенно потрясает созвездие «Дракон», которое вам задали. Оно одно из наиболее ярких и красивых, которые только можно увидеть с нашей точки. Дракон, стоящий на небесах, выглядит таким грозным и величественным, словно готов взлететь в любую минуту и отправиться в свой полет по звездной тропе. Самая яркая звезда в Драконе — это Гамма Драконис, такая мощная, будто готова взорваться в любой момент и унести с собой все созвездие. Но остальные звезды смягчают ее силу, создавая ни на что не похожий узор с линиями и зигзагами.
Амит говорил и говорил, не унимаясь, а я не знала — то ли я злюсь на него за бесцеремонное вмешательство, то ли я ему благодарна, потому что Оминис слушал его во все уши и не шевелился. И, кажется, совсем забыл, что я там случайно ляпнула.
Акцент Амита был не такой сильный, как у Нати, но все равно заметный. И сейчас он очень красиво дополнял его струящуюся речь о любимом предмете. Таккар стоял между нами и смотрел с нами в одну сторону, сторону ночного неба, показывал что-то смуглыми руками и продолжал говорить.
На следующее утро первым занятием была защита от темных искусств, и профессор Гекат сказала, что сегодня мы сможем восполнить пробел и начать изучать заклинание, которое пропустили в прошлом году из-за всем известных событий.
«И смерти профессора Фига, после которой это занятие отменили», — с грустью подумала я.
— Это заклинание сложное и требует определенной концентрации, которая не похожа ни на какие другие чары. Редко у кого получается с первого раза, поэтому не расстраивайтесь, если у вас не получится уже сегодня. Мы продолжим завтра. К концу занятия я ожидаю хотя бы несколько белых искр из пары палочек. Сегодня мы будем практиковать «Экспекто Патронум».
Дементоры на картинке в учебнике медленно двигались и приводили учеников в ужас. Конечно, я знала о них, но изображение и правда было жутковатое. Темные рваные плащи с костяными руками. Метафора самой смерти. В животе было неприятное чувство, будто я их уже где-то видела.
Значит, счастливые воспоминания. Надо было призвать счастливые воспоминания…
Были ли у меня такие вообще?
Чем дольше я искала и пробовала, тем больше понимала, что все мои мысли были чем-то омрачены. Хогвартс? Под ним шла война. Друзья? Это смотря какие.
Я попробовала представить беззаботный Фелдкрофт, но воспоминание сотрясло приступом боли Анны, и образ лопнул, как воздушный шар над железнодорожной станцией «Хогсмид».
Я пыталась раз за разом, но каждое, Мерлин,
каждое мое воспоминание утыкалось в какое-то большое
Но, которое если не зачеркивало его полностью и не марало его растекающейся черной кляксой боли, то хотя бы сильно мешало сконцентрироваться.
Это было даже как-то унизительно — узнать, что ничего хорошего в моей жизни и не было. Это высасывало из меня всю радость и без присутствия дементора. Мне казалось, в случае столкновения с ним я просто выброшу волшебную палочку и буду тихо плакать, пока он не посчитает меня мертвой и не уйдет.
Многие ученики смогли призвать устойчивое свечение кончика палочки, человек десять — яркий фонтан искр, у некоторых почти получилась телесная форма. Но поддерживать ее стоило усилий, и свет рассеивался раньше, чем мог собраться в животное. Профессор Гекат очень радовалась.
— Поздравляю, у нас есть первые успехи, очень хорошо для первого дня! — довольно сказала маленькая старая женщина.
И вдруг комнату озарил яркий и чистый белый свет, который пробивался широкими лучами из-за моей спины. Я обернулась.
Класс замер.
Под потолком, у огромного скелета, махала крыльями светящаяся летучая мышь.
Которая принадлежала Оминису Мраксу.
Все подняли головы и стояли, пытаясь осмыслить происходящее. Это было настолько же невероятное событие, как встретить горного тролля в подземельях Хогвартса.
Оминис.
Мракс. Вызвал. Телесного. Патронуса.
Конечно, он может, я ни на секунду не сомневалась в нем. И было бы слишком банально предположить, что его патронус — это змея. Семейный символ, черты которого он безусловно впитал в свою кровь и плоть вместе с парселтангом. Но он — не его семья. У него должно быть право на собственное воплощение. Такое существо, которое могло принадлежать только ему, и никому больше.
И это была летучая мышь. Животное, которое лучше всех ориентируется в темноте. И всегда способно вылететь к свету из самой темной пещеры.
— Вот это да!
— Но как же так? Говорят, что темные волшебники не могут вызывать его, тем более телесную форму, — шептался кто-то за спиной.
Гриффиндурни.
Ничего вы о нем не знаете.
