***
Вечером в астрономической башне было холодно. Имельда Рейес стояла у телескопа рядом с Оминисом и увлеченно о чем-то рассказывала, наверняка о своем дурацком квиддиче. Она показывала что-то широкими жестами, и иногда как будто случайно задевала его рукой. Смотреть на это святотатство было противно и почти невыносимо, но я только обреченно вздыхала. Он не принадлежит мне. Не мой. Снова бесконечно далекий. Но всё еще дорогой моему сердцу. И если он будет счастлив с Имельдой, то так тому и быть. Оминис стоял спиной ко мне и перебирал листы пергамента с расчетами. Я не слышала отсюда, отвечал ли он ей что-нибудь, и насильно развернула себя, чтобы не пялиться на них так явно. — Я обожаю созвездие «Близнецы», — трещал Амит Таккар рядом со мной, делая всю работу за двоих. — Два ярких близнеца, изображенные звездами Кастора и Поллукса, кажутся такими живыми и близкими, будто можно просто вытянуть руку и потрогать их. Но на самом деле, они так далеко от нас, и, что более невероятно, очень далеко друг от друга, один близнец чуть ли не в два раза ближе к нам, чем второй... — Амит, — сказала я. — Это всё очень увлекательно, правда. — Спасибо! И еще... — И еще я хотела тебя спросить, интересуешься ли ты хоть чем-то кроме астрономии. Просто любопытно. — Да, еще я разбираюсь в нумерологии и в истории магии. — Так и знала насчет нумерологии. Но почему история? — Тот, кто не помнит историю, обречен ее повторить, — глубокомысленно изрек Амит. А потом скинул с лица серьезное выражение. — В прямом смысле повторить. Как предмет «История Магии». Я его пересдавал два раза на первом курсе, и с того момента взялся за него. Я почувствовала что-то странное в горле, как будто его изнури царапали, но так и не смогла переформулировать свое ощущение во внятную мысль. Но его слова казались какими-то очень важными. Как акт доверия. Как... как что? Я посмотрела на Таккара как-то по-новому, под каким-то новым углом. Его карие глаза больше не казались мне глазами забавного помешанного заучки. Наоборот, я смотрела в них так, как будто само время зачем-то заключило тысячелетнюю мудрость в тело молодого парня. Как будто на самом деле он был значительно старше. Как будто там, за темнотой радужки, было больше жизни и больше силы, чем я могла себе представить и предположить. Глубокие глаза, окруженные густыми черными ресницами, смотрели внутрь моей души. Я замерла и смотрела на него так, как будто увидела его в первый раз. И я действительно в первый раз увидела его. Большие уши. Большой рот. И под тяжелыми бровями — глаза, в которых отражалось эхо тысячи созвездий. — Амит... Спасибо, — невпопад сказала я после паузы. — Пожалуйста? Не волнуйся, ты научишься настраивать искатель и находить нужный объект, тебе просто нужно немного потренироваться! Бери ближе! Занятие закончилось, и я поспешила в спальню в подземельях. Не знаю, что подействовало лучше — дневной сон, бодрящее письмо от Анны, проветривание головы в астрономической башне, странные цитаты Амита — или всё сразу. Но сейчас я чувствовала себя намного устойчивее, чем сегодня утром, будто я крепко стояла на ногах, и никакой шторм не мог скинуть меня с палубы моего спокойствия. Я уверенной рукой написала письмо.Себастьян. Я понимаю причины некоторых твоих поступков. И что сделано, то сделано. Я не могу видеть тебя в таком ключе. Мысленно хлопаю тебя по плечу. Ценю за крепкую дружбу, которая была у нас когда-то давно. Элла.
И очень быстро пришел ответ:Почему? Почему ты так холодна ко мне? Мне больно от того, что я больше тебе не нужен. Но спасибо, Элла. Я всегда знал, что ты на моей стороне. Как дела в Хогвартсе? Сейчас бы увидеть Пивза.
