О превратностях судьбы

Синклер получает «отлично». Выходя из закрытой аудитории, показывает два поднятых вверх больших пальца и блаженную улыбку — одна из ступенек к успешной сдаче зачета была преодолена. То и было очевидным: накануне они с Юджином не только мило пощебетали в ближайшей кофейне, но и успели обсудить наиболее каверзные вопросы, которые могли всплыть на защите проекта. Оттингер оказался не только настоящим провидцем, но и хорошим напарником — Энид совсем не жалела об их тандеме. И не только из-за отличной оценки. С ним она не ощущала себя не в своей тарелке, и то было несомненным плюсом. С Петрополусом было куда сложнее. Взять хотя бы неловкое молчание в первый учебный день после прошедшей вечеринки. Он вел себя так, будто ничего не было, и это не могло не ставить ее в положение наивной девчонки, которая придумала себе невесть что. По большому счету, так и было, за что Энид ставила себе минус пять баллов по части отношений. Уэнсдей, скрестив руки на груди, наблюдает за разворачивающейся перед глазами сценой, из раза в раз повторяющейся во время экзаменов или зачетов: одногруппники пытались вытянуть из Синклер все, что спрашивал Маклафин, ее ответы и его реакцию, просили проверить, адекватны ли полученные ими значения или нет. Настает черед Аддамс. Та заходит в аудиторию с тем видом, с каким бравые британцы колонизировали очередной остров. Широкий стол оказывается аскетично пуст недолго — профессор приглашает присесть и разложить распечатанный проект. — Так, что у нас тут, — по привычке шевелит губами из стороны в сторону, пробегаясь по строчкам. И когда нарочито небрежно кладет очередной лист, говорит: — Мисс Аддамс, назовите, пожалуйста, основную классификацию гамма-установок. — Установки делятся на стационарные и передвижные, промышленные и исследовательские. Основным отличием исследовательских гамма-установок от промышленных является их универсальность, то есть возможность изменения мощности дозы в широком интервале. — Верно, — трет массивные ладони, пока Уэнсдей разглядывает его исподлобья. В голове крутится вопрос: не разыгралось ли ее воображение, и способен ли был профессор на преднамеренное убийство? — В таком случае, какие основные области применения упоминаемых вами исследовательских установок? Их использование явно разнится от тех, которые используют в крупной промышленности. — В основном это медицина, сельское хозяйство, легкая пищевая промышленность, испытания на радиационную стойкость. Конструкция подобных установок обеспечивает биологическую защиту персонала. Маклафин кивает в такт ее ответам. Это всегда придает большую уверенность — слова после льются рекой. Но Уэнсдей не была многословна и ответы ее тоже — короткие и по делу. — Отлично, мисс Аддамс, в общих словах разобрались. Перейдем непосредственно к вашей работе, — он вновь берет последний лист с выводами. — Судя по вашим расчетам, значения мощности дозы в трех точках довольно сильно разнятся между собой. Как вы можете это объяснить? — Все зависит от тангенса угла наклона выбранного объекта относительно предполагаемого источника облучения, — чеканит как на автомате и держит в голове образ игрушечного медведя с донельзя глуповатым видом из-за цветной пуговицы вместо одного глаза. — Хорошо, что вы обратили внимание на формулу, — склонив голову вбок, он говорит не без легкой усмешки: порой студенты выдавали очевидные факты с невероятно проницательным видом. — Но я имел ввиду причину, по которой объект располагается в определенной точке. Почему мы вообще рассчитываем это? Мы могли бы перманентно помещать облучаемый объект в центр и не задумываться, а что бы могло быть, расположи мы его иначе. — Мы рассчитываем, чтобы... — заминка приходит вместе со сведенными к переносице бровями. Профессору такая реакция нравилась — когда студент думал, он так