Спасай мою шкуру

Леон приходит к Рэдфилду ровно на девятый день, будто справляет поминки. Стирает с лица слой могильной земли, откашливает проглоченную траву и валится на грушу для битья. Разводит руки в стороны, так и говоря — бейте меня, пинайте. Убейте, в конце концов, но только избавьте от этого жалкого существования. Стало страшно. В зале тикали часы запущенным детонатором — три, два, один. Конца не наступает. Крис приземляется рядом, по-дружески толкая его в плечо, и трагично закуривает. Облако дыма рассеивается перед нелепой табличкой напротив. «Просьба не курить». Забавно, но её приколотил сам Рэдфилд, когда пытался помешаться на здоровом образе жизни. К счастью, отрёкся от этой затеи практически сразу — не выдержал. Курение убивает, говорила ему сестра, а Крис только цинично смеялся в ответ. Жизнь — вот, что убьёт его раньше, чем он начнёт выблёвывать собственные лёгкие, как инородный предмет. — Неважно выглядишь, — мужчина мнёт фильтр зубами, ловко выуживая из пачки вторую сигарету, и протягивает Леону. Он принимает её с благодарностью, по-дурацки разглядывая волокнистый цилиндр, плотно набитый отборным табаком. Лучшая отрава — другого от Рэдфилда и не ждал. Зажигалка призывно щёлкает, вспыхивая пламенем. Сигарета тлеет прямо под носом и крошится пеплом — почти не отличить от звезды. Обжигает ноздри, гортань и подступает к горлу — Леон задыхается с непривычки, но упрямо проглатывает никотин, загоняя его поглубже. Помирать, так с кайфом, да? — Я не справляюсь, — Кеннеди отрешённо кивает в пустоту, прикрывая глаза. — Всё, за чтобы я не взялся, летит к чёртовой матери. Просто проклятье какое-то. — Справляешься, — Крис улыбается как-то по-отечески. С болью и тленным пониманием разглядывает осунувшееся лицо товарища. Мысленно говорит, мы все потеряли что-то в этой безумной мясорубке. Но мы живы назло и вопреки. — Если бы не справлялся, наверное, пришлось бы вытаскивать тебя из петли. Леон отрицательно качает головой сквозь поток сумбурных мыслей, выкручивающих конечности. Смотрит на свои руки. Бледные и чистые — на самом деле, они по локоть в крови, хотя, в самом деле, он никогда не опускал их в бассейн с чужими органами намеренно. Просто бил — много и зверски. Просто стрелял, пока чужие мозги не пятнали собой стены. Просто делал то, что от него требуется. — Я не самоубийца, Крис, и ты это знаешь, — Кеннеди затягивается снова. На второй раз спазмы отступают, и нечто обманчиво похожее на расслабление растекается в извилинах мозга. — Не хочу пополнять криминальную статистику. — Слышал историю, как несколько сотрудников застрелились из табельного в кабинете у директора ФБР, — Рэдфилд, сотканный из дыма, давится сардонической усмешкой. — Просили одолжить до зарплаты? — Плохо выполняли свою работу, — Леон разводит руками и тушит ненужную сигарету прямо об пол, пепельницы-то ему всё равно никто не предложил. Крис делает также. Вокруг несёт смрадом и обоюдным отчаяньем. — Хотя если он всадит мне пулю в лоб, я даже не расстроюсь. — Обязательно поблагодарю его на твоих похоронах, — Рэдфилд не чурается шуток о собственной смерти, поэтому выливает их как на духу, словно рассказывает бородатый анекдот. Леон, в принципе, тоже, поэтому оба понимают друг друга едва ли не с полуслова. Идеальная квинтэссенция грязи и скабрезности. Кеннеди пересказывает последние дни своей жизни, будто случилась какая-то трагикомедия — местами смешно, а иногда хочется зареветь белугой и снести сценаристу башку бейсбольной битой, чтобы больше не сочинял подобные бредни. Крис флегматично молчит, выслушивая бесперебойный поток сознания: о мёртвом (в привычном понимании слова «мёртвый») конгрессмене, убийце-невидимке (мне уже начинает казаться, что всё это бесконечный кошмар) и странной мисс Мур, которая дурит ему голову с видом ослеплённой лани в свете фар (хотя, боже правый, это самый невинный