Последнее слово было написано с бóльшим нажимом, чем все предыдущие. Пивз поймал нас, когда мы пробирались в запретную секцию библиотеки. И Себастьян принял на себя библиотекаря, чтобы я могла пройти дальше. Улизнуть. Убежать. Убежать. В глазах потемнело. Это был шифр, чтобы обойти тюремную цензуру. Он хотел, чтобы я его вытащила. Я перечитала все письма еще раз. Внимательно. Осознание било в набат. Он нигде не написал, что он раскаивается. Нигде. Ни разу. «Жаль, что между нами всё так» — было. «Жаль, что я это сделал, я был не прав» — не было. «Я не повторю своих ошибок» — было. Но не указано, каких именно. Может быть, имелось в виду «в следующий раз не попадусь». Я всё это додумала... И он вообще ни за что не извинялся передо мной. Ни разу не попросил прощения. И через каждое слово была тонкая манипуляция, которая давила либо на мою старую привязанность к нему, либо на чувство вины. Кажется, мне пора завязывать с самобичеванием. И он считал себя полностью правым даже сидя там. Он вообще не понимал, в чем проблема. Он снова сделал это со мной. Опять. Я села на кровать и закрыла лицо руками. Глупая-глупая девочка. Он снова взял всё лучшее во мне и раздавил. Все эти письма и признания были только для того, чтобы я кинулась его оттуда вытаскивать. Мне еще учиться и учиться слизеринству у этого человека. Я вышла из комнаты, осознавая, что я просто недостойна этой зеленой спальни. Можно я просто переведусь к гриффиндорцам? Почему я со своим слабоумием еще не там? И в чем же была настоящая проблема Себастьяна? Не в том, что он применил непростительное заклинание. Иначе Оминиса нужно было закрыть еще за эпизод в детстве, когда старшие братья не оставили ему другого выбора, заставляя применить Круцио к маглу, и за отказ применяли его на нем. И не в том, что Себастьян убил человека. Иначе нужно было бы посадить меня за самозащиту от напавшего Виктора Руквуда. Его проблема была в том, что он не раскаивался. Ни на единую секунду он не раскаивался. Он вообще никогда не обдумывал свои поступки с моральной точки зрения. Никогда и никакие — ни большие, ни маленькие. У него просто отсутствовал этот механизм в голове. Он мог его имитировать, чтобы очаровать других людей, но никогда не чувствовал этого по-настоящему. Ему было все равно. Кристально. Чисто. Он считал себя абсолютно правым, даже убив своего собственного дядю. И даже стены Азкабана ни на йоту не пошатнули его веру в это. Поздно вечером в гостиной никого не было, кроме одинокой фигуры в кресле. Оминис сидел один у камина в центре зала. Он больше не искал меня сам, но расположился так, чтобы я всегда могла его найти. Как тот жест при нашем первом объятии: руки раскрыты, но шаг вперед должна сделать я сама. И этот шаг к нему был будто бы на пятьдесят фунтов тяжелее, чем тот, первый. — Читай, — отдала я ему в руки все письма Себастьяна. — Элла, ты не должна, я не… — Читай, — повторила я и села на диван напротив. Да, это было так себе по отношению к Себастьяну, но мне было уже всё равно. Наплевать, прав он был или нет, наплевать, что вообще в этом мире правильно и справедливо, наплевать, что он там чувствует сейчас. Я не буду больше прикасаться к этому. Не ради справедливости. Ради себя. Письма были у Оминиса. Все до единого, будто бы я пришла к нему сдаваться с поличным. Он советовал мне перестать, но я продолжала переписываться у него за спиной. Он заскользил по ним пальцами, и я благодарила Мерлина, что я послушала свою голову и в своих ответах ни разу не выразила своих метаний. И когда Оминис проводил по пергаменту, там значилось спасительное:Почему ты так холодна ко мне?
