⌑ ⌑ ⌑
— Отвратительный из тебя прорицатель, Гаррет, — вечно насаждаемые на шаткое спокойствие друга бормотания прерываются веселым звоном колокольчика над входной дверью ателье. Владелец «Шапки-невидимки» без охоты отрывает сонный взгляд от книги и лениво встает с нагретого стула. Видеть меня так часто в своем магазине он не рад, особенно без сопровождения Оминиса — некого оплота спокойствия и порядочности. — Миссис Онай расскажу, как ты своим волшебным слюнявым пальцем погоду угадывал, она тебя сразу на второй год в школе оставит. Пачкаю мокрыми ботинками коврик у входа и вздрагиваю от холода, прежде чем применить чары горячего воздуха на промокшую до последней нитки одежду. Мистер Хилл и без того смотрящий на меня, как на врага народа, теперь вовсе покрывается пятнами: на шее, руках и по-забавному на лбу. — Чем могу помочь вам, молодые люди? — голос кажется неразборчивым скрежетом, когда мистер Хилл сквозь раздражение улыбается мне в лицо. — Добрый день! — ещё с порога кричит Гаррет и толкает меня в спину вперед: почти мягко, но довольно настойчиво. — Вы же покупаете старую одежду? У дядьки дёргается глаз, когда его беглый взгляд соскакивает с моего лица на беспричинную ухмылку рыжика. — Да, — кивает он и хлопает ладонью по прилавку. — Но для начала мне нужно проверить качество ткани. Приблизившись к мистеру Хиллу, я без лишних слов снимаю с пояса мешок и начинаю усердно вытряхивать из него всю одежду, с которой так больно прощалась сегодня утром. Владелец ателье дёргает усами и поправляет свои модные очки на переносице. Зачем — не знаю, потому что он все равно подносит каждую мою вещицу чуть ли не вплотную к лицу. Хорошо, что хоть носом не утыкается. Заламывая пальцы на руках, скольжу взглядом по рисункам на обоях и с детским интересом рассматриваю длинные тени, отбрасываемые от свечей в канделябре. В пасмурные дни любые лучи солнца растворяются в тяжёлых тучах, которым, кажется, нет ни конца ни края. Выходить в такую погоду на улицу совершенно не хочется, особенно когда ливень с силой лупасит крупными ледяными каплями по плитке и крышам домов. — Хм, это же корсет из коллекции прошлого года… — мистер Хилл несколько раз проводит большими пальцами по лепесткам омелы, вышитыми золотыми нитками на темно-зеленой ткани. Призрак улыбки исчезает на моих губах, когда горесть от прощания начинает колоть душу. — И плащ тоже. Вы уверены, что хотите продать это? — владелец ателье хитро улыбается, глядя исподлобья на меня. Его очки чуть сползают на переносице, но он их не поправляет, а продолжает дальше нащупывать объемные узоры, вышитые на моем корсете. — Хотела обновить гардероб, — стараюсь звучать флегматично, пожимая плечами. — Эти вещи, как вы и сказали, из прошлой коллекции. Зачем мне тогда такое носить? Действительно, Зейн, у тебя порой денег на шоколадные лягушки в «Сладком королевстве» не хватает. Зачем тебе носить вещи из прошлых коллекций? — Согласен, но… — мужчина жует губы и будто обдумывает каждую мысль, которую ему хочется озвучить. Но всё-таки гасит внутри себя желание возразить. — Хорошо, так уж и быть. Желание клиента для меня — закон. Мистер Хилл взмахом волшебной палочки складывает гору моих вещей в аккуратную стопку на прилавке, пока Гаррет терпеливо измеряет шагами периметр помещения. — За эти вещи я готов заплатить пятнадцать галлеонов, — и опять этот скрежет в голосе, похожий на грубую насмешку. Я резво поворачиваюсь к Гаррету, и мы с рыжиком смотрим друг на друга секунд десять, не моргая. Мэрлиновый корень, да мандрагорины панталоны! Я