человек, которого я только встречал). Леон даже притащил с собой её фотографию — иронично — хранил ту в кармашке для кредиток собственного портмоне, будто украдкой любовался любимой девушкой при каждом удобном случае. Крис успевает оценить загадочную незнакомку. Коротко думает — милая. Словно только вчера выпустилась из детсада. И то ли Кеннеди всегда привлекал образ невинных овечек, то ли после всего пережитого дерьма в нём поселился клишированный излом на дам, попавших в беду. Важное здесь уточнение — попавших, а не её создающих — потому что Рэдфилд отказывался верить в то, что эта девчонка ростом с кнопку действительно могла быть в чём-то замешана. Такие вещи всегда бросаются в глаза: взгляды, поза и жесты зачастую выдают человека с гнильцой, а Крис по долгу службы прекрасно разбирался в людях. И сейчас он, в отличие от Кеннеди, понимал, кого стоит подозревать в последнюю очередь. — Ну, что скажешь? — Леон смотрит выжидающе, разгоняя ладонью угольный воздух вокруг. Крис задумчиво пожимает плечами. — Скажу, что знаю отличного психотерапевта. На фоне отчаянья у тебя развивается паранойя. Но если терпеть невмоготу, можешь поплакаться мне в бронежилет. Леон поддаётся невротическому дрожанию: бьётся в нём и раздувает ноздри от злости. Показывает всем своим видом — дело серьёзнее некуда, и ты будешь внимать каждому моему слову. И Рэдфилд внимает. В конце концов, что не сделаешь ради хорошего друга — особенно когда тот так методично действует ему на нервы своей мрачной физиономией. После разговора с Крисом становится легче. Немного, но достаточно для того, чтобы перестать хвататься за оружие при всяком удобном — и не очень — случае. Иной раз ему даже удаётся вздремнуть, завернувшись с головой в белое одеяло. Сон скоротечный, мир — тоже. Кеннеди мечется по постели, а просыпается ранним утром у подножья с болью в пояснице и вывернутой шеей — трахея раскалывается. Леон ждёт звонка от Криса, как божьего благословения. Продолжает засиживаться в офисе допоздна и титаническим усилием воли выдавливает приветливую улыбку всякий раз, когда видит маячившую на горизонте мисс Мур. Сдерживаться становилось труднее. Кеннеди прокручивал кадры в голове, как врывается в к ней в кабинет и отчаянно трясёт это хрупкое тельце в надежде, что наконец-то заставит её говорить. Притащит за ручку на допрос и задавит ощущением безнадёжности. Перекроет кислород. Не оставит выбора. Эвер сломается быстро — какой бы хорошей актрисой она не прикидывалась, Леон раскусывает таких на завтрак, обед и ужин и даже не давится. Может, ей и удалось пустить пыль ему в глаза, но больше он не позволит себе быть таким ослеплённым идиотом. А после, когда ярость начинает отступать, Кеннеди оглядывается по сторонам. Видит Мур, неловко отбивающуюся от напористых попыток Марка пригласить её в кино — обязательно на последний сеанс и места для поцелуев. Она всегда боится задеть его или обидеть отказом, поэтому выдумывает тысячу глупых причин сказать ему «нет»: помогает соседке упаковывать вещи для переезда, везёт кота на запланированный приём к ветеринару, жалуется на участившиеся мигрени и пониженное давление — в двух словах, врёт, как дышит. Леон, отвлекаясь — и забываясь — думает между делом, чтобы сказала Эвер, если бы на месте Марка сейчас стоял он. Протянул ей два билета в кино и предложил провести вместе время — без пошлостей и грязных мыслишек по её запиранию в какой-нибудь глуши, где «только одни-единственные мы». Всё обоюдно и… романтично? Кеннеди приходит в себя быстрее, чем пуля вылетает из гильзы. Это не то, о чём он должен думать сейчас, доведённый до исступления своей же беспомощностью. Звонок от агента, которого Крис напряг в помощь ради благого дела, раздаётся слишком не вовремя — удивительно, он ждал его больше всего на свете, а сейчас недовольно свёл брови на переносице. Отвлёкся на входящий и не заметил, в