Но сам факт не делал мне чести. Он меня предупреждал, а я не послушала и утонула. Я сидела, вытянувшись в струну, выставив вперед свою правую щеку, будто бы ожидая пощечину. Я снова повелась. Глупая, наивная девочка. Ты был прав. Ты был прав всё это время. А я оскорбила тебя. Оттолкнула. Скажи мне это. Растопчи меня. Уничтожь. Оминис отложил письма в сторону и закрыл невидящие глаза, медленно выдохнув. И подошел ко мне, поднял меня с дивана за руку, и обнял меня. Крепко-крепко обхватил обеими руками и прижал к себе. Клянусь, я могла слышать его гулкое сердцебиение. Он гладил мою спину и плечи, утыкался в мои волосы, водил по ним носом и глубоко вдыхал. Он молчал, но каждое его движение говорило: «Я скучал. Я так по тебе скучал». Одну вещь уже давно надо было понять про Оминиса Мракса. Он мог быть грубым и холодным с другими людьми, но он готов многое прощать тем, кто ему близок. И даже слишком многое. — Элла... — Извини меня, Оминис. За... — Всё в порядке. Молчи. Не мне тебя судить. Знаешь, я дружил с ним много лет. Я попадался на эти его штучки бесконечно, пока не выучил их все наизусть и не заработал к ним иммунитет. В декабре он даже пытался поцеловать меня. Я не удивлен. Воздух вдруг стал тяжелее и хуже заходил в нос. Себастьян? Пытался? Поцеловать? Оминиса?.. В декабре. Перед тем, как мы пошли в Скрипторий. Тогда же, когда лез ко мне. В глазах помутнело, пол гостиной Слизерина уходил из-под ног, и меня начало тошнить. Себастьян настолько крутил нами двумя? Еще и одновременно? Ох, Оминис... Мы оба обожглись в огне близнецов Сэллоу. И даже об одного и того же. Оминис гладил меня по голове легкими невесомыми движениями, осторожно, аккуратно, как будто я — это что-то очень хрупкое, и от одного неверного движения могу рассыпаться у него в руках. — За что он так со мной… Зачем он обманывал меня… — жаловалась я. — Сомневаюсь, что он именно обманывал, — задумчиво произнес Оминис. — Знаешь, я его понимаю. Ты действительно очень красивая. — Оминис, при всем уважении… — сказала я и оторвалась от его плеча, глядя ему в лицо. — Да, я слепой, я в курсе. Но я хорошо тебя изучил, — сказал Оминис и по-хозяйски заправил мне прядь волос за ухо. От этого действия мои щеки немедленно вспыхнули. Его лицо. Близко. И рельеф его скул так красиво освещен огнем камина. — Эй, голубки! — прокричал из-за угла староста слизерина. — Пять минут до отбоя! — М-мы друзья! — ответила я в сторону, откуда исходил звук, и выпуталась из объятий. — Спокойной ночи, подруга, — улыбнулся Оминис и отправился в сторону мужских спален. Уже в своей кровати в женской спальне меня ударила мысль, которая оказалась еще больнее. Мое тело будто бы покрыло льдом, а разум отказывался размышлять, что теперь делать. Себастьян был лучшим другом Оминиса и знал о нем всё. Неужели он был настолько низок, чтобы ради попадания в Скрипторий использовать его натуру против него же?.. Всё сходилось. Детали пазла идеально стыковались друг с другом. Все замеченные странности, ощущения и сомнения соединились в одной точке пространства, как будто всегда там и были. Были всё это время, а я не могла сопоставить и не замечала. Оминис слишком легко и непринужденно обнимался со мной и с Анной и не смущался даже тогда, когда стоило бы. Он не смог заставить себя встречаться с Анной Сэллоу… Но хорошо помнил, какой наощупь нос Гаррета Уизли. Себастьян пытался поцеловать его. Неужели Оминису Мраксу на самом деле нравятся мужчины?