Люблю тебя, больше чем БДСМ

— Слушайте, реально, как так вообще можно? Ну ногу выше подними, коленом можно о стену опереться, чего ты стоишь как бревно какое-то? А ты что встал как пень? Первый раз что-ли? Вам помочь может? А то, по-моему, такими темпами вы тут ещё час тыкаться будете. — Блять, да уйди ты уже отсюда! — Ну я же помочь хотела… — Свали нахуй! — Ладно, ладно, боже, какие нежные все стали… Дверь женского туалета хлопнула, оставив обжимающуюся там парочку наконец наедине. Жук, которую после пятой попытки всё-таки удалось оттуда выгнать, раздраженно закатила глаза и поплелась к окнам, потирая пластырь, наклеенный поперёк носа для красоты и сокрытия оставшегося на нём небольшого синяка. Позавчера, когда её с ужасным самочувствием и залитой кровью блузкой отпустили домой с уроков, нос вообще опух до конца дня, пришлось обокрасть морозилку, чтобы приложить к нему весь запас замороженного мяса. Ошеломлённая такой травмой Вероника Андреевна тогда упорно пыталась выяснить, кто сотворил такое с её любимицей, которая никогда особой драчливостью не отличалась. Но полуживая Соня, бледная как мел и еле-еле держащаяся на ногах, так и продолжала молчать, от чего-то не желая выдавать обидчика. Было видно, что это не след падения с лестницы, а конкретный, поставленный удар, кто-то намеренно зарядил ладонью по лицу, а она молчит. Девочка тогда находилась не в лучшем состоянии, чтобы соображать, но ещё до удара знала — с черноволосой мразью она потом поквитается сама. И без чьей-то помощи сверху, не маленькая уже вроде. Она ей за всё заплатит; и за порушенные планы касательно учительницы физики и за подлый удар по носу. Пока неизвестно, как именно, но времени на подумать ещё предостаточно. В следующем году её в этой школе не будет точно, в этом можно даже не сомневаться. Если всё будет слишком плохо, можно будет и Веронике Андреевне нажаловаться, держать здесь педагогов, распускающих на учеников руки, она точно не будет. Тихие стоны из-за стены снова стали слышимо, Жук усмехнулась себе под нос и устало облокотилась о подоконник одного из больших панорамных окон. Слышно же, что стоны не настоящие. Не умеют эти двое ничего, одна их поза в раскоряку чего только стоит. Она же помочь хотела, может быть их неловкие телодвижения превратились бы в нормальный секс, так нет, им ничего не нужно, прогнали её ещё. Им же хуже, так и не закончат к концу урока, и все эти попытки были бесполезны. Ещё и наверняка бесполезно прогулянный урок. У голубоглазой тоже сейчас по идее должна быть физика, но её уже второй день не ведут, в причины чего никто из её одноклассников особо и не вдавался. В первый день это было странно, во второй это уже никого не удивило, пролетел выходной, а сегодня, после него, об этом вообще не вспоминали. В классе сейчас проходил поединок по минетам, который девочка по собственному желанию пропускала, потому что делать этого нормально никто в классе и не научился, да и проводятся они только когда кто-то из девчонок не поделил парня. На это смотреть было смешно и как-то грустно, да и после того злополучного дня ещё и месячные начались, поэтому было принято решение походить по туалетам в поисках кого-нибудь, у кого на руках были сигареты, чтобы ещё и лишний раз не соблазнять саму себя. Всё равно у неё нет возможности доставить удовольствие себе, а делать это безвозмездно для других не хотелось. С утра почему-то неимоверно хотелось только курить, хоть привычки к табаку у неё не было, и делала она это редко, только если предлагали. Во всех, даже мужских, туалетах пусто, из женского на третьем её выгнали, в магазин недалеко от школы идти не было смысла, в паспорте цифра слишком маленькая, а желающих купить ей сигареты за «спасибо» в такое время маловато. Остаётся только ждать и мучаться. В голове крутились планы мести черноволосой гадине, кличка которой уже стала нарицательным, и способы их осуществления. Физкультуру девочка прогуливала уже почти месяц, поэтому враг был мало изучен, в следствие чего большинство планов отправлялись в топку или в долгий ящик. Заниматься на этом уроке было слишком лень, но она всё-таки посещала их раз в две недели, если остро нуждалась в хоть каких-то оценках или пребывала в особо игривом настроении, которое способствовало её показательным приседаниям в коротких шортах на видных местах и другим движениям задницей на занятиях в бассейне. Сейчас же она была слишком обиженна и зла на черноволосую мразь, что вела этот предмет, поэтому даже желание повыпендриваться