Май злоключений

Коа то приходил в себя, то ускользал в спасительную темноту, то начинал бредить. Порой ему казалось, что рядом кто-то есть, он слышал шорохи, чувствовал прикосновения, а в другое время он особенно пронзительно ощущал своё абсолютное одиночество. Порой сознание прояснялось достаточно, чтобы он с обидной отчётливостью признавался себе: он умрёт здесь, в этой тёмной пещере, и никто никогда не узнает об этом. Большой Джинене оставит деньги себе, пожмёт плечами, и уже через пару лет о Коа никто даже не вспомнит. Его лихорадило: то швыряло в мучительный озноб, то невыносимо пекло изнутри жаром, и Коа пытался сорвать с себя рубашку, чтобы стало хоть чуть-чуть легче, но руки не слушались. Он пытался ощупать себя, чтобы определить, насколько серьёзны травмы, но тело наливалось неподъёмной тяжестью, словно каменело. Наверное, его ранило, а в рану попала инфекция, хотя даже если бы Коа знал наверняка, это ничего бы не изменило. Если бы он хоть что-то понимал в живых телах, возможно, он бы попытался как-то себе помочь — но он умел только обращаться с трупами, и не было никакой надежды на благоприятный исход. Можно было расслабиться и сдаться, но если бы Коа сдавался в безвыходных ситуациях, то последние немало лет провёл бы в тюрьме. Он держался на чистом упрямстве, не позволяя себе закрывать глаза, из вредности дыша и перекачивая кровь по телу. Перед глазами снова поплыло, и Коа отстранённо подумал, что его ждёт новая порция галлюцинаций — не то видений жутких подземных монстров, не то воспоминаний счастливого детства, не то одного и другого вперемешку… Но пришедшая темнота больше походила на сон. Обычный некрепкий сон. И Коа на одно мгновение позволил себе расслабиться и погрузиться в мягкую дремоту. По ощущениям, он проспал не больше пяти минут. Но когда открыл глаза, всё успело измениться.