и должен выглядеть. Уэнсдей же одновременно думает над ответом и рассуждает, кто же в действительности скрывался под личиной профессора. — Определенно есть причина, по которой мы помещаем объект на самое дно камеры, по центру и у края. Как мы уже упоминали, получаются разные значения мощности получаемой дозы, верно? — Должно быть, это связано с... — и вновь в голове образ медведя и гвоздик. Аддамс такой поворот определенно не нравится и, взяв себя в руки, продолжает под внимательный взгляд Маклафина: — С тем, что не все объекты требуют получения той дозы, которую мы добиваемся в центре рабочей камеры. На периферии мы можем достичь меньших показателей. — И это верно, но разве мы не можем просто уменьшить время облучения, чтобы добиться тех самых меньших значений? — продолжает он. — Почему нужно усложнять задачу и нам, и тем, кто эту установку проектирует, обеспечивая различное положение облучаемых объектов? Уэнсдей не находится, что сказать. Виной тому была ее несобранность и отсутствие должной подготовки — вчерашний день ничего, кроме ненужных эмоций, не принес. Но с оценкой «удовлетворительно» соглашается, молча выходя из аудитории. Облеплять ее одногруппники не спешат, только спрашивают, насколько профессор зверюга и каких вопросов стоит ожидать. Вопреки обыкновению, Уэнсдей вкратце пересказывает происходившее по ту сторону аудитории и одновременно ищет глазами кудрявую голову. Тайлер то ли опаздывал, то ли умер от вчерашних откровений в страшных муках и влажных снах. Но по велению судьбы, Галпин выглядывает из-за угла, несется сломя голову и, радостно кивнув всем и каждому, забегает в аудиторию под недовольное бурчание Бьянки, которую он нагло обошел. Причину его спешки Аддамс понять не могла, да и не особо пыталась, зная, что тот выложит все, как на духу, в первую же секунду их разговора. Она определенно не хотела ждать Тайлера, выглядя при этом неимоверно странно, но сама судьба распорядилась иначе. Полушепотом Энид принялась трещать без умолку о своих мыслях касательно поведения Аякса, порой поглядывала на него, стараясь делать это как можно более незаметно. Эта скрытность у Аддамс вызывала только насмешку. Большая стрелка на часах не успевает пройти и одной шестой циферблата, как Тайлер выбегает, крутя папкой с ворохом бумаг перед носом одногруппников. С таким видом получают не «отлично», а как минимум «непревзойденно» или «достойно гран-при в конкурсе на первого интеллектуала планеты». — Ну что, что? — Что поставил? Ребята не унимаются, напрочь забыв, как тот влез без очереди. Уэнсдей же уходить не спешит, хотя Синклер давно закончила свою пытку над ее разумом. — ТРИ! — на выдохе, с сияющий улыбкой восклицает и все еще трясет папкой. — Три? А что радуешься-то? — Йоко теряет всякий интерес, как и добрая половина студентов. — Лучше пересдай, иначе с такой оценкой он на экзамене с тебя три шкуры сдерет. — Ага, Бьянка дело говорит, — подтверждает Петрополус. Тайлер только машет рукой и наспех засовывает распечатки в рюкзак. Выглядит так, словно новый элемент открыл — никак не меньше. — Три? — переспрашивает Уэнсдей и отталкивается от стены, которую только что подпирала. Все-таки ждать Галпина она не планировала, но вышло так, как вышло. — Мне казалось, ты вчера был неплохо подготовлен, — она имела ввиду, что он был подготовлен куда лучше нее. И полученная оценка не совсем отражала степень его знаний. По крайней мере, Уэнсдей так казалось. — Слушай, я вообще не отвечал, — беззаботно пожимает плечами, из-за чего лямки рюкзака съезжают по плечам вниз. — Он мне говорит: либо три, либо я устраиваю допрос, после которого я вряд ли выйду живым. Я же не самоубийца, — подмигивает, должно быть, находя это чертовски милым, вызывая тем самым у нее только немой вопрос. — Ты быстро сдался. — На то были свои причины. — И какие же? — Об