красивым телом меркло. Когда-нибудь, когда гордость позволит, она всё-таки зайдёт в этот злополучный спортзал, но явно не в ближайшее время. — Эй, малая, чего одна? Я не вижу поблизости ни одного члена, что произошло? — Сзади такой же вальяжной походкой подкрался Женя, только уже без рюкзака и в куда более расслабленном виде. — Вообще-то я больше люблю персики, а не бананы, заебал уже так говорить. — Всё так же раздражённо фыркнула Соня, даже не обернувшись в сторону приятеля, когда тот облокотился о подоконник рядом с ней. — Почему-то я всегда застаю тебя только в окружении бананов. Фу, не надо их сравнивать, меня аж тошнить начало. Не надо портить мне аппетит. — Че это вдруг? Ты же у нас любитель пососать, откуда у тебя рвотный рефлекс на это? — Я вообще-то не свинота, за едой меня подобными темами удручать нельзя. — Аристократично поправив воротник рубашки, хмыкнул парень. — Ну-ну, сделаю вид, что не видела той сцены в столовой. Лучше бы её и в правду забыть. Слушай, у тебя сигаретки случайно не найдётся? Пошли в ваш туалет куда-нибудь зайдём, покурим. — Чего это ты в курильщики записалась? Не, сегодня на мели, поищи у какой-нибудь Беляевой, у неё наверняка что-нибудь найдётся. Не факт, что это не будут вот эти вот её приторные тонкие штуки. Да и меня в нашем туалете не особо любят, видите-ли они не гомофобы, но я для них слишком настырный. — Бля, да что за день такой сегодня? — Страдальчески вздохнула Жук и опустила голову на руки, отрываясь от созерцания однотонно серого пейзажа за окном. — И не говори, вообще одно говно какое-то. Там вон такой классный движ-Париж происходит, а меня выгнали. Видите-ли я им мешаю. А кто виноват, что я тоже хочу? — Да боятся они тебя просто. Кто бы от такого отказался. — Боятся. Чего боятся? Меня боятся? А что, у меня зубы такие острые что-ли? Козлы они все. — Козлы. От такого мальчика классного отказываются. — Так, вот от тебя мне ничего такого не надо. Ты с этим к другим лезь, меня твои гетеро-подкаты пугают. — А их твои радужные подкаты пугают. Вот думай теперь. И вообще это был не подкат, а сарказм. Надушился ты сегодня, пиздец, канистру что-ли на себя вылил? — Ну, может зазевался, переборщил, с кем ни бывает. Тебя кстати не смущает, что у нас кабинет свободен уже третий день? Этим-то всё равно, им главное поебаться где-нибудь, а ты же за нашей классной бегала постоянно, не знаешь где она? — Я себя не на помойке нашла, чтобы за кем-то бегать. Я её целесообразно преследовала. И вообще она к своей этой… к этой своей ушла, я о ней вообще ничего не знаю. — Это после той фотки ушла? Я думал, ты её сделала… — Ага, щас. Меня подло опередили. Но я ей рожу ещё разукрашу, она просто так от этого не отвертится. — Ой, серьёзная какая. Нет, правда, куда она делась? Кто-нибудь вообще в курсе? А то придёт вот так неожиданно, а у нас там бордель некультурный, побежит опять Андреевне жаловаться. — Не в курсе я, чего ты доебался? — Ну ты же вроде как за ней тогда уходила, когда она убежала куда-то с фоткой разбираться? Ничего не видела? — Нет, видела только, как эта мразь в свой зал вонючий уходила. А Сашки-никому-не-дам-и-так-далее не было. Может домой тогда пошла, хер её знает. — Так у неё же работа, куда она вдруг пошла? В туалет, сопли вытирать, и застряла там случайно? — Блин, да я-то откуда знаю? Спроси у той же Беляевой, она всегда всё обо всех знает. Женя что-то недовольно заворчал, жалуясь на чрезмерную грубость в его сторону абсолютно ото всех подряд сегодня, что Соня уже не особо слушала. Вообще уже хотелось домой уйти, а она всё ещё торчала в школе, гоняясь за слабой надеждой достать сигарет. Сейчас должна была быть физика, на которой ей даже нельзя было позаниматься чем-то приятным из-за идиотского устройства женского организма, следующей была физкультура, на которую она с самого начала и не собиралась идти по понятным причинам. День не задался с самого утра, в школе находиться было тяжело, дома ещё хуже, заняться нечем, убить время способов тоже не подворачивается. Внезапно в голову, на фоне недовольного бубнежа со стороны, закралась мысль о том, куда всё-таки в тот день смылась Александра Олеговна? В школе девушки в тот день не наблюдалось вообще, пришла она на место событий слишком поздно для того, чтобы заметить её удаляющийся силуэт. Вряд-ли кто-то это видел кроме Дианы, к которой та скорее всего и ходила. И её прямо все эти дни не было? Она кому-нибудь об этом говорила? Так ведь и уволить могут. Наконец-то прозвенел долгожданный