Острое лезвие ножа.

Гермионе хотелось кричать. Так громко. Так неистово громко, срывая голос до кашля, до острой, режущей боли. Стальные, пронзительные глаза Малфоя впились в ее профиль с еще большим ожесточением, едва усиливая хватку на шее. С еще большим, опасным вожделением, которое буквально затуманило разум, заставляя подчиниться, пасть под его чудовищным натиском. Гермионе хотелось исчезнуть. Раствориться, как дым и больше не наблюдать, как он медленно, мучительно медленно облизывает губы. Не наблюдать за тем, как его лицо расплылось в дьявольской, похотливой улыбке, из-за которой все внутри запылало, вспыхнуло с новой силой, проецируя в сознании темные желания. Хотелось думать, что это животный страх перед пугающей неуверенностью, что это всего лишь выброс адреналина. Но нет. Бедра сжались, в горле застрял ком, а все тело предательски дрожало в его стальных тисках, посылая жар по нежной коже, словно электрические заряды. Это было безумием. Это было адским коктейлем взрывоопасных эмоций. И она пряталась под тщательно выстроенной маской хорошей девочки. Той самой отличницы, которую всегда хвалили преподаватели. Примерной старосты, не нарушающей правила. Блокировала, придерживаясь заученного образа и не позволяя себе дать слабину. Мысли давно блуждали по опасным закоулкам сознания, погружая в пучину похоти и страсти, в эти запретные желания. Не зря говорят: самые тихие — самые дикие. Слизеринец слегка ослабил хватку на ее шее, но не отодвинулся, наслаждаясь беспомощностью, и этими шоколадными глазами, сверкающими в тусклом, приглушенном свете комнаты. Той страстью, что заполняла крапинки до краев. Покорная. Порочная. Грязная. И в его руках. — Какова ты на вкус, Грейнджер? Как гребанный яд? — хрипло прошептал в ее приоткрытые губы, а спустя мгновение прижался к ним, вовлекая в дикий поцелуй. Та застыла, не в силах вынести такого напора, а он продолжал, впивался, поглощал, лишая воли, лишая любой возможности ускользнуть. В воздухе произошёл какой-то ощутимый сдвиг, смешиваясь с взаимным желанием. И тогда девушка, наконец, поддалась, приоткрыла рот, позволяя ему владеть ситуацией и опустошать ее, лишая дыхания, лишая здравого смысла. Вкус Малфоя заставил ее неуверенно двигаться с ним такт, ощущая резкую вспышку, распространяющуюся между бедер. Сладкая, мучительно медленная пытка его настойчивых губ, продолжающих лизать, покусывать, доминировать, требуя большего. Невозвратного. Того ощущения наполненности, в котором она так отчаянно нуждалась, едва они оба переступили опасную черту. Его руки опустились ниже, жадно исследуя девичьи изгибы, задирая юбку еще выше и касаясь разгоряченной кожи сквозь мокрое белье. С ее горла вырвался звонкий стон, и Малфой взорвался, полетел к чертям, увеличивая темп трения мозолистых пальцев. Именно это вывело Гермиону из глубокого, продолжительного транса. Именно это заставило ее помотать головой, стараясь не встречаться с диким огнем в ледяных глазах. Вдруг обожжётся. — М…Малфой, мы не можем, — жалобно, тяжело дыша. Какая-то часть здравого смысла держала ее в прочных оковах и призывала к благоразумию. Он враг. Он чертов ублюдок. Заносчивый придурок, который кривил губы каждый раз при встрече их взглядов, открыто демонстрируя собственное презрение. — Заткнись нахуй, Грейнджер, — жестко отчеканил, отодвигая полоску белья. Всхлип. Очередной жалобный всхлип, пока его палец дразнил клитор с ошеломляющим мастерством. Дикая интенсивность сотрясла ее конечности, удовольствие прорвалось разом, хлестко накрывая удушающими волнами. Он погрузил два пальца, продолжая эту мучительную пытку, продолжая дарить наслаждение. — Кому ты пытаешься доказать, что не хочешь меня, если сама так бесстыдно насаживаешься на мои пальцы, а, грязнокровка? — он шептал ей в ухо, обдавая горячим дыханием и увеличивая темп. В голосе звенела сталь, смешиваясь с поднимающейся яростью Его чертовски бесила ее навязанная правильность. Ее глупое отрицание очевидного. Грейнджер хотела грубо. Грязно. И по счастливому стечению обстоятельств Драко мог исполнить ее желания, дать ей это, даже если она и сама не