этом ты узнаешь, если заранее скажешь мне «да», — и посчитав, что звучит это довольно двусмысленно, поправляется: — Это не предложение руки и сердца, если что! Я просто еще не думал об этом, но в целом я не про... — Не бубни, — отмахивается, как от назойливой мухи, но интерес в глазах скрыть не получается, что не остается без внимания для Тайлера. — Я не соглашаюсь на что-то, не зная, что меня ждет. — Ну, Уэнсдей! — Это не обсуждается, — говорит так, будто действительно не собирается идти на попятную. Но его такой расклад не устраивает и приходится брать штурмом: — Будет ужасно. В хорошем смысле этого слова, — не действует. Он видит это по абсолютно бесцветному выражению лица. Будто оно когда-то имело цвет… — Я обязуюсь тебя не нервировать. И не шутить глупо. И… — Ты уже нарушил свое первое обещание. Она смотрит нарочито строго, но неожиданно кивает головой, понимая, что в действительности не имеет ничего против провести время с Тайлером. Может, неделю назад такое решение могло поставить ее в тупик, но только из-за той ложной дилеммы, в которую она себя загнала: ошибка в рассуждении, заключающаяся в упущении иных возможностей, кроме некоторых двух рассматриваемых. Правильным же ответом был факт того, что Тайлер ее интересовал в прямом смысле этого слова. Рациональность подобного чувства уходила на второй план. Галпин улыбается еще шире, тем самым подбивая Уэнсдей рассказать ему об одной из пыток с красноречивым названием «Джокер»: когда счастливчику разрывают рот голыми руками, растягивая тот изо всех сил. Тайлер реагирует предсказуемо — самостоятельно тянет уголки губ большим и указательным пальцем, строя эдакую гримасу веселого клоуна. Это рушит абсолютно всю трагичность сказанного. Как Уэнсдей себе обещала не ездить на общественном транспорте, так и случилось: серебристый Porsche плавно трогается с места, но то была только иллюзия абсолютной безопасности. — Мне стоит заказывать себе место на кладбище? — вжимаясь в кресло, спрашивает Тайлер и с округлившимися глазами поглядывает на Аддамс. Та выглядит совершенно безмятежно, будто совершенно не замечает стрелку спидометра. — Слишком дорого и бесполезно. Умирать вообще дорого, знаешь ли. — Порой выбирать не приходится, — и хватается одной рукой за потолочную ручку, второй — за сердце. — Философ Мишель де Монтень первую половину жизни готовился к смерти, а всю вторую половину доказывал, что куда мудрее вовсе о ней не думать. — Да, знаю, это у Олдингтона было, — быстро соглашается он, не замечая ее удивления, — но он также представлял, что жизнь — внезапно возникающая из ниоткуда светящаяся точка, — и кладет руку на руль рядом с ее тонкими пальчиками. — Прочертит в пространстве и времени сверкающую причудливую линию — и внезапно исчезнет. И мне бы не хотелось, чтобы моя точка исчезла на пересечении с Ист Хаустоном. Уэнсдей сбрасывает его руку, но скорость сбавляет, посчитав, что ему будет достаточно проблематично добираться до дома в грязных штанах. Ее уступку Тайлер воспринимает как победу и мысленно потирает ладони друг о друга, подобно мухе. Так, на место приезжают на пятнадцать минут позже, чем она планировала. Входная дверь за ними захлопывается, но Уэнсдей так и остается стоять на пороге, совершенно растерянная. Если до этого ей не приходило в голову, почему они ехали к нему домой, то сейчас было поздно вдумываться в причину, по которой она отдала бразды правления Тайлеру. Нужно было разобраться с возможными вариантами развития событий и последующими последствиями — она не привыкла быть в неведении. — Проходи, располагайся, чувствуй себя, как дома, — возвращает ее фразу, сказанную ему накануне, и вешает рюкзак на специальный крючок. Уэнсдей его зеркалит, находя это наиболее удобным в данной ситуации. — И что мы будем делать? — спрашивает она, стараясь не придавать своим словам