звонок, наверняка заставивший развлекающийся десятый класс поторопиться и закончить своё соревнование, ибо свалить домой побыстрее хотели все. На физкультуру сейчас пойдёт максимум три человека, которые либо не умеют сбегать и прогуливать, либо нуждаются в оценках, либо недавно получили по шапке за многочисленные прогулы или неподобающее поведение. Десятиклассники начали выбегать из кабинета по одному, видимо уже устав смотреть это представление. Жук хотела было пойти за ними, но, к собственному удивлению, снова задумалась о том, куда всё-таки пропала их классная руководительница, которую даже никто не приходит заменять. Оставив ворчащего Женю наедине с его криками души, девочка стащила сумку с подоконника и медленно побрела в сторону директорского кабинета, задумчиво глядя куда-то перед собой, позже запнувшись из-за этого об нескольких первоклассников, бегающим по этажам. Тихо постучавшись, она приоткрыла дверь и просунула голову в щель, почему-то не распахивая её с ноги, как это бывало обычно. В кабинете кроме Вероники Андреевны никого не было, женщина снова вальяжно лежала на своём кресле, ленивым и незаинтересованным взглядом разглядывая какие-то таблицы в компьютере. — Здрасте. — Нацепив дежурную улыбочку, которая по привычке уже рисовалась на лице сама, когда Жук с кем-то заигрывала, строила глазки или пыталась выпросить что-то у того, кто точно мог это достать. — О, кто явился. — Всё так же устало улыбнулась Вероника Андреевна, подперев щеку рукой и чуть выглянув из-за монитора. — Чего это тебя так долго не было? Бегала обидчикам мстить? Ты смотри, если тебя за попытку мести покалечат ещё сильнее, я буду вынуждена исключить вас обоих. Или обеих. — Да что вы, нет, конечно. — Соня вошла внутрь и по-хозяйски уселась на край стола, подвинув собой кипу документов. — Что я, по-вашему, соскучиться не могу? — Значит клянчить что-то пришла. — Какое у всех плохое мнение обо мне. Я что такая меркантильная? — Меркантильная, не меркантильная, а у тебя сейчас вроде физра должна быть? Прогуливать, значит, пришла? Ко мне уже подходили, спрашивали, чего это тебя уже месяц на уроках нет. — Кто посмел так сказать? Считать, наверное, не умеет. — Испуганно хмыкнула Соня и на всякий случай слезла со столешницы, после просто оперевшись о неё руками. — Диана Евгеньевна говорила. У вас там половина класса гуляет где-то, но тебя она почему-то особенно выделяла. Не знаешь, в чем дело? — Ума не приложу. — Старательно скрывая злобу, прошипела Соня. — Но вы с ней поговорите, я считаю, она меня слишком не любит. — А у вас же сейчас урок, пойдём поговорим с ней вдвоем. Я только рада буду от этих бумаг оторваться. Если у вас с ней какие-то неполадки, что я вообще никогда раньше не видела, давай я поучаствую. — Не надо! У меня вообще-то важное дело к вам было. Да, вот я вообще-то пришла спросить, куда Александра Олеговна моя делась. Её что-то уже третий день на месте нет, где она? Я же так волнуюсь, мне вообще не до физры какой-то. — Волнуешься, значит? — С явным недоверием спросила Вероника Андреевна, выгнув бровь. — Если бы я знала, где она. Как ушла тогда, пару дней назад, куда-то, так не звонила и не писала после этого. Ни предупреждения, ни объявления, просто исчезла и всё. Я сама пыталась дозвониться, так она не отвечает. Увольнять таких вот надо. Творят что хотят, отпуска себя устраивают, когда хотят, а у меня дети в школе творят всякое. Диана тогда ещё сказала, что, наверное, настроение у неё было плохое. Да если бы все уходили домой без уважительной причины на несколько дней, мы бы все давно поумирали бы уже. За что таким вообще деньги платить? — Ну, вы подождите, рано же увольнять. И Диане этой вот не доверяйте, её вообще лучше не слушать. А лучше вообще уволить. — А что с ней тогда делать? Сама говоришь, что вы без присмотра сидите уже третий день, что это такое вообще? Отсутствие на рабочем месте без уважительной причины — отличный повод для увольнения. — А давайте вы мне сейчас её адрес дадите, а я схожу и узнаю, что с ней. Может она там умереть успела, а вы тут её ругаете. О покойниках либо хорошо, либо никак. — Точно прогуливать пришла ведь. — Беззлобно хмыкнула директриса. — Уволить её по-хорошему надо бы. — Ну подождите вы, давайте я схожу и узнаю, может и уважительная причина найдётся. Если надо, я могу очень хорошо попросить… — Не сегодня, извращенка маленькая. Иди, знаю же, что не отстанешь. Но если ты по дороге попадёшь под машину… — То это будет проблема Дианы, давайте адрес, а то стемнеть