Люблю тебя, больше чем БДСМ

Намного лучше страдать утром от слипающихся век и еды, не лезущей в горло, чем от рвотных позывов и жгучей боли где-то в животе. Глаза закрываются после слишком краткосрочного сна, горло сковывают противные спазмы и как бы ни было холодно, приходится сидеть скрючившись над унитазом, выжидая, когда всё это закончится. Глаза и так опухли, и ужасно чесались от количества пролитых этой ночью слёз, а теперь ещё и противно закатывались из-за порывов провалиться в обморок. Голова, не мытая уже четвертый день, слишком раскудрявившиеся пряди лезли вниз, пачкаясь, весь внешний вид сейчас, наверное, выглядел настолько плачевно, что не хотелось идти в школу вообще. Но ей предусмотрительно написали вчера вечером, прося наконец-то перестать прогуливать и явиться на уроки. Потому что каникулы закончились почти неделю назад, а на уроках она так и не появилась с момента их окончания. Это были первые за долгое каникулы, которые нельзя было бы описать короткими и емкими словами «затянувшиеся блядки». Она с самого первого дня слегла с легкой температурой, а когда та ушла, так и не нашла в себе сил встать. Почему-то не хотелось одеваться в какую-нибудь новую одежду, которая не прикрывала почти ничего, и обхаживать всякие клубы, чередуя секс со всеми подряд и какое-нибудь спиртное, пока тело не начинало болеть, а выпитое не пыталось покинуть истерзанный организм. На это как будто не было сил, их хватало только на бессмысленное лежание в мягкой кровати, после которой тело не будет болеть, которая ничего обидного не скажет. В какой-то момент даже стало казаться, что это пришла старость с намерением сделать из неё скучную, которая находит умиротворение в сидении дома. Казалось, что вообще там делать? Недотрах вдруг затих, и даже мастурбировать было лень. Вся неделя пролетела как один миг, в прочем, как и когда она не просыхала во всяких злачных местах, а легче не стало. В школу тоже не хотелось. Там Саша, у которой какая-то Агата на первом месте, и все остальные. А когда всех остальных не хочется выебать, на ум приходит какое-то престранное чувство, из-за которого становится ещё хуже. А вот сейчас, когда она уже поднялась с пригретого места на кровати и поплелась на кухню, поленившись даже надеть носки, чтобы не трястись из-за холода, исходящего от пола. На душе стояло ещё одно неприятное ощущение, но на этот раз вместо лени главенствовала какая-то тревожность. Идти в школу было как-то страшно, даже неизвестно почему. Да, выглядит она сегодня не очень, но даже если кто-то это и заметит, что они ей на это скажут? Да даже если скажут, потом пожалеть десять раз успеют. Александру она тоже не особо боялась, подумаешь, проплачет потом ещё пару часов, если та опять выкинет какую-нибудь обидную хрень. Из-за этого такое состояние было вдвое противнее. Вроде тревожиться не из-за чего, а напряжение так и разъедает изнутри. Из-за этого к горлу подкатил ком, и вместо завтрака пришлось сидеть на холодном полу, справляясь с все сильнеющей тошнотой. Когда эти десятиминутные муки закончились, и без того немногочисленные силы в конец закончились, и на то, чтобы встать, понадобилось ещё минут пять. Из зеркала измотанно глядели красные глаза, опухшие и потемневшие вокруг, на них сверху падали слипшиеся от рвоты волосы, недавно покрашенные и ни разу не мытые за каникулы. Обкусанные губы подсохли и требовали какого-нибудь увлажнителя, и даже несмотря на все это, пока что она выглядела в каком-то плане даже очаровательно. Очаровательно жалко, скорее вот так можно было это назвать. Если она так и продолжит лениться и смотреть на ящик со своими портупеями с нежеланием, скоро это исчезнет и будет она смотреться просто жалко, плохо и помято. Даже в самых теплых и любимых носках было холодно, хотелось залезть обратно в кровать, или пойти в школу в пока ещё теплом одеяле, а не в какой-то одежде. Одежда и подбиралась так, чтобы была похожа на мешок, похожий на одеяло. Наверное, так она не одевалась уже год, и эти джинсы