Тренировочный матч с Когтевраном был запланирован на конец учебного дня. Второе утро неприветливого октября, на счастье нашим командам, не обрадовало никого дождем, но ветер оставался прохладным, беспокоющим ветки деревьев.
Я встала пораньше, чтобы в последний раз посмотреть на свой старый плащ перед его продажей. В мешок с одеждой, с которой решила попрощаться, отправились также три корсета с позапрошлого года и какие-то потёртые брюки, но не уверена, что их кто-то захочет купить.
В кабинете прорицаний опять прохладно и пахнет расплавленным воском. Совмещенное занятие Слизерина с Пуффендуем проходит увлеченно у всех, кроме нас с Оминисом: кто-то из нас дуется, а кто-то спит на чужом плече.
Пока ученики рассаживаются в группы по три-четыре человека, нам с мистером Гадючкиным удается сохранять столик в пределах недосягаемости для других: за весь урок даже опоздавшие не решаются подсесть.
Наверное, по этой причине Оминис юрко усаживается позади меня. Думаю, чтобы опять поддразнивать меня в своей полюбившейся манере, но нет, все оказывается гораздо скучнее. Он просто по очевидной причине уступает место у хрустального шара и прячется за мной, чтобы незаметно подремать.
Профессор Онай ещё раз прочищает горло, чтобы четко повторить задание, и я, кусая щеку изнутри по глупой привычке, отчаянно пытаюсь разглядеть свое будущее, но единственное, что вижу, мутную молочную взвесь, разливающуюся в сфере.
Оминис вдруг отвлекает меня, положив бесстыдно голову на плечо и уткнувшись влажным носом мне в шею. Я застываю, как истукан, потому что во мне греются сразу два желания: потревожить его ото сна, чтобы предложить Оминису поспать на моих коленях, или разбудить, чтобы он хоть что-то полезное сделал. Но в первом случае нам двоим точно не сдобровать. Всё-таки прорицания — это не история магии, где можно забыть про совесть и поспать.
— Ты спал всю историю магии, — с непривычной резкостью замечаю я. — Сколько можно спать? — шёпот снова переходит в шипящий по-змеиному.
Я поворачиваю голову и вижу только, как веки мистера Гадючкина слегка подрагивают. У него красивые ресницы. Да и брови тоже хорошо выглядят. Мне бы такие.
Возвращаюсь к работе с хрустальным шаром без всякой охоты, всё-таки смотреть на спящего Оминиса интереснее и приятнее, чем на сгущающийся белый дым, в котором ничего не получается увидеть. А минуты-то отведённого на задание времени утекают, как вода сквозь пальцы. Как не пробуй сжимать ладони, ничего не выходит. Я стараюсь не психовать. От полынной мути в шаре рябит в глазах, но с упорством барана я касаюсь магического предмета во всех местах: где-то пальцы нащупывают тепло, где-то — непривычный холод. И я точно не помню, где именно надо останавливать руки.
Оминис тихо кряхтит и ёрзает головой на моем плече, мешая мне сосредоточиться. Стоит ли ему сказать, что во сне он тихо храпит?
Мои глаза опять скользят вниз по лицу Оминиса и останавливаются где-то в области розового носа. Я думаю не больше секунды и отрываю одну руку от хрустального шара, чтобы пальцами дотронуться до теплого лица мистера Гадючкина.
На скуле и подбородке его кожа необычайно шелковистая, а под глазами совсем немного сухая. Ресницы мягкие и пушистые, щекочут кончики моих горячих пальцев. И сердце внутри опять вспыхивает огнем обожания — мне этого не удается избегать рядом с Оминисом, да я и не очень пытаюсь.
— Давай же, просыпайся, — шёпот растворяется на выдохе. Мой мистер Гадючкин смешно морщит нос, когда я не нарочно дотрагиваюсь до его уха. — Закончилось твое детское время, хватит спать.
В классе становится подозрительно тихо лишь на мгновение: у кого-то из рук выпадает хрустальный шар, и профессор Онай подходит к столу в приличном отдалении от нашего, чтобы отчитать учеников за неосторожность.