Класс перешептывался не то восторженно, не то испугано. Особенно бесстрашные ученики уже облепили Оминиса со всех сторон, пытаясь разузнать, что же такое он представил. Выведать секретную формулу успеха, утянуть ее у него и воплотить у себя. Но он сказал им что-то такое, от чего их лица вытянулись, и они поспешно ретировались в другой конец класса.
Только рыжий Гаррет Уизли остался, умоляя его, и Оминис отвел его в сторонку и принялся что-то объяснять, активно жестикулируя.
Нет, я не буду подходить к нему сейчас. Я смогу расспросить его позже, один на один, в библиотеке, где мы уже договорились встретиться. Если сама не разгадаю эту загадку. Ведь если даже Оминис с его семейной историей смог, значит, что это в принципе возможно, и решение вообще существует в этой реальности. И мне рано опускать руки после первой же неудачи.
В какой-то мере это даже уязвило мое самолюбие. Я привыкла, что это я — звезда дня, хранительница какой-то загадочной Древней магии, лучшая в чарах, невероятно сильная и почти непобедимая в реальном бою. Я справедливо считала других учеников не ровней себе, и это грело мою покрытую глубокими ранами душу. Но волна удовлетворения накатывала быстро, а потом откатывалась назад и создавала сильное отбойное течение, тягун, который уносил меня морской пеной прочь от берега, не давая ни единого шанса выбраться. Чувство одиночества неизбежно шло рука об руку с фантазиями о своем величии, поскольку там, на вершине, было пусто и холодно, как на голой скале. Я уже успела разочароваться в этом своем обретенном статусе, но мыслительные привычки не уходят с одним принятым решением, и я ощущала укол в своем сердце почти физически.
И вместе с этим, мне было стыдно за свои мысли, потому что Оминис был моим другом, и я желала ему всего самого лучшего. Могут ли уживаться в одном маленьком моменте острая зависть и искренняя радость за ближнего?
Оказывается, могут.
Оминис был счастлив, и подтверждение этому я видела своими собственными глазами под потолком кабинета защиты от темных искусств. Его искреннее счастье светилось ярче любого количества свечей, ярче звездного неба и потолка Большого Зала, который объединял и то, и другое. Улыбка сама собой тянула мои круглые щеки, когда я смотрела на него и думала об этом. Он такой добрый. Заботливый. И так ласково обнимается. Он достоин целого мира, и он заслуживал самое яркое счастье. Всё мое тело обдавало теплом, когда я думала эту простую мысль: «
Ему хорошо». Этим холодным рукам и приглаженным волосам — хорошо. И прямому носу. И щечкам с родинками. Волны сами расходились по моему телу.
И мне было так хорошо.
Через какое-то время из палочки Гаррета Уизли появился белый горный козел и запрыгал по кабинету. Он был не такой яркий, как летучая мышь Оминиса. Почти прозрачный, как тонкая пленка мыльного пузыря, но он
был, и теперь другие ученики облепили уже Гаррета.
Давай же, Элла, попробуй еще раз. Этот балагур может, а ты нет? Что делает его таким счастливым? Сваренное им пиво?
Что делает тебя счастливой? Что представил Оминис?
Оминис…
От мысли из одного слова у меня из палочки выпорхнул сноп белых искр.
Нет.
Нет-нет-нет!
***
Вечером в библиотеке всегда было уютно и тихо, несколько учеников сидели в разных ее концах и не мешали друг другу. Оминис опаздывал, и это вообще не было на него похоже. Где он? Передумал, не хочет приходить ко мне? Что-то случилось?
Я решила подождать столько, сколько получится просидеть здесь не засыпая. День был тяжелый, он забрал много магической энергии, да и душевных сил тоже, от такого-то количества попыток. Оминис никогда не подводил. Наверное, он появится позже. Должен появиться.
Я пролистала все книги, которые были связаны с нашим домашним заданием по зельеварению, с которым у нас обоих были сложности, просто разные. От нечего делать открыла огромный том магического медицинского справочника, который взяла себе вчера.
Оминис шел быстрыми шагами с красным огоньком в руке. Подойдя ко мне, он несколько секунд помолчал. Поставил ногу на скамейку рядом со мной, уткнулся в нее локтем и закрыл лежащую передо мной тяжелую книгу.
— Эй!
— Ты больше не будешь ее читать.
Вот это заявление. И тебе привет, друг.
— Оминис, какого Мерлина…
— Я сказал, ты вернешь ее на место и никогда не возьмешь снова.
Я поднялась со скамейки и смотрела на него во все глаза.
— Я сама решу, что я буду читать на досуге, окей?
— Пожалуйста. Всё, кроме этого справочника. И «Недугов Крови». И «Магии Оптических Иллюзий». В секцию с темными ритуалами даже не лезь.
Эти книги буквально были следующими на очереди, которые я хотела взять…
— Я знаю, по какой причине ты это читаешь.
Да, и эта причина сейчас нависала надо мной и, видимо, была в ярости.