с толстовкой в черном цвете валялись пугающе долго. Полностью скрыв все очертания своего тела и, высунув наружу только щеки, Жук поплелась в школу, продолжая дрожать всем телом. В расписании уроков физики сегодня, к величайшему счастью, не было и можно было просто тихо отсидеться на последней парте и не попадаться на глаза классной руководительнице, чтобы лишний раз не вспоминать о ней. Да и она наверняка будет занята своей Агатой, скорее всего вообще на глаза за весь день не попадётся. В такой же промёрзлой школе, где слишком рано отключили отопление, так в общем и было, Александры нигде не было, наверное, сидела в своём кабинете, боясь высовываться куда-либо, чтоб не палить свой алко-нарко образ жизни. Несколько человек косо, конечно, посмотрели, ибо странно было видеть королеву школы в таком непривычном виде, но жить можно было. Признаки утреннего гастрита вроде ушли, только щеки как-то нездорово гореть продолжали. Забавно будет, если окажется, что она умудрилась заболеть, провалявшись две недели в кровати. Физики не было, зато была биология, преподавательница которой, кажется, вообще не могла оставить и без того несчастную Соню в покое. Та хотела сегодня спокойно отсидеться на своей любимой камчатке, а её вытащили к доске прилюдно позорить, чтобы в очередной раз завалить, а потом утащить в туалет или за угол, такими же неловкими действиями исправлять оценки, которые она всё равно выставляла только в самом конце триместра. — И как же работает женская половая система? Поподробнее, пожалуйста. — Ерзая на своём, протянула биологичка. Жук, с каким-то болезненным бледным видом, перекатывалась с пятки на носок будто в шаге от падения в обморок. — Ну там клитор, влагалище, туда-сюда… как будто мы все этого не знаем? — Буркнула Жук, пытаясь сдержать рвотный позыв, подступивший к горлу из-за слишком озабоченного вида учительницы, которая была лет так на тридцать старше неё. Она уже в принципе привыкла к тому, что биологичка на неё смотрит иначе, чем на остальных, но сейчас это казалось таким противным. Она знала, в прочем, как и все здесь, как у человека что работает, но сейчас в каком-то варёном и вялом состоянии не хотелось растолковывать это озабоченной учительнице, которая на дом задавала учить вообще другую тему. — А поподробнее? Или может тебе нужно показать на ком-то? — Слушайте, ничего мне не надо, вы меня уже третий раз подряд вызываете, можно как-нибудь кого-нибудь другого вызвать? — Ну у тебя же последние шесть оценок — двойки. Надо же исправить. Или ты сама не хочешь? Что это с тобой? — А может быть, чтобы не было новых двоек, не надо меня вызывать по нескольку раз подряд? Найдите себе какую-нибудь другую игрушку, у других вон вообще оценок не хватает. Я как-нибудь со своими двойками выживу. — А, так ты поприрекаться хочешь? — Женщина, закинув ногу на ногу, и с ещё более заведенным видом застучала ручкой по раскрытому журналу. — Ну давай, если я вызвала тебя, значит мне надо, чтобы ответила ты. Я же знаю, что ты все это знаешь, хотя-бы пару слов о фаллопиевых трубах скажи, ты же можешь. — Мне плохо, давайте я как-нибудь в другой раз. — Наверное, даже одноклассники с плохим зрением заметили, что Жук сегодня и правда какая-то слишком бледная, и только щеки с переносицей у неё аномально красные, как будто чересчур покрытые румянами. — Все мы знаем, как тебе плохо бывает. Или мне тебя позвать на индивидуальный ответ после уроков? Может там тебе как по волшебству станет легче? Соня ещё раз качнулась, ещё больше побледнела и ни слова не говоря поплелась к своей парте. Биологичка и одноклассники с молчаливым недоумением проводили её до места, а после и до двери. Та по-быстрому собрала вещи, которые особо и не раскладывала, и той же неторопливой походкой вышла из класса. В какой-то момент стояния у доски эти бесстыдные приставания слишком надоели, стали до того противными, что ей захотелось выйти подышать более свежим воздухом, чтобы не блевануть прямо в классе. Ей биологичка никогда особо не