***
Кеннеди уходит в работу с головой, проверяя один отчёт за другим. Изредка делает особенно важные пометки и режется о край хрустящей бумаги — красное пятно с извилистыми линиями его отпечатка пачкает уголок, и Леон вспоминает об утренним происшествии. В сегодняшнем дне слишком много грязных, уродливых пятен — и это его отнюдь не радует. Он смотрит на Марка, копошащегося напротив, и неприятное ощущение, успевшее притупиться за последний час, возвращается снова. Это заставляет думать — жаль, не в том ключе, в коем ему бы того хотелось. Леон откидывается на линялую спинку и выжидает. Готовит тактику допроса-разговора и напускает на себя искусственную доброжелательность. — Я сделал то, что ты просил, — Марк вздрагивает от внезапно брошенной фразы и удивлённо-вопросительно хмурится. — Поговорил с мисс Мур. — Правда? — напарник довольно улыбается, вскакивая на ноги, и в несколько широких шагов преодолевает расстояние до стола Кеннеди, пока не заваливается на ближайший стул. — И как всё прошло? Когда успел вообще? — Меньше вопросов, — Леон остужает его пыл, выставляя ладонь, и натянуто улыбается. — Дай мне рассказать для начала. Он вспоминает кабинет Эвер, утонувший в ночном полумраке, и то, что в целом здании их было двое, не считая уснувшего на посту охранника. И Кеннеди ненавидит послевкусие лжи, остающейся в ротовой полости, но знает, что иногда без неё не получается. — Утром. Точнее, пытался поговорить. Я случайно пролил на неё кофе, испортил новую блузку и, кажется, теперь мисс Мур ненавидит меня ещё больше. Марк присвистывает и издаёт короткий смешок. Говорит что-то на подобии «Во ты даёшь, приятель», а после расслабленно подпирает голову рукой, опираясь локтем на стол. — Забей, она точно не возненавидит тебя. У Эвер добрая душа. Порой мне кажется, что даже слишком добрая для этого мира, — парень мечтательно вздыхает и почти закатывает глаза от удовольствия, погружаясь в собственные мысли. — Знаешь, не чти я букву закона, то выкрал бы её и спрятал где-нибудь в укромном месте. Представь, только я и она. И больше никого в радиусе десятка километров. Леон, к сожалению, представляет. И видит перед собой бесконечно печальную мисс Мур, которая не может смириться с тем, что у неё отобрали свободу. И надеется, что в порыве гнева она отстрелит Марку башку — и желательно что-то ещё. Очевидно то, чем он думал в этот момент. Потому что такого никогда не должно происходить. Потому что это то, с чем борется Марк, Леон и сотни прочих агентов ФБР и офицеров полиции. — Звучит как тревожный звоночек. И часто ли тебя посещают такие мысли? — взгляд Кеннеди потяжелел, но тонкие линии губ сохранили улыбку. Или оскал. — Брось, я же сказал: «Не чти я букву закона». В любом случае… — Марк грустно шмыгает носом, на мгновение теряясь. — Меня жёстко фрэндзонят. Эвер не смотрит на меня как на парня. Совсем. Не знаю, что ещё я должен сделать, чтобы привлечь её внимание. Леон тоже не знал. Последние серьёзные отношения у него были перед катастрофой в Раккун-сити — и те закончились ужасным провалом. Сначала раскололись, затем разбились вдребезги без права на восстановление. Интрижки в угоду своим личным потребностям в расчёт не брались — ни любви, ни романтики — лишь хороший секс и ощущение, что он одинок, но никогда не один. Кеннеди сочувственно пожал плечами и для вида вздохнул, внутренне закипел, как чайник на плите — всё не то, что нужно. Бессмыслица влюблённого дурака. — И давно ты в неё… — Леон смакует несказанное слово, вертевшееся на языке. — Влюблён? — Ну, без малого года три. Сразу, как только Эвер приняли на работу. И когда я увидел её в первый раз… — у взбудораженного Марка перехватывает дыхание. — Моё сердце провалилось в желудок. Леон по-мужски ухмыляется и записывает на подкорку — никогда не использовать в своём лексиконе эту безвкусную фразу.***