особый смысл. Признавать собственное смятение было не тем, что могло ударить по импровизированной стенке, скорее, она просто так не привыкла. — Решил устроить кинопоказ. Они проходят на кухню, так разительно отличающуюся от ее собственной: небольшая, светлая, с разной утварью на крючках и открытых полках, холодильник с ворохом магнитов и светлые, полупрозрачные занавески. Ей не нравилось отсутствие минимализма, но пожалуй, стоило согласиться с тем, что интерьер был под стать Тайлеру: многогранный за счет множества, на первый взгляд, несочетающихся между собой предметов; комфортный — казалось, все было, что называется, под рукой; и пожалуй, уютным, но причину такого эпитета Уэнсдей найти не могла — это влезло в голову и казалось совершенно правильным. — Я нашел у отца старый видеомагнитофон и много кассет в придачу, — говорит Галпин и достает из холодильника жестяные банки с колой. — Ты же не смотрела Твин Пикс? — Если это не вариация документального фильма о Чернобыльской катастрофе, то вряд ли, — стоя по стойке «смирно», отвечает Уэнсдей, и Тайлер замечает ее неловкость, которую та всячески пыталась спрятать под равнодушие. — Нет, но думаю, тебе понравится, — он тянется в полку у плиты и спрашивает: — Я тут шоколадные маффины приготовил. Тебе кофе? — Не откажусь, — отвечает не раздумывая, понимая, что с утра успела выпить только стакан воды. На вид до ужаса сладкая выпечка манит пустой желудок, который вскоре будет выдавать такие пируэты, кои не снились любой профессиональной танцовщице. Пока кофе льется тонкой струйкой в кристально белую чашку, купленную накануне в супермаркете специально для нее, Тайлер отстраненно отмечает, что никогда прежде не делал что-то подобное для предыдущих подружек. Максимум, на что он был способен в силу своих юношеских порывов — букет цветов и набор мармеладок. Уэнсдей бы посчитала это вульгарным и не лишенным вкуса. Ему же было важно, чтобы ей понравилось то, что он для нее подготовил. — Почему Твин Пикс? — сквозь журчание, доносящееся от кофемашины, спрашивает Аддамс. — Я подумал, тебе понравится. Дух мистики, явные признаки дихотомии, витиеватое повествование, будоражащая атмосфера детектива. В общем, все в твоем стиле, — он опирается поясницей о кухонную тумбу так же, как делал вчера в доме Уэнсдей. — Думаю, в этом что-то есть. Она ловит себя на мысли, что все это похоже на то, что обычно называют свиданием. Эта мысль не то что бы пугает, сколько вызывает ряд вопросов: разве она соглашалась на подобное развитие событий? Не спешит ли Тайлер, ведь только вчера случилось то, о чем она не могла помыслить даже в самых страшных снах? Но вопросы отпадают сами по себе, стоит ей вспомнить вечеринку в доме Петрополуса, где она повела себя, мягко говоря, достаточно нетривиально. Щеки в мгновение ока принимают цвет, отличный от мертвенно-белого, и дабы скрыть это от нерадивых глаз, быстро отворачивается. Тайлер ее реакцию обдумать не успевает, только пихает банку колы в карман джинсов и протягивает ей чашку с кофе, хватая другой рукой тарелку с выпечкой. — Моя комната вверх по лестнице. Аддамс кивает и направляется в указанном направлении. Мысль о том, что это все больше походит на одну из форм социального взаимодействия, ту самую часть института ухаживания, заставляет ее нервничать. Обещание ее не нервировать превращается в кучку пепла. Он идет следом, непременно широко улыбаясь. Но шестое чувство заставляет его обернуться. Взгляд из-за угла — и глаза чересчур прозорливого младшего брата. Тот выглядит так, словно Америку открыл: расплывается в ехидной улыбочке, смотрит с хитрым прищуром и кивает, словно в этом был хоть какой-то прок. Тайлер не без разочарования качает головой и решает поиграть в знатока языка жестов: под цепкий взгляд Кевина проводит по горлу большим пальцем и, на миг являясь, должно