нравилась, ещё и эти её приставания совершенно отвратительные и нескладные, лучше бы она сразу говорила, что оценку заработать можно только после урока, заперев дверь и сняв с себя одежду, так нет, ей надо жопой покрутить, мерзко поулыбаться и засыпать всякими двусмысленными фразами. Она ещё и одежду выбирать нормально не умеет, и с её более-менее красивой внешностью это смотрелось ещё более отвратительно. Соне с самого утра было как-то нехорошо, ещё и эта озабоченная за ней таскается и трахнуть хочет, хотя эти попытки выглядеть горячо выводят на смех. Подташнивало с самого утра, а теперь пришло ощущение, что её вырвет прямо посреди класса. Это всё равно был последний урок, можно было уйти чуть раньше звонка, потому что ещё ни минуты с этой женщиной она бы не протянула. Пускай ставит седьмую двойку, на этот раз она не придет к ней, чтоб исправлять, слишком уже надоело отдаваться всяким старикам за оценки и социальное положение, пускай лучше два стоит. Странно, когда она стала так думать? Всегда вроде ничего не смущало, ну, может иногда было не особо приятно, но быстро забывалось и ради всяких поблажек можно было немного потерпеть. А сейчас ей противно от одной мысли о том, что она когда-то ложилась под людей старше нее в два раза ради какой-то выгоды. И если бы эти люди симпатизировали ей, так нет, она их терпеть не может, в таких связях невозможно получить хоть какое-то удовольствие. Пошли они все, пускай сами себе отсасывают, а она от всего этого уже устала. В коридорах было пусто и тихо, чего как раз больше всего сейчас хотелось. Тело снова бросило в жар, что в последнее время случалось слишком уж часто, будто в иногда пропадающей лихорадке, хоть в коридоре было достаточно холодно. — О, я как раз собиралась ловить тебя после уроков. — Вдруг кто-то сзади резко схватил за руку и крутанул вокруг, после прижав к холодной стене отчего несчастная Жук затряслась ещё сильнее. Блуждающая по коридорам Александра Олеговна как всегда пьяненько лыбилась и нагло смотрела из-под прикрытых век. Уже по привычке согнувшись в прямой угол, чтобы быть на одном уровне со своей низенькой ученицей, она пару секунд разглядывала её заспанное, а от того какое-то особо милое лицо, и снова насмешливо ухмыльнулась. — Ты чего тут делаешь? Что у вас там сейчас? Литература или… неважно. Чего уроки прогуливаем? — Пусти. — Подавив приступ тошноты и глядя в пол уже просто для того, чтобы не смотреть на ту, на которую точно не хотела сегодня натыкаться, пробормотала Жук. — Чего это? С каких пор тебе неприятно, когда тебя трогают? — Хватит меня задерживать, я иду домой. — Ну, всё-таки придётся задержать. Пару вопросов есть. — Жук все хотела вырваться, поэтому Александре пришлось придавить её собственным телом к стене, чтобы руки оставались свободными, а собеседница не удалялась в сторону и нормально стояла на месте. — Мне тут доложили, что у тебя по всем урокам выходят двояки. Ну, может не прямо по всем, но по большинству. Это последний триместр, как ты десятый класс заканчивать собираешься? Жук молчала и исподлобья глядела на не особо беспокоящуюся этим вопросом девушку, которая давила на и без того сдавленную грудную клетку. Как до неё сейчас донести, что ей абсолютно все равно на то, что там у неё по всем предметам выходит. Все равно в первых двух триместрах пятерки, двойки в последнем ничего не испортят, от неё вполне можно было отстать. Тем более чего они от неё хотят, когда она выглядит так, будто восстала из ада и приперлась сюда, чтобы терпеть домогательства от стариков, которые ей интересны только в плане выгоды. Да и в этом плане тоже интересовать переставали. — Алё, мне нужен ответ хотя бы потому, что Андреевна меня сожрет с руками и ногами, если я что-нибудь с тобой и твоей успеваемостью не сделаю. Собираешься что-нибудь с этим делать? — Нет, отстань. — Буркнула Жук, все пытаясь оттолкнуть, не смотря в глаза и не используя рук. — Слушай, десятый класс вроде как, пора сидеть в школе не потому, что мама заставила. — Я даже с двойками этот год нормально закончу, так Андреевне и скажи. — Ты злишься что-ли до сих пор? Я до сих пор не понимаю, чем я тебя так задела, если ты и сама не особо любишь моногамию. Чего ты в тот раз хотела? Я вообще не понимаю, смысл приходить ко мне и говорить какими-то непонятными намеками, если ты пару месяцев назад прямо говорила мне, что я не особо тебе симпатизирую. — Жук насупилась и опустила глаза в пол, чтобы не видеть чужие. — И до сих пор не особо симпатизируешь со своими допросами. — И для чего тогда был наш последний разговор? Какая-то ты странная в последнее время. — Конечно, я бы посмотрела на тебя, если бы ты хоть день побыла на моем месте. — Так в чем проблема? Скажи, я уже не первый раз спрашиваю. Если тебе так от этого плохо, скажи, или от этого станет только хуже? — Не надо делать вид, что тебе не все равно на меня. Всем здесь все равно на меня, а тебе тем более. С какой стати мне рассказывать именно тебе. Ты ничего не сделала, когда я приходила говорить о том, что у нас маньяк с ножом в классе ходит. Не надо пытаться делать из себя великого учителя, тебе не все равно только на себя и на свою дозу. Ещё и расскажешь потом об этом кому-нибудь, и станет ещё хуже. — Ой, знаешь, обычно те, кому нужна помощь, не выдумывают миллион причин, чтобы от неё отказаться. — Обычно те, кто хотят помочь, не отправляют к другим, ленясь помогать самостоятельно. И отпусти меня уже, я сказала, что мне плохо. — Чего это тебе плохо? Сложно целый день сидеть в школе? — У меня температура, и я сейчас блевану прямо на тебя. — Подожди, я тут принесла кое-что. — Саша полезла в карман и вытащила оттуда простенький ошейник из бурой кожи с какой-то сложной пряжкой на конце. — Ты свой в прошлый раз унесла, даже не дав мне договорить, вот я кое-где нашла похожий. Жук снова задергалась, но из-за всепоглощающей слабости не смогла вырваться из, казалось бы, таких тонких рук преподавательницы. Та деликатно схватила её за шею и обернула вокруг неё полоску неприятной, грубой кожи, из которой вообще никакие украшения не делают. Найти такой можно было только на какой-нибудь помойке или в магазине антиквариата за пятьдесят рублей. Такой долго носить не полезно для состояния кожи. — Хоть я и не поняла, чего ты тогда от меня хотела, но вот. Может от этого тебе легче станет. — Легче мне станет, если я наконец-то сдохну. — Неприязненно вжимая голову в плечи, буркнула Соня, когда её наконец-то стали прижимать к стене чуть меньше. — О, суицидальные мысли пошли. Явно что-то происходит. Если я не буду делать что-то, чтоб мои дети не дохли, меня посадят, так что, если все-таки надумаешь рассказать, я тусуюсь у себя. И если надумаешь ещё что-нибудь… у тебя так-то и по физике в последнее время только двойки. Если всё-таки надумаешь, я соскучилась по твоим визитам. Ты в последнее время как будто меня избегаешь. — Хочу и избегаю. Так бывает, когда люди бесят. — А чего это люди бесят? Странная такая, я, может быть, помочь хочу, а ты разговариваешь так, будто я тебя допрашиваю. Я вообще заметила, стоило мне стать такой, как сейчас, так ты с того дня ходишь передо мной всем и вся недовольная. Я, конечно, понимаю, что нравится издеваться над теми, кто грубо отвечать не хочет, но ты вроде не из таких. Я ж за вами уже полгода наблюдаю. Что с тобой происходит? — Не твое, блять, дело. Сама говоришь, что лучше со своей Агатой таскаться будешь, у неё это и спроси, если она найдет, что ответить. А что со мной происходит — не важно. — Вот тебе на себя прям так все равно, конечно. Так и скажи, что влюбилась в кого-то. — Ага, щас. Ты прям знаешь, какого это, если можешь утверждать. Да и было бы тут в кого влюбляться. — Ну, знаете ли, я долгое время в весь этот треп с любовью верила и надеялась, что оно до меня когда-нибудь снизойдет. Знаю явно побольше тебя. Жук, не найдя чем ещё съязвить в ответ, замолчала и поджала губы, глядя в пол. Скоро звонок прозвенит, а эта душнила её к стене прижала и отпускать не хочет. Она надеялась свалить пораньше, а тут ещё получится так, что будет плестись за теми, кто вышел из класса позже неё. Скрывать правду, в которую верить вообще-то не хотелось, было легко, а вот сохранять невозмутимо-язвительное выражение лица уже не так. И если бы эта душнила была тупой, так нет, она даже под своими наркотиками мыслить умудряется, ей неправоту её догадок долго утверждать явно не получится. А если она все-таки догадается? Какой пиздец тогда будет? Между ними эта постыдная правда точно не останется, в первый же день просочится в люди, и будет потом вся школа ей кости перемывать. Можно, конечно, сделать вид, что ей на эти «слухи» всё равно, но у неё же правда все на лице написано. Странно, что никто до сих пор не догадался. Ей от осознания проблемы уже плохо настолько, что она только валяется часами в кровати, а как об этом заговорят все, она в этой кровати тихо и сдохнет. От такого уже не температура, а сразу смерть наступит. А сейчас вместе со страхом куда-то внутрь закралось ещё и неудержимое желание разрыдаться прям здесь, чтоб она дальше как-нибудь сама решала, что с этим делать. Сама довела, пускай потом сама и успокаивает, чтоб на её и без того сомнительную репутацию не поставили ещё одно пятно. И казалось, что, если бы на её месте сейчас стоял кто-то другой, она бы просто разоралась, как умеет иногда, и вырвалась, а тут какая-то слабость, слезы к глазам подступили. Ну вот никогда раньше такого не было, а сейчас внезапно появилось. Бесило ещё больше, а сил беситься по-прежнему не было. — И чего молчим? Сказать нечего? — Будто нарочно издеваясь, ухмыльнулась Саша, пытаясь заглянуть в чужие глаза, из которых уже почти катились слёзы. — Ай-ай-ай, а как же слова о том, что этого всего не бывает, что это вообще сказки, и что это вообще не для таких уникумов, как ты? Что, не следуем своим же заповедям? Сдержаться не получилось, и по щеке покатилась маленькая слезинка, снова раздражая уже уставший от слез глаз. Руки к лицу поднять не получалось из-за и без того стеснённого положения, оставалось только молча позориться и не думать над тем, с какой насмешливой физиономией на неё сейчас смотрят. — О-о-о, чет ты совсем расклеилась. Чего, взаимностью не отвечают? Так, а чего удивляться, любви же не существует, на что тут надеяться? Увы и ах, тебе по твоей же теории можно надеяться только на твой любимый секс, как жаль. Когда чужая рука утешающе потрепала за щеку, хотя было бы привычнее, если бы она залезла под худи, Соня наконец-то вырвалась и на подкашивающихся ногах поплелась к лестницам. Слезы градом потекли вниз, пришлось закрывать рот, чтобы не выпустить в пустой коридор жалобный всхлип, с которого эта садистка сзади точно бы засмеялась на всю школу. Наверное, если бы не это проклятое состояние, она бы ей просто врезала за это все, но все, что получилось сейчас, с позором уползти подальше отсюда. Скоро должен был прозвенеть звонок, поэтому, чтоб по дороге домой не столкнуться с толпами идущих домой студентов, пришлось идти быстрее, ориентируясь только на звук шарканья собственных шагов. Горящее лицо неприятно обдул холодный апрельский ветер, сделав дорожки от слез неприятно ледяными. Уроков сегодня было мало, время чуть позже полудня и людей на улицах почти нет. Капюшон худи закрывал верхнюю часть лица, да и вообще не страшно было бы, если б кто-то увидел на пути ревущую школьницу, на бледном лице которой так хорошо виднелись розоватые дорожки от слёз. Сейчас она не выглядит как модель с обложки журнала, на неё никто внимания не обратит, можно плакать спокойно. Можно спокойно всхлипывать и скулить, неся самый главный крик отчаяния до дома. Как бы обиднее от этого не становилось, приходилось мириться с тем, что её в таком больном виде не то что не пожалели, так ещё и так опустили, грубо посмеявшись над тем, что она не сумела высказать. Да и даже если бы сумела высказаться, не воспользовалась бы этой возможностью. Все равно не ответят так, как хотелось бы, да и унизят ещё больше, добив её окончательно. Да и как она скажет, если самой себе в этом позоре признаться не смогла? Наверное, она ещё не дошла до нужной степени отчаяния, чтобы говорить об этом и себе и кому-то, пока что это кажется слишком стыдным, чтобы озвучивать. Когда до безлюдного дома оставалась сотня шагов, голос из-за холодного воздуха сел и охрип, и тихие причитания становились похожи на какую-то хриплую молитву. Пару раз стукнувшись лбом о стену подъезда, она взобралась по лестнице на свой этаж и, пару раз не попав ключом в скважину, кое-как попала в квартиру, уже было смирившись с тем, что истерику переживать придётся прямо на лестничной клетке. К более-менее теплой квартире слёзы почти закончились, и рыдания превратились в отрывистые всхлипы, булькающие где-то в глубине воспалённого горла. Наверное, завтра она сляжет совсем без голоса, насквозь простуженной, с ещё большей температурой чем сегодня. Ну и ладно, прогуляет ещё неделю, сегодня же в школе показалась, не потеряют. Пусть жестокая Александра сама как-нибудь объясняется перед Вероникой Андреевной, если специально довела её до такого состояния. Сил снимать с себя комфортный оверсайз не было, и Жук просто бухнулась на кафельный пол прихожей, не удержав равновесия из-за вновь закружившейся головы. Глаза снова больно щипало, а искусанные до крови губы неприятно жгло, тело почему-то потеряло всякую гибкость и не хотело разгибаться, чтобы вдохнуть побольше воздуха. В вихре мечущихся туда-сюда мыслей Соня вдруг выцепила одну о том, что, наверное, никогда, вообще никогда не чувствовала себя так одиноко. Может быть, раньше ей никто и не был нужен, согревала мысль о том, что на одном стриминг сервисе у неё несколько тысяч подписчиков, но разве смогут они прийти прямо сейчас и поднять с пола, чтоб перетащить хотя-бы на диван в гостиной? Разве они вообще о чем-нибудь узнают? Они смотрят на неё через экран и не видят в не й человека, не знают о том, что она может так грызть себя за то, что не может смотреть на эту дьяволицу так же безразлично, как это делала какую-то пару месяцев назад. Да даже если бы и узнали об этом, так же, как и все, сочли бы эту проблему простым юношеским максимализмом. Даже родителей, как всегда, дома нет, хотя они тоже ничего бы не сказали. Снова ей разбираться со всем этим в одиночестве, снова она одна во всем этом мире со своей необъятной проблемой. У неё же даже не получится нормально рассказать об этом хоть какой-нибудь живой душе, а то, что эта живая душа ничем не сможет помочь, уже дело десятое. Воспалённые глаза горели уже слишком долго, и теперь это наипротивнейшее чувство чуть притупилось, чего не скажешь о коже шеи. Ошейник, казалось, был сделан из наждачной бумаги, которая, судя по ощущениям, оставила на тонкой коже алый след. Не сумев долго это терпеть, Жук дрожащими руками потянулась за спину, чтобы расцепить застежку и выкинуть это орудие пыток куда подальше. Но дрожащие пальцы путались в давно не мытых волосах, и мелкая застежка где-то сзади никак не поддавалась. В гневе ударив кулаком по полу, школьница поползла в сторону кухни, в беспамятстве стараясь сорвать ошейник руками, раздирая кожу ещё сильнее. Около шкафов со столовыми приборами она сумела подняться на ватные ноги и достать из выдвижного отсека острый столовый нож. Не боясь порезаться, она вслепую тыкала лезвием куда-то вниз, делая себе ещё больнее. Наконец-то Соня пробралась острием под полосу грубой кожи и, оставив на шее неглубокий, но длинный порез, с неимоверными усилиями разрезала её. Под воротник худи стекла первая капля крови, Жук, сжимая ошейник в руке, подошла к окну и той же трясущейся рукой повернула ручку в сторону. Морщась из-за холодного воздуха, обжигавшего лицо, она высунулась по грудь на улицу и, с силой замахнувшись, выкинула эту проклятую вещицу далеко во двор. — Н-ненавижу тебя… В глубине души она понимала, что это чистой воды ложь. Стала бы она так убиваться сейчас, если бы правда ненавидела ту, которая нацепила на неё этот ошейник. Он пролетел достаточно далеко, и Жук