успеет, прежде чем я доползу. — Перебив собеседницу, затараторила Соня, спешно вытаскивая из органайзера листочек бумаги. — То это будет проблема всей школы. Так что смотри по сторонам, а то плакать все будут только из-за количества проблем, которые возникнут после этого. — А ещё я меркантильная. Я пошла, и скажите этой своей Диане, что ей надо надеть очки и научиться считать. Выхватив бумажку с адресом из чужих рук, голубоглазая пулей вылетела из кабинета в коридор, всё ещё опасаясь того, что Вероника Андреевна всё-таки перестрахуется и отправит её на злополучную физру. Признаться, с самого начала девочка хотела просто из чистого любопытства узнать, куда делась Александра, и в случае слов о неведении в ответ забить на это. С одной стороны было интересно, что такого случилось после того случая с фотографией, а с другой как-то всё равно, добычу увели прямо из-под носа, смысла особо волноваться уже и не было. Человеческие чувства вроде волнения или страха за кого-то она старательно топила внутри себя долгое время, чтобы не ставить себя в уязвимую позицию. Она и не заметила, как сдерживать их не стало нужно; они сами куда-то ушли, оставив только страх за положение в иерархии общества. Беспокоиться за какого-то человека, значит быть к нему привязанной, а это дополнительный груз, который будет только мешать и тянуть вниз. Ещё и сыграет против в какой-нибудь момент, зачем тогда всё это было. Лучше уж бездушно любить только себя, чем бегать за другими и унижаться перед ними в попытке понравиться. Поэтому она совсем и не удивилась, когда не особо испугалась, когда узнала, что после того случая девушка в школе ни разу не появилась. Наверное, смешки со стороны и предательство от этой Дианы, которой эта дурочка видимо доверяла, сильно ранили, и отсутствует она из-за этого. Но голубоглазой и на это было как-то всё равно. Она сейчас топает в сторону её дома, потому что ей вроде как поручили узнать, чего это учитель позволяет себе прогуливать. Если она завтра не принесет Веронике Андреевне ответа, та ей доверять перестанет, и потеряется один из её самых могущественных покровителей, которые позволяют ей иногда прогуливать и спускают многое с рук. Если бы не нужно было сбежать с физкультуры, она бы не пошла, не стала бы просить адрес, сидела бы в пустом классе, как все, и ждала, когда всё разрешится само собой. Может быть, Александру бы и уволили, может быть, и было бы даже грустно; за ней было забавно наблюдать, но не более. Им и без физики до этого хорошо было в школе сидеть. Под шумок перемены голубоглазая стянула из гардероба куртку с сапогами и выскочила на улицу, отчего-то опасаясь того, что эта поганая Диана сейчас подойдёт к окну, заметит её и пойдёт нажалуется. Ей за это, конечно, ничего не сделают, но давать лишний повод для доносов не хотелось. Карты показывали нужный дом не так уж далеко от школы, где-то пятнадцать минут ходьбы. Невысокие каблуки цокали по асфальту, нос неприятно жгло из-за трогающего его мороза. Из сомнительного вида баров и клубов снова доносились обрывки фраз, зазывающих внутрь, от чего девочка каждый раз только хмыкала и безучастно шла дальше, смеясь про себя с их уверенности в крутости заведения. Клубы в полуподвалах, наподобие этих, никогда не привлекут к себе никого, кроме маргиналов и прочих неприятных людей. Внутри ещё всегда воздух прокуренный и спёртый, там не витает аромат кальянов, как в нормальных клубах, а висит тяжесть отвратительной вони, смешавшейся воедино из чьих-то сигарет и кальянного дыма. Как только такие заведения ещё держатся недалеко от центра столицы? Когда зазывания владельцев всяких контор уже начали бесить, красный маячок на карте оповестил о том, что нужный дом находится буквально в паре метрах впереди. Она тут уже когда-то была, когда её сама Александра притащила, но запоминать расположение и адрес не было надобности, да и вылетела эта местность из головы уже на следующий день. На двери был домофон, но ей посчастливилось проскочить в подъезд по случайности почти сразу, когда жившая в нём пенсионерка вернулась из магазина с парой пакетов. Уже на лестничной клетке в голове возник вопрос о открытии двери, если и правда что-то произошло, и с той стороны ей не откроют. Отыскав среди нескольких дверей нужную, Жук потопталась около неё пару секунд, будто выжидая, когда она сама откроется, и всё-таки задолбила по её поверхности кулаком, почему-то не обращая внимания на звонок рядом с ней. — Эй, коммуна девственность точка нет, открывай