все, что я обещал, — все сбылось (только все как-то слиплось, слежалось…) д. воденников — шиповник
Шэнь Цинцю снова спал по ночам. Хотя его сны редко оставались без внимания Ло Бинхэ. Первое время Ло Бинхэ выпрашивал его ответа, тихого вздоха, движения бровей, тени в уголках губ — любой реакции. Аккуратно, ненавязчиво, словно тыкал тонким прутиком дохлого крота. Но Шэнь Цинцю, проведший годы в молчании одиночества, быстро приноровился прятаться в скорлупу. Сидеть равнодушно и неподвижно, словно каменное изваяние. Не реагировать ни на слова, ни на прикосновения. Но бесконечно впитывать. Шэнь Цинцю знал, что Ло Бинхэ мог надавить на него жестче. Но тот не стал, единожды начав говорить и более не замолчав. Демон рассказывал ему про всю свою жизнь. Иногда жалуясь, вызывая у Шэнь Цинцю вспышки отвращения. Иногда высокомерно поучая, указывая на последствия ошибок Шэнь Цинцю. В эти моменты сдерживаться было особенно трудно. Но любое потрясение, повторенное сотню раз, рано или поздно становится пресной обыденностью. Это Шэнь Цинцю уяснил, еще находясь в темнице. После того как чужие слова перестали столь сильно раздражать разум, Шэнь Цинцю и вправду замкнулся в себе, посвятив все мысли неразрешимой дилемме. Выяснить, знает ли Ло Бинхэ о его побеге, было совершенно невозможно. Демон мог размякнуть в тщеславии от бесконечных побед и потерять бдительность, уверовав, что Шэнь Цинцю и наяву и во сне трусливо прячется, симулируя душевную болезнь. Так и мог подозревать, что душа Шэнь Цинцю все-таки просочилась сквозь его цепкие пальцы и достижима им лишь только во сне. Так или иначе ублюдок точно не мог даже предположить, сколь жестоко обошлась с ним судьба на самом деле. Это вызывало в сердце Шэнь Цинцю боль, граничащую с удовольствием. Осознание собственной трусости и ничтожности травило душу. Если раньше Шэнь Цинцю разрывала вина за происходящее, то сейчас внутренний голос успокаивал каждый из ее всполохов. «Уже поздно». «Его разум расщеплен». «Для жизни, рожденной в кошмаре, благословением будет лишь смерть». Иногда он забывался настолько, что сквозь его губы едва ли не просачивался горький смех. Шэнь Цинцю мог прекратить творящееся безумие одним лишь словом, но именно сейчас как никогда прежде он цеплялся за свое жалкое существование. Куда подевалась его отчаянная гордость? Отчего же жизнь в юном теле так состарила его разум? Прошло время, и Шэнь Цинцю перестал думать об этом. Теперь он слушал Ло Бинхэ. Воспоминания ублюдка межевались с рассказами о текущих делах и пространственными рассуждениями. Изредка менялись локации. Ло Бинхэ то садился вместе с ним, то ложился рядом, не поднимая. Шэнь Цинцю воспринимал его болтовню отстраненно, стараясь думать, что она будто и не принадлежит Ло Бинхэ. Но даже не желая анализировать сущность ублюдка, он чувствовал словно бы на себе запах чужого одиночества. — …не размыкая объятий до самого утра, мы встретили рассвет, уже совершенно простившись. Но даже когда солнечные лучи коснулись наших переплетенных пальцев, жизнь в ее жилах не угасла, — Шэнь Цинцю вынырнул из своих мыслей, изумленный тем, что на этот раз слышит эту историю наяву. — Смеясь, она смотрела на меня, пунцовея, будто весенний бутон. Его сестры и братья, рассевшись на подушках вкруг Ло Бинхэ, завороженно заглядывали ему в лицо. — И так ты исцелил а-и? Одними объятиями? — Нет ничего, что бы не смог сделать ваш отец, — смеясь, хвастливо ответил демон, и с этим одна из тетушек, сидевшая в стороне от гурьбы детей, прикрыла лицо платком, будто смутившись взгляда Ло Бинхэ. — Я все могу, и все мне подвластно. Однако Шэнь Цинцю, также притаившийся в углу комнаты, ясно видел со своего места, как непроницаемо гладка бездна на дне глаз демона. Как его взгляд обводит детские макушки и крикливые рты, так и не задержавшись ни на ком до конца рассказа — а вернее, бахвальства перед собственным разношерстным