планировала продать эти вещи минимум за двадцать пять галлеонов. Ну, нет, это никуда не годится! — Я не согласна! — першение в горле от пробежки под дождем выдает мой голос, как дрожащий и взволнованный. Я делаю уверенный шаг к прилавку и щедро хлопаю по нему ладонью до чувства жжения на коже. Шаркающие шаги за спиной выдают приближение Гаррета. — Я тоже категорически не согласен с вашей ценой! Вы только посмотрите на эти вещи, — у рыжика забавно дергаются щека и глаз одновременно, когда он скрещивает руки на груди и с укором смотрит на мистера Хилла. Меня жалит одна только мысль о продаже своей одежды за какие-то пятнадцать галлеонов. — Какая же качественная ткань, какие искусные узоры… А какой крой! Да я бы сам в таком ходил. — Я требую двадцать пять галлеонов, эти вещи я купила лишь год назад, и они в идеальном состоянии, сэр. Ухмылка на тонких губах мистера Хилла разжигает во мне раздражение. Мои слова не действуют на владельца ателье убедительно, лишь смешат его. — Пятнадцать, — а голос полон чистого презрения. — Не больше. — Да как…?! — давлюсь возмущениями в то время, как Мистер Хилл с натянутой любезной улыбкой тарабанит пальцами по прилавку. И даже не смотрит на меня. Пятнадцать галлеонов за кучу вещей, пускай, потерявших актуальность в моде ещё полгода назад, — это невиданный грабеж! Да они стоили почти в три раза больше! Обида ворочается где-то в животе. Когда у меня был приличный достаток, стоило откладывать деньги на что-то более нужное, а не распылять на кучу модных шмоток. Мистер Хилл проводит ладонью по стопке сложенных вещей, и меня пронзает внезапная злость, она разом глушит в голове все мысли. Я этому стоумовому жуку так просто не сдамся. — Двадцать галлеонов, сэр. Вдруг слышу, как Гаррет ругается себе под нос, чуть не споткнувшись о складку на ковре, собранной им самим из-за длительных хождений по торговому залу взад-вперед. Я оборачиваюсь к рыжику, а тот мотает головой и кривит рот так, будто только что выпил невкусной настойки. И шепчет вдруг одними губами: «Зейн, отступи, это отвратная идея». — Пятнадцать, — владелец ателье выдавливает любезность, прячет в плотно сжатых губах язвительную улыбку. Брезгливость ко мне в душе мистера Хилла цветет и пахнет на протяжении добрых трех лет. Вероятно, за все время существования «Шапки-Невидимки» никто кроме меня в шкатулки так настырно еще не заглядывал. Мне надоедает барахтаться в бессмысленных спорах с непробиваемым, как кокосовая скорлупа, дядькой через пять или шесть минут обмена колкими любезностями, в результате которых Гаррет всё-таки наложил на меня Силенцио и оттащил силком от прилавка. Хотелось высказать пару ласковых, но Гаррет снял заклинание на приличном расстоянии от «Шапки-Невидимки». Невиданная нахальность, больше не приближусь к этому ателье, будь оно неладно. Жители деревни уже попрятали уличные столики и кресла в домах, не желая портить древесину под дождем. Разбрызгивая размашистыми шагами лужи, я невольно заглядываюсь по сторонам, потому что смотреть под ноги — что-то невероятно скучное. А хмурым днём зажженные на подоконниках лампы и свечи кажутся лишь бликами света, потому что наколдованный щит, похожий на маггловский зонтик, не спасает от дождевой воды. Ботинки мокнут в глубоких лужах, а по бедру бьет мешок с моими непроданными вещами. Гаррет берёт меня за руку и сворачивает на другую тропинку, ведущую к Трём метлам. Желание возвращаться в Хогвартс так рано вдруг засыхает на корню, когда рыжик что-то вскользь упоминает о заначке и конфетах, которые так удачно прихватил