давай! Предупреждение о сокращении рабочих мест и заработной платы! Открывай, бумажку возьми! Работы будет нема, денег нема, придётся на трассу идти, а вам тама не понравится! — Орала наигранно старушачьим голосом Соня, колотя в дверь руками по очереди и смеясь в перерывах со своего же голоса. — Первое предупреждение, после первого начнём стрелять в воздух, а после второго начнём стрелять уже не в воздух! Давайте-давайте, совершайте поступательные движение в сторону двери! Хватит спать, открывай! Вставай, не будь инертным телом! — Пошла вон отсюда! Среди бела дня шум разводят и не стесняются! — Открылась не та дверь, которая нужна была, из неё высунулась ещё одна пенсионерка, до которой эти компрометирующие диски долетели быстрее. — Пошла отсюда, чем долбиться в чужие двери, лучше бы училась нормально. Соня сделала наигранно испуганный вид и сбежала вниз по лестнице на этаж ниже. Как дверь хлопнула и ворчание стихло, она поднялась обратно, уже не торопясь долбиться в двери и орать на весь подъезд. Постояв пару минут перед дверью, надеясь, что неторопливая Саша всё-таки соизволит хотя-бы к ней подойти, она аккуратно дернула ручку. Та, на удивление, тихо щёлкнула и дверь медленно отворилась. Пробубнив что-то о безрассудстве и смелости человека, не закрывающего двери в квартире, голубоглазая уже более смело захлопнула дверь и стянула с шеи шарф, кинув его куда-то на тумбу. — Никого дома? — Разувшись и скинув с плеч куртку, Жук медленными, раскидистыми шагами направилась вперёд по коридору, заглядывая в другие комнаты по пути. — Да я знаю, что ты тут торчишь, где ещё тебе быть? В квартире всё ещё стояла гробовая тишина, ощущение было такое, что тут кто-то умер. Что кто-то в этих стенах присутствует, но не подаёт особых признаков жизни, да и вряд-ли вообще когда-нибудь будет подавать. Как-то холодно, хотя батарея на кухне вроде работает. Как будто окно оставили проветриваться, а закрыть забыли, и сидят вот так уже неделю. Пожалев о том, что сняла куртку, Жук дошла до дальней комнаты, уже не вопя во всю Ивановскую разный бред, а просто молча разглядывая всё вокруг. В последней комнате было поживее, хоть всё так же мрачно. Напротив двери стояла знакомая двуспальная кровать, на которой трупиком лежало исхудавшее тело. Покрывало кучей валялось у изголовья, мятая простынь складками лежала под телом, а на полу около кровати стаями по несколько штук толпились пустые бутылки. Их было штук пятнадцать, какие-то из-под вина, какие-то из-под коньяка, несколько штук даже из-под водки. Окно и правда оказалось открытым нараспашку, шторы жалобно колыхались на рвущемся в комнату ветру, а изредка подрагивающее тело даже не тряслось из-за ужасного холода, стоящего в квартире. На нем была только старая выцветшая черная футболка и короткие домашние шорты, даже носков на ногах не было. На шаги и крики из собственной квартиры оно не реагировало, только продолжало иногда потрясываться и тихо всхлипывать, даже не дёрнулась, когда Соня вошла внутрь комнаты, несколько придирчиво оглядывая этот зарождающийся бомжатник. — Ну че, рассадник депрессии сделать решила? А чего окно-то открыто? Письмо из Хогвартса можно и с закрытым окном ждать, если ты не знала. Нет, серьёзно, надо это закрыть, ты там вообще ещё живая? Кошачьей походкой обходя сборища бутылок, Жук подошла к окну и прикрыло его, ежась ещё сильнее. Почувствовав себя подобием клининга или бабушки, пришедшей, чтобы покормить ленивого внука, голубоглазая развернулась, окидывая всё тем же брезгливым взглядом лежащую на самом краю кровати девушку. Та подложила под голову руку, которая свешивалась с кровати под прямым углом, вторую оставив валяться рядом. Грязная, будто мокрая, прядь волос падало на красное, заплывшее от слёз лицо. Такие же красные глаза неодушевлённо таращились в стену ниже окна, тоже не обращая внимания на гостью, которая уже десять минут всеми силами старалась обратить на себя внимание. Не смотря на влажную от слёз кожу, губы высохли и потрескались, на щеках проступили скулы, а само тело ещё больше стало походить на скелет, обтянутый кожей. — О… Понятно, сердечко разбили. — Хмыкнула Соня и, поняв, что стоять тут придётся долго, присела на кровать рядом, тоже устремляя взгляд в равномерно серое небо за окном. — Ты в курсе, что тебя уволить хотят? Трупик рядом всхлипнул слышнее в знак того, что он обо всём догадывался. — И че делать будем? Кто будет зануднее тебя рассказывать нам про закон Ома? Мы же помрём все там без тебя, Александра Олеговна, одумайся. Этой школе нужна физичка! — Зачем ты пришла? — Хриплым, севшим голосом спросила Саша, наконец-то подав вид хоть какой-нибудь вовлечённости в происходящее. — Тебя бесить, конечно же. Что я ещё могу делать у тебя дома? Кто ещё напомнит, что, если ты не явишься на работу, тебе Вероника Андреевна оторвёт жопу и отправит её по почте твоей любимой Диане? — Уходи. — Сжавшись ещё сильнее и поджав и без того тонкие губы, которые с лица после этого вообще пропали, прохрипела Саша, услышав упоминание той, из-за которой она сейчас в таком состоянии и находится. — В прошлый раз ты была гостеприимнее. Что, теперь каждое упоминание о ней будешь воспринимать как повод для самовыпила? — Ещё один утвердительный всхлип. — Класс, очень по-взрослому. Тебе двадцать три или тринадцать? — Уходи. — Видимо всё-таки тринадцать. — Даже не придумав, что сказать дальше из-за такой поддержки диалога со стороны старшей, Жук замолчала, видимо подбирая слова. Успокаивать она не умела, да и не видела в этом смысла, если эта дурочка, ведущая себя как трудный подросток, вообще не хочет коммуницировать. Хоть не провела в этой неприятной квартире даже десяти минут, уже хотела свалить отсюда поскорее, потому что эти огрызки слов в ответ портили и без того отвратительное настроение ещё больше. Наверное, в другое время эта пауза воспринималась бы как какое-то поддерживающее молчание, но сейчас тишина только нагнетала атмосферу сильнее, потому что обе не особо стремились продолжать разговаривать. — Дура ты, Александра Олеговна. — Вдруг прозвучало крайне искреннее в звенящей тишине. — Нашла какую-то первую попавшуюся разводилу и сразу же дала ей. Ставлю жопу, что ей даже особо упрашивать не пришлось. Кто так делает? Сама вроде говорила, что до свадьбы никому и ни с кем, а сама-то… У тебя других вариантов что-ли не было, поэтому согласилась? Неужели настолько себя не уважаешь? — Она в-вообще-то была близким мне человеком… — Снова так же тихо и жалобно проскулила Саша, всё-таки решив как-то оспорить свои обвиняемые поступки. — Она? Сколько вы с ней были знакомы, прости? Месяц? Вау, мать, куда уж ближе? Напомни, какого цвета у неё глаза были? — Саша себе же во вред промолчала, потому что, к собственному негодованию не вспомнила цвет глаз бывшей подруги. — Вот-вот. Чего ты ещё ждала от человека, который вроде тоже ни капли в рот, ни сантиметра в жопу, а спустя месяц уже в кровать тащит? Ничего удивительного, в том, что тебя кинули, нет. — То есть я виновата в том, что она сделала? — Если бы были силы, старшая бы наверняка выкрикнула эти слова, но за их неимением, изо рта снова вырвался только срывающийся скулёж. — В насилии всегда виноват насильник. — Внезапно перешла на серьёзный тон Соня. — Но, если бы ты была умнее, и не хваталась за первый подвернувшийся вариант, наверное, из-за мыслей о том, что лучше не найдётся, этого бы не произошло. Можешь скинуть всю вину на неё, но, если будешь так делать всегда, это будет происходить снова и снова. Так что перестань бездумно верить людям, у которых брелок на ключах такой же, как у тебя. — Ага, чтобы стать такой, как ты? Ходить и трахаться со всеми подряд? Чтобы изнасилование уже не казалось изнасилованием, а всякие фотографии были в общем доступе? — А ты думаешь, что я типо ничего не чувствую и у меня всё заебись? — Младшая сжала в кулачке край простыни, уже начиная беситься из-за этой неблагодарной должности бесплатного психолога. — Меня какой-то уёбок в туалете изнасиловал, когда мне тринадцать было. И знаешь, я вот такой вот тряпочкой не лежала. Почему-то я в монашки не ушла и не рыдала после этого три дня. Родителям было насрать, учителям было насрать, всем было насрать, со мной никто вот так не сюсюкался, чтобы я не прогуливала собственную работу из-за полной неспособности справляться с эмоциями. Потому что надо уметь бороться и не идти топиться в слезах после того, как жизнь один раз по жопе дала. Либо ты идёшь дальше и учишься на своих ошибках, либо идешь и вешаешься. У тебя, кстати, люстра в кухне хорошая, там самое лучшее место. Всем только больше проблем доставишь своими соплями. — Я и не просила тебя приходить. — Задрожавшим от подступивших слёз голосом пробормотала Саша, пряча часть лица за рукой, на которую положила голову. — Я урок с твоей Дианой любимой прогуливаю, так что тебя не спрашивали. Я вообще тоже могла бы прийти и выебать тебя, так что не жалуйся, что я тебя вытащить из этой жопы пытаюсь. Хотя, пытаюсь — это сильное слово. И вообще лучший способ отбросить этот случай куда подальше, это пойти и отпиздить её, а не нажираться, как алкаш профессиональный. — Вдруг взгляд зацепился за пачку сигарет, лежащую на подоконнике, около ещё одной бутылки из-под водки. — О, ну хоть у кого-то сегодня есть сиги. Жук радостно выдохнула и на секунду соскочила с кровати, чтобы через секунду сесть обратно, но уже с сигаретой в зубах и дешевой пластиковой зажигалкой в руке. Проветривание исчезло, и с других уголков квартиры в комнату начал сползаться застоявшийся табачный дым, скопившийся за несколько дней прокуривания лёгких дома. Поэтому Саша и не была особо против того, чтобы у неё стащили одну сигарету и не стали уходить ради этого в подъезд или на балкон. — Так давай, тебе же ничего не стоит. Тебе от жизни только это надо. У меня всё равно нет сил сопротивляться. — Да кому ты нужна? Такие унылые куски дерьма даже в борделях никого не интересуют. Если ты не знала, в нашем мире нельзя сидеть на жопе ровно и думать, что будешь нужна кому-то только потому, что ты существуешь. И любить тебя просто так никто не будет. Так что перестань наматывать сопли на кулак и иди сделай что-нибудь, может ещё одну такую Диану найдёшь. Может в этот раз будешь умнее, и она не выебет тебя в первый день с дерьмовыми последствиями. — А за что вообще тогда должны любить? — Уже как-то потерявшись в потоке мыслей философствующей Сони, прохрипела Саша. — Любви не существует. Кому это выгодно? Существует только секс. Зачем кому-то к тебе привязываться, если это потом обернётся кучей обязанностей и неприятностей. Какие-нибудь особые дебилы детей заводят. А потом ещё объяснить не могут, на кой хуй это сделали. По себе знаю. — Соня хрипло прошептала последние слова себе под нос, мимолётно вспомнив собственных родителей. — Существует. — Нет. Блять, ты сама в этом недавно убедилась, серьёзно что-ли? Хочешь сказать, что вот это вот любовь была? Её не было в этот раз, не будет в следующий и не будет никогда. Потому что её не существует. — Существует… — С такими убеждениями тебя снова кинут. И не раз. Либо ты живешь в кайф, и никто тебе жизнь не портит, либо веришь в любовь. — Ты не понимаешь… — Конечно, откуда же мне мозг взять, чтобы понимать. В принципе, даже хорошо, что это произошло. Произойдет ещё несколько раз, и может тогда ты поймешь, что жизнь — не тошнотворный мюзикл про радугу и счастье. Может тогда эти дебильные розовые очки разобьются. — Уходи. — Снова сорвавшись на глухой всхлип и уронив на матрас слезу, пробормотала Саша, окончательно спрятав лицо за рукой и грязными волосами. — Не умеешь ты даже жестокую реальность нормально принимать. Лучше и правда иди повесся, так даже тебе лучше будет, не говоря обо всех остальных. А то если каждый раз так вот страдать будешь, денег на водяру когда-нибудь не останется. Ну или подрочи иди, может легче станет. И кстати, дверь закрывать научись, а то ещё зайдёт кто-нибудь. Боюсь представить, что с тобой после изнасилования будет. Не став больше тратить время на спор с безэмоциональной стеной, Жук поднялась, оставив бычок в кучке других, лежащих прямо на голом матрасе. За эти долгие пятнадцать минут пребывания в морозильной камере кожа стала неимоверно бледной и покрылась гусиной кожей, что у Александры почему-то не наблюдалось. После этих слов о существовании любви и о том, что это она ничего не понимает, даже не было жалко оставлять её здесь. Если говорит так, значит снова выйти в свет ещё не готова, тратить время на эту подготовку вместе с ней бессмысленно, да и не охота. У неё свои проблемы, у неё свои, пускай каждая разбирается со своим, тем более её прогнали уже раз десять. Дверь хлопнула, и квартира снова стала тихой и мертвой. Саша медленно повернула голову обратно и тяжело вздохнула, снова встретившись взглядом с серой стеной, которая доводит её до тика уже второй день подряд. Живот в который раз заурчал, но сейчас после его жалобной просьбы съесть хоть что-то, в глазах потемнело, голова закружилась, а к горлу подкатила тошнота, что не дало проигнорировать его, как в предыдущие разы. От длительного голода впервые стало настолько плохо. Все эти незапланированные выходные в магазинах она тратилась только на алкоголь и табак, а последние продукты сгнили или испортились ещё где-то на прошлой неделе. До магазина она сейчас дойти точно бы не смогла, доползти до холодильника ещё возможно, вот только наличие в нём хоть какой-то еды под вопросом. Когда подкравшийся сзади голодный обморок отступил, девушка практически со скрипом