какой момент мисс Мур растеклась по воздуху и исчезла из вида. Марк возвращается в кабинет, расстроенный и злой — бьёт кулаком по столу и запрокидывает голову наверх, совсем не заботясь, что в данный момент Кеннеди оттирает огромное пятно на репутации подразделений бравого ФБР. Леон впитывает информацию по крупицам и темнеет от злобы. Грудь ломается. Скулит, повизгивая ультразвуком костей, и рушится. Он обо всём догадывался, всё знал наперёд, пока другие закрывали на это глаза. Но почему тогда ему так сильно хотелось оказать неправым? — Что-то случилось? — напарник выныривает из меланхолии, когда Кеннеди с остервенением швыряет телефон на стол. Вздрагивает от громкого звука и по-детски подтягивает ноги к себе. Все здесь как будто не успели вылезти из штанов на лямках. — Куда ты так несёшься? — Твои слова оказались пророческими, — Леон отвечает жёстко, практически рявкает и лает, пока спешно натягивает куртку на плечи. Марк хмурится с непониманием, но лезть под горячую руку не пытается. Смышлёный малый. Жаль, слишком наивный. — Преступник пришёл сам, видел когда-нибудь такое? — Ого, это же… здорово, да? Почему тогда ты так злишься? — Марк растерян и потерян. Мямлит под нос несусветные глупости, пока Кеннеди не заставляет его умолкнуть, пригвождая мрачным взглядом к спинке потрёпанного кресла. На мгновение задерживается в дверном проёме и, пытаясь унять болезненные судороги в сердце, оборачивается через плечо с напускной невозмутимостью. — По возвращении у меня будет серьёзный разговор с мисс Мур. Задержи её до моего приезда. И под «задержать» я имею в виду не просто присесть ей на уши.

***

Кеннеди смотрит сквозь непрозрачное стекло допросной и сжимает кулаки. Мужчина в наручниках выглядит расслабленным и непобеждённым, будто сам является здесь королём положения. — Он так ничего и не сказал? — Леон мрачно обращается к стоящему рядом Крису, и тот отрицательно качает головой. Обоим это не нравится. — Как вы вообще вышли на него? — Сам себя сдал по анонимным каналам связи, после информацию передали агенту, который сотрудничает с тобой, — Рэдфилд цокает языком. Нехорошая выходит история. — И молчит, как рыба. Ценное качество, однако. При других обстоятельствах я бы к нему пригляделся. Развяжешь ему язык? — Конечно, — Кеннеди усмехается, по-звериному двигаясь в сторону двери. — Мне есть, что ему сказать. Немного пружинит на пятках, словно готовится нанести рваный удар, и разминает кулаки. Надеется, что этого не потребуется, но гарантировать ничего не может. Пытка, впрочем, обещает быть долгой. Он заходит внутрь и садится напротив — человек на стуле не двигается, лишь слегка приподнимает голову, чтобы получше разглядеть незнакомца в блёклом ореоле настольной лампы. — Леон Скотт Кеннеди, полагаю? Я представлял тебя несколько иначе. Такой белый, будто из сахарницы выполз. Не подружимся точно. Леон пропускает колкость мимо ушей. Рядом перекатываются цепи. Звенят могильным колоколом и натягиваются до предела. — Дерек Адам Миллер, — Кеннеди рапортует в ответ, наваливаясь локтями на стол, и заговорщицки улыбается. — Или же, правильнее будет обращаться к вам несколько иначе, мистер Мур? Гортанный смех перекатывается в горле. Дерек хохочет не к месту — так, словно находился не на допросе, а хлебал дешёвое пиво в дружеской компании таких же ублюдков-отбросов, которым являлся сам. Раздражало. — Давненько меня так не называли, я уже начал забывать свою настоящую фамилию, — Дерек расслабленно кивает, плавая в ностальгирующем припадке. — Ей тогда шестнадцать было, когда меня в Ирак призвали. Он не произносит её имя вслух, как грешник, чурающийся пятнать святыню собственной грязью. В желудке плавает добрая порция насилия, а от зубов отскакивают молитвы — странный, разлагающийся симбиоз. — На кого ты работаешь? — Леон чеканит жёстко и жестоко. Перебивает. Рушит миг чужого откровения, но