Люблю тебя, больше чем БДСМ

      — Ну вот и всё… Легкие ситцевые занавески светло-зелёного цвета колыхались на лёгком ветру, отбрасывая на уже, кажется, покрывшиеся пылью парты прыгающие тени. Все шкафы у дальней стены были опечатаны, портреты физиков на стенах заклеены листами А4, чтобы сдающие экзамены выпускники ни в коем случае не подсмотрели, какая фамилия была у Теслы. Благо стол оказался не тронутым, и к полудню быстро опустел. Несколько ни разу не использованных блокнотов, пара каких-то книг по саморазвитию, ещё куча каких-то бумаг, классный журнал, прочий хлам на выброс, всё это пришлось вытащить и выборочно убрать в сумку или мусорный контейнер. Что-то из этого ей все равно уже никогда не понадобится. Вероника Андреевна наверняка напишет отвратительную характеристику, чтобы Александру Олеговну с её репутацией детоубийцы точно больше не взяли ни в одну школу. А девушка не особо-то туда и рвалась. Если таких дел натворила здесь, там всё повторится, ещё и наверняка в разы хуже. Да и не могла она даже подходить к детям, было стыдно, тошно, страшно, как будто она не довела до самоубийства одного, а перерезала несколько десятков. Да черт с ними, она сама ещё ребёнок. Эгоистичный и слабый ребёнок, который не смог встать на ноги после первой же неудачи, который не смог взять себя в руки и пустился во все тяжкие после этого, не смог отказать себе в очередной дозе, не смог проконтролировать себя и из-за этого навредил другим. Нельзя детям нести ответственность за других детей.       Теперь неизвестно, как жить дальше, где зарабатывать и чем заниматься. В школу пути больше нет, образование педагогическое, а других вариантов особо нет. Конечно, были вакансии официантки, уборщицы, кого-то там ещё, но разве этого она хотела? Лучше уж умереть спокойно, не успев замучать себя ещё больше такой отвратительной работой. Денег с последней зарплаты как раз хватит на последний зиплок, который она разделять по дозам уже не будет. Не самая достойная смерть, но хотя-бы не слишком болезненная. Надо будет хотя-бы записку предсмертную оставить, перед родителями за всё произошедшее извиниться, уехала же в другой город, перестала отвечать, ещё и в наркоманку превратилась. Наверное, не такой судьбы они ей желали.       На дворе самый конец мая, школа пустая, так как идут экзамены и благодаря им все классы, кроме несчастных одиннадцатых, уже отпустили на каникулы. Саша одиноко плелась по залитым светом коридорам, печально оглядывая запертые двери, даже с тоской осознавая, что больше не будет пить таблетки от головных болей после уроков с седьмыми классами. В группе школы вроде как писали, что сегодня день сдачи учебников. Все классы сначала приносят их классным руководителям, а её уже одиннадцатый «Б» потащит их самостоятельно в библиотеку. Даже не попрощались с ними как следует. Только Агата на прощанье послала её куда подальше. Интересно, к кому она будет подлизываться, если нового классного руководителя так и не найдут к концу года? Сама виновата; если бы не повела себя, как настоящая тряпка, может быть, и осталась тут. А теперь вообще не понятно, куда идти. Снова ведь она ведёт себя как тряпка, не пытается найти ещё какую-то альтернативу, а опускает руки и идет домой, который покинет только ногами вперёд. Вахтёрша безучастно оглядела кислую мину преподавательницы, которая не продержалась здесь и полного года, и закинула ключик от кабинета в органайзер ко всем остальным. Красивое, величественное здание оставалось позади, всё уменьшалось и уменьшалось, и вскоре совсем скрылось за пушистыми кронами совсем недавно позеленевших деревьев. Теперь с ним точно всё кончилось.       С пустой и тяжелой головой девушка доползла до своей многоэтажки, переставая чувствовать уже мертвецки холодную руку из-за тяготивших её лямок тяжелой сумки, нагруженной школьным хламом. Лифт долго кряхтел и наконец-то доехал до нужного этажа, со скрипом открыв двери, заклеенные рекламными бумажками. Лестничная клетка в летний полдень, ожидаемо, была пуста, только около нужной двери стояла какая-то женщина, пытавшаяся заглянуть в замочную скважину. Когда в голове промелькнула мысль о том, что уже домушники добрались и сейчас неумело пытаются попасть в квартиру, женщина обернулась и, неожиданно испустив облегченный вздох, бросилась в сторону недоумевающей Александры.       — Сашенька! О господи, я уже думала живой тебя не увижу!       Женщина набросилась на оторопевшую девушку с объятиями, чуть не сбив её с ног. Саша тяжело выдохнула и тупо уставилась в стену, повесив руки по швам, даже не пытаясь оглядеться и узнать, что эта за любвеобильная незнакомка, знающая её имя. Она вскоре отстранилась, и, продолжая шепотом причитать, принялась убирать с ещё больше побледневшего лица девушки спадавшие на него волосы, сегодня снова чистые и пушистые. Саша наконец-то сориентировалась и узнала перед собой собственную мать, которая видимо уже не первый час стоит у её квартиры и начинает думать, что дочь всё-таки уже скончалась где-то внутри и поэтому не открывает. Дочь от трупа сейчас мало чем отличалась: заваливалась вперёд и, глядя на уже красную от беспокойства мать, всё теми же пустыми глазами молча её разглядывала, даже не думая о том, зачем она приехала и о чем с ней сейчас говорить.       — Мне тут такого ужаса рассказали, я сразу же и приехала. Ты где пропадала? Как вообще дела?       Саша пару секунд стояла с тем же каменным выражением лица, но на глаза вдруг совершенно без повода навернулись слёзы, и она стыдливо закрыла лицо рукой, в которой держала ключи от квартиры.       — Эй? Что случилось? Что не так? — Снова завалила её вопросами женщина, оглядывая скривившуюся девушку вокруг на предмет каких-либо ранений и прочих причин для слёз. — Так, ну-ка пойдём, такое никуда не годится.       Она ловко выхватила из ватной ладони связку ключей и, схватив Сашу под руку, отворила дверь. Из-за неё повеяло сыростью и каким-то холодом, будто открыли дверь в подвал. Женщина только хотела спросить, почему квартира уже с порога напоминает притон, в котором никто не живёт, а только приходит покутить, выпить и выблевать всё это куда-то в угол, но Саша расклеилась окончательно, и от вопросов пришлось воздержаться. Заведя девушку внутрь и усадив на тумбу для обуви в прихожей, она по-хозяйски ушла на кухню за спасительным стаканом воды. Саша, вытирая со щек холодные слёзы, с трудом находила в себе силы на то, чтобы хоть немного думать о том, почему она просто так взяла и разрыдалась, если настроение с утра была каким-то безэмоциональным. Наверное, снова стыд, пусть мама ни о чем и не знает, по одному только виду квартиры уже видно и понятно, что в жизни у неё всё не особо хорошо. А может просто слишком соскучилась, может не хотела представать перед ней вот в таком виде. Хорошо, что надела утром худи с длинными рукавами и чуть привела лицо в порядок, и она не увидит того, что ей при всем откровении видеть не надо. Зная её, она и инфаркт схватить может.       — Зачем… зачем ты приехала? — Осушив стакан до дна и наконец-то совладав с непослушным языком, промямлила Саша.       — Так к нам как Аня приехала, рассказала, что ты живешь тут как эта… прости, господи. И про тебя саму рассказала, я, знаешь, даже не поверила сначала. Но вот решила приехать, чтобы самой убедиться. Я хотела и Олега с собой взять, но он занят слишком, как всегда, ты же его знаешь. — Саша уже более облегченно сглотнула и снова утёрла мокрые глаза рукавом, радуясь, что хотя-бы отец не видит всего этого.       — Саш… что случилось? — не дрогнувшим голосом произнесла женщина, присев рядом и заглянув в глаза напротив. — Я же тебя с твоего рождения знаю, что… что всё это значит?       — Я ужасный человек… — снова ударившись в слёзы, промямлила Саша в ответ, опустив голову подальше от зрительного контакта. — Я ребёнка убила-а…       Женщина побледнела и, оторопев, даже чуть отодвинулась назад, услышав это чистосердечное признание. Когда ей рассказывали про состояние её младшей дочери, она даже в самых мрачных мыслях представляла что угодно, но не это. Её Сашенька, которая и мухи обидеть не может, убила какого-то ребёнка? Зачем? Когда? Почему? Что такого он должен был натворить, чтобы заслужить, или даже не заслужить, такое?       — Саш… не пугай… Умоляю, скажи, что это шутка или… или что не всё так плохо.       — Я не знаю, оно само… мне самой недавно сказали… — Ещё жалобней завыла Саша.       — Рассказывай, что конкретно было. Что вообще должно было произойти, чтобы такое случилось? — У женщины держать себя в руках получалось явно лучше, она только побледнела и положила руку на грудь.       — Она… она мне в любви призналась, а я… я наорала на неё, и она из окна выпрыгнула-а… и всё…       — И прямо насмерть…? — С едва различимой ноткой надежды пробормотал тихий голос сбоку.       — Нет… она в больнице сейчас и… и я извиняться пыталась, она разговаривать не хочет…       — О господи, чего ж ты сразу не сказала, что не насмерть? Я уже думала… о чем похуже. Слава богу, ну так всё же хорошо? Не убила, а… живая же осталась.       — Но из-за меня же… Если бы не я, этого бы не было. А если бы её тогда под окном не нашли? Да вообще, это всё не становится лучше, если этаж был только четвертым, а не каким-нибудь десятым. Всё равно… я ребёнка до самоубийства довела…!       — Но, если живой осталась, есть шанс исправить, извиниться как-то?       — Да не хочет она со мной разговаривать! Я уже пыталась, это всё опять закончилось плохо.       — Ну, это нормально. Нормально, она обижается, если её это так сильно задело. Надо ей время дать, отдохнуть от всего, отпустить это. И если даже на этот раз всё пойдет плохо, просто уйди, для неё так только лучше сделаешь. Важно же учитывать желания ребёнка, который по твоей вине руки на себя пытался наложить. Говорить надо спокойно. Я, конечно, не знаю, как ты пыталась с ней говорить, но уверена, если попробуешь ещё раз, хотя-бы прощения от неё добьешься. А если тебе важно только душу облегчить, то как раз этого и будет достаточно. С детьми же в принципе аккуратно надо говорить. Тем более, если они из-за неразделенной любви что-то с собой делать пытаются.       — Я по сравнению с тобой вообще не учитель… — Всё так же сквозь слёзы хмыкнула Саша, не преисполнившись уверенностью для извинений после этой развёрнутой инструкции к извинениям.       — Ну, дорогая, это многолетний опыт.       Доводы непосвящённого человека выглядели не особо надёжными, но после них почему-то дышать стало легче. Может быть, Жук реально пообижается и даже забудет. Но ей же ведь не это нужно было.       — И всё из-за этого? Как давно это вообще произошло?       — Пару дней назад… там… до этого ещё много чего случилось…       — Тогда вставай, об этом надо говорить уже не здесь.       Чуть ожившую Александру за руки оттащили в заваленную бутылками спальню, чтобы не продолжать решение проблем в тёмной прихожей. Рассказывать по порядку всё произошедшее за длинный и непростой год было всё так же сложно, Саша то и дело давилась и прерывала рассказ, чтобы успокоиться и пролить ещё один поток слёз. Мама терпеливо сидела рядом, иногда натянуто откашливаясь, когда мелькали особо интересные подробности. Только жизненную линию с наркотиками девушка решила умолчать, в семье к этому относились не особо положительно. Да и если об этом узнают, отправят в какую-нибудь клинику прямо сегодня, а у неё ещё осталось одно незаконченное дело. Даже если она так и не вымолит это прощение, перед смертью хотя-бы попытается. Речь от матери о том, что она буквально всё во время своего первого визита делала не так, побудила наведаться в больницу ещё раз, может быть для того, чтобы хоть что-то сделать перед смертью. Был предложен вариант написать девочке в какую-нибудь из соц-сетей и извиниться там, чтобы не ходить и не приближаться, навлекая очередную истерику. Но это могло быть доказательством в расследовании, которое как раз сейчас ведут вокруг истории с прыжком из окна, да и вдруг телефон лежит далеко, лучше всё-таки с глазу на глаз. Всё равно в письме всего не выскажешь.       После этой страшной истории женщине понадобилось ещё пару минут, чтобы с тяжелыми вздохами всё обдумать и понять, что творилось с пропавшей с радаров дочерью всё это время. Та загнанно вжималась в стену и всё время прижимала к груди руки, наотрез отказываясь показывать, что такого она прячет и чего так боится. Решив не добивать её ещё и этим, женщина подумала о чем-то пару минут и, стараясь сохранять на лице воодушевлённое выражение лица, потащила дочь прибирать квартиру, чтобы был толчок для начала жизни с чистого листа. Та, первое время вяло потаскавшись по квартире в попытке что-то сделать, вроде как чуть ободрилась и даже спустилась вниз с мешком, в котором звякали пустые бутылки. За пару часов работы, прерываемой паузами на ромашковый чай, квартира потеряла свой отталкивающий и неопрятный вид, хоть по-прежнему выглядела потрепанной и мрачной. Как бы её не драили и не выносили горстями окурки, казалось, что в ней кто-то умер, хоть очевидных признаков и не было. Висела какая-то неприятная атмосфера, оставался странный запах, отдалённо напоминавший могильный смрад.       Уже ближе к вечеру мама была вынуждена откланяться, потому что работа дома всё ещё оставалась незаконченной, там временно остановилась Аня, Олег остался один, нужно было возвращаться. Проведя ещё один диалог с вновь оставшейся в одиночестве Сашей, она ушла, опасаясь опоздания на последнюю электричку. Настроение по-прежнему было отвратительным, но теперь в планах был ещё один поход в местную больницу, которая с большой вероятностью опять закончится всё тем же. Но перед брезжащей на горизонте смертью даже это не давало раскисать. Вероятность на благоприятный исход ведь никогда не равна нулю. Только в этот раз нельзя приходить как в прошлый, иначе точно ничего не получится. Надо будет как-нибудь подгадать время, чтобы никто её не заметил. Ведь после того инцидента её даже в сопровождении наблюдателя к пострадавшей не пустят. Нужно будет держать себя в руках, чтобы та снова не подняла крик, иначе шприц со снотворным на этот раз всадят в неё, чтобы без сопротивления увезти в участок.       Как бы ни хотелось бежать прямо сейчас, девушка снова погрузилась в раздумья, и за окном уже стояла глубокая ночь. В такое время идти точно не стоит, либо Соня перепугается из-за гостьи, припёршейся для разговора именно ночью, либо она сама не дойдет, а при её телосложении и маршруте, идущим между всякими странноватыми клубами, это вполне возможно. Неспокойно побродив по комнате, девушка всё-таки выудила из тайника зиплок с белым порошком, который всё-таки разделила на несколько раз, чтобы в состоянии ломки не натворить дел куда хуже. Пучина разнообразных мыслей затягивала всё глубже, и Саша сама не заметила, как уснула, свернувшись в позу эмбриона на краю аккуратно заправленной кровати. Всю ночь снились какие-то странные сны, похожие на галлюцинации во время отходняков, постоянно прерывавшиеся и выбрасывавшие девушку из царства Морфея. Только ближе к утру она провалилась в глубокий сон, на этот раз без всякого бреда.       Проснулась она при падении с края кровати на пол, за окном снова было темно, и в голове возникла мысль, что это всё ещё тянется одна длинная ночь. Но черт её дернул заглянуть в лежащий на подушке телефон, на котором светилась дата «1 июня».       Поняв, что прошел целый день, и она просто провалялась в кровати до вечера, Саша торопливо поднялась с пола и побежала в кухню. Позвонила мама с оповещением о том, что добралась до дома. Саша порадовала новостью о том, что вместо попойки устроила себе несколько часов нормального сна и, успокоив родителей, кинула полностью заряженный телефон в карман. Снова та же полностью чёрная, мешковатая одежда, на этот раз для того, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. На этот раз время ползло к одиннадцати часам, но медлить не хотелось, тогда придётся ждать до завтра, а это с каждым часом давалось всё сложнее. Как раз не слишком поздно и не слишком рано, надо только как можно быстрее добежать до места назначения, чтобы не возникли проблемы. Подумав о возможных путях бегства перед выходом, девушка захватила с собой небольшую чёрную сумку, в которую первым делом сложила единственную оставшуюся бутылку вина, запрятанную во время генеральной уборки. Если ничего не выйдет, перед смертью не будет грехом напиться прямо на улице. В конце концов делать больше и нечего. Не пропадать же добру.       Где-то вдалеке грохотал гром, надвигалась гроза, туч на ночном небе не было видно, но воздух всё равно медленно становился влажным и тяжелым. Постоянно поправляя черный капюшон на голове, который постоянно падал назад из-за набиравшего силу ветра, Саша чувствовала себя маньяком, идущим на запланированное дело. Во всём черном, ведёт себя дёргано и слишком уж подозрительно, идёт в больницу к ребёнку, которого довела до самоубийства, как будто для того, чтобы споить и добить прямо в палате. Пусть другие так думают, она же знает, что идет вроде как на благое дело. На этот раз в голове не было былого бардака, всё лежало по полкам и даже не пыталось смешаться, как будто она долго думалась и серьёзно готовилась к этому походу. Может быть, беседа с матерью помогла сосредоточиться и настроиться на разговор как надо, может от этой встречи она не ждала много, а может просто в тот раз слишком поторопилась, не отойдя от самой новости про прыжок с четвертого этажа.       На голову начали падать первые капли, когда девушка забежала под козырёк, накрывавший ступени главного входа. Всех посетителей, приходивших навестить, уже давно выпроводили, так что её по любому остановят, если она просто так пройдет к лестнице через главный вход. В этом крыле здания только палаты, оправдаться тем, что понадобилось пройти плановый медосмотр в одиннадцать вечера, не получится. Надо как-то проползти незаметно, чтобы в холле было как можно меньше всяких медсестёр. В один момент Саша уже начала думать, что всё, чем она сейчас занимается, полнейший абсурд, и даже разочарованно вздохнула, отступая в противоположную от дверей сторону. Но в нескольких метрах в стороне вдруг завизжала сирена, поселившая в беспокойную голову тревожную мысль о том, что камеры её уже засекли, и это за ней наряд полиции приехал. Но это оказалась карета скорой помощи, на скорости подъехавшая ко второму входу в корпус, находившемуся рядом. Из неё быстро выбежала бригада медиков, вытащила из задних дверей носилки с телом, которое параллельно пытались вернуть к жизни. Следом за ними из машины выскочила пара человек, видимо родственников этого самого тела, с жалобными криками кинувшихся следом за медиками.       