быть, настоящим истероидом, направляет указательный и средний палец себе в глаза, затем — в глаза брата*. Тот понимает все без слов — он спятил. Но все же продолжает молчаливую игру, зашив свой рот и выкинув ключик. Старшего Галпина это вполне устраивает, и он продолжает путь наверх. И не отличаясь от героя романа «Путь наверх»**, Тайлер, взяв свою мечту за руку, не планирует ее отпускать, несмотря на всю опасность, которая могла представлять из себя Уэнсдей. Комната оказывается под стать кухне: небольшая, хоть Тайлер и пытался максимально расчистить пространство, с нарочито небрежно брошенными подушками на кровати — так он, должно быть, пытался скрыть, как тщательно вылизывал комнату ночью, залезая в самые потаенные углы между шкафом и стеной, куда никто и никогда в жизни не заглядывал. Но в тот момент ему казалось, что это важно. Тайлер ставит тарелку на низкий журнальный столик, который принес из гостиной, вынимает банку колы и отправляет туда же чашку дымящегося кофе. Пока он перетаскивает старенький видеомагнитофон с телевизором времен динозавров, Уэнсдей решает осмотреться и проходит к привлекшему ее внимание стеллажу. Тот упирается в потолок, пестрит книгами в разных обложках, совсем не претендуя на какие-то коллекционные издания. Приходится пальцем по корешкам: совсем новые, наверняка хрустящие, потрепанные и заклеенные скотчем, с шероховатостью вверху, тонкие, размером не больше ее папки, и целые талмуды. С большей частью авторов она была знакома — Стивенсон, Кинг, Паланик, Томпсон, Юнгер, Стоун. Список был обширным. Неужели он все это читал? И только Уэнсдей поворачивается, чтобы озвучить вопрос, как Тайлер произносит не без смущения: — Готово. В принципе, можно начинать, — и принимается щелкать по кнопкам, выбирая первую серию. На полу был расстелен цветной плед и разложены подушки с кровати. Это вновь вызывает неконтролируемый приступ, проявляющийся в ее излишней молчаливости. Раньше романтическое проявление с его стороны не вызывало у нее столько эмоций, но сегодняшний день вкупе со вчерашним превышали всякие нормы приличия. Именно это и заставляло Уэнсдей продолжать их странную игру: ей было интересно, каким будет его следующий шаг и собственная ответная реакция. То было ходьбой по минному полю, вызывающей приток адреналина, который красноречиво проявлялся на коже щек. — Это свидание? — прямо и без утайки спрашивает Уэнсдей, посчитав, что тоже может вогнать его в неловкое положение. И попадает в самую точку, когда Тайлер нарочито самоуверенно бросает: — Одно твое слово, пупсик, и это будет чем угодно, — стреляет глазами он, но видит недоумение в лице напротив и спешно поправляется: — Ну, это из Шрека! Там кот так говорил, когда Фиона перепутала его со своим возлюбленным. Ладно, в общем, да, это свидание. Ты же не убежишь сейчас? — А должна? — в ответ она садится рядом, обнимая колени. Признание своей несостоятельности по части романтики оставляло во рту странный привкус. И если раньше это не доставляло никаких неудобств, то сейчас Уэнсдей явно ощущала себя в отстающих — Галпин шел далеко впереди. Должна ли она была стараться быть лучше? — Нет, просто взгляд у тебя такой, словно я не на свидание тебя пригласил, а как минимум пытку устроил, — и вспомнив, с кем говорит, добавляет: — Но тебе бы это понравилось куда больше. — Смотря что ты имеешь ввиду под пыткой. Есть разные виды истязаний: пытка водой, музыкой, температурой, сирийский ящик, погребение заживо, тиски для пальцев... Я могу перечислять практически до бесконечности, — говорит буднично и замечает его замешательство. — Но давай начнем просмотр. — Да, давай, — потянувшись к кнопке на телевизоре, нервно улыбается и принимает положение сидя. Солнце сегодня словно решительно настроилось светить по-весеннему ярко, но несмотря на это, Уэнсдей чувствовала легкий