Эвер возвращается в офис с опозданием — проходит ровно три с половиной часа, когда девушка осторожно стучится в дверь и под тихое «Войдите» просачивается внутрь. Леон видит то, на что не надеялся — всё та же белая блузка и побледневшие коричневые разводы. Мур замечает на себе пытливый взгляд и кладёт руку на запятнанную ткань — нервозно мнёт её, сжимая дрожащими пальцами. То ли чувствует неловкость за непрезентабельный вид, то ли что-то скрывает — в конце концов, это ничего не значащая мелочь, но Кеннеди не может не подозревать. Его что-то смущает, и инстинкты, накалённые в нём до предела, никогда не сбиваются с курса. Возможно, это прогрессирующая паранойя и проблемы с доверием — возможно когда-нибудь Леон запишется на курсы психотерапии, чтобы перестать видеть в каждом угрозу. Возможно — значит никогда. — Ты как раз вовремя, — Марк приветственно салютует рукой, нащупывая лежащую рядом куртку. Спешно натягивает её, распихивая по карманам телефон, ключи и заламинированную корочку агента. — У нас с Леоном появилась мыслишка. Помнишь, нераскрытое убийство двухлетней давности? Тогда жертвой стал крупный бизнесмен Адам Вудс. Эвер хмурится, роется в памяти и, кажется, вспоминает. Это было первое серьёзное дело, связанное с убийством влиятельного человека, к которому её допустили после односложных поножовщин на бытовой почве и случаев, когда жёны убивали своих мужей за измены — или же наоборот. Тогда она, ещё не опытная, но с острым умом и новым взглядом на вещи, билась над расследованием вместе с Марком — и потерпела поражение. Искать было нечего и, наверное, некого. Дело закрыли слишком быстро за неимением вещественных доказательств и отправили пылиться в архив. А убийца ходил по одной с ней земле и дышал тем же воздухом — совершал новые преступления и оставался безнаказанным, пока Эвер пыталась мириться с чувством собственной несостоятельности. — Так вот, предположительно, если мне не изменяет память, выстрел был сделан из той же модели пистолета, — Марк продолжает с энтузиазмом. — Не уверен, что нам это чем-то поможет, но надежда умирает последней. — И что требуется от меня? — Эвер переводит взгляд на Леона. Тот всё ещё продолжал смотреть на неё изучающе и долго, как при первой встрече в кабинете убитого конгрессмена. Так, будто отделял мясо от костей, и раскраивал черепную коробку, чтобы заглянуть внутрь. У Мур перехватывает дыхание, и пунцовая краска приливает к щекам. Чувствует, как в кабинете становится жарче, несмотря на исправно работающий — в отличие от её собственного — вентилятор. — Мне нужно кое-что проверить по нашему делу, а ты знаешь архив лучше, чем свою пятерню. Помощника лучше не найти. Если ты не занята, само собой, — Марк замирает в дверях, вглядываясь в отчего-то встревоженное лицо Эвер, но не придаёт этому значения. Мур хочет ответить «нет», выдумать тысяча и одно важное занятие, которым ей нужно уделить время прямо сейчас — а иначе Земля сойдёт с орбиты. Леон наблюдает со стороны, не вмешиваясь, но она не может не признать — абсолютно всё здесь находится под полным его контролем. Эвер петляет по коридорам офиса, пока Кеннеди идёт сзади и дышит ей в затылок. Держит под взглядом-дулом, наступая на пятки. Она искренне не понимала, чем могла вызвать его неприязнь и — что ещё хуже — это леденящее недоверие, которое стало настолько осязаемым, что, казалось, к нему можно прикоснуться. Думать об этом не хотелось. Эвер заторможенно останавливается перед железной дверью — тяжёлой настолько, что у неё никогда не получалось открыть её с первого раза. Сначала нужно ухватиться обеими руками за ручку и потянуть на себя, затем подставить ногу и, подцепив плечом, быстро протиснуться внутрь. Затем дверь закроется по инерции, стукнется о металлические створы и остановится на третьем ударе. Эвер знает эту схему едва ли не наизусть. Леон, впрочем, не даёт возможности что-либо предпринять — молчаливо оттесняет девушку в сторону и раскрывает дверь почти настежь: Мур отмечает, что