Оминис слабо надувает губы и робким рывком двигается ещё ближе ко мне, чтобы, по всей видимости, прилипнуть лицом к изгибу между моим плечом и шеей. Хорошо, хоть слюни во сне не пускает, это всё-таки моя прерогатива. Отплачу ему в будущем этой монетой.
Как же его разбудить? В уме теплится глупая идея, и я сразу хватаюсь за нее, будто других вариантов и быть не может.
Думаю, Оминис мне этого не простит.
Нет-нет, конечно нет.
Я щипаю его за нос, и почему-то это не срабатывает. Он или на самом деле крепко спит, чему я слабо верю, или просто упрямо не хочет открывать глаза.
— Поимей совесть, просыпайся.
Один слабый щипок приходится на переносицу, а другой — чуть более сильный — на мягкий и слегка влажный кончик носа. Это даже уморительно выглядит со стороны, но Оминис просыпается ворчливо, только когда я набираюсь смелости и наглости зажать ему ноздри пальцами.
— Зей, ты мелкая змеюка.
Тяжесть его головы уходит с моего плеча, и я с облегчением выдыхаю, но ненадолго: Оминис быстро нащупывает мою шею, а потом и подбородок, чтобы насытиться чувством мести и до красного пятна оттянуть мою щеку. Я не успеваю среагировать, слабо толкнув Оминиса локтем в грудь и выдавливая из себя звук, похожий на визг поросёнка. Это веселит и меня, и его.
Мэрлин милостивый, как хорошо, что профессор далеко от нашего столика.
— Эй! — в голосе мешаются острое возмущение и невыносимое смущение. После хорошего щепка за мочку уха я начинаю терять самообладание, как будто оно у меня когда-то существовало в принципе. — Хватит, я боюсь щекотки!
— Почему меня должно это беспокоить? — вообще без улыбки цедит Оминис и наконец оставляет мое бедное лицо в покое. Даже шепот в наполненном голосами классе кажется слишком громким. — Ты же меня не спрашивала, боюсь ли я щекотки, когда трогала мое лицо.
Мэрлин милостивый… Он на самом деле не спал. Только притворялся.
Я бросаю взгляд на случайный столик, за которым работают три пуффендуйки, имени которых я не помню, и встречаюсь глазами с одной из них. Старшекурсница, воспылав, как маков цвет, смотрит на меня ошарашенно и даже немного испуганно, прикрыв подбородок раскрытой тетрадью.
Оминис двигается ближе к столику и, подперев щеку кулаком, стеклянным взглядом впивается прямо в хрустальный шар, свет от которого перестает ложиться на сонное лицо мистера Гадючкина, стоит мне накрыть сферу руками. Оминис протяжно зевает и как-то нервно постукивает пальцами по столу — скатерть немного заглушает звук.
— Ты обижаешься на меня? — вопрос тонет в молчании.
Оминис вскидывает брови, будто я ляпнула неимоверную глупость, но затем расплывается в улыбке, делая вид, что ждёт от меня извинений за свой потревоженный младенческий сон. Младенческий, не потому что сладко спит — хотя это тоже, а потому что кряхтит, сопит и кривляет лицо, когда просыпается. Ну как ребенок.
— Ну и обижайся, сколько влезет. — и я прерываю его ожидания на корню, просто потому что надо оправдать слова Оминиса. Хочет называть меня змеюкой? Я ей буду.
— Я не обижаюсь на тебя, Зей, — водя круги по скатерти пальцем, бурчит он. Кривой почерк под пером выходит ещё более изломанным, когда мой взгляд перетекает с пергамента на мечтательное лицо Оминиса. — Я просто запоминаю, как ты со мной поступила.
Мэрлинова борода, начинается…
— Как я с тобой поступила? Разбудила, потому что ты много спал?
— Я сегодня ночью опять мучался от бессоницы, — понуро напоминает он, растирая лоб пальцами.
Вечная проблема, не устающая преследовать ни меня, ни Оминиса. И если я последнее время ещё как-то спасаюсь успокаивающими зельями, то ему они не помогают.
