Люблю тебя, больше чем БДСМ

      В воздухе стоял выжигающий глаза запах сигарет, дым витал в пространстве вместе с пылью и позволял видеть каждое свое движение. Окно было открыто, но ветра не было совсем, сигаретный дым так и оставался в стенах квартиры, не желая выходить наружу. В конце мая стояла уже летняя погода, почти двадцать пять градусов, солнце заглядывало в окно и душило ещё сильнее. Играла тихая музыка, которую обычно ставят в клубах на фоне, разбавляя тишину и шум машин под окнами. На заправленной кровати валялась еле дышащая Александра, утомленно прикрыв глаза и положив руки на грудь, в которой так же утомленно и заторможенно билось сердце. Жарко не было, хоть на ней и была только длинная рубашка грязно белого цвета, тело было уже привычно ледяное и совсем не чувствовало окутывающей жары. Рядом сидела Агата, которая заставила девушку нормально полежать в ванне, чтобы волосы стали чуть более гладкими и не торчали во все стороны, как у стереотипного наркомана. Из её телефона и лилась тихая музыка, наверное, ей было скучно, непонятно вообще, почему она пришла и до сих пор тут сидит. Просто взяла и пришла. Зачем? Да неважно, никто же не заставлял.       В голове хозяйничала очередная доза, доставшаяся труднее всего, но в последнее время трипы даже от неё были какими-то тусклыми и скучными. Раньше она чуть ли не на стены лезла, а сейчас спокойно лежит с закрытыми глазами, даже не боясь захлебнуться во время отходняка. Наверное, когда смерть сидит уже в дальнем углу комнаты, прячась в клубах дыма, даже галлюцинации притупляются и уже не кажутся такими странными или пугающими. Музыка раздражает, но сил попросить её выключить нет. Настроение с утра странное: с самого утра накатила раздражительность, а потом стало так плохо, она уже подумала, что умирает, и от этого стало так весело. Все прошло, но эта придурковатая радость так и осталась, даже не хотелось наорать на Агату, когда та звонила кому-то и начинала слишком громко разговаривать, из-за чего звенело в ушах. Наверное, из-за ощущения приближающейся смерти становилось весело от всего подряд, терять нечего, а в последние моменты жизни беситься из-за всего подряд — себе же дороже.       — Эй? Эй! Может жопу поднимешь уже, а? — Агата двинула девушку в бок рукой с острыми наращёнными ногтями, и снова уткнулась в телефон.       — Че? — Сморщилась Саша, не открывая глаза.       — В дверь звонят. Ты вообще ничего не слышишь? Иди открой, сколько они ещё названивать будут?       После ещё одного тычка, Саша умиротворенно вздохнула и поднялась, даже не повалившись на пол из-за потемнения в глазах. Может быть какой-нибудь рекламщик с предложением купить холодильник, может быть главная по подъезду с какой-нибудь петицией для подписи. Не озаботившись проблемой штанов, оставшись только в длинной рубашке, доходившей до середины бедра, и только, Саша щелкнула замком и лениво открыла дверь.       В коридоре за ней стояли двое: мужчина и женщина лет сорока, чего по ним совсем сказать было нельзя. Женщина миниатюрная с темными глазами в вечернем платье, не подходящем для прогулок в знойный летний день. И мужчина на две головы выше неё с холодными голубыми глазами и длинными волосами, зачесанными назад в хвост. У обоих какой-то удрученно спокойный вид, будто что-то произошло, но особого веса не имело.       — Э… здрасте? — Не потеряв укуренного вида и забавно непонятливого выражения лица, протянула Саша, схватившись за дверной косяк и завалившись верхней частью тела вперед.       — Здравствуйте, Александра Олеговна?       — Ну да, я. А вы, собственно, кто?       — Понимаете, тут такое дело, мы Жуковы. Вам это о чем-нибудь говорит? — Будто сомневаясь в том, что они пришли туда, куда надо, пробормотала женщина.       — А… А! Я же классный руководитель вашей дочери, точно. Ха, как могла забыть. — Расслабившись ещё больше, тупо заулыбалась Саша.       — Да, хоть и не выглядите… кхм.       — Ладно, но зачем я вам? И откуда у вас мой адрес?       — Понимаете, тут такое дело… Не думаю, может вы и знаете… Соня наша… несколько дней назад из окна выбросилась и…       Женщина сказала ещё что-то, но до ушей это уже не долетело. Из окна выбросилась. Соня из окна выбросилась. Когда? В тот самый день? Неужели из-за неё? А они об этом знают? Это правда? Может они живут на первом этаже? А вдруг на девятом? Саша в мгновение потеряла расслабленное и глуповатое выражение лица, перестала болтаться туда-сюда, держась руками за косяки. Встала ровно, зачарованно глядя на умолкшую женщину пустыми глазами и снова глупо приоткрыла рот, подбирая слова и пытаясь их вытолкнуть из себя.       — Как…? — Всё-таки сумела хрипло и почти неслышно просипеть одно лишь слово, разгребая какую-то вязкую и бестелесную кашу в голове.       — Мы до сих пор разбираемся. Там такая ситуация странная, мы когда домой вернулись — а там дверь вскрыта, замок разворочен, аж заменять пришлось. В квартире кавардак, окно открыто, Сони нигде нет. Потом выяснилось, что в квартиру ломился какой-то… ненормальный. Пока что следователи остановились на мысли о том, что она таким образом от него сбежать пыталась. Она уже когда-то жаловалась на преследование, но мы же не знали, что это дойдет аж до такого…       — Она… как? — Все тем же отсутствующим голосом прохрипела Саша, почувствовав, как ленящееся с утра сердце стучит как бешеное, то замедляется, то снова ускоряется как бешеное.       — Ой, там всё сложно, пара переломов, куча царапин, у нас же клёны под окнами растут, может за ветку какую-то зацепилась.       — Она жива…?       — Жива. Тяжело, конечно, но жива. Оказалось, что упала в палисадник в какие-то кусты, и провалялась там где-то до вечера. Дворник мимо проходил, хорошо, что заметил, а то пришел бы этот ненормальный, и не нашли бы никогда. Сказали, что из-за долгого лежания на земле осложнения могут где-то пойти, но пока что всё нормально. Она с нами особо не разговаривает, и пока не пришли к точному утверждению, к ней психиатр ходить будет. Вдруг это все-таки попытка суицида была? Хотя, кто знает, из-за чего?       Кто знает? Да вот она как раз и знает. Соня все так же и не сказала? Даже для того, чтобы отомстить за весь тот день, за все те слова, никому на неё не нажаловалась? У неё вообще чувство собственного достоинства атрофировалось? Или эта глупая влюбленность его отключила? Но хотя-бы жива, можно будет об этом и спросить.       — Это хорошо… хорошо, что… жива. А… вы просто сказать об этом приехали?       — О, нет, понимаете, мы сейчас уже ездили к секретарю в школу, она сказала, что может вы знаете. Нам нужны её документы, чтобы забрать. Они не у вас?       — Нет, у классных руководителей таких документов никогда на руках не бывает. А вам они… зачем?       — Да вот просит в другую школу перевести. Странно, вроде в этой все так хорошо было, никогда не жаловалась, даже не прогуливала особо. А сейчас ни о чем не говорит, только просит уйти куда-нибудь в другую. Одиннадцатый класс, наверное, всё-таки доучиться надо.       — Оу, а… вы к директору сходите тогда, она точно знает где. Вроде сейчас в школе должна быть.       — А я вот тебе говорила, что зря мы сюда ехали. — Прошипела женщина, обернувшись к мужу. — Ладно, тогда спасибо, мы пойдем. И так уже забегались слишком сегодня.       — Подождите, а… в какой больнице… Соня… лежит? Если не секрет.       — Да тут вот районная наша. Куда в первую очередь увезли, там и оставили.       Двое скрылись на этаже ниже, а Саша так и осталась стоять в дверях и таращиться в заполнившую подъезд пустоту. Тихая музыка, дребезжащая где-то сзади, в душной квартире, сейчас звучала раздражающе громко, отдаваясь эхом в ушах, и без того заполненных каким-то странным звоном. Мимо прошла соседка с этажа выше, недоверчиво оглядев стоящую в дверях девушку, будто забывшую цель своего выхода в коридор. Только когда где-то далеко внизу снова хлопнула тяжелая подъездная дверь, Саша вновь ожила и, медленно обтерев руки о и без того потрёпанную рубашку, спиной вперёд шагнула обратно в квартиру. С тем же помертвевшим видом она доползла до комнаты, из которой, ничего не подозревая, вышла пару минут назад. Агата на её изменившееся состояние сначала никакого внимания не обратила, только подняла не особо заинтересованные глаза, когда девушка села на диван и, держа идеальную осанку, снова уставилась в пустоту.       — Кто приходил? — Уже менее равнодушно пробормотала она, даже потрудившись выключить надоевшую музыку. Саша молчала. А о чем можно говорить с абсолютно непосвященным человеком, когда прямо домой пришли родители человека, который по её вине прыгнул с окна? Подумать только, она же практически собственными руками убила ещё совсем юного ребёнка, который в ответ на своё нелепое признание в любви получил такой жестокий отказ. Чем она такое заслужила? Нельзя же приказать сердцу полюбить кого-нибудь другого, чтобы не мучаться с такой мразью, которая даже поговорить нормально из-за наркотиков не может.       Интересно, Саша вообще когда-нибудь могла бы подумать о том, что из-за неё дети будут выбрасываться из окна? Соня же вроде всегда была таким жизнерадостным человеком, который с собой кончать просто так, с ничего, точно не стал бы. Что такого могло произойти в её маленькой голове за эти девять месяцев, если произошло такое? Может просто какие-то проблемы с этой самой головой? Нельзя же из-за какой-то любви, которой вообще не существовало никогда, довести себя до такого?       А вдруг через время она все-таки придёт в себя и расскажет всяким следователям о том, что произошло в тот день в школьном коридоре. За ней тогда же ведь обязательно целый конвой полицейский приедет. Статья «Доведение до суицида» конечно, не такая страшная, как простое убийство, но всё равно же грозит не особо приятными последствиями. А может удастся оправдаться, она же всё равно должна была ей отказать, разница в возрасте, социальное положение же и всё такое. Может быть, удастся как-нибудь вывернуться. Блять, о чем она вообще думает? Из-за неё человек с окна прыгнул, а она тут думает о том, как избежать наказания и спасти свою жалкую жизнь, чтобы не попрощаться с ней на зоне или в изоляторе временного содержания.       — Да что произошло то, а? Ты сегодня вообще нормально разговаривать будешь? — уже выйдя из себя, раздраженно вскрикнула Агата, пихнув задумавшуюся девушку в бок.       — Пошла вон отсюда. — так же безэмоционально, как и пять минут назад, пробормотала Саша, даже не оторвав взгляда от точки на стене, в которую таращилась, не моргая.       — Чего? У тебя все нормально?       — Я сказала: пошла вон отсюда. Третий раз повторять не буду.       Хотелось посидеть в одиночестве, хорошо всё обдумать, не отвлекаясь на недовольство непосвященных, почему-то до сих пор сидящих рядом. Что она вообще тут делает? Просто сидит? Зачем Саша её вообще терпит? Почему она не возражала против общества Агаты последние пару месяцев? Она же начала откровенно её раздражать, постоянно следом ходит, что-то ворчит, явно не восторгаясь образом жизни старшей. Если всем так недовольна, почему не уйдет, зачем постоянно терпит? Саша уже догадывалась, что она терпит всё это ради красного аттестата и всего такого, так почему тогда прогоняет её только сейчас? Наверное, просто привыкла, всегда же есть кого выебать, с кем поговорить о всяких мелочах, можно надеяться на то, что откачают в случае передозировки. Господи, она назвала наивную влюбившуюся дурочку шлюхой несколько раз, не замечая того, что ярчайшая представительница древнейшей профессии всегда находилась рядом с ней. Она сама променяла общество искреннего и жаждущего внимания человека на бездушное человеческое существо, присутствовавшее все это время рядом только ради собственной выгоды. И она ведь не была против этого. Агату же она шлюхой никогда не хотела назвать. А сколько раз это слово летело в сторону Сони она даже сосчитать не сможет. Она просто оскорбляла её без веской причины всё это время, но почему? Потому что, когда ей требовалась поддержка, Жук пришла позлорадствовать и покурить, сидя рядом? Но она же ведь пришла тогда? Единственная пришла. Пускай, ради того, чтобы прогулять физкультуру, но пришла ведь, даже попыталась как-то коряво поддержать.       — Да пошла ты. — буркнула Агата, фыркнув и торопливо удалившись в прихожую, оставив Александру наедине со всеми её мыслями. Она бы пошла, только идти было некуда.       С улицы в душную комнату ворвался небольшой сквозняк, просвистевший где-то под потолком. Может Саше и показалось, может это самовнушение или галлюцинации, но по комнате прокатился тихий и тонкий свист, походивший на еле слышный шепот.       — Убийца… — свистел ветер над головой.       