— Меня нельзя вылечить, Элла. Нельзя. Временного эффекта тоже не будет. Оборотное зелье не позволяет мне видеть в теле другого человека. Артефакты не действуют. Омуты памяти для меня работают по-другому. Если ты думаешь, что я не пробовал, то ты очень наивная девочка.
— А ты сегодня тролль бешеный! Какая тебе разница, что я там читаю? Ты мне кто, Верховный Чародей? Оминис, правда, я тебя не узнаю…
Он подошел ближе и тяжело дышал мне в лицо. Несколько мгновений он молчал, а потом сказал:
— Жалко меня, да? Думаешь, какой я несчастный и слабый? Бедненький? Тяжело общаться с инвалидом? Давай, скажи, стыдишься меня перед подружками? — тихо сказал он.
Вот оно что.
— Нет. Мне не жаль тебя. Ни капельки. Мне было интересно. Мне было очень любопытно узнать больше о твоей жизни.
Его лицо медленно расслабилось, а брови поползли вверх.
— Прости. Прости меня.
Он порывисто прижал меня к себе и впечатался своей щекой в мою. Его горячее дыхание обжигало.
— Извинения приняты. Но ты прав, я не должна была стараться вызнать что-то втихую. Надо было просто спросить у тебя.
Библиотекарь что-то сказала нам про правила приличия в читальном помещении, и мы уселись на скамейку. Оминис гладил мою руку.
— Ты всегда можешь спросить у меня всё что угодно и получить честный ответ. Ни один вопрос от тебя я не посчитаю грубым или неуместным. Я обещаю.
— Любой вопрос?
— Да.
— Тогда… Оминис, как работает твоя палочка?
— Исправно стоит по утрам.
Я тыкнула его в бок.
— Ладно, в общем…
И он рассказал мне про свою палочку, особое творение Олливандера, которая значительно усиливает заклинание, которое я видела как красный огонек. Он произносил его так много раз, что научился читать его невербально. Если бы я попробовала использовать его, то у меня бы не получилось по нему ориентироваться — такой способ «видеть» требует длительной тренировки и развитию какого-то особого чувства. Оминис объяснял, что это похоже на звук или на импульс, который разносится лучами в разные стороны от палочки и отражается от предметов, людей и стен. И по этом сигналам его мозг складывал цельное представление о том, как выглядит всё вокруг. Но только их недостаточно для полной картины, и иногда он ощупывал предметы, чтобы почувствовать их фактуру, поверхность, твердость и мягкость, тепло и холод.
— А с другой палочкой получится это сделать?
— Да, но радиус действия будет меньше. Без нее тоже получается, но только в пределах пары шагов, а это не слишком содержательно. На маленьком расстоянии я лучше чувствую тепло от живых существ.
А вот это уже как змея. Два таких разных животных сочетались в нем как-то вперемешку.
— Ты, например, очень горячая.
— С-спасибо?
— Нет… В смысле да, но я имел в виду прямое значение. Ощущение от тебя отличается. Ты теплее.
— Наверное, это из-за моей особой магии.
Еще несколько минут я задавала ему дополнительные вопросы.
— Вот так. Пожалуйста, извини меня. И за резкость, и за то, что заставил тебя ждать сегодня. У меня был тяжелый разговор с отцом в камине.
Ох. Ну конечно, слухи по Хогвартсу расходятся быстро, и сегодняшняя тренировка Патронуса произвела настоящий фурор. И конечно же мистер Мракс старший заинтересовался, чего это его сын в светлые маги заделался.
— Всё в порядке?
— Да. Отмазался, что вспомнил тетю.
Не знаю насчет его отца, но я бы поверила, потому что до этой минуты была убеждена, что всё так и есть.
— А что ты представил на самом деле?
Оминис опустил голову в нерешительности, как будто подбирая слова. А потом потянулся к моему уху и тихо сказал:
— Наше лето в Фелдкрофте.
***
До отбоя было двадцать минут, и мои соседки по комнате еще не пришли. Я сидела в спальне одна и поигрывала волшебной палочкой в руках.
И всё-таки, что он представил?
Нельзя за одну секунду представить себе целое лето. Какой-то предел у воображения точно существует. Месяцы и дни не помещаются в мысль, которою нужно успеть подумать, пока произносишь всего два слова. Это должно быть несколько часов, а то и мгновений, причем кристально чистого счастья.
Что входило, а что не входило в его самое счастливое воспоминание?
Может, это Анна, и чувства к ней у него всё-таки остались? Свежая смоковница? Его блестящие победы в волшебных шахматах?
Или полет на Крылане?
И я решила попробовать это воспоминание в пустой спальне. Полет на белом гиппогрифе над Фелдкрофтом.
Не тот, который был с Анной.
Тот, который был с ним.
—
Экспекто Патронум!
Нет.
Нет-нет-нет-нет.
Летучая мышь над соседней кроватью смеялась мне в лицо.