Когда вся эта процессия пересекала двери, Александра, прятавшаяся за ближайшим окном, решительно выдохнула, сжав кулаки в карманах посильнее и, опустив голову, чтобы не выдать в себе лишнюю, быстрым шагом двинулась за ними. Либо рискнуть сейчас, либо уже никогда. В суете, воцарившейся в холле, ни девушки на ресепшене, ни медики, ни родственники пострадавшего, ни даже подоспевшие медсёстры не заметили фигуру во всём чёрном, безучастно следовавшую за ними по коридору. В коридорах наверняка были камеры, но на ресепшене была неразбериха из-за всякой возни с новоприбывшими, и следить за монитором с видеонаблюдением, по идее, было некому. Процессия всё с теми же криками и стонами направлялась к лифту. Саша, до последнего державшись рядом, незаметно нырнула в сторону лестниц, по-прежнему оставшись незамеченной. На лестницах было темно, и девушка, чуть успокоив бешено колотившееся сердце побрела наверх, борясь с отдышкой.       На втором этаже так же царила полутьма. Вечерний обход пациентов, наверное, уже закончился, объявлен покой, поэтому в коридоре не видалось никого. От этого даже страшно становилось: мрак, запах спирта, никого нет, и она прячется за углом как какой-то маньяк, пришедший убивать тех, кто со смертью здесь борется. Постояв на лестничном пролёте ещё пару минут, окончательно успокоив дыхание и нервы, она такой же торопливой и ровной походкой, опустив голову, почти побежала к сто пятой палате. Времени на то, чтобы стоять перед дверью, не было, и она почти сразу же дернула ручку на себя, так же быстро скользнув в палату. В ней на этот раз было совсем темно, только всё тот же свет фонаря, глядящего почти прямо в окно над койкой, давал разглядеть даже мельчайшие детали, всё так же находившиеся на прежних местах. На кровати сидела миниатюрная фигурка, накрывшись тонким одеялом, из-под которого пробивался слабый зеленоватый свет телефона. После тихого хлопка двери свет резко погас, силуэт под одеялом дрогнул и замер, будто надеясь, что, если не будет двигаться, признаков жизни в нём и не заметят. Чуть помявшись у двери, Саша аккуратно опустила сумку с бутылкой на пол около двери и стащила с головы капюшон.       — Можешь не прятаться, это всего лишь я. — Наверняка же прячется от медсестер, которые не одобряют сидение в телефоне вместо сна по ночам.       Силуэт зашевелился, одеяло медленно поползло вниз, и из-за него в ночной полутьме сверкнула пара голубых глаз. На этот раз уже не таких ненавидящих, а скорее напуганных. Узнав своего ночного визитёра, Жук напряглась ещё сильнее, но не вскрикнула, только поджала губы и отпрянула назад, быстро бегая по девушке глазами. Та вдруг резко вскинула руки вверх, будто сдаваясь.       — Если не хочешь меня видеть, я уйду. Не буду тебя трогать и буду стоять здесь. Только скажи.       Смиренно опустив голову, она уже ожидала услышать просьбу уйти или щелчок кнопки вызова медсестры, но в палате по-прежнему царила идеальная тишина. Соня всё так же настороженно жалась в угол, часто-часто дыша, но не говорила, просто смотрела и будто чего-то ждала. Выждав пару минут, старшая всё-таки опустила руки и тихо откашлялась.       — Я пришла извиниться за всё дерьмо, что тебе пришлось перенести из-за меня. Я могла бы свалить ответственность на кого-нибудь другого, сказав, что я стала такой из-за обстоятельств или плохих людей в моей жизни, и что моя вина из-за этого намного меньше, чем на самом деле, но не буду. Я ужасный человек, и всё, что произошло за весь этот год, только из-за меня. Только я виновата в том, что произошло со мной, с тобой, и, если бы не я, ты бы сейчас не лежала в больнице со сломанной ногой, а я бы не пряталась от персонала этой больницы, чтобы сказать тебе это. Ты же ведь… единственная, кто пришел тогда, чтобы поднять меня с кровати, когда мне это действительно было надо. И моя вина, что мне этого не хватило для того, чтобы остаться нормальным человеком. Не буду настаивать на том, чтобы ты меня простила, просто хочу, чтобы ты выслушала и знала, что я полностью осознаю уровень пиздеца, который натворила. И что мне очень стыдно за то, что из-за меня твое положение в вашей школьной иерархии пошатнулось, и что тебе пришлось