Будто этого было мало, из прихожей опять послышался треск дверного звонка. Агата что-ли забыла что-то? Дверь не заперта, почему просто так не зайдет? Или хочет девушке напоследок красиво, как в фильмах, пощечину отвесить? Она ведь заслужила. Отвлекшись от дум, затягивавших в дыру самокопания всё больше, девушка на ватных ногах поплелась обратно к двери. В голову закрадывались мысли о том, что за дверью уже стоит наряд полиции, который сейчас скрутит ей руки и сразу же кинет за решетку. Но она всё равно, почти не дыша, приближалась к двери. Если уже все решили, и ей суждено за всю ту херню расплачиваться, пускай так и будет. Не сбегать же через окно, как некоторым. Её и под окном с асфальта соскребут и кинут в следственный изолятор. Всё равно ноги не ходят, голова не соображает, а руки чешутся все больше в преддверии очередной ломки.       Трясущаяся рука дернула дверную ручку и отворила дверь, за которой, к великому облегчению, оказались пока что не люди в форме. На лестничной клетке алела ярко-красная блузка и такая же красная юбка-карандаш по колено. Перед снова задумавшейся и раскрывшей глаза будто в испуге Сашей стояла Вероника Андреевна, разглядывавшую её с таким небывалым презрением, что становилось тревожно непонятно из-за чего.       — Ну здравствуй. — фыркнула женщина, ещё сильнее сжав небольшую сумку ладонями, обтянутыми кожаными перчатками.       — Э… здрасте. — промямлила Саша, обдумывая возможные причины визита самой директрисы к ней домой. Через час сюда такими темпами припрётся либо президент, либо всё-таки наряд полиции.       — Ну что, мразь, хорошо живется? Понравилось детей убивать? — Саша шумно сглотнула и поджала губы, глядя на гостью снизу-вверх, только сейчас замечая, насколько маленькой и жалкой она сейчас казалась рядом с ней. — Я бы с тобой после всего этого вообще разговаривать не хотела, но появилось одно очень важное дело. У нас в школе, конечно, разные люди работают, никто не без греха, даже я, но знаешь, так далеко как ты не заходил ещё никто. Ты уже наверняка знаешь же, что произошло.       — Угу…       — Ну вот, мне такие как ты даже близко в школе не нужны. В общем так, пишешь мне увольнение по собственному, завтра приносишь, и до свидания. Лучше мы посидим без физики, чем с такой как ты в учительском кресле. Увольняешься, и мне будет абсолютно все равно, что с тобой будет. Тебе всё равно жить недолго осталось, сама, наверное, догадываешься. Можешь обратиться к наркологу или ещё куда-нибудь, но лучше сделай этому миру одолжение и сдохни уже, пока кто-нибудь ещё не пострадал. — женщина изо всех сил сдерживалась, чтобы не начать кричать и махать в приступе ярости руками, на что Саша сейчас просто чуть больше сжималась, понимая, что прятаться от разговора все равно негде, да и незачем.       — Тогда… почему вы в полицию или в прокуратуру не обратились?       — А ты Соне спасибо скажи, если ещё помнишь такую. Не знаю, за что она до сих пор тебя выгораживает, но она слёзно попросила никак тебя в это не втягивать. Я исключительно из жалости к ней пришла сюда одна, последнюю волю исполнить надо всё-таки.       — А она…?       — Нет, и не смей думать об этом. Просто опять же из-за тебя она из школы нашей уходит, и я напоследок не хочу расстраивать её ещё больше. Ей и так хорошо досталось. Хотя, я вообще не знаю, почему она тебя защищает, ещё и после того, что ты с ней сделала. Ты же педагог, да даже как минимум человек, зачем ты её так затравила? Она так готовилась и так переживала, перед тем как сказать.       Саша сама пару минут назад думала об этом. И ответа на этот вопрос не нашла. Просто настроение было плохое, просто с ней когда-то плохо обошлись, просто Соня под руку попалась, просто хотелось на кого-то наорать и сделать так же больно, как сделали ей когда-то. Правда отвратительно получилось, но назад же всё не вернуть. Как бы сильно не хотелось, осталось только разгребать последствия, за которые ей сейчас уже успели пожелать смерти. Сейчас, после того как ей сказали о том, до чего она довела несчастного ребёнка, она, наверное, почти полностью поняла, какой хуйни натворила. Под чем она тогда была? Да как раз почти ни под чем, поэтому так и получилось. Хотя, в последнее время в полностью спокойном расположении духа она бывала ой как нечасто, так что такой исход был неизбежен. И этого становилось ещё более тошно.       — В общем ты поняла, чтобы завтра бумажка лежала у меня на столе, иначе я звоню и в клинику, и в полицию, и в прокуратуру. Мне все равно, что с тобой будет дальше, твоё право со своими проблемами ничего не делать. Но больше в школы вообще соваться не смей, тебе к детям опасно подходить. Ещё Соне спасибо скажи, если бы не она, тебя бы на допрос забрали ещё раньше. Всё, завтра жду бумажку и освобождённый кабинет.       Даже не попрощавшись, Вероника Андреевна молча отвернулась и тороплива спустилась вниз, оставив Сашу всё так же опустошенно стоять в дверях. Наверное, когда твою самую избранную любимицу из нескольких десятков любимиц из озабоченной извращенки превращают в повернутую самоубийцу, по-другому говорить и не получилось бы.       — Убийца… — снова зашептал ветер из квартиры.       Так же, как и полчаса назад, девушка шагнула в квартиру спиной вперёд. Начало подёргивать. Вроде для ломки ещё не время, а угрызения совести нормально добраться до кружащейся головы ещё не сумели. Она снова упала на диван и так же уставилась в стену, на этот раз уже ни о чем не думая. Ей и так уже всё сказали, что она могла про себя подумать. За окном успело повечереть, а Саша так и не сдвинулась с места. Даже отходняк от недавней дозы не чувствовался, не чувствовалось вообще ничего, кроме какого-то скрежета где-то внутри. То ли совесть, то ли страх, то ли чувство вины, а может всё сразу. Мысли лезли в голову хаотично и сразу же из неё вылетали, не давая уже дергающейся Саше до конца понять, о чем они вообще. Ветер всё нашептывал это проклятое слово «убийца», форточка шлепалась о стену из-за окрепшего ветра, все это смешалось в шум, из-за которого задёргался глаз. Помедитировав в такой обстановке ещё пару минут, девушка резко подорвалась с дивана и спешно отошла к шкафу, в котором одной большой кучей лежала давно не стиранная одежда. Надев поверх длинной рубашки черную кофту на молнии, которая болталась у колен и смогла закрыть её белые лоскуты, натянув легкие летние джинсы и даже чуть не забыв телефон, она вышла за дверь, про неё как раз и забыв.       На улице снова свистел этот проклятый ветер, солнце уже закатилось за горизонт и на улицу снова повылазили обитатели всяких придорожных заведений сомнительного вида. Сейчас Саша их в упор игнорировала и шла куда-то мимо них, откуда-то зная дорогу и все повороты на своём пути. Где-то в глубине души она, может быть, и понимала, что ничего ей сейчас не светит, наверное, она шла просто чтобы хоть чуть-чуть облегчить душу. Но потом сразу же осознавала, что скорее всего после этого разговора, который вообще может и не состояться, душа начнёт болеть только больше. Ей же сказали, что Соня как раз ни с кем разговаривать не хочет. Остаётся надеяться только на то, что она не желает разговаривать только со следователями о своем прыжке веры с четвертого этажа. А стоит ли в таком случае надеяться на то, что она захочет говорить об этом с той, которая её и довела до этого? Да и не важно сейчас, наверное. Главное просто попытаться, чтобы успокоить совесть хотя-бы тем, что она попыталась что-то сделать. Вдруг всё-таки что-то и получится? Влюбленные люди же склонны всякой хренью заниматься?       Впереди вскоре показались белые стены двух больших зданий, составлявших один большой больничный комплекс. Он вроде бы работал круглосуточно, но успеть надо было до десяти вечера, чтобы в палату пустили, а стрелки часов уже предательски перевалились за девять вечера. Если адекватный диалог всё-таки и получится выстроить, то придется укладывать его в сорок минут, и то, если почти абсолютно постороннего человека вообще к ней пустят. Из-за стеклянных дверей здания уже выходили другие навещающие, которые успели уже и повидаться, и поговорить. Чуть не сбив пару человек на крыльце, девушка вбежала в просторный холл, растерянно оглядываясь в попытке узнать, к кому тут надо обращаться и у кого узнавать номер палаты. Нигде это не было написано, поэтому она в таких же растерянных чувствах подошла к первому попавшемуся окну регистратуры.       — А… здрасте, у вас тут Соня Жукова где-то лежать должна, можно её как-нибудь навестить?       — Девушка, вы поздновато что-то пришли. — Пробормотала женщина за стеклом, даже не оторвавшись от компьютера. — Так, есть у нас такая, но к ней допускаются только члены семьи. Пациентов в нестабильном психическом состоянии стараются ограничивать от воздействий с кем попало, вы ей кем приходитесь?       Попасть к Соне нужно было срочно и именно сегодня, поэтому Саша запнулась на полуслове, когда уже хотела сказать что-то про школу и, приосанившись, сделала более серьёзное лицо.       — Понимаете, я её классная руководительница в школе и… мне вот по бумагам надо кое-что заполнить, и поговорить с ней надо, я от имени директора сюда пришла. Мне именно сегодня очень надо, поймите.       Женщина тяжело вздохнула и задумалась, постукивая пальцем по мышке. Наверное, учителя стоило же пустить, всё-таки отчасти он ответственность за детей несет. А вроде классный руководитель в перечень допускаемых для встреч людей не входит и близко.       — Ай, ладно, сто пятая палата на втором этаже, идите. Только быстро. И слушайте: близко к ней не подходить, не трогать, голос не повышать, разговаривать спокойно и про прыжки с окна не говорить. Только по делу.       Саша сразу же сорвалась с места, кинув себе за спину спешное «спасибо». Когда она снова столкнулась с идущими навстречу по лестнице людьми, к груди снова подкатила отдышка. До палаты Саша шла уже спокойнее, снова борясь с пробудившимся беспокойством. В длинный больничный коридор ветер не пробивался, его заполнял терпкий запах спирта, убийцей девушку называть было некому, но сейчас, уже видя номер палаты издалека, девушка шепотом уже сама себя так называла. Сейчас же предстоит разговор с девочкой, которая из-за неё из окна выбросилась. Это же вообще как издёвка выглядит. Она сначала довела её до такого, а потом приходит в палату, чтобы поговорить по душам, как раз об этом. Чтобы засыпать ещё даже не начавшую заживать рану солью. Но она же вроде как извиняться идёт, может быть хотя-бы из-за этого встреча будет выглядеть не так мерзко.       Сразу в палату она зайти не смогла, остановилась в метре от неё и глупо уставилась на табличку с номером. Что она сейчас говорить будет? Просто «извини», а дальше по ситуации? За что извини? За то, что до суицида довела? За то, что начала издеваться, когда та ей в любви признавалась? За то всякое дерьмо, которое бедная девочка из-за неё перенесла? Надо было хотя-бы обдумать план разговора перед походом сюда. Но она дома даже всё сказанное Вероникой Андреевной не до конца обмозговать не успела, какие разговоры? А с ней вообще станут разговаривать? А может неловкое молчание всё сделает лучше слов?       На размышления много времени не было, минутная стрелка уже показывала пятнадцать, а мимо постоянно пробегали медсестры, кидавшие в сторону замершей у двери девушки недоумевающие взгляды. В конце концов стало слишком неловко, время быстро бежало вперёд, а сумасшедшее волнение грызло всё больше, подталкивая вперёд. Не вытерпев этого комка тревожности на плечах, Саша всё-таки потянула ручку двери на себя, в последний раз судорожно выдохнув и сразу же задержав дыхание. Положившись на своё умение импровизировать, она уже подобрала первую пару слов, но, как-то слишком внезапно оказавшись по ту сторону двери, сразу же их забыла, а импровизировать разучилась.       Тут было как-то холодно, хотя, может быть, это из-за тревоги ощущалось, царил полумрак, слабым зеленоватым светом комнату заливала только слабая настенная лампа и фонарь где-то за окном. Так же, как и в коридоре, пахло спиртом и ещё чем-то, из-за чего дышать становилось сложнее. У дальней стены посередине, прямо под небольшим окном, стояла широкая больничная койка с бортиками. Над ней громоздилась какая-то страшная металлическая конструкция, которая сейчас не использовалась, около стены стояла капельница, которую тоже не использовали. Такое ощущение, что пациентку из этой палаты уже выписали и она просто ждёт, когда уже можно будет собирать вещи. Но пациентка одиноко сидела на самом краешке кровати, глядя в окно, за которым уже ничего кроме ряда фонарей не было видно. С койки свисала закованная в гипс правая нога, левую девочка поджимала под себя, стуча по щиколотке пальцами. Плечо с правой стороны тоже было перемотано, наверное, из-за сломанной ключицы, на исполосованной мелкими ссадинами руке ниже, в районе запястья, тоже белел гипс. Поигнорировав вошедшего пару минут, показательно не оборачиваясь, Соня всё-таки медленно повернула голову в сторону двери, стараясь не тревожить всё остальное тело, превратившееся в одну большую травму. На нем была зеленоватая больничная туника, не прикрывавшая ободранные со всех сторон руки, и думать о том, как выглядит оно под ней, честно, не хотелось. Смотреть на последствия торможения о дерево под окном и без того было больно. На правой осунувшейся щеке белел белый пластырь, закрывавший очередную ссадину.       