поднялась, приняв сидячее положение. Из-за его смены снова стало плохо, пришлось сидеть ещё пять минут, чтобы не упасть на пол головою вниз сразу после попытки ходить. Ослабевшие ноги всё-таки донесли её до кухни, на которой было пусто, так же, как и пару дней назад. В холодильнике и правда ничего не было, среди пустых полок не хватало только повесившейся мыши. Зато в ящике нашлись остатки старого хлеба, жевать который уже было проблематично, зато пока что вроде нигде не покрылся плесенью. Пока руки пытались мелкими кусочками запихнуть небольшой кусок в рот, в голову полезли мысли о хорошей люстре, висевшей над головой. Может правда повеситься? Её вроде как неоднократно посещали фантазии о суициде, но мысли о том, чтобы сейчас правда обвязать о люстру верёвку, потереть петлю мылом и засунуть в неё голову, приводили в слабый, но всё-таки в ужас. Наверное, это и правда не настолько серьёзно, что для этого надо кончать с жизнью. Может правда нужно просто собраться и идти дальше, а не доставлять Диане ещё большее удовольствие своей смертью и разложением, которому она поспособствовала. Она же ведь наверняка сейчас ходит по школе, не видит её на рабочем месте и ухмыляется успеху своей операции. Она наверняка узнает о том, что забрала чью-то жизнь, так стоит ли подкармливать её самолюбие ещё сильнее? Она ведь наверняка не упустит шанса этим похвастаться. Когда с хлебом было покончено, девушка всё так же медленно и покачиваясь побрела обратно в комнату. Желание обрывать жизнь больше не рассматривалось, хотелось просто нормально поспать, чего в последнюю неделю не получалось сделать, и отдохнуть от этого вездесущего чувства усталости и истощения. Кровать скрипнула, хоть за эти пару дней голодовки Александра успела похудеть килограммов так на восемь. Веки постоянно липли друг к другу из-за морального истощения, а сейчас почему-то в упор не хотели смыкаться, хоть расслабиться и отдохнуть хотелось. Она лежала так минуту, две, три, пять, десять, а сонливость всё никак не приходила. В голове без пауз крутился недавний диалог. Почему Жук так не верит в существовании любви? Скорее всего её и правда не существует, но с чего бы шестнадцатилетнему ребёнку так уверяться в этом? Вроде как самый нежный возраст, в котором влюбляешься во все подряд, почему она так говорит? Не рождаются же с такими установками. Может быть любовь и правда не та вещь, на которую стоит тратить время. Выгодно, а главное безопасно любить только себя и в плане физической любви доверять только себе. В конце концов без собственного согласия сам себя без одежды не сфотографируешь и никуда не выложишь. Может и можно обзавестись парочкой друзей, и то, надо следить за тем, чтобы особо сильно к ним не привязываться. Когда мысли смешались в какой-то большой, непонятный комок, а сонливость так и не вернулась, девушка как-то неосознанно провела рукой по своим торчащим рёбрам, по выпирающим тазовым костям, по тонкой коже бёдер и в конце по чувствительной плоти где-то там внизу. Кто мешает ей сделать приятно себе, если ей от этого станет легче, и последствия никакие неприятные после этого не появятся? Раньше она хотела как-то сохранить себя для кого-то, да и времени не было, а… зачем это всё? Она не хочет рассматривать какие-либо кандидатуры, для которых можно было бы воздерживаться. Зачем вообще воздерживаться? Может ещё и в церковь ходить начать? Есть же отличный способ доставить себе удовольствие и не нарваться на многочисленные неприятности. Если ей правда станет легче, то почему бы и нет? Первый запомнившийся и не потерявшийся в алкогольном угаре оргазм невероятно притупляет какие-либо чувства стыда. Если раньше трогать себя было неловко, после первого оргазма становилось всё равно даже на кривоватые постанывания, которые постепенно выравнивались и даже возбуждали ещё больше. Рука двигалась неумело, многое было непонятно и даже страшно, но сейчас, пока никто не смотрит, всё равно на это, ещё будет время научиться. Постепенно приходило понимание, что Жук ведь правда была права; это всего лишь гениталии, какой вообще смысл было чуть ли не цепь на них вешать? Наверное, это какая-то стадия мазохизма, целесообразно ограничивать собственное удовольствие, чтобы потом похвастаться этим перед тем, с кем захочешь провести всю жизнь. А потом такой мало того, что не найдётся, так ещё и странной за такие фокусы посчитает. Легче быть как все. Мир давно сошел с ума. Тогда смысл стараться вернуть его на истинный путь, если ему этого уже не надо?