семейные дрязги, в самом деле, последнее, о чём он должен заботиться. Особенно, когда перед ним сидит тот, за кем он так тщательно охотился. — Кто отдаёт тебе приказы? — Я ничего не скажу, — Дерек упрямо разводит руками. Цепь снова лязгает и режет по слуху. — Достаточно того, что я пришёл сюда сам. Ни ты, ни твои шавки никогда бы не добрались до меня, но и на это у меня есть свои причины. Как и есть причины хранить молчание. — Напрашиваешься на адвоката? — Кеннеди опасно прищуривается. Пальцы до побеления костяшек сжимают край стола. Древесина болезненно хрустит и стонет. — Хорошо, я понял. Ты не хочешь сотрудничать, а я не хочу быть добрым копом. Рука тянется к нагрудному карману, где покоилась фотография, которую Леон уже успел выучить наизусть: каждый залом и потёртость от небрежного обращения, каждую подсвеченную вспышкой волосинку, выбившуюся из причёски — ещё немного и он её сожжёт на кончике зажигалки. Выжжет из глазниц — разом и навсегда, чтобы избавиться от навязчивого образа, преследующего его по пятам. Фото падает на стол между ними, как наспех выстроенная стена. Маска невозмутимости трещит по швам. Леон замечает, как быстро-быстро Дерек начинает моргать, в уголке глаза скапливается скупая слеза. Каменное сердце человека-монстра приходит в движение. — Это твоя сестра Эвер, и ты знаешь, насколько близко я могу к ней подобраться. Если хочешь, чтобы она осталась целой и невредимой, лучше начинай говорить правду прямо сейчас. Леону становится тошно от собственных слов. Он всегда считал подобное низостью — манипулировать семьёй, ставить их под удар и, уж тем более, угрожать их расправой. Если это не насилие в чистом его проявлении, тогда что? — Что ты несёшь? — Дерек вскакивает на ноги и со всей силы бьёт по столу. Ранее безмятежное лицо искажается гримасой злости и ярости. — Ты ничего ей не сделаешь! Как дети не отвечают за грехи родителей, так и Эвер не виновата в том, чем я стал. Это был только мой выбор! Мой, слышишь, чёртов ты ублюдок?! Миллер — или же Мур, Кеннеди так и не смог определиться — бросается на него с разгорячёнными кулаками. Леон молниеносно блокирует удар. Крис, следящий за происходящим по ту сторону стекла, влетает следом, выкручивая конечности Дерека, и валит его на стол. Пару раз бьёт лицом о стол, заставляя успокоиться. Тело в его руках перестаёт трепыхаться практически сразу — только дышит судорожно, напоминая, что всё ещё живой. — Порядок, Леон? — Рэдфилд коротко оборачивается. Кеннеди молчаливо кивает. — Ты себе могилу роешь, здоровяк. Сначала стал наёмником, теперь напал на должностное лицо. Что будет дальше? — Могила у него итак есть, — Леон кривится в брезгливой усмешке и потирает натруженную руку. — Формально он уже мёртв, поэтому, если убить его сейчас, вряд ли мы нарушим круговорот жизни и смерти в природе. Дерека возвращают на место. Крис дышит ему в затылок, готовый обезвредить в любой момент. — Я не могу рассказать всего, что знаю, — Мур говорит тихо, заставляя напрячь слух. Смотрит на Кеннеди душераздирающим взглядом жертвенного ягнёнка на алтаре. — То, что я сдался сам, уже огромная проблема, но я не мог иначе. Меня убьют, Леон. На улице, в тюрьме, зале суда. Где угодно. Моя судьба предрешена. Но я сделал это ради безопасности Эвер… И у неё есть ответы на все твои вопросы. Леон не верит слезам. Не после того, как цельная картинка в голове сложилась выцветшим паззлом. — Осуждённым на смертную казнь полагается последнее желание, — Дерек усмехается с не сцеженной болью, и ощущение смерти лезет из каждой щели крепкого, тренированного тела. — Поэтому я прошу. Защити её. Она не справится без твоей помощи. Кеннеди сгибает пополам, но виду не подаёт. Его лихорадит и ломает, как наркомана после передоза. Фантомные боли чинно расхаживают по нему с бензопилой. — Ты обратился не к тому человеку. Я не спасаю. Он не спасает. Больше нет.

***

Эвер вскакивает на ноги, когда Леон возвращается в офис. Девушка раздражённо сдувает пряди волос с лица и подлетает к нему почти вплотную — упирается руками в крепкую грудь и со всей силы, что в ней была, бьёт маленькими, плотно сжатыми кулаками. Для Кеннеди это едва ли ощутимее, чем укус комара. Скорее, Эвер сломает об него пальцы, чем сможет оставить хотя бы один синяк. — Мне кто-нибудь вообще собирается объяснять, что здесь происходит?! — Мур переходит на ультразвук, когда Леон холодно отстраняет её от себя, и проходит мимо. — Меня что, в чём-то подозревают?! Он молчит, судорожно вынимая пистолет из кобуры, и с тихим щелчком достаёт магазин, плотно набитый боеприпасами. Во-первых, потому что прикосновение к оружию его успокаивает. Во-вторых — чтобы не натворить глупостей. — Скажи уже хоть что-то, — Мур резко дёргает его за плечо, заставляя развернуться к себе. Кеннеди поддаётся легко, не сопротивляясь, как тряпичная кукла. Оба чувствуют распалившееся дыхание друг друга на щеках и губах. — Почему ты молчишь, Леон? Эвер смотрит на него с адской безнадёжностью, слабея в конечностях — она бы непременно свалилась на пол, распластавшись перед ним на коленях, если бы не жилистая рука, подхватившая её за плечо. Так и стояли посреди одинокого кабинета — обхватив друг друга руками, молчали и думали. Эвер о несправедливости и пугающем незнании, Леон — о гарроте, стискивающей его горло влажным дыханием. — Ребята, а чем вы тут… занимаетесь? — Марк застаёт их в компрометирующем положении. Не распознаёт колючего напряжения в воздухе, цепляется лишь за то, что видит, и это полосует его без ножа. — Вы же не собирались… поцеловаться? — Выйди, Марк, — Кеннеди не отрывается от Эвер. Она же вздрагивает, разлепляя веки, пытается отшатнуться, но затуманенный Леон не позволяет. — С чего бы мне это делать? Это и мой кабинет тоже. Тем более, когда ты так вцепился в мою девушку, — напарник пинает стул, швыряет его в сторону и надвигается на него, внезапно поверивший в себя. Леон знает — он перед ним буквально ничто. Видит все его слабые места: руку, незажившую после растяжения в спортзале, и неправильную боевую стойку. На войне — настоящей, той, на которой биться приходится не на жизнь, а на смерть — он бы полёг первым. Не справился бы. Марк не боец, а Леон — более чем. — Я старше тебя по званию, — хватка на женском плече непроизвольно усиливается, отчего Мур испускает рваный болезненный стон, но остаётся проигнорированной. — Это приказ. Потеряйся отсюда и побыстрее. Марк переводит неверящий взгляд на Эвер. Она напугана до дрожи, хоть и пытается это скрывать. Лишь молчаливо кивает в знак одобрения и шепчет сухими губами: — Пожалуйста, иди… Я позвоню тебе вечером, — и Марк сдаётся, беспомощно ссутулившийся уходя прочь. Дверь закрывается. Из прохода веет могильным сквозняком. Какое-то заведённое проклятие. Леон отпускает Эвер, и она едва ли стоит на ногах. Заваливается на ближайший стол, запускает ладони в волосы и оттягивает у корней — на пальцах остаётся несколько клочков, но девушка не обращает внимания. Хочется навредить себе осознанно: исполосовать руки, как в средней школе, вырвать червивые вены, чтобы там, где никто не видит, перестало болеть и чесаться. — Я ничего не понимаю, Леон, почему ты так со мной поступаешь? — Мур не поднимает головы. Несколько особенно крупных слезинок скатываются по щекам и умирают на ткани светлых брюк. Не слёзы, а виноградные гроздья. Мясистые и крупные. Сегодня плакали все. Все, кроме Леона, которому для разгрузки требовалось всадить во что-то целую обойму — желательно, чтобы «что-то» было живым и умело уворачиваться. Удовольствие нужно растягивать. — Чем я вызвала твою злость? — Эвер встаёт, всё ещё пошатываясь. Дрожит соломинкой на ветру, лицо гладкое и красное, но губы синеют на ветру, обескровленные. — Действительно не понимаешь или умело прикидываешься? — Кеннеди рявкает в ответ. — Одной милой мордашки мало, чтобы ввести меня в заблуждение, мисс Мур. Ты ведь знала всё с самого начала. Выдумала историю о погибшем брате, который на самом деле живее всех живых. Представляешь, я