озноб и потянулась, стряхивая с себя воображаемые сосульки. Его горячая ладонь поверх собственной оказывается как нельзя кстати — согревает физически и морально, давая лишний повод ощутить легкую нервозность. Вновь быть на грани кажется весьма интересным. С ним в принципе приходилось ходить словно по лезвию своих принципов, что вызывало некий азарт. Она то хмурилась, то казалась равнодушной, пока картинки на экране сменяли друг друга. И однозначно хотелось выпить еще кофе с вишневым пирогом. Может, найти причудливое полено и посмотреть, насколько терпимы будут местные жители. И обязательно прикупить себе пару тройку клетчатых рубашек и жилеток, сверкая их цветастостью на весь вуз. Уэнсдей вдруг стало важно сказать, что первая серия оказывается куда лучше, чем она могла себе представить, но стоит ей перевести взгляд, Тайлер тушуется и крепче сжимает ее пальцы. Порой он ловил себя на мысли, что даже не слышит, о чем она говорит, а только неотрывно следит за ее пухлыми губами. В такие моменты было тяжело просто вернуть себя в реальность и собрать оставшееся самообладание. — Флиртуешь? Пожалуй, ей было по душе задавать очевидные вопросы, на которые Тайлер охотно отвечал. — Пытаюсь, — пожимает плечами, — я делаю это с того момента, как встретил тебя. Только тогда получалось совсем безрезультатно. Точнее сказать, не получалось. Она не успела понять, когда с виду за невинным вопросом последовал ответ достаточно развернутый. Тайлер же свернул на ту дорожку совершенно случайно и не особо надеялся на продолжение диалога в подобном русле, но Уэнсдей отвечает: — Не замечала ничего подобного, — отводит взгляд в пол, а затем вновь поднимает, обдумав будущие слова. — Либо не хотела замечать. Вторая серия давно стояла на паузе. — Ты вела себя довольно... замкнуто. — Вела? — Ведешь, — соглашается он, поражаясь, что и сама Аддамс это прекрасно осознавала. Значит, она тоже думала, как выглядит со стороны. — Но сейчас, кажется, ты... оттаяла? — он поднимает их сплетенные пальцы, заставляя ее нахмуриться. — Это звучит еще отвратительнее, если произносить вслух, — старается равнодушно, но выходит все равно иначе. — Так ты думала об этом? — теперь уже разворачивается к ней полностью, сложив ноги по-турецки и перехватывая ее ладонь второй рукой. Ей нужно еще пару секунд, прежде чем она отвечает, на удивление, искренне: — Порой приходилось. Мне нужно было понять для себя, почему ты меня раздражаешь, — его изогнутая бровь подсказывает ей, что объяснять придется подробно. И вздохнув, Уэнсдей продолжает неохотно, потому как рыться в собственных чувствах оказывается куда сложнее, чем на них закрывать глаза. — Мне тяжело дается выражение собственных чувств. И их интерпретация — тоже. Поэтому порой я путаю истинное раздражение и агрессию с чем-то... иным. — Например? — он не унимался, кажется, желая увидеть ее прямолинейность во всей красе. Но Уэнсдей в делах сердечных подобной гибкостью не обладала, скорее, наоборот, — была неуклюжа и местами небрежна. Тайлер же строить догадки любил, но порой мог ошибаться в своих выводах. — Ты пытаешься вытянуть из меня признание? Не слишком ли много для двух дней? — Вовсе нет, — беззлобно улыбается, находя ее замешательство милым. — Можем найти ответ вместе. Что думаешь? — Каким образом? — теперь уже она вопросительно изгибает бровь и совершенно пропускает момент, когда лицо Тайлера оказывается настолько близко, что горячим дыханием он обжигает тонкую кожу губ. А после подается вперед, касаясь сначала невесомо, после — более настойчиво. Но та настырность испаряется ровно в тот момент, когда Уэнсдей податливо приоткрывает губы, впуская его язык, и плавно скользит в сторону нежности. От нее пахнет кофе и совсем немного сладковатой ванилью от маффинов. Он на миг пропускает мысль, что поцелуй — не мера невынужденная, а