выводком. Быстрым шагом и с застывшей улыбкой на губах Ло Бинхэ уходит в свои покои. Захват Небес ознаменовал конец бесконечных завоеваний Ло Бинхэ. Демон начал засиживаться во дворце, но оттого видеть его чаще наяву Шэнь Цинцю не стал. В саду и залах иные жены жаловались тихим шепотом на тоску по прежнему неуемному веселью Императора, но Нин Инъин по-прежнему была задумчива, светла и тиха, проводя все дни за рисованием, вышивкой и игре на цине в обществе своего сына. Иногда Шэнь Цинцю не узнавал в ней прежней бойкой девочки, что наперекор шисюнам и втайне от учителя, несла свои обеды к запертому сараю. Да и все, кого знал Шэнь Цинцю, были либо мертвы, либо необратимо изменились. Но думать о возможности, что ублюдок перестал быть таковым, значило проиграть. — …после моих расспросов Тан-эр явно охладела ко мне, а сегодня заявила, что пару месяцев погостит в ордене у наставницы. Даже спустя многие годы забвения одно твое имя способно заронить семя раздора. Как велико наследие учителя! Шэнь Цинцю едва ли не дернулся от неожиданности. Имя Цю Хайтан все еще тревожило его. А у ублюдка совершенно не было ни совести, ни чести, раз он донимал одну их своих жен разговорами об ее несостоявшемся муже. Поделом ему будет, если Цю Хайтан не вернется. — После того, как я потратил столько времени на разворошение прошлого, желание вылить все на кого-то стало таким острым… Если тебе не нравится эта идея, ты все еще можешь поддержать со мной беседу, помнишь? Кого же выбрать… Может, малышку Инъин? Боюсь, в последний раз, когда ей приходилось вспоминать тебя, имя учителя напугало ее подобно призраку. Но, должно быть, она бы выслушала меня. Она так долго заступалась за тебя, придавая смысл твоей бессмысленной жестокости и зависти, — пока ты не позволил состояться тому недоразумению… Будь ты умным человеком, ты бы уже тогда сделал хоть что-то со своей дурной славой. Глава школы, горный лорд, твои собственные ученики… Или, может, ты сам считал, что искать утешения в женщинах — пошло? Что ж, твой ученик превзошел тебя и в этом. Во всех трех мирах не найдется ни единой души, кто упрекнул бы Ло Бинхэ в распущенности. Нежданный интерес ублюдка к его прошлому заскреб нутро лезвием тревоги. Найти и опросить девушек из весеннего дома, верно, не составило бы ему никакого труда. Однако витиеватое хвастовство Ло Бинхэ не скрыло от Шэнь Цинцю неприглядной правды. Демон был готов жертвовать доверием и вниманием своих первых жен, лишь бы что-то доказать учителю, безмолвствующему уже больше десяти лет. Если Ло Бинхэ думает, что это снисходительное оправдание ложнообвиненного насильника поможет ему разговорить плотно закрытый рот, то он ошибается. У Шэнь Цинцю есть куда большая провинность перед Нин Инъин. И вот он снова напомнил себе об этом. В сердце разлилась отрава, поднявшаяся по трахее вверх. Шэнь Цинцю хотел бы сглотнуть призрачную дурную кровь, но не мог и этого себе позволить. Глаза Ло Бинхэ прожигали его переносицу до кости. Не добившись перемен в лице Шэнь Цинцю, Ло Бинхэ сомкнул веки, со смешком выдыхая. Он замолчал, и в эту пару фэней Шэнь Цинцю совершенно освободил свой разум, опасаясь, что демон каким-либо образом подслушает его мысли. — …кроме учителя, правда? — мягко закончил Ло Бинхэ, будто подсказывая Шэнь Цинцю. Верно. Как-то так Шэнь Цинцю раньше перчил ему сладкое, когда ублюдок увлекался бахвальством. — Твой снобизм, твоя черствость, твое одиночество… все это произрастало из страха. Воспаленные глаза, обломанные ногти, новая бельевая веревка, что уже на следующее утро, пропитанная чем-то темным, тлеет в печи на кухне. Ты научился так хорошо прятать, что другие, даже милая Тан-эр, не замечали странностей… Но не я. Все это мне очень хорошо знакомо. Шэнь Цинцю не хватало глубокого вдоха. Все-таки разговор с Цю Хайтан не ограничился расспросами. Ло Бинхэ залез к ней в голову и прочел воспоминания, как делал когда-то с ним. Пересмотрел не один раз. Выискивал намеренно, прицельно. — Учитель не раз говорил, что видит во мне сосредоточение всего низкого и порочного. А что насчет вас? Когда вы успели перенять повадки своих мучителей? Мысли сменялись одна другой. Метались и жалили ослабленное многолетним бездействием сознание, словно гнусные мошки. — Вы можете сохранять бесстрастность, как делали это на суде, успокаивая себя тем, что никто не знает, какие испытания вам пришлось преодолеть. Никто не способен познать глубину пережитых вами страданий, потому и осудить вас никто не в силах, так? Ошибаетесь. Побои, голод, унижения… Вы натравливали на меня соучеников, но не представляете и половины зверств, какие мне приходилось сносить, когда спина учителя скрывалась за дверьми сарая. Знаю ли я, что вы пережили? Нет. Но с молчаливого одобрения учителя этому ученику пришлось испытать не меньшее. Чужой голос звучал будто из толщи потоков воды, льющихся под сводами Водной тюрьмы. К чему Ло Бинхэ было впутывать Цю Хайтан? Не проще ли было начать с самого Шэнь Цинцю? Повергнуть в насильственный сон о безрадостных днях его первого детства? Ох, Шэнь Цинцю не сомневался: его сознание предало бы и рассказало демону многое. Сейчас зверь играется с ним? Хочет подловить? Ждет, когда Шэнь Цинцю добровольно шагнет в мягкую траву меж зубьев уготованного ему капкана? Хотелось уронить голову на грудь и закатиться горьким смехом. Он столько лет бездействовал. Позволял всему идти своим чередом. Ни одно из слов ублюдка не заслужило его ответа. И только теперь мысли Шэнь Цинцю охватило гнилое предчувствие, что все неминуемо катится в Бездну. — Вы знали, как бывает несправедлива и жестока судьба. Знали, что богатство и власть кормятся слабыми и обездоленными. Вы могли стать лучше— Дыхание Ло Бинхэ перехватило, и, прислонив дрожащую руку к лицу, демон смолк, разом подавив поднявшийся в груди клекот. Жар утих, и Ло Бинхэ обмахнул себя ладонью, приглушенно смеясь. Он подпер щеку ладонью и, глядя вдаль, на едком вздохе закончил: — Вы могли сделать лучше меня! — но от его голоса в горле запершило. Над вершинами гор, которыми они любовались, поднялся багровый дым. Даже Владыка Трех Миров порой терял контроль над собственным сном.***
Вот теперь умолк и сам ублюдок. Шэнь Цинцю уже долгое время не видел его наяву, а во сне Ло Бинхэ лишь садился рядом и молчал. Оглаживал свои пальцы, обрывал травинки, прикладывал к губам бамбуковые листья. Странно смотрел на Шэнь Цинцю, а после с нечитаемым выражением отводил взгляд. Шепотки во дворце обрели силу. Брошенные ранее семена подозрения стали ростками, хотя никто, включая Шэнь Цинцю, не имел понятия, чем занят Император в своих покоях. Но однажды, когда над землей навис полуденный жар летнего дня, Ло Бинхэ объявился. Проходя по саду и осматривая свой цветник, облаченный в легкие воздушные платья, демон казался более веселым, чем в последние годы, и между тем совершенно растерянным. Дети облепили его, хотя многие из них едва ли помнили отца. Ло Бинхэ отшучивался, слепил широкой улыбкой и снимал со своих перстов дорогие кольца в попытке откупиться от чужого настойчивого внимания. Он брел по саду будто бы бесцельно, но когда увидел сидящую в тени Нин Инъин, тут же остановился. — Ин-эр! Поднявшая голову Нин Инъин выглядела куда старше своего мужа. — Да, А-Ло? Ло Бинхэ замер, обожженный чужим спокойствием. Казалось, в его голове тоже все еще жил образ шицзе прошлых дней, уже давно растворившихся в памяти. Он виновато улыбнулся и опустил взгляд в пол — вновь прибегая к своим кокетливым уловкам. — Прости, что не навещал тебя столь долгий срок. Походы кончились, и теперь моей душой овладели думы… Но тем обворожительнее опаливший горные вершины солнечный свет, когда видишь его спустя тьму длинных зимних дней. Было ли это проявлением радости от долгожданной встречи или завуалированным комплиментом, чтобы скрыть неловкую заминку прежде, Нин Инъин кивнула, мягко улыбаясь глазами. Взгляд Ло Бинхэ скосился вбок и неожиданно взрезал сидящего чуть поодаль Шэнь Цинцю. В окружении стольких детей тот ощущал себя практически неуязвимым. Но когда демон широко улыбнулся, глядя ему прямо в глаза, кисть в пальцах Шэнь Цинцю дрогнула, оставляя на бумаге уродливый мазок. — Ох, Ин-эр, это твой сын? — Да, это твой первенец. Его зовут Мао. — Мао, — будто пробуя на языке, повторил Ло Бинхэ. Демон сел перед ним на корточки, а Шэнь Цинцю едва ли не поморщился от подобного жеста. Глаза демона уперлись в незаконченный и уже испорченный рисунок на веере в руках Шэнь Цинцю. — Ты ведь знаешь, Мао, что твоя мама с ранних лет обучалась искусству у знаменитого мастера и была любимой ученицей своего наставника? — Нин Инъин не успела возразить, как демон подытожил: — Ты, я вижу, в полной мере вобрал в себя ее талант. — Да, я знаю, — сухо ответил ему Шэнь Цинцю, но Ло Бинхэ не озаботила его неучтивость. — Прекрасная Ин-эр времени зря не теряла. Но этот муж чувствует вину за то, что не обучил нашего сына военному делу. Разрешит ли Ин-эр… — Ло Бинхэ нежно коснулся сложенных рук Нин Инъин кончиками своих пальцев. — …отправиться своему сыну на ночную охоту? Я пойду с ним. Во рту застыла кислая усмешка. О какой ночной охоте может идти речь для демонических ублюдков?***
Ло Бинхэ был широк в плечах, и стоило ему преградить своим телом столп льющегося сквозь кроны деревьев света, как Шэнь Цинцю с головой накрывала его массивная тень. Но шаги Ло Бинхэ были совершенно бесшумны. Когда Шэнь Цинцю случайно взрывал носком пожухлую листву, Ло Бинхэ резко оборачивался, и в изгибе его брови явно читался вопрос об их родстве. Если раньше для несовершенства своего тела Шэнь Цинцю мог сходу найти с десяток оправданий, корни которых произрастали из незавидного происхождения, недоедания, многочисленных травм и пагубного влияния практикуемой прежде темной ци, то сейчас он не обманывал себя: до подобного позорного состояния он довел себя намеренно — дабы лишний раз не отсвечивать. Но даже так судьба наградила его случайным цепким взором Ло Бинхэ, и вот он здесь… Пройдя сквозь портал, взрезанный лезвием Синьмо, Шэнь Цинцю так и не понял, где именно. Но нужно было отдать Ло Бинхэ должное: свое удивление и разочарование он не высказывал вслух. — Видишь ту гору? — демон махнул в сторону синеющей над лесом вершины. — К ночи мы заберемся на самую верхушку и съедим яйца стальнокрылых орлов. Эти твари гнездятся лишь в горах западных земель и имеют привычку пронзать врагов перьями, пускаемыми из собственных крыльев. Их яйца — известный в демоническом мире деликатес. Мнения людей на этот счет я, честно скажем, не знаю. Ло Бинхэ коротко рассмеялся. Шэнь Цинцю промолчал. Идти до вершины было очень тяжело. В бытность заклинателем Шэнь Цинцю бы заранее обдумал наименее крутой маршрут и разбил путешествие на пару суток точно. Но демона не особо волновала стратегия: он шел буквально напролом, разбивая Синьмо преграждающий путь камень и подбрасывая вверх тело пятнадцатилетнего мальчишки, словно тому до сих пор было не больше года. Демон время от времени заразительно смеялся, а Шэнь Цинцю так и не нашел для себя причины хотя бы для улыбки. Но сложность пути, чужая безусловная поддержка и насыщенный вкус полученного в награду лакомства немного растопили его подозрения. Глядя сквозь всполохи костра на лицо Ло Бинхэ, увлеченно рассказывающего о своих прежних путешествиях, Шэнь Цинцю не мог не наслаждаться моментом. Над ними высился небосклон, унизанный россыпью звезд, в ногах гудела приятная усталость, а руки впервые за долгое время держали окропленный кровью меч. Сколько Шэнь Цинцю жил без всего этого? Запертый в теле ребенка в замкнутом пространстве залов и спален дворца? Быть может, если он покинет место своего многолетнего заточения, он наконец-то сможет забыть обо всем и вдохнуть полной грудью? Конечно, демон будет продолжать его мучить по ночам, но разве за десять лет их совместных снов у Шэнь Цинцю возникала хотя бы одна причина для существенного беспокойства? Рассуждая в мыслях обо всем этом, он начал улыбаться, неосознанно глядя на Ло Бинхэ. Тот поймал его взгляд и улыбнулся в ответ. Когда Шэнь Цинцю вновь открыл налившиеся тяжестью веки, в синем сумраке еще потрескивал огонь. В воздухе было так тихо, что Шэнь Цинцю показалось, будто он задремал всего на пару фэней. — Эта ночь… что-то в ней есть волшебное, так? Шэнь Цинцю поежился, пряча нос за углом походного плаща. Видимо, очарованного пейзажем Ло Бинхэ одолела лирическая мечтательность и теперь он искал себе собеседника. Только вот рассудительнее было бы с этой целью пригласить на прогулку жену, а не сына. — Иногда, томясь обыденностью ежедневных сцен, совершенно теряешь изобретательность, вдохновение. А иногда действительность прекраснее того, что может создать воображение. Эту ночь… я видел сегодня. Тебе нравится? Подозрительность, рожденная из неуловимого ощущения неправильности происходящего, вновь остановила Шэнь Цинцю от необдуманных действий. Он замер. И тут же поблагодарил себя за это. Ведь под пальцами ощущалась не грубая ткань походных штанов, а тонкий шелк выходного ханьфу. Во внутренностях заворочалось дурное предчувствие. Ло Бинхэ шумно втянул носом стылый воздух после того, как несколько мгновений назад затаил дыхание — будто взаправду надеялся услышать ответ Шэнь Цинцю. — Раньше я думал, что это твой злой язык сводит меня с ума, заставляя терять контроль над собственным гневом. Теперь же твое молчание вынуждает меня жить догадками, сотни раз на дню обдумывая легкость твоего дыхания и остроту зрачка. В тот раз… думаю, оно сказалось. Я так хотел вывести тебя из себя, что не заметил, когда сам обезумел. Однако сегодня, окунувшись в простор, наконец растворившись в стихии, я понял: так лучше. Так всегда было проще. Может… так и правильнее. Резко сев, Ло Бинхэ сначала запрокинул голову к небесам, следя, как туча медленно наползает на звездное полотно. Когда тени от стволов деревьев углубились, размыв границы предметов, Ло Бинхэ повернулся к Шэнь Цинцю. Раскаленное пламя ложилось на его лицо кровавыми отсветами. — Повторим? Во снах твое лицо гораздо чаще посещают проблески сознания. Или твоим первым за столькие годы словом станет «нет»? Учти: я не буду дожидаться твоего согласия. Для поверженного противника у тебя и так многовато выбора. Губы демона раздвинулись в улыбке. Позднее сердце Шэнь Цинцю съеживало ужасом, когда он вспоминал, как похожа была эта улыбка на ту, которой ублюдок обменялся у костра с Мао. В потонувшем во мгле лесу лишь всполохи огня подсвечивали очертания фигур. Ло Бинхэ положил ладонь Шэнь Цинцю на грудь, придавливая к земле, а после наклонился. Шэнь Цинцю обожгло дыхание. А после его губы притиснули чужие. Прежде чем их языки соприкоснулись, сознание вырвалось из чужих не слишком цепких рук. Он распахнул глаза, вновь встретившись с небосводом, теперь скалящимся ему миллиардами звезд. От испуга Шэнь Цинцю не мог пошевелиться и, распластавшись на горном камне, ощущал себя разбитым, будто кубарем слетевшим со ступеней самой Небесной Столицы. С каждым мгновением мысль о реальности произошедшего все более укоренялась в сознании. Припоминались прежде кажущиеся бессмысленными фразы ублюдка. А вместе с ними приходило понимание. Отчего во снах он молчал и смотрел так долго и тоскливо (будто не решаясь?) Отчего его жены месяцами не знали ласки (что там, что там за закрытыми дверями?) Шэнь Цинцю жадно вобрал ночной воздух, пытаясь остудить запекшиеся губы. А после у его уха раздался шорох. Он медленно повернул голову. Тлеющие угли вострых зрачков глядели на Шэнь Цинцю из мглы. Также привлеченный шумом, Ло Бинхэ отражал его пристальный взгляд.