— Это плохо, — заметки расплываются чернильными пятнами, пачкают пальцы, потому что я не могу фокусировать взгляд на чем-то одном дольше пяти секунд. — Ладно, прости. Только спи на мне не на уроках, а в другое время, я учиться пытаюсь, а ты меня отвлекаешь.
— Мисс Гринвоу хочет мной командовать? — мое сердце сжимается так сильно, что грозит разорваться в клочья при неосторожном вздохе. Рука Оминиса находит мою ладонь, любовно накрывая её своей теплой. И мистер Гадючкин улыбается, показывая мне милые щеки. Мэрлин милостивый.
Я же просила не отвлекать.
— Да, — отсутствие мыслей шумит в голове. — И если не хочешь моей смерти, не улыбайся так.
— Смерти? — уголки губ у Оминиса ползут вниз стремительно, а мне страшно признаваться вслух. Чертить косые кружки на пергаменте становится тошно.
— У меня сердце из груди выпрыгивает.
Язык кажется тяжёлым во рту, стоит мне опустить взгляд назад на рукопись. Три скромных строчки корявых букв, да детские рисунки, выведенные слабой рукой — это всё, на что я способна сейчас. Оминис тихо усмехается, и мои нервы горят. Его рука находит мою спину поглаживающими движениями. Он снова с шорохом подушки под собой двигается ближе ко мне, и я чувствую сквозь блузку его пальцы на своем позвоночнике, медленно спускающиеся вниз и быстро поднимающиеся обратно к шейным позвонкам.
Наверно, это прозвучало, как признание в любви. Почему-то целоваться было не так неловко, как говорить вслух о чувствах, сжигающих мое сердце при виде улыбки на лице Оминиса. Какой-то парадокс.
Хочу поцеловать его прямо здесь, но на нас уже косо смотрит как минимум один больно любопытный человек в классе. Момент близости с Оминисом — это именно то, что должно оставаться недоступным для чужих глаз.
Мистер Гадючкин нащупывает пальцами мои позвонки ниже лопаток и останавливает руку там, где доступ к коже под блузкой заканчивается на корсете. Я тяну слабые руки к хрустальному шару опять, чтобы попробовать показать Оминису свою неуязвимость перед его касаниями, но его это только забавляет.
Он убирает выбившуюся челку с моего лица, нежно заправляет её за ухо и наклоняется к моему лицу так близко, что кончик его носа в какой-то момент касается моего виска.
И я вдруг мечтаю о словах любви. О том, как он хрипло прошепчет мне о своих чувствах, которые держит глубоко в неприкосновенной части себя. Я криво улыбаюсь, но чуда не происходит:
— Выпрями спину.
Как благородно.
От Оминиса неизменно пахнет чем-то сладким, отдаленно напоминающим уже любимую для меня солёную карамель. Настоящий сладкоежка.
Мистер Гадючкин по-хозяйски двигает рукой от моей лопатки до плеча, а оттуда — вниз до предплечья, оголенного благодаря закатанному до локтя рукаву. Я деланно дуюсь и выпрямляюсь, подобрав под себя ноги. Подушка подо мной шуршит, а картинка из молочного дыма в хрустальном шаре совсем не меняется, как бы я не меняла положение рук вокруг него. Всё без толку.
Зато Оминис находит мое настроение недотроги поводом повеселиться.
— Оминис, ты...!
Не бойся змею, бойся, когда ты потерял её из виду.
Или так говорят про пауков?
В любом случае, мистер Гадючкин решает меня вывести из себя окончательно, положив руку на мое бедро. Мандрагорин корень, да лохматая борода Мэрлина, уже вторая половина урока, а у меня ни своего предсказания, ни Оминиса, да и пергамент с сухим описанием мути в начале работы над хрустальным шаром, а тут Оминис решает, что я слишком сильно скучаю без его поддразниваний!
В следующий раз рядом с ним не сяду, пусть помянет моё слово. Но я всё ещё могу отсесть прямо сейчас. Пока не поздно и пока в моем мозгу эта мысль ещё существует.
— От тебя приятно пахнет, — малочисленные искры в непроглядном дыме шара заставляют мои глаза расшириться. Или это бархатистый шёпот Оминиса так на меня действует? — Это бергамот?