Узнав в гостье свою мучительницу и по совместительству классную руководительницу, Жук вздрогнула и неуклюже попятилась к стене, подальше от неё. До этого равнодушные, источающие холод глаза загорелись настоящей, не прикрытой ненавистью, которую неловко лыбящаяся Саша, на удивление, отчетливо почувствовала. Под пристальным взглядом, который иногда закрывали спутавшиеся волосы, спадавшие на лицо, она неловко мялась у двери и подбирала слова, впервые за долгое время чувствуя себя полнейшей идиоткой.       — Ты… — хрипло заурчала Соня, нахохлившись и вжав голову в плечи, волоча сломанную ногу за собой к стене.       — Я… привет… — снова неловко заулыбалась Саша, сцепив руки в замок перед собой. Снова накатившее чувство вины лишало возможности говорить и здраво рассуждать, из-за чего диалог с самого начала не начал залаживаться. — Я в общем хотела… и…       — Уходи. — сухо буркнула Соня, насупившись и оглядев девушку исподлобья. Наверное, её раздражала одна только эта глупая улыбочка, с которой та сюда явилась.       — Ну выслушай хоть. Я же извиняться пришла. — Наконец-то чуть успокоившись, пробормотала Саша, стараясь смотреть куда угодно, лишь бы не в глаза и не на глубокие ссадины, из-за которых язык снова отнимался, а сердце болезненно сжималось. Чтобы не мяться так около двери, она медленными, почти незаметными шагами подходила ближе, хоть и это повышало и без того дико скачущую тревожность.       — Я не хочу тебя слушать и видеть и вообще… уходи. Уходи и не возвращайся больше. — Соня почему-то говорила слишком резко, решительно, совсем не так, как в последний день, когда они виделись.       — Но я же…       — Я специально в другую школу ушла, чтобы тебя всякие шлюхи не нервировали, зачем ты припёрлась? Ты вроде бы так много говорила, что не хочешь меня вообще видеть, у тебя Агата есть. Или её ебать уже надоело?       — Да о чем ты сразу начинаешь? Нету Агаты больше. Я же говорю, что извиняться пришла, в чем проблема меня выслушать?       — А тебе тоже тяжело было меня выслушать в тот день? Да? Ты мне тогда сказала, что либо мы ебёмся, либо пошла я куда подальше. Или без Агаты до того тяжело стало, что ты ко мне пришла? Или тебя Вероника Андреевна заставила?       — Никто меня не заставлял, я сама пришла. — начиная раздражаться от того, что её перебивают, когда она пытается извиняться, зарычала Саша. — Я ребёнок совсем, по-твоему, чтобы меня за ручку водили?       — А, конечно, ты же у нас Александра Оле-е-еговна, извините, забыла, как вас величать. — хмыкнула Соня, уже начиная мямлить из-за блестящих на глазах слёз. — Ну давай, наори на меня, назови меня шлюхой, зачем ты там ещё пришла?       — Я уже сказала…       — Да мне всё равно, что ты сказала, уходи! Я не просила тебя вообще говорить! Я и так не стала про тебя следователям рассказывать, ушла из школы, чтоб ты меня больше не видела, а ты и сюда зачем-то пришла!        — Ты знаешь, что со мной случилось, почему все именно так получилось, но я же пришла по-хорошему извиняться. Знаю, что хрени натворила, можно было бы и выслушать нормально.       — Да не хочу я тебя слушать! Можешь не извиняться, не думаю, что тебе это так нужно. Отойди от меня вообще! — Жук пока что слабо махнула рукой, отгоняя девушку, стоящую уже почти вплотную. — Ты мне тогда уже всё сказала, посмеялась и ушла, а сейчас поиздеваться и добить решила? — По щекам всё-таки потекли слёзы, а речь стало смазанной и жалобной, а не холодной и злобной, как секунду назад. Соня устало опустила голову и снова махнула здоровой рукой, прося оставить её в покое.       — Ну послушай хоть, посмотри на меня, а? — Игнорируя чужое личное пространство настаивала Саша, заставляя снова открывать глаза, поднимая заплаканное личико младшей на себя. — Я же нормально разговариваю, ну?       — Не трогай… отпусти, уйди!       Саша уходить ни с чем не хотела и вынужденно схватила девочку за руки, чтобы та перестала размахивать ими и мешать говорить дальше. Наверное, больно сдавила поврежденное запястье, из-за чего Жук взвилась и зашипела, стараясь отбиваться уже и здоровой ногой, лишь бы не трогали. Саша усердно продолжала что-то говорить всё громче, чтобы хотя-бы слышать собственную речь через пронзительные крики и всхлипы, но Жук на это только сильнее жмурилась и, извиваясь, валилась на спину, пытаясь сбежать хотя-бы так.       — Оставь меня в покое! Я позову медсестру!       Кое-как высвободив функционирующую руку, Соня уже не глядя замахнулась и даже почти случайно отвесила всё ещё кричавшей что-то Саше звонкую пощёчину. Это наконец-то сработало, и та, все-таки отпустив уже, кажется, трещащую кисть, отшатнулась в сторону, прижимая к горящей щеке ледяную ладонь. Соня продолжала истерично визжать и снова забиваться угол, к изголовью койки. На пару секунд раскрыв залитые слезами глаза, уже не чувствую в сломанной руке боли, она шлепнула ею по панели на левом бортике, на которой находилась красная кнопка для экстренных вызовов помощи. Прежде, чем старшая успела разогнуться и снова уставиться на младшую ошалевшими глазами, за дверью послышались голоса, и в комнату ворвались сразу две перепуганные медсестры.       — Вы кто? Что вы тут делаете, кто вам вообще сюда зайти разрешил?! — Набросилась на растерявшуюся Сашу первая, пока вторая, быстро выудив шприц из металлической посудины, принесенной с собой, подскочила к бившейся в истерике Соне, по началу пробуя успокоить её без применения успокоительного.       — Вы вообще что-ли? Из ума выжили? Ребёнок с собой покончить пытался, а вы его до такого состояния ещё и здесь довели! Вы ей кем вообще приходитесь?       — Да я… а… — Только и смогла выдавить из себя Саша, переводя мечущийся туда-сюда взгляд то на красную от злости медсестру, то на захлебывающуюся в собственных слезах Соню.       — Вы у меня под суд пойдете за нарушение спокойствия! Нам из-за вас теперь сверх дозы успокоительного колоть придётся, а это, между прочим, бесследно не проходит!       Вторая медсестра с успокоением Сони явно не справилась и, стараясь одной рукой держать ту хоть за что-то, а второй прицелиться и попасть иглой туда, куда надо, позвала разбирающуюся с виновницей этого беспорядка коллегу себе на помощь. Та наконец-то перестала испепелять перепуганную Александру взглядом и подбежала к другой стороне кровати, одним уверенным движением прижав вырывающуюся девочку к её поверхности. Из-за криков, шприцов и позы, похожей на распятие, происходящее стало походить на пытку, к которой присоединился ещё один подоспевший медбрат, не обративший на Александру того же должного внимания. Та быстро поняла, что договорить у неё получится только с медсёстрами, настроенными не особо дружелюбно, и, все не отводя глаз от перекошенного болью и ужасом лица Сони, попятилась назад. Замершее на пару минут дыхание вернулось и, задышав подобно астматику во время приступа, девушка побежала к выходу из коридора, в котором уже, наверное, все услышали крики из сто пятой палаты. Путаясь в ногах и почти падая, она сбежала по лестнице на первый этаж и, на этот раз уже сбив с ног гулявшую по коридору старушку, выбежала из душного здания вон. Ноги несли её куда-то вперед, не разбирая дороги, ещё пару секунд, и остановилась Саша уже у самого забора, не справившись с отдышкой.       Голова шла кругом, а горло спирало всё сильнее, девушка обессиленно упала на лавку, стоящую у дороги, сжав её края дрожащими руками. Планировала ли она заканчивать свой ритуал извинений вот так? Определённо нет. Но Жук же сама не захотела слушать. Она же педагогический закончила, и не смогла в такой ситуации нормально с ребёнком договориться, без рукоприкладства и криков. Педагог, называется. Неизвестно — пытаться ещё или всё-таки оставить и без того натерпевшуюся девочку в покое. Она же попыталась, совесть поуспокоилась. Непонятно вообще, что делать. Может, быть, это и правда слишком было похоже на издёвку? Отдышавшись, почти придя в себя, Саша кое-как поднялась и заковыляла куда подальше из этого места, почему-то наводившего сейчас неподдельный ужас. Вариантов дальнейшего развития событий даже в мыслях не было. Разговаривать с ней не хотят, случайно встретиться в школе или даже на улице у них больше точно не будет, а завершить начатое, наверное, надо будет. Хотелось, чтобы этот день наконец-то закончился, чтобы эти хриплые крики наконец-то покинули голову и перестали звучать на повторе, раз за разом. В последний раз коснувшись пальцами всё ещё теплой после удара щеки, Саша свернула в переулок, ведущий к дому. Там её ждала недопитая и всеми забытая бутылка коньяка.