с собой сегодня утром. Но я все равно врастаю ногами в каменную дорожку, на что Гаррет оборачивается с немым вопросом: «Что случилось на этот раз?». Вместо внятного ответа кусаю себя изнутри за щеку поворачиваю голову в сторону «Круголетки» — она должна быть ещё открыта. Мы не планировали заходить туда без денег, но отчего-то ядовитая обида, уже успевшая слиться с кровью, требует навестить добряка Алби. Гаррет театрально вздыхает, да так наигранно громко, что сквозь шум дождя отчетливо слышно. — Давай быстро забежим, я просто посмотрю ещё раз на свою метлу, — дёргаю друга за руку и даю понять, что не собиралась принимать возражения. — И сразу в Три метлы пойдем, обещаю. Ледяная вода хлюпает под прохудившимися подошвами, а ливень сверху бьёт больно по лицу, смывая остатки пудры и обнажая мой стойкий и нездоровый румянец. В «Круголетке» воздух кажется свежее и теплее, чем в «Шапке-Невидимке». В невежливой манере я почему-то забываю сразу поздороваться с Алби и, на шагу колдуя согревающие чары вновь, быстро приближаюсь к закрытой стеклом витрине: с той же табличкой и топорно вырезанными буквами на ней, той же бархатной подушкой, но без самой метлы внутри. Тело сковывает лёд, и последняя надежда хоть на какие-то хорошие новости за сегодня даёт серьезную трещину. Гаррет подоспевает не сразу — подходит вместе с Алби и кладет руку на моё плечо с желанием подбодрить, но я лишь дергаюсь от теплого прикосновения и опускаю взгляд в пол, рассматривая старые деревянные доски с уже въевшейся на них грязью. Но ведь… Возможен вариант, что мою Нимбус ещё не продали! Может быть, её убрали с витрины во время уборки. — Вам что-то подсказать, мисс? — голос Алби выводит меня из недолгого транса, и я нахожу силы отлепить свой язык от нёба. — Я заходила сюда недавно, тут лежала метла, — рука слабеет, когда я резко взмахиваю ей в сторону пустой витрины. Мой уставший взгляд скользит по небрежно выведенным буквам на табличке, что размыто в тени от свеч складываются в точное название модели Нимбус. — Я бы хотела её приобрести… — моя неловкая запинка смущает Алби, и тот хмурится. — В будущем. — Если вы спрашиваете про Нимбус «Одна тысяча девятьсот десять», то её выкупили ещё вчера. Робкий шаг назад от Алби чуть не заканчивается падением из-за дрожащих коленок. Холодная ладонь обжигают мою щеку, когда я в спешке прячу за ней дрожащий уголок рта. Как же паршиво, когда из былых крупиц самообладания остались лишь жалкие крошки. Гаррет быстро хватает меня за плечи и будто Петрификусом заставляет стоять неподвижно на проклятом ковре с его проклятыми складками. Хочется рявкнуть что-то, не подумав, и выплеснуть эмоции, накаленные до предела из-за жгучей обиды, да вот не знаю: стоит ли подождать до своей комнаты или воспользоваться даром, чтобы просто кинуть бочку на улице. — Кто её выкупил? — бесцветным тоном спрашиваю я, а Алби метает нервно взгляд то на Гаррета, то на меня. — Конфиденциальная информация, — кивает мужчина и неловко улыбается, стараясь звучать вежливо во что бы то ни было. — Но ведь будет ещё одна поставка? — угасающим голосом уточняет Гаррет, не убирая рук с моих плеч. Гадюки, как и все змеи, скользкие. Перестанешь держать — уползет в нору, сильно схватишься — укусит. И я даже знаю, чем займусь после похода в Хогсмид: залезу под одеяло и буду кусать пальцы, чтобы последующий месяц бессильно сетовать на заусенцы. — Точно не могу сказать, — Алби разводит руками, мол «Вот тут ничего обещать не могу, не обессудьте». — Первый экземпляр пролежал тут с сентября, и я уж успел