— Да, спасибо.
Он хранит молчание, когда его рука скользит опасно высоко по моему бедру, слегка задирая и собирая в складках мою юбку. Я шумно выдыхаю, облепив ладонями хрустальный шар. Так и хочется рявкнуть и попросить Оминиса подождать до конца занятий.
Мэрлин милостивый, это тебе не тень у лестницы в женское общежитие.
Это тебе не Крипта и не Выручай-комната.
Это тебе не история магии, где другие ученики в полудрёме не обратят на тебя никакого внимания.
Почему тогда ты так испытываешь меня?
Проклятый мандрагорин корень, почему я не хочу, чтобы это прекращалось?!
— Оминис…
—
Оминис что? — я поджимаю губы и бросаю взгляд на его улыбающееся лицо. Он добивает меня всеми возможными способами, на которые только способна его змеиная натура.
Факир. Он пользуется моим смущением от его касаний. Он знает, что мне такое нравится. Он наверняка подозревает, насколько опасен огонь в моем теле. Он хочет сжечь меня дотла.
Я не нахожу ответа, способного хоть на капельку выбить Оминиса из его игривого настроения. Всё-таки прав был Гаррет. Надо было мне выбрать кого-то попроще.
—
Оминис что...? — он хрипло повторяет свой вопрос в самое ухо. Я кусаю нижнюю губу и цепляюсь взглядом за белесую муть в хрустальном шаре. Впервые за весь урок я рада, что в этой плотной взвеси не видно отражения напротив, не видно, как Оминис шепчет мне на ухо что-то. — Говори же.
— Ты мстишь мне за то, что я разбудила тебя?
Рука Оминиса останавливается слишком высоко на моем бедре и нащупывает край моего чулка сквозь ткань юбки. В голове не утихает литания к Мэрлину.
Помоги, помоги, помоги.
Я не сразу осознаю, что задержала дыхание в ожидании, когда в моих лёгких сожжется последний кислород. Проблеск надежды на скорое окончание урока гаснет вместе с белым лучом внутри хрустального шара. Проклятье. Я же просто хотела немного спокойствия в последний год учебы в Хогварсте.
— Не недооценивай меня, — его хриплый от волнения и чего-то ещё голос льется в мое ухо. Пальцы Оминиса ласкают мое бедро сквозь юбку по краю чулка. — От моей мести ты бы так спокойно не сидела.
Последняя пристойная мысль самоуничтожается в моей голове не в силах бороться с шквалом фантазий, которые я успеваю придумать за долю секунды. Мэрлин, о Мэрлин, стоит ли мне переспросить? Или мне остаётся дальше поджимать губы и ёрзать на подушке, пока Оминис не придумает, как незаметно пролезть рукой под мою юбку.
Перспектива пугающая, если не забывать, что мы сидим на уроке прорицаний, наши задания до сих пор не готовы, а гуляющая среди рядов профессор грозит в любой момент настигнуть наш беспредел.
Тогда и оборвется безудержное веселье Оминиса.
Зейн, пора показать, чего ты стоишь. Не позволяй думать мистеру Гадючкину, что его игры могут поставить тебя в неловкое положение. Отыграйся той же картой. Это же, стало быть, так весело.
Надо знать себе цену. И сегодня я по скидке.
— Сейчас я тебе устрою!
Одна моя рука отрывается от хрустального шара и с тихим шлепком падает на чуть прикрытое мантией бедро Оминиса. От неожиданности он слабо дёргается и ослабевает хватку на моей ноге. У меня есть в распоряжении секунды две, пока он гадает, что на меня опять нашло.
Терпи-терпи, мистер Гадючкин, от моей мести ты тоже спокойно на месте сидеть не будешь.
— О, Мэрлин! — сипло ругается Оминис, когда моя рука поглаживает сначала его коленку, а потом юрко двигается вверх по бедру. — Зей, что за…
Он больно сжимает мою ногу до чувства покалывания в коже, когда моя рука перетекает на внутреннюю сторону его бедра. О, Мэрлин милостивый.
Он меня не простит. Конечно же, не простит.