осознавала свои вкусы. Прямо сейчас. Прямо здесь. Снова впиться в ее мягкие губы, наслаждаясь ощутимым вкусом корицы. Снова прижаться к ее дрожащему от возбуждения телу, вырывая из горла громкие, отчетливые стоны, ласкающие слух. И, наконец, погрузиться в ее жар, слиться воедино, удовлетворяя необходимость чувствовать ее. Исследовать каждый дюйм фарфоровой кожи грязнокровки и пометить ее сердитыми укусами и синяками, чтобы гребаный Уизли, трахая ее в традиционной манере, увидел это. Прикрыл глаза, мысленно ругая себя за подобный образ, за подобные мысли. Ярость снова закипела в крови, плотно оседая. Его не должно волновать с кем еще спит эта херова дура. Это временное, дикое помутнение разума, вызванного неожиданным появлением. Это всего лишь быстрый, грубый трах. Так хотелось думать. Так хотелось убеждать себя. Член уперся в брюки, требуя долгожданного освобождения, и грязнокровка даст ему это. Откроет свой рот и примет его, прилежно отсасывая, как хорошая девочка, пока он будет сжимать ее волосы, вдалбливаясь в прерывисто дышащий рот. Гермиона распалась вокруг его пальцев, получив разрядку. Весь мир взорвался яркими красками перед ее глазами, заставляя ошеломленно моргать. С губ слетел хрип, и она была готова рухнуть прямо перед ним, чувствуя легкое головокружение от переполняющих ощущений. Это так не похоже на те неумелые ласки, поглаживания, что она дарила самой себе, лежа в своей комнате, в полном одиночестве. Это так не похоже на ее неуверенные движения. Это так не похоже на ее попытки доставить себе удовольствие. А он смог, всего лишь подключив пальцы и доводя своей интенсивностью и полным доминированием. Сильные руки удержали Гермиону в устойчивом состоянии. — Где твоя надменность, грязнокровка? — невозмутимо поинтересовался слизеринец, продолжая освобождать ее от одежды. — Или она исправилась, когда ты кончила на мои пальцы? Потребность погрузиться в нее царапала поверхность рассудка. Она прикусила губу, впиваясь в него острым взглядом, открыто демонстрирующим эмоции. Не знала, что сказать. Не знала, как вообще остановить это безумие. А хотелось ли? Впервые за всю сознательную жизнь оковы слетели, обнажая ее натуру. Но она не готова была так просто сдаться, тем более с Малфоей. Не готова была очистить разум. Совсем скоро и школьная форма полетела в сторону, и она стояла перед ним практически обнаженная. В одном, простом лифчике, обхватывающем полную грудь и тонких трусиках. Дышала рвано, пытаясь прикрыться руками и что-то бормотала, продолжая посылать ему сотни проклятий. Щеки обожгло лихорадочной краснотой, пока он продолжал рассматривать ее. Грейнджер определенно умела скрываться, прятаться, никому не показывая свою очерченную фигуру. Разве что, придурку Уизли, который все время терся рядом с ней, улыбался, касался, вызывая у Драко непреодолимое желание сломать ему руку. Он часто смотрел в их сторону, убеждая друзей и себя, что это смотрится отвратительно. Противно трогать грязнокровку. А прямо сейчас он сам трогал ее, заставил кончить, испачкался ее возбуждением. И это только начало. Она была такая тугая, когда он трахал ее пальцами, что это навело на определённые мысли, вызывая еще большую потребность. — Я все еще считаю, что ты чертовски болен, Малфой, — прошептала гриффиндорка, прорываясь через беспорядочный поток мыслей в его голове. В ее глазах плескался вызов. Очередная попытка провокации его напора. Очередная попытка быть правильной. И это после того, как ты распалась в моих руках, дура? Не сегодня. Не со мной. — На колени. — Ч…что? — Я сказал, на колени. Его властный тон резал слух со смертоносностью кнута. Взгляд непоколебимо прожигал профиль удушающей темнотой. Она хотела еще возразить, но тут же передумала, чувствуя ощутимое, сдавливающее напряжение. И его силу. Осторожно опустилась на колени, исподлобья наблюдая за ним. Ловкие пальцы слизеринца очертили контур пухлых, приоткрытых губ. Почти невесомо, любовно, так нежно. А затем они проскользнули в ее рот, начиная движение, подготавливая ее. — Потом вместо моих пальцев там окажется мой член. И ты примешь его, грязнокровка.