испугаться, что вообще не смогу продать его до ноября! Даже решился на небольшую акцию, чтобы быстрее найти покупателя. В Хогсмид за дорогими метлами редко наведываются обеспеченные школьники — обычно они покупают такие вещи в Косом переулке, ну или в Глазго. Трескучая тишина резко прерывается вздохом Гаррета. Добряк Алби складывает руки в замок и выжидающе смотрит на рыжика, будто старается избегать зрительного контакта со мной. Огорчение свербит в носу и слегка щиплет в глазах, а разочарование вдруг стягивает проволокой душу. Неужели придется ждать наступления зимы, чтобы в качестве подарка получить желанную метлу? Чувствуя, как в самый неподходящий момент нижняя губа предательски начинает дрожать, я цепляюсь за запястье Гаррета, как испуганный ребенок ищет каплю поддержки от родителя. Рыжик горько улыбается и тянет за собой к выходу из «Круголетки», не спрашивая ни о чем. Осенний ливень, не думая успокаиваться, обнимает меня жестоким холодом, а резкий порыв ветра подталкивает в спину, будто приказывает отвлечься и в очередной раз промыть ноги в грязной луже. — Гриндлоу подери эту погоду! — несдержанно гаркает Гаррет, поспешно колдуя щит над нашими головами, и резким движением руки стирает с лица ледяные капли, успевшие стечь с мокрых волос. Весь наш путь до «Трех метел» тянется в молчании под звуки хлюпающей воды и шмыгающих носов. Голова болит, и я почти закрываю на ходу глаза, надсадно пытаясь поднимать ноги выше, чтобы не промочить ботинки еще сильнее. Блеклые цвета Хогсмида под серым небом сливаются в одно сплошное, совершенно неразборчивое масляное пятно. Рябь на лужах искривляет отражение теплых огоньков света от окон домов и отчего-то раздражает мои воспаленные глаза. Даже дверь в «Три метлы» открывается с противным скрипом, что забивается в уши и вызывает короткий приступ стреляющей боли. Согревающие чары и приглушенное освещение в пабе побуждают вдруг сесть за ближайший столик и уткнуться лицом в поверхность стола, но Гаррет не позволяет мне долго стоять у входа: берет за руку и ведет к барной стойке. — Надо же, какие люди. Давно ты сюда не заходила, Зейн, — колко замечает Сирона, раз за разом протирая тряпкой одно и то же место на своем рабочем месте. — И тебе привет, Уизли. — Я же просил, обращайся ко мне по имени, — Гаррет с грацией слона в посудной лавке запрыгивает на высокую тумбу рядом с моей. — Два сливочных пива. Сирона хрипло усмехается и мановением волшебной палочки подзывает пару кружек с полки прямо под кран бочки со сладким напитком. В «Трех метлах» так необыкновенно тихо без привычного гомона оживленных посетителей, скрипов занятых стульев и песен забившихся к стене музыкантов. Сейчас же слух тревожат только капли дождя, ударяющиеся о стекла окон и шелест прутьев заколдованной метлы, что в сметает с пола пыль к выходу из паба. — А напомни, как тебя зовут? — еще одно невербальное заклинание и короткий взмах палочкой заставляют наполненные кружки со сливочным пивом бесшумно спуститься на барную стойку рядом со мной и Гарретом. Мой друг демонстративно громко цокает языком и закатывает глаза, но всё это — лишь потеха Сироне. — Гаррет. Га-р-р… — рычащий звук застревает у рыжика в горле, вызывая и на моем лице слабую улыбку. — Что смешного? — с наигранным недовольством бурчит он, делая глоток и оставляя над губой след от сливок. Я лишь отворачиваюсь и продолжаю крутить в руках кружку. Отсутствие настроения и аппетита скапливаются в болезненный ком в горле, и даже мысль о сливочном пиве провоцирует у меня отторжение. Если днем