прояснившимся взглядом очертила его траекторию. Двор по-прежнему был пустым, а прямо около места падения виднелся небольшой темный силуэт. Сразу не обратив на него внимания, Жук уже хотела отойти от окна и снова отдаться своему горю, но в один момент он стал каким-то до боли знакомым. Так и застыв в одной позе у окна и даже на секунду перестав кривиться из-за жгучих слез, Соня разглядывала единственное предположительно живое существо во всем дворе, пытаясь пошевелить мозгами и вспомнить хоть что-то. Когда зрение сфокусировалось, в силуэте узналась пара разных глаз, не мигающим взглядом таращившихся прямо в её окно. Снова этот приставучий одноклассник, только на этот раз он стоит прямо под её окнами и пристально смотрит прямо на неё. Тело окатило ледяной волной ужаса; этот псих стоит под её окном, и теперь уже без сомнений знает её точный адрес, прямо вплоть до квартиры. Спустя пару секунд этого зрительного контакта Соня резко дернулась назад и отскочила назад, с грохотом захлопнув окно и задёрнув неплотные занавески. Душевные муки по поводу определенных неразделенных чувств даже отступили куда-то на задний план. Теперь в и без того воспаленную голову лезли параноидальные мысли; он же сейчас точно придет сюда. Точно будет стоять напротив двери и стучать, не уйдет, пока не доведет её до белого каления. Он превратил один вечер в сплошной ночной кошмар, и то они тогда были вместе с Женей, у него в квартире, а что будет сейчас — даже представлять до трясущихся коленей страшно. Тяжело задышав, Жук кинула последний перепуганный взгляд на входную дверь и похолодевшими пальцами проверила на всякий случай оба дверного замка. Опираясь на стены, она уползла в самую дальнюю комнату, подальше от этой страшной двери, за которой сейчас сто процентов не просто пустая лестничная клетка. Под защитой теплого одеяла Саша и все с ней связанные проблемы быстро вылетела из головы, но руки начали трястись ещё сильнее. Голова снова закружилась, девочка забилась в самый угол и тяжело задышала, заваливаясь то вперед, то назад из-за вновь участившегося сердцебиения. Но ничего не было. Прошло минут десять точно, а этот незваный гость все никак не подавал никаких признаков присутствия. Может это из-за переживаний время начало тянуться медленнее, может у психованного одноклассника и не было цели подниматься к квартире и снова долбиться в дверь. Соня даже чуть успокоиться успела, вроде тихо, под окнами он все это время стоять вроде не смог бы, все ещё достаточно холодно. В горле пересохло, она даже высунулась из своего укрытия, чтобы быстро сбегать на кухню за стаканом воды. Когда она уже доползла до середины узкого коридора, соединявшего комнаты, в прихожей как гром среди ясного неба раздался дребезжащий сигнал дверного звонка. Жук жалобно пискнула и снова отшатнулась назад, до боли царапая ногтями стены в попытке схватиться хоть за что-то. Ноги сами понесли обратно, в укрытие, которое ничем спасти не сможет, но хотя-бы закроет обзор на входную дверь, которая была единственной преградой на пути этого психа. Псих же перестал насиловать кнопку звонка и теперь с силой долбил кулаками по двери, сотрясая стены квартиры. Соня скользнула обратно под одеяло, которое теперь не дарило даже отголосков спокойствия. В такой пещере стало только хуже, казалось, что пока она не видит, этот псих уже пробрался в квартиру и теперь стоит прямо в метре от неё, просто разглядывая. Стук и грохот со стороны двери стали белым шумом и уже так не отдавались в голове, слышалось только собственное тяжелое дыхание и бешенный стук сердца. Сейчас хотелось доверять этой несчастной двери так же, как она когда-то доверяла изоленте, которой заклеивала соски при выходе на сцену своего любимого стрип-клуба. Через пять минут таких пыток дверь начала жалобно скрипеть, когда по ней начали стучать уже в обе руки и снизу ещё и ногой, на нервной почве показалось, что вместе с грохотом из-за угла доносился ещё и треск петель, на которых героическая дверь до сей поры держалась.