сводить счеты с жизнью из-за этого. Не хочу оправдываться, и говорить, что не знаю, что на меня нашло. Возможно, я даже специально в тот день наорала на тебя, о чем сейчас очень жалею. И моя вина в том, что я не смогла по достоинству с этим разобраться и ответить, как взрослый и адекватный человек. Только я виновата в том, что в один момент всё покатилось куда-то по наклонной, и я даже не осознала, что натворила, до момента, пока мне об этом рассказали. Во всём этом виновата только я и никто больше. И с полным осознанием этого прошу у тебя прошения за всю причинённую тебе боль. Я ужасный человек. И я заслуживаю того, чтобы меня посадили за то, что ты теперь вынуждена проводить своё лето здесь.       Выпалив последнюю пару предложений на одном дыхании, Саша тяжело выдохнула и прикрыла глаза, чувствуя подозрительную лёгкость, окутавшую тело после этого длинного монолога. Даже удивительно было, что она почти ни разу не запнулась, не задумалась, а говорила от души, не подбирая перед этим слова. Как будто в эту минуту она и стала той самой взрослой, которой и должна была быть всё это время, полностью взяв вину на себя и извинившись за это. Ведь во всём, что касается их двоих, виновата и правда только она. И никакая Диана. Не Диана же в конце концов назвала плачущую девочку шлюхой, когда та пришла сквозь слёзы признаваться в любви. Так и нужно было сделать несколько дней назад. Пусть тогда Соня с самой первой минуты попросила уйти. Ну и ушла бы тогда, и то больше пользы было бы. Вроде как всё встало на свои места. Вроде как именно это и надо было сказать, чтобы не оставлять на себе клеймо инфантильной идиотки, разоравшейся даже во время извинений.       Соня, казалось, даже не дыша, снова оглядела Александру с ног до головы и, подумав о чем-то пару секунд, отвернулась к левой стене. Свесив загипсованную ногу вниз, и сев к стене лицом, полностью отвернувшись от такой же не дышащей от волнения девушки, она тихо зашептала, не поднимая головы:       — И учитель ты хреновый.       — И учитель я хреновый. — осознавая, что и это чистейшая правда, вздохнула в ответ Саша, виновато тупя глаза в пол.       — И лижешь ты отвратительно.       — И лижу я отвратительно.       — И физика твоя — говно полное. — в череде всхлипов, вкраплениями добавлявшихся в шепот всё чаще и чаще, вдруг проскочил печальный смешок.       — Ну физику-то за что? — уловив теплоту в холодном тоне, слабо ухмыльнулась Саша.       Жук совсем расклеилась и тихо захныкала, утирая глаза руками и сгибаясь всё больше. Не оборачиваясь на так и не тронувшуюся с места Александру, одной рукой она небрежно откинула комкающееся рядом одеяло подальше в сторону. Но старшая всё так же послушно стояла на том же месте, выжидая конкретных слов, и только нервно бегала глазами туда-сюда. Поняв, что намек не понят, Жук похлопала рукой по матрасу рядом с собой, опять отпрянув к стене. То ли облегченно, то ли нервно выдохнув, Саша тихими шагами подошла ближе, так же беззвучно присела рядом, еле как вскарабкавшись на такую высоту, с которой со сломанной ногой слезть самостоятельно наверняка не получилось бы. Жук всё так же всхлипывала и вытирала лицо руками, смотря только в пол и никуда больше. Хотела старшая аккуратно погладить её по спине, но вовремя вспомнила свои же слова и одернула руку. По окну всё громче стучал дождь, из-за шума которого приходилось говорить уже не шепотом, чтобы хотя-бы слышать друг друга.       — Почему ты следователям про меня ничего не сказала?       — Сама знаешь. — Наконец чуть поуспокоившись, буркнула Жук.       — Всё настолько серьёзно?       — Да. И это отвратительно. Не хочу никогда больше любить кого-то.       — На самом деле это не так уж и плохо. Чувства могут творить чудеса, если человек хороший. Просто тебе со мной не повезло. У нас в обществе как-то перевернули всё, и теперь это чем-то постыдным считается. Люди просто разучились любить.       — Но ты же у нас громче всех кричала, что умеешь.       — Наркотики тоже чудеса творят. С ними не только любить разучишься. Я сама в себе убила возможность любить кого-то. Наверное, тоже потому, что в первый раз с этим проебалась и захотела закрыться ото всех. Я с семьей контакты оборвала, как моя сестра когда-то, а я так надеялась, что не буду на неё похожей.       — А ещё целоваться всегда лезла. — Хмыкнула Соня, слабо улыбнувшись при воспоминаниях о времени, когда к ней лезли с поцелуями, а не наоборот.       — А ты в какие-то моменты даже не возражала.       — Потому что дурой была. Может быть, если бы я тогда не прогнулась, этого всего бы не было.       — Да ладно тебе, это не так работает. То есть сейчас поцеловать не хочешь?       — Нет. — снова обиженно буркнула Соня.       — А, я вспомнила, как у тебя это делается. — старшая загадочно заулыбалась и зачем-то полезла рукой в карман. — Держи, дарю от всего сердца. Теперь у меня есть шанс?       Соня только из любопытства повернулась на протянувшую ей что-то руку, поначалу ничего не разглядев из-за слёз и темноты. Между большим и указательным пальцем в свете фонаря поблёскивало серебряное кольцо. То самое, которое Жук сама и вручила Саше при их первой встрече, когда довела ту до инфаркта своим внезапно переменившимся поведением. Она вроде в шутку сняла его тогда с пальца, чтобы красиво затащить старшую в постель, а потом как-нибудь вернуть его назад и не попыталась, потому что забыла. Вообще, это было одно из любимых колец, она его на большом пальце правой руки носила, а когда обнаружила, что его нет на месте, подумала, что просто где-то посеяла, когда снимала всё прочее железо с рук.       — Ты его не выкинула? — почти что пропищала Соня, неверяще забирая своё же кольцо подрагивающими пальцами.       — Ну а как же? Мне до этого колец никто не дарил. Я его всё это время на безымянном носила, если ты не замечала. Мне же его любимая ученица подарила. — Жук, даже поперхнувшись, наконец-то подняла влажные глаза, неверяще глядя на улыбающуюся Александру. — Тебе я больше всего любила ставить пятерки ни за что.       Пытаясь укротить задрожавшую нижнюю губу, Соня снова перевела круглые глаза на кольцо. Правда не выбросила ведь. Хотя, кольцо совсем дешевое, рублей за сто, из интернет-магазина. Подумав о чем-то ещё минуту, она снова повернулась к уже не такой счастливой Саше, которая уже явно начала сомневаться в нужности своих последних слов. Только она хотела извиниться за такой переход на какой-то необоснованный флирт, как Жук сжала кольцо в левом кулаке, а свободной рукой резко схватила девушку за плечо, притянув ближе к себе, чтобы вцепиться в губы и не отпускать. Саша в последний момент успела удержаться, чтобы всем телом не упасть на младшую от неожиданности и не сломать ей ещё что-нибудь. Запястье снова пронзила острая боль, но Жук только сильнее сжала пальцами чужое плечо, будто оно так и норовило вырваться. После всего произошедшего вот так целоваться было странно, но отказать такой настойчивости просто не получилось. Порываясь куда-то вперёд, Жук с некоторой агрессией толкалась языком глубже, не отстраняясь до последнего, будто желая задохнуться. Когда стало не хватать воздуха и старшая отстранилась первой, она только настойчиво притянула её за шею обратно, всхлипывая и снова заливаясь слезами. Саша думала, что, наверное, лишним это сейчас точно не будет, по крайней мере это первый абсолютно искренний и непринужденный поцелуй за всё время. Перестав опираться на руки, она осторожно прикоснулась правой ладонью к влажной щеке, большим пальцем стирая с неё слезу. Но поцелуй всё равно был с привкусом горьких слёз, что сейчас особо и не мешало, даже было необходимо.       Только когда сквозь шум дождя неожиданно прорезался грохот, и помещение на секунду осветилось из-за вспыхнувшей на небе молнии, Жук вздрогнула и отстранилась. Саша с тем же растерянным видом ожидала дальнейших слов, но обе продолжали молчать, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза.       — Ты такая холодная… — Всё-таки разжав поломанную руку, пробормотала Соня, снова чуть отстранившись.       — Я умру скоро. Из-за какой-то хуйни стала… наркоманкой, которая ещё вздумала, что может с детьми работать. И после всего этого даже спасать себя от скорой смерти не хочется.       — Что… всё так плохо? — снова подняв на девушку влажные глаза, Жук с надеждой заглянула в помрачневшее лицо. Саша молча задрала левый рукав худи по плечо, обнажив россыпь синяков на внутренней стороне локтя, оставшихся после многочисленных игл, которые трясущаяся рука не смогла нормально воткнуть в нежную кожу. Ниже темнела пока что не особо страшная язва, алевшая по краям из-за привычки чесаться во время отходняков. На всей руке теперь явно проступали вены, наверное, даже ставшие темнее, чем должны быть. Жук испуганно вздрогнула, и пока это зрелище снова не довело её до слез, старшая опустила рукав на прежнее место, неловко поежившись. Младшая снова всхлипнула и, невесомо обвив руками исхудавшее предплечье, прильнула к нему щекой.       — Ты всё так же не хочешь с этим ничего делать?       — Я… не знаю, зачем. У меня не осталось поводов жить, я себя и тебя, и семью и вообще всех вокруг подвела и предала, скатилась в яму алкоголизма и… не знаю, надо ли это мне. Я никому не нужна, мне вообще нельзя в обществе оставаться. И без того много хуйни натворила. Мне стыдно жить дальше, а лечиться ради того, чтобы с этим грузом жить дальше… не знаю. Не вижу в этом смысла.       — А я… я хотела всё это закончить, а меня посадили сюда. И говорят, что, когда вылечат — отправят в психушку, чтобы больше с окна не прыгала. Я тоже не видела смысла во всём этом. И… и я была бы счастлива, если бы у тебя снова всё было хорошо. Я, может быть, даже умереть расхотела бы.       — Отвратительно… дел натворила я, а мучаться в исправительных заведениях теперь нам обеим… — Тяжело вздохнула Саша, склонив голову на бок, оперевшись щекой о чужую макушку.       — Но… если я попрошу завязать с этим хотя-бы ради меня, ты попробуешь? — Тревожно сжав предплечье пальцами ещё сильнее, пробормотала Соня, всё не отрываясь глядя вверх, из-за чего уже начинала затекать шея. Саша о чем-то глубоко задумалась, помрачнев ещё сильнее.       — Ну… если я все-таки заслужила прощение… и если ты обещаешь дождаться меня, то можно и попробовать.       Жук впервые за долгое время заулыбалась как прежде, искренне и счастливо, хоть по щекам снова потекли вымученные слёзы. Даже дождь на время чуть притих.       — Тут такая отвратительная еда… — после пары минут молчания пробормотала Жук. Поговорить изо дня в день не с кем, а тут наконец-то можно хоть кому-то пожаловаться.       — Я тут кафе круглосуточное неподалёку видела, хочешь, принесу что-нибудь? — Вдруг внезапно воодушевилась Саша, сразу же подорвавшись с места, не подумав о том, чем будет расплачиваться и как будет идти мимо ресепшена обратно.       — Нет! — Жук перепуганно вскрикнула и той же железной хваткой в последний момент схватила девушку за руку, чуть не упав на живот из-за такого рывка. — Нет, не уходи!       Саша, даже испугавшись этих криков, покорно села обратно, оцепенев, когда младшая прижалась всем телом и нервно задрожала.       — Тихо, тихо, что такое? — Поглаживая холодными ладонями пушистую бледно-розовую макушку, пробормотала она.       — Не уходи… Я не хочу сидеть одна… он… он снова… снова придет…       — Кто?       Девочка молча вытащила откуда-то из-за спины телефон и, разблокировав его отпечатком пальца, протянула его старшей. Той пришлось забрать его из дрожащих ладоней, чтобы разглядеть на тусклом экране хоть что-то.

6996 R тебя viжу 6996 Беgi есLи м0жЕшь 6996 1 о 5 №»# 6996 GDе тебR не стаНуt иskать?

      — Это… кто? — Не успев по достоинству испугаться этих странных посланий, протянула Саша, листая безответные сообщения всё выше.       — Рома из класса. Он ко мне в квартиру ломился постоянно… и… и замок вскрыл, и с ножом в школу ходил, и…       — Ладно, хватит, я уже поняла, про кого ты. То есть… он всё это время, не переставая, вот этой вот херней занимался? — Кивок в ответ. — Так почему мне с самого начала не сказала?       — Так ты мне с самого начала и не поверила. Вы с этой Агатой меня к директору посылали, говорили, что не ваше это дело и… и Вероника Андреевна тогда сказала, что с этим ничего сделать нельзя, потому что четких улик против него нет.       Саша виновато закусила губу и выключила телефон, правда вспомнив, что так всё и было. Опять из-за неё ребёнок какой-то ужас терпит. При чем уже не первый месяц, судя по всему.       — Ладно… но, если он постоянно такое пишет, с чего ты уверена, что он вот именно сейчас придёт? Откуда он номер палаты знает? И как вообще сюда проберётся?       — А что тогда ты тут делаешь, если сюда так сложно попасть? Он смог вскрыть замок на моей двери, он постоянно… он постоянно видит и знает, где я… Я не знаю, как он это делает, но… но он уже где-то здесь, я чувствую. Он рядом… он где-то здесь.       — Ладно, успокойся, мы в конце концов не одни здесь. Тут хотя-бы люди вокруг.       — Он придёт… и никто не услышит… так всегда. — Трясясь всё сильнее, бормотала Соня, постоянно оглядываясь на окно, будто боясь увидеть в нём пугающую физиономию.       — Давай успокоимся, я рядом, мы что-нибудь придумаем. Ну, или в худшем случае, умрем вдвоем. Да ладно, ладно, не плачь, никто не умрёт. Я уже слишком настроилась на страдания в наркологичке, чтобы сейчас просто так помирать. Даже если он сюда и заявится, мы его сами на нож посадим. И от тебя наконец-то отстанут следователи, если узнают, кто всё это время творил эту дичь.       — Обещаешь?       — Обещаю. В конце концов, если он сюда заявится, они не смогут говорить, что против него нет улик.       За окном снова грянул гром.