хотелось отпраздновать удачные сделки за хмельной кружкой, то сейчас мои мечтания распространяются лишь на две простые вещи: горячий душ и теплая постель. Сироне молчание кажется подозрительным, что неудивительно: по сложившейся здесь за проведенные года традиции посетитель, сумевший заткнуть неугомонную Зейн Гринвоу в «Трех метлах», получал особый приз от Сироны — целый бокал медовухи. — Эй, — Сирона аккуратно трогает за плечо, пытаясь взбодрить. — Почему такое кислое лицо? — У нас с Гадючкой сегодня сложный день, — сухо признается Гаррет, вытирая рукавом утепленной мантии «сливочные усы» с губ. — Да и погода не подсобила, я чуть в лужу не упал, — попытка перевести разговор в шутку кажется неудачной. — Проклятый ливень. — Что случилось? — от интонации Сироны веет теплом, влекущим наконец сдаться желанию пожаловаться на сплошную череду неудач. В «Трех метлах» пахнет пивом и мёдом — чем-то терпким, но невообразимо приятным: похожим на ароматы покоя и вечного тепла. Я кусаю щеку изнутри, должно быть, раз сотый за прошедшие часы, и поднимаю глаза сначала на Гаррета, уже успевшего выхлебать всю пенку, а затем на Сирону. Успеваю за пару минут описать ей все прелести Нимбус «Одна тысяча девятьсот десять», дрожащим от волнения и чистого восхищения голосом по памяти хвалю и обтекаемую спинку с прутьями, и удобную форму рукояти. Не подавиться слюной вдруг кажется сложной задачей, но окутавший уют в баре побуждает стянуть с плеч теплую мантию и бросить ее небрежно на спинку стула. — Даже не смей волноваться о таких пустяках, у Уикса еще будут поставки, он от них никуда не денется, — хриплый смешок срывается с приоткрытых губ Сироны, когда она протягивает руку, чтобы ущипнуть за щеку. Я почему-то морщусь, как от вкуса невыносимо кислого драже Берти Боттс. — В крайнем случае дождись каникул. Уверена, в Косом переулке сможешь найти метлу даже лучше, чем твоя Нимбус. Призрак улыбки на моем лице смягчает атмосферу, и Гаррет отчего-то сразу расслабляется, начиная глупо хихикать в кулак, пока я кручу в руках кружку, но уже занятая мыслями совсем не о пиве. — Сколько, говоришь, стоит твоя пудра, Гадючка? — сердце моё резко дергается, самодовольная ухмылка рыжика и его взгляд, направленный на мой шарф, не сулят ничего хорошего. — Пять кнатов, — сладкая пенка остается на моей верхней губе в виде роскошных белых усов, жалко зеркала поблизости нет, и я залпом опустошаю добрую треть кружки. Возможно, мне стоило сделать это раньше, за компанию с Гарретом, потому что сливочное пиво как нельзя лучше согревает душу. — Я в ваших девчачих вещичках не сильно разбираюсь, но мне кажется… — рыжик отдергивает руку, как от огня, когда потянувшись к моему шарфу получает звонкий хлопок по ладони. — Ну ты гадюка! Я же совет дельный дать хотел! — От мальчишек я такие советы не слушаю, — Гаррету не обязательно знать, что эту пудру мне помог выбрать именно Оминис, опираясь не только на состав, но и на степень измельчения косметического порошка. — Знаешь, я безусловно рад за тебя, но сильно сомневаюсь, что Эндрю не получит психологическую травму, если застанет, как ты… — рыжик наклоняется к моему уху близко-близко и знойно шепчет: — Как ты обжимаешься в укромных уголках с Оминисом! Слова друга воспринимаются отчего-то остро, как необоснованное обвинение. Хотя очевидное отрицать глупо, признаваться так сразу не хочется. С моих губ срывается раздраженное шипение, и я бью ладонью по столу: — Вздор! — Не психуй, я всё знаю, — Гаррет подмигивает. — Это было очень… Я не смог досмотреть, ушел, когда