разговаривал с Дереком сегодня. Он вышел на поруки и признался в убийстве Харриса. И, самое любопытное, обмолвился, что передал тебе ответы. Мур задыхается, жадно ловя воздух, и хватается за грудь. Но воздуха нет. Истерика подступает и лепит пощёчину наотмашь. Она рыдает, а Леон продолжает давить сильнее — ломает броню, дробит кости, выкачивает кровь и лимфу бесперебойным насосом. — А в тот день, когда я пролил на тебя кофе, помнишь, куда ты ездила? В дом Харриса. Так скажи мне, Эвер… — Кеннеди хватает её за подбородок, стискивая челюсть, и заставляет смотреть прямиком в его леденящие душу глаза. — Прямо сейчас скажи, чтобы я поверил тебе… Зачем? — Я… Леон, я… — Мур заикается, язык — парализованная мышца. Не двигается и не работает. Каждое слово приходится выдавливать по слогам. — Я хотела просто проверить. Думала, что мы упустили улики. Клянусь тебе… — Или ты пыталась перехватить сообщение от брата? — Кеннеди зверино прищуривается, подтягивая Эвер ближе. Её роста не хватает, отчего приходится привстать на носочки, чтобы он ненароком не свернул ей шею. — Даже сейчас ты врёшь мне, Эвер. В этом вы с Дереком похожи. Как там говорят, гены пальцем не размажешь, да? Семейка лгунов и преступников. Отзвук пощёчины оглушает, как взорвавшаяся бомба. Лицо Леона дёргается в сторону, щеку нещадно печёт — вопреки первому впечатлению, рука у Эвер оказывается тяжелее, чем он предполагал. Девушка изворачивается из его хватки, когда Кеннеди теряет бдительность, озадаченный случившимся. Он не пытается схватить её снова и даже отступает на шаг назад — дверь далеко. Леон ближе, чем хотелось бы. Не сбежит. Больше нет, не позволит. — Не смей говорить о моей семье в таком тоне… — Эвер рычит и плачет навзрыд. Прижимает к себе руку, которая пылает так сильно, будто в неё насыпали горящие угли. — Дерек погиб на войне. Я сама была на похоронах и видела, как гроб опускали в землю. Ты чудовище, Леон, если думаешь, что можешь позволить себе шутить над смертью. Кеннеди перекатывает кровожадный смешок по горлу. Чудовище. Наконец-то кто-то сказал ему об этом в открытую. Не прячась и не шушукаясь за спиной. Чудовище — прямо в лоб, честно и без прикрас. — И ты, конечно же, видела его тело? — Леон прожигает насквозь суженными в полумраке зрачками. — Нет… — девушка осекается, напрягаясь. Эмоции сменяются одна за другой. Злость и неверие с редкими проблесками осознания, и так по замкнутому кругу. — Он пришёл в закрытом гробу. Как и все изуродованные войной солдаты. И это не ты, а я не верю тебе. — Что ж, значит, придётся заставить, — и мысленно себя утешает. Видит бог, он хотел по-хорошему. Если этим днём ему придётся побыть плохим копом, то он станет худшим из худших.

***

Эвер следит за дорогой из окна чёрного джипа Леона. Дорога к кладбищу кажется смутно знакомой, хотя она не уверена — в последний раз могилу Дерека ей пришлось посещать лишь в день его похорон. Больше не смогла. Не решилась подойти к надгробию и зачитать вслух имя, высеченное на отчуждённом надгробии. Верить в то, что последний — и единственный — человек, который заботился о ней, слёг в сырую землю, было выше её сил. Эвер, в принципе, не везло с роднёй, но ранняя смерть матери-алкоголички и убийство отчима-наркомана, казалось, обошли Мур стороной. Она даже не заметила никаких изменений — лишь то, что дышать наконец стало легко и свободно. Больше не приходилось вздрагивать от ключа, ворочающегося в замке после очередной попойки. Больше не приходилось оглядываться по сторонам в поисках чего-нибудь тяжёлого, когда обдолбанное животное зажимало её по углам. Тогда Эвер поняла, что такое жить без страха. Дерек облагораживал их старенькую лачугу и не вылезал с подработок. Хотел всё новое и лучшее. Думал об образовании сестры. Знал, что она выберет профессию, где будет трудиться на благо общества, потому что не умела иначе. И боялся оставлять её одну, пока трясущимися руками собирал вещи на войну. У Эвер была добрая душа, об которую каждой второй считал нужным вытереть свои грязные ноги. Когда он ушёл, бояться пришлось с новой силой. Мур ждала письма от брата, зачитывала каждое до дыр и давилась слезами. Даже поверила в бога, который отвернулся от неё, видимо, ещё при рождении — иначе бы не отправил в этот ад на земле. А потом письма перестали приходить совсем. Эвер смотрела на почтальона, разносящего квитанции, и он с малодушием рушил её надежду. На второй месяц молчания в дом пришёл офицер и развернул перед ней американский флаг. Эвер поняла снова — на небесах бога точно нет, иначе бы он услышал её детские молитвы. Мур возвращается в реальность, когда джип останавливается возле кладбищенских ворот. Незнакомый мужчина за рулём, представившийся Крисом, оборачивается к ней с неловкой улыбкой. И он же не пустил дёрганного Леона за руль, убеждая, что, если поведёт Кеннеди, придётся рыть аж три свежих могилы. …а не раскапывать старые… Мур не знала, что будет происходить, догадывалась, но отказывалась верить. Леон всё равно не хотел с ней нормально разговаривать, лишь огрызался, а Рэдфилд пытался остудить его пыл. Выходило, мягко говоря, паршиво. — На выход, — Кеннеди открывает пассажирскую дверь с её стороны и кивком показывает на улицу. Эвер заторможенно вываливается, и Леон подхватывает за локоть, подтаскивая к себе. — И без глупостей. — Спасибо, что наручники хоть не надел, — Мур скалится в раздражении, нервозно дёргается и наступает на чужую ногу. — Отпусти, сама пойду. — Леон, — Крис предупредительно понижает голос и удручённо вздыхает. — Ты сам на себя не похож. Иди вперёд, проветрись. Мы за тобой. Кеннеди повинуется, чертыхаясь. Эвер остаётся с Крисом и обнимает себя за плечи — на кладбище ощутимо холоднее, чем в черте города. — Эвер, знаю, что глупо просить не обижаться на него, но Леон правда делает это не со зла, — Рэдфилд заверяет клятвенно. Выдыхает вместе с очередным угарным облаком тлеющей сигареты. — Вероятно, плясать на костях моего брата он идёт от необъятной любви ко мне? — Мур вспыхивает, крича. Мёртвым должно быть всё равно, кто и как ворочает их останки, но думать так, право же, преступное кощунство. — Знаете что, мистер… Идите к чёрту вместе со своим приятелем! Эвер разворачивается на пятках и спешно идёт в сторону, куда направился Леон. Обувь вязнет в земле, отчего приходится немного сбавить скорость. Крис ступает за ней след в след, как лишённый эмоций конвоир. Захоронение Дерека находилось в самом конце, аскетичное и безликое, как и сотни прочих могил, отличающихся друг от друга лишь неровно выбитыми буквами. Мур читает приписку снизу. Покойся с миром — и просит прощения. Потому что мира в его жизни больше не будет. Леон бьёт лопатой по земле, точно обрывает линию чьей-то жизни. Эвер хватается за голову, прежде чем наброситься на него со спины, и попытаться оттащить в сторону. — Ты в самом деле собираешься это сделать?! Думаешь, я буду просто стоять и смотреть, как ты расхищаешь могилу Дерека?! Если тебе так это нужно, то получи сначала постановление на эксгумацию. Кеннеди игнорирует всё, что она с ним делает — не замечает прикосновений к спине, отдающихся дрожью по позвоночнику. Не слышит отчаянную мольбу в голосе. Просто насаживает землю на остриё лопаты — роет, как пёс, охотившийся за ароматными костями. Счёт идёт на часы. Эвер присаживается на изгородь и молчаливо разглядывает, как над кладбищем всходит лик догнивающего полумесяца. Несколько раз к ним прибегал возмущённый сторож, и Мур надеялась, что этот театр абсурда наконец-то свернётся. Но этого не случилось — Крис блеснул удостоверением, уверяя, что так нужно, и пытка продолжилась. К полуночи Эвер слышит, как крышка гроба медленно отъезжает в сторону. Леон зовёт её подойти, но девушка отказывается, и он делает то, что за последнее время успел отточить до тошнотворного совершенства — заставляет. Мур зажмуривает глаза. Открывает медленно, чтобы не увидеть то, чего не хотела. Ущербный месяц наверху изливается ультрафиолетовым светом. В гробу не было Дерека Адама Мура. Вместо него там поселился маленький плюшевый медвежонок из детства Эвер, с которым брат уходил на войну. Самое яркое воспоминание и талисман на удачу. И попробуй здесь разбери — сработал или нет.