в широком проходе они разойдутся вдвоём, не соприкасаясь друг с другом. А ещё, что у мистера Кеннеди очень сильные руки. — Прошу, — Леон указывает вперёд небрежным кивком головы, и Эвер подчиняется. На секунду жмурится, ждёт, пока глаза привыкнут к тусклому свету и смогут нормально ориентироваться. — Есть какой-то реестр или журнал? Эвер кивает, указывая в нужную сторону — на небольшой комод с раскрытой на середине книгой для записи. Кеннеди думает, что гости тут появляются редко или администрация слишком мало платит своим уборщицам. Пыль покрывала стол густым слоем — так, что на ней можно было записывать телефонные номера и оставлять тайные послания. Мур робко топталась рядом, погружённая в собственные мысли, и не знала куда себя деть: заламывала руки, кусала губы и часто-часто моргала, поглядывая в сторону двери, как на единственное спасение из этой ловушки. — Вы не переоделись, — Леон листает журнал, бегло просматривая строчки, и изредка отрывает взгляд, чтобы оценить её состояние. Эвер вздрагивала от его голоса — тихого и размеренно отталкивающегося от стен — и пыталась эмоционально укрыться. Делала это неумело и, в большей степени, интуитивно, потому что её попытки с треском проваливались: Леон умело считывал жесты и анализировал поведение не хуже навороченных детекторов. Его учили, что словам верить нельзя, но тело выдаёт ложь с потрохами даже у самых искусных лгунов — потому что, чтобы провести мир вокруг пальца, нужно сперва обмануть собственный мозг. И, к сожалению или к счастью, это удаётся отнюдь не каждому. — Времени не было, иначе я бы задержалась ещё на час. — Так куда вы всё же ездили? Эвер раздражённо поворачивается к нему лицом, скрещивая руки на груди. Закрывается окончательно и решает напасть первой — если не в прямом смысле, то в косвенном — прежде, чем он успеет сделать хоть шаг к ней навстречу. — Почему вы меня допрашиваете? — она не кричит, но её шипящий голос лучше всего отражает её внутреннее состояние. Это заставляет цинично усмехнуться. — Очевидно, вы не присутствовали на настоящих допросах, мисс Мур, — Леон отвечает с некой толикой покровительства. Чувство превосходства жалит в затылок и больно печёт. — Поверьте, на допросе я бы вёл себя совсем иначе, и вам бы это не понравилось. Эвер не осмелилась что-то либо сказать — только неугомонно теребила рукав несчастной блузки, будто хотела вспороть швы себе назло. Леон пугает её до дрожи в негнущихся коленях: высокий, широкоплечий, с выправкой опытного военного — от него несёт небезопасностью и порохом, прилипшим к одежде. Если бы опасность имела человеческое тело, она непременно обрела бы облик Леона Кеннеди. Тишина копошится вокруг и медленно добирается до свежей плоти. — Я не хочу вас запугивать, — Кеннеди выдыхает тяжело и, откладывая журнал в сторону, ровняется с ней. Смотрит сверху вниз, отчего Мур неприятно ёжится, но всё же находит в себе силы для нового зрительного контакта. — Это не мой метод. По крайней мере, я не запугиваю тех, кого считаю коллегами. Страх крошился в горле и сыпался в лёгкие — Эвер глотала его по крупицам, чувствуя, как задыхается без воды и воздуха. Она — выброшенная на солнцепёк рыба. Осознающая приближение неизбежного, но не смирившаяся со своей участью и оттого бьющаяся в предсмертных конвульсиях. — Если хотите, чтобы я не чувствовала себя как в пыточной камере… — Эвер говорит на выдохе, смотрит жалостливо, но не жалко, и делает шаг вперёд навстречу. Между ней и Леоном остаётся просвет меньше, чем в сантиметр. Он настораживается, пусть и знает, что опасность ему не грозит. Прищуривается, отчего-то ослеплённый, и ждёт. — Перестаньте разговаривать со мной как с преступником. Леон ничего не обещает. Не по причине своего недоверия, а потому, что знает, что обещания, слетевшие с его уст, воплощаются редко. И Кеннеди по-прежнему читает Эвер, как открытую книгу — вот только язык, как минимум, древнегреческий.