Мракс начал с тебя мантию стягивать. Не бойся, я ничего не видел! — Ничего и не было, болван, — бурчу я, допивая через ком в горле оставшееся пиво в кружке. Смущение выбивает все мысли в голове. Мэрлин милостивый, Гаррет нас видел… — Жаль, — а по притворной интонации Гаррета так и не скажешь. — Не хотелось бы мне бегать за вами весь оставшийся год, чтобы закрывать глаза одувану. Бессовестные. Хоть бы о ребенке подумали. Рыжик наигранно шипит, когда я бью его по спине в качестве предупреждения, но очевидного намека замолчать не улавливает. Или просто игнорирует. — И почему я всё узнаю самый последний? — дергает бессовестно за зелёный шарф и стягивает его с моей шеи, а я даже не пытаюсь прикрыть багровое пятно на своей коже. Судя по широкой улыбке, озарившей вдруг лицо Гаррета, прятать что-либо уже не имеет смысла. — Мэрлиновы панталоны! — когда Сирона оставляет нас наедине и уходит в подсобное помещение, рыжий бесстыжий вдруг забывает, какая у меня на самом деле ловкая, но тяжелая рука. — Всегда знал, что Оминис не такой тормознутый, как ты! Жалко, за волшебной палочкой лезть времени критически не хватает: с Гарреттом нужно бороться быстро, как пересаживать орущий саженец мандрагоры из одного горшка в другой. Вовремя не среагируешь — уши завянут. Я-то этого рыжего знаю, но почти за три года дружбы так и не нашла способа гарантированно заставить замолчать. Хотя бы на минуту… Любая моя колкая шутка или просьба могут воздействовать на друга по-разному: он или реально замолчит на пару минут, или разразится хлеще прежнего. Звонкий щелбан приходится в висок Гаррета, но он не обижается, лишь дергает плечами и сипло смеется, опустив голову. Обдумываю, какую глупость сейчас может выкинуть рыжик мне назло, и — к сожалению — оказываюсь в очередной раз права: Гаррет потирает шею и насмешливо говорит, будто подкидывает сухих поленьев в пламя, ведь знает, бесстыжий, что я с ним сделаю, и всё равно испытывает судьбу. — Если ты с ним не встречаешься, — начинает мысль сбивчиво, думая, как бы удачнее уложить гениальную шутку в слова. — Чем тогда вы начнете прилюдно заниматься, когда будете в отношениях? Я роняю лицо в ладони и из последних сил борюсь с желанием не наложить на Гаррета Силенцио — в качестве отместки этот метод беспроигрышный, однако по первое число от профессора Уизли получать не хочется, а контрзаклинание накладывать на друга не стала бы из принципа. Сложная ситуация. — Гадючка, только не красней, а то мне неловко станет, — мой сдавленный грудной смех Гаррет принимает за что-то иное и начинает утешительно гладить моё плечо. — Сирона, а можно нам огневиски? Тут моей подруге плохо стало. Я мотаю головой, убирая влажные ладони от лица. Напиваться в планы сегодня не входило, а судя по оттянутым карманам мантии Гаррета, рыжик действительно взял с собой не только конфеты, но и полный мешочек монет. — Не надо, — глухо отзываюсь я и прячу в уголках губ погасшую улыбку. — Нам пора возвращаться в Хогвартс. У меня там пушишки не кормленные, брат не расчесанный. Подоспевшая к барной стойке Сирона скрещивает руки на груди и ждет внятного ответа от кого-то из нас: доставать ли ей бутылочку с огненным виски или вернуться к уборке рабочего места. Гаррет вытряхивает из кошелька несколько кнатов и цокает языком, не давая мне права на возражения. — Я не отпущу тебя в школу в таком настроении, поняла меня? Сирона, два шота пожалуйста. Закуски друг покупать не стал — молча выложил на стойку небольшую кучку конфет в пестрых фантиках. Я сразу узнала карамельки по их полупрозрачным оберткам и ананасовые дольки, завернутые в тонкий пергамент. Остальные сладости Гаррет, стало быть, набирал по скромной горсти с каждой коробочки на витринах «Сладкого королевства», чтобы не тратить много, но попробовать всё и сразу. Первый шот огненного виски дерёт глотку, второй же — бьёт в голову. Гаррет что-то бормочет про мои красные щеки и блестящие глаза, когда я застенчиво прошу третий, слабыми пальцами отделяя уже пятую карамельку от обёртки. На языке сладко, а горло печет от обжигающего алкоголя. Не помню, когда последний раз после наступления совершеннолетия мне было так весело пить с кем-то, потому что самое интересное в посиделках с отцом — это его пьяные анекдоты. Но и они длятся обычно недолго: отец сразу засыпает лицом на столе после второй рюмки крепкого, даже не находя сил подложить под щеку руку. Ладони жжет от частых ударов по стойке, когда под неумело наигрываемый мной ритм Гаррет выпивает четвертый шот. Сироне не нужно переспрашивать дважды, когда рыжик крутит указательным пальцем в воздухе — так он просит добавки сразу для нас двоих. Я выдавливаю из себя смех, изо всех сил борясь с одолевшей меня сонливостью, и опускаю глаза с лица Сироны на барную стойку: среди пустых бокалов теряются тут и там небрежно брошенные фантики, а найти упаковки с нетронутыми сладостями кажется чем-то невообразимо сложным. Когда картинка перед глазами начинает тухнуть, я бью себя по бедру. Остановиться никогда не поздно, но лучше всего было бы сделать это еще после второго шота. Мэрлин милостивый… Мне же еще эссе по Астрономии сделать нужно! Я капризно дергаю Гаррета за рукав, пытаюсь тщетно отвлечь рыжика от виски, но тот не сразу оборачивается: сначала фырчит, как голодная пушишка, и чуть было не отмахивается от меня. Слова смазываются в неразборчивый бубнеж, стоит мне только открыть рот, чтобы попросить Гаррета отвести меня в школу. В голове щелкает на удивление ясная мысль: больше не давать другу так напиваться. И как мне только донести эту тушку до Хогвартса, когда мне самой нужно постараться, чтобы встать на свои ноги? Надеюсь, Сирона разрешит мне воспользоваться летучим порохом в Трёх метлах.⌑ ⌑ ⌑
Ковер в гостиной заглушает мои шаги к дивану у камина. Ноги какие-то ватные, и пройденный путь от гриффиндорской башни к слизеринскому подземелью кажется теперь главным достижением всей жизни, когда я плюхаюсь у свободной подушки, стараясь не задеть локтем спящего на коленях Оминиса Эндрю. Сколько глаза не протирай, а веки всё равно слипаются. Свет от языков пламени играет с тенями на расслабленных лицах спящих мальчишек и режет глаза. Под ногами шуршат пустые коробки от шоколадных лягушек, когда я устаю бороться с сонливостью и двигаюсь ближе к брату. Судя по валяющимся на полу учебнику истории магии за первый курс и альбому с коллекционными карточками, Эндрю вполне продуктивно провел вечер: прочитал параграф и нашел новую жертву в лице Оминиса, которой теперь будет каждые выходные хвастаться своей обширной коллекцией. Щеку греет спина Эндрю, а его тихое сопение подталкивает и меня наконец закрыть глаза и позволить организму отдохнуть. Искать силы на возвращение в комнату не хочется, и я не уверена, что они найдутся, все-таки в гостиной мне всегда было комфортнее. Мысль о потери тепла двух близких мне людей сравнима с ножом, больно полоснувшим по груди. Я проснусь и уйду в свою комнату чуть позже, когда кровь перестанет тарабанить по моим ушам и дрожь в усталых ногах пройдет. Или когда нас троих разбудит рассерженный нарушенной дисциплиной староста.