От его мантии, дыхания и кожи пахнет ирисками, продающимися в
«Сладком королевстве» в увесистых плитках и на развес в кульках. Как-то приторно после солёной карамели, но всё так же характерно для Оминиса. Так же вкусно.
— Прекра…
Shh… — шелест парселтанга туманит мой разум, создаёт белые помехи в голове.
Если я отдерну руку, будет неправильно, если я продолжу ласкать его бедро, будет неправильно. Но я не могу отступить. Я ещё не выиграла. Желание берет вверх над всем остальным, выносит за скобки.
Пальцы обжигает магический хрусталь. Неразборчивая муть в сфере принимает картинку бесчисленных складок на белоснежной шелковой простыни. Я застываю, не в силах ни отвести взгляд, ни отдернуть руку от ноги Оминиса. Предсказание в шаре путает мои метающиеся мысли.
Простыни. Что это может значить? Мне подарят дорогое постельное белье?
— Может уберешь… руку? — хрипло звучит голос Оминиса над моим ухом. Я медленно отвожу ладонь подальше от бедра мистера Гадючкина, пока та не оказывается на его подушке.
— Ты тоже убери, — дрожащий голос выдает мой приказ за отчаянную просьбу.
Оминис щурит глаза, но слушается. В хрустальном шаре блестят розовые блики, в какой-то момент складываясь в очертания двух рук, сплетённых между собой пальцами. Кажется, моя догадка с треском проваливается.
— Что-то видишь в шаре? — заметив мое долгое молчание и шумное дыхание, Оминис сразу догадывается, что я наконец добилась своего и увидела в шаре что-то, похожее на предсказание. Но знать, о чем оно, ему не обязательно.
— Какой-то срам, — с улыбкой бурчу я. — Мы тут вдвоём… Без школьной формы.
Оминис распахивает глаза в искреннем удивлении, и непонятно, верит он моим бредням или просто поражается в очередной раз с моих шуток. Но лицо у него такое забавное, будто мистеру Гадючкину в тарелку наложили добротную порцию толсто нарезанного лука.
— А в рабочей одежде, убираем драконий навоз. Ужас, правда?
— Зей…
Я ничего не отвечаю, с весёлой улыбкой склонившись над пергаментом, чтобы записать увиденное в хрустальном шаре.
⌑ ⌑ ⌑
На мой тренировочный матч ожидаемо явились Эндрю с Гарретом. Первый увязался сам, второго я попросила.
Одуван семенил за Оминисом до самых трибун и даже сел рядом с ним. Я наблюдала за этой парочкой с поля и задавалась одним единственным вопросом:
«Как я могла пропустить исторически значимый момент рождения их дружбы?». Ладно я, старшая сестра, меня Эндрю уже ничем не удивил бы в своем поведении, но Оминис! Как он смирился с этим?
В самом разгаре игры, когда перед глазами ловцы мельтешат чаще, чем квоффл, я снова случайно бросаю взгляд на своих мальчиков. Эндрю активно дёргает Оминиса за руку и показывает на меня пальцем, мол:
«Смотри, смотри!». И будто бы радиуса заклинания, наложенного на волшебную палочку Оминиса хватит, чтобы уловить мое передвижение в воздухе.
Я вовремя решаю вернуться в игру, когда Селвин бросает мне квоффл — я оказываюсь ближе всех к кольцам противника. Будто змеиное чутье подсказывает мне лихорадочно обернуться назад, и я без спора слушаюсь. Когтевранский загонщик заносит руку с битой, чтобы отбить бешеный бладжер прямо в мою сторону.
Блеск.
Я прижимаю квоффл ближе к груди, свободной рукой намертво цепляясь за метлу. Увернуться через три, две, одна… И попасть в кольцо когтевранской команды.
Резко тяну метлу вправо, чтобы избежать столкновения, и меня спасает считанная секунда. В ушах громыхает пульс, а страх стекает по венам к рукам и ногам: они становятся ватными и слабыми.
Забытое чувство адреналина, как же я по тебе скучала.
Бладжер со свистом пролетает в пяти дюймах — не больше — от моей спины и уносится в сторону другого загонщика. Благо, яркие зелёные мантии на фоне сливающихся с высоты в одно оранжевое пятно деревьев меня успокаивают. Слизерин пока что берет верх.
— Оба ловца гонятся за шустрым золотым снитчем! — гремит на всё игровое поле голос комментирующего.
Я подкидываю квоффл вверх и ударяю по нему кулаком что есть силы. Мяч пролетает сквозь кольцо, не успев отскочить от вытянутого «хвоста» вратарской метлы.
— Гринвоу приносит десять очков команде! Счёт тридцать — десять в пользу Слизерина!
Я встречаюсь с сердитым взглядом вратаря и ныряю в гущу игры. Квоффл берет новый охотник Когтеврана: хрупкая, маленькая, но зато какая шустрая девушка! Селвин пытается угнаться за ней, почти вжавшись всем корпусом в метлу.
— Бей по нему! Бей по нему! — истошно кричит вратарь всё тому же загонщику. Мое сердце надрывно стучит в груди, когда я слышу треск дерева и свист рассеченного воздуха.
Я теряю квоффл из виду лишь на секунду: он теряется среди мантий около слизеринских ворот. Ни Имельды, ни ловца воронов не видно на поле.
— О-оу! Кажется, Купер выходит из игры!
Сэллоу триумфально улыбается, когда от его удара по бладжеру один из трёх охотников синей команды падает наземь. Не ловец.
Но он целился в ловца.
Вытягивая руки к снитчу, у трибун пролетает ловец Когтеврана и почти касается золотистых крылышек, как вдруг теряет равновесие и почти врезается в навес вышки от удара в плечо. Имельда выполняет неудавшийся план Сэллоу, как загонщика.
Синяя мантия летевшего передо мной охотника развевается от встречного ветра. Но я смотрю не на фамилию игрока, а на квоффл, зажатый под его рукой. Малфой на воротах выглядит слегка нервным, но терпеливо ждёт, когда мяч отберёт его команда или вороны наконец решатся подлететь ближе и забить гол.
Но под воротами опасно: сразу два загонщика, то и дело бьющих по неугомонным бладжерам.
Селвин ожидаемо не извиняется, с силой толкая в бок девушку-охотника. Пролетающий бладжер, раздирающий свистом шум на поле, разносит в щепки сразу две метлы. Квоффл снова попадает прямо в мои руки.
— И Слизерин, и Когтевран лишаются по одному охотнику!
Центр игры снова перетекает к кольцам воронов. Чем меньше игроков на поле, тем легче попасть бладжером по кому-то конкретному, но пока тяжёлых мячей не слышно, не видно.
Один оставшийся охотник толкает меня сбоку, пытаясь выбить из моей руки квоффл, но я тяну метлу вверх. Он кружит за мной до самих ворот Когтеврана.
Я стискиваю от колючей ненависти зубы. Проклятый мандрагорин корень! Что за бестолочь?! Почему он не понимает, что шансов у него на победу почти нет? Скоро Имельда поймает золотой снитч и принесет победу нашей команде. Чего он хочет добиться?!
Чтобы Сэллоу ударил по бладжеру и попал в меня? Или отправил наземь нас двоих? Что за глупое самопожертвование?
Хмурое осеннее небо в ободе центрального кольца противника позволяет глазам чуть-чуть отдохнуть после красочных мантий оставшихся игроков.
— Сестра-а-а! — срывая голос, кричит Эндрю и раскручивает в воздухе зелёный шарф. — Дава-а-ай!
Подлететь близко, подкинуть, ударить ладонью…
И Слизерин опять возьмёт заслуженное первенство.
⌑ ⌑ ⌑
— Это победа, все молодцы! — сияя от сладости выигрыша, заявляет Имельда и хлопает каждого игрока по плечу. Пострадавшего Селвина она лишь гладит по голове в качестве ободрения. — Я считаю, что этот тренировочный матч официально открывает спортивный сезон в этом году. Дальше больше! Не забываем усердно тренироваться, впереди нас ждут отборочные перед кубком школы. Мы же не хотим, чтобы его забрал Гриффиндор?
Среди зелёных мантий тянется усталое, но твёрдое
«Нет!».
— Тогда давайте приложим максимум усилий и получим этот кубок!
На этот раз громыхает более живое
«Да!», и команда по одному человеку вытекает из раздевалки. Кого-то в коридоре встречают друзья с громогласными поздравлениями, на меня же нападает с невиданной нежностью Эндрю.
Я не успеваю даже слова проронить, когда младший брат, протягивая мне сорванную маргаритку, щебечет о своем восторге:
— Это была потрясающая игра! Ты так быстро летала, у-ух! Я не успевал всё Оминису рассказывать! — румянец покрывает щеки и нос Эндрю, и я тихо хихикаю, приглаживая белокурые волосы на его голове. — Когда я вырасту, стану вратарём!
— Станешь, если будешь хорошо учиться, — поддразнивая младшего брата, отвечаю я уже без улыбки на лице и забираю цветок. — И перестаешь трескать сладкое.
— Зейн, ты мне врешь!
Эндрю давится возмущением, но я заставляю его замолчать, прижав сильнее к своей груди. Подоспевший Гаррет одаривает меня лёгким щелбаном в лоб и целым кульком со сладкими ирисками. У них сегодня сговор что ли? Зачем столько подарков?
— Зейн Гринвоу… Зейн? — ломающийся знакомый голос зовёт меня и заставляет обернуться. Эндрю, увидев незнакомое лицо, отходит подальше от меня.
Дункан Хобхаус застенчиво переминается с ноги на ногу, пряча обе руки за спиной. Я стараюсь скрыть подозрение со своего лица, приветливо улыбаясь ему:
— Привет, ты что-то хотел?
— Это был потрясающий тренировочный матч! — нервно дёргая очки за дужку, заявляет паренек. — Ты так ловко обращалась с квоффлом… Я, кажется, теперь твой фанат.
Как мило.
— Спасибо, рада, что тебе понравилось. — застенчиво отвечаю я
— Я уже долго хочу подарить тебе кое-что, — с этими словами Дункан показывает из-за спины объемный свёрток. — Я буду рад, если ты примешь мой подарок… Пожалуйста, возьми его!
В моих руках оказывается увесистая ноша, завернутая в тонкую, почти просвечивающуюся бумагу в три слоя. Я разворачиваю упаковку крайне аккуратно, будто отделяю ириску от легко рвущегося фантика. Гаррет рядом со мной молчит, изнывая от любопытства и заглядывая через мое плечо на подарок.
— Это охотничьи перчатки, — кратко объясняет Дункан, боясь запнуться от волнения. — Из толстой кожи и с плотной набивкой для… Лучшей защиты.
Мэрлин милостивый… Я даже слов подобрать не могу, чтобы выразить всё то восхищение, что рвется из меня наружу частыми вздохами.
— Прими это как благодарность за твою доброту и помощь мне, — Дункан слабо улыбается, и на его щеках проявляются небольшие ямочки. Бедовая пушишка, зачем ты так потратился на меня? — Пожалуйста.
— Дункан, это слишком… — першит в горле. — Ты не обязан был.
Огонёк в глазах паренька начинает тухнуть, а лучезарная улыбка — сползать с его покусанных губ. Эндрю успевает забрать перчатки себе. Он как нюхлер: вечно тянет всё блестящее и сверкающее в свои руки.
— Спасибо за подарок, — благодарность звучит от волнения сухо. — Я буду надевать их на каждую игру и вспоминать о твоей доброте.
Дункан улыбается уголком рта и, преодолев с шумным выдохом расстояние между нами в два шага, порывно обнимает меня и почти сразу отскакивает, как от внезапной атаки шершавого языка пушишки. Я даже среагировать не успеваю, просто замечаю пустой взгляд Дункана, нацеленный на что-то за моей спиной.
— Зейн Гринвоу?
Когда тебя называют полным именем, жди беды. А когда Оминис после ласковых «Зей» вспоминает о существовании в моем имени буквы «Н», становится не по-детски волнительно.
Ещё и фамилию назвал…
Проклятый мандрагорин корень, ну за что?!