наоборот — совсем необходимая. По крайней мере, в этой ситуации. Одной рукой он все еще перебирает ее тонкие пальцы, второй очерчивает острую линию челюсти, переходит к гладкой шее. Уэнсдей подобные касания кажутся достаточно приемлемыми и, на удивление, приятными. Если до этого она задавалась вопросом, как сильно алкоголь повлиял на восприятие тех действий, совершенных в отсутствие пристального контроля собственной трезвости, то сейчас была абсолютно убеждена в том, что Тайлер ей нравился. Сколько еще ей нужно было, чтобы окончательно и бесповоротно принять такую реальность? Ответ, что так вовремя всплыл в голове, становится настоящим спусковым крючком перед лицом решительных действий. Ей было неудобно тянуться, поэтому она перебирается к нему на колени под нарочито громкий выдох. В глазах Аддамс становится сложнее найти зрачок, и это только подтверждает, что ей все нравится. Прокладывать легкие поцелуи от угла острой челюсти вниз до яремной впадинки оказывается приятным, и стоит Уэнсдей зарыться пальцами в его мягкие кудри, Тайлер понимает, что остановиться будет крайне сложно, если вообще возможно. Плотная рубашка оказывается совершенно ненужной и быстро оказывается за ее спиной, оставляя Уэнсдей в тонкой белой водолазке. Журнальный столик, на котором стояла кружка с недопитым кофе и наполовину наполненная банка колы, дребезжит, когда Тайлер случайно задевает его носком в попытке подтянуть ее к себе ближе. — Я могу снять с тебя футболку? — спрашивает она неожиданно нетерпеливо, выглядя при этом так, словно ответ ей был вовсе не нужен — красноречиво лежащие руки у низа его торса говорили сами за себя. Но приличия ради Тайлер отвечает: — Да. В теории, да. Холодные пальцы касаются кожи живота. Практика оказывается куда более интересным занятием, нежели теоретические представления о том, как он выглядит без верхней одежды. Нарочито медленно она проводит пальцами по гладкой кожи груди, скользя по выделяющимся мышцам, съезжает вниз по торсу, и тут-то до нее доходит, к чему все это ведет. Тайлер почти не дышит и не может разобраться, как сильно нравятся ему эти дразнящие прикосновения и ее затуманенный взгляд. Ощущать тяжесть на собственных бедрах становится сложнее, особенно, когда Аддамс словно специально елозит в попытках довести его до исступления. И он более грубо, чем хотелось бы, стискивает ее за талию, прижимая к груди. Мириться с подобными жестами ей не хочется, и Уэнсдей в отместку прикусывает нижнюю губу, считая это совершенно невинным по сравнению с тем, что ей приходится чувствовать в этот момент. Благоразумию в конечном итоге верх над эмоциями взять не удается, и Уэнсдей просто отдается моменту, делая это, кажется, впервые. Даже когда он надавливает на ее затылок, проталкивая язык глубже. Даже когда ощущает подушечки его пальцев у себя под водолазкой, а после — взбирающимися по позвоночнику вверх. Даже когда из ее рта вырывается стон, и Тайлер улыбается одними губами. И даже в тот момент, когда она остается в одном бюстгальтере, Уэнсдей думает о том, как скоро штаны полетят в тот же угол. Благоразумие все еще молчит. Даже святоша Тайлер затих, заинтересованный больше в делах сердечных, нежели в праведных. За прошедшие дни она так много копалась в себе, что кажется, начала понимать, что стало причиной ее выбора по отношению к Тайлеру. Тот путь, которому она привыкла следовать, — очевидный и, на первый взгляд, легкий — не всегда оказывался верным. Ей пришлось узнать это на своем опыте: воздержание от чувств и их подавление порой давали результат, совершенно ее не устраивавший. Уэнсдей искала путь наименьшего сопротивления, тем самым ошибаясь. И наступать на одни и те же грабли вновь не собиралась. И целует его снова. Жарко и страстно. Так, как никогда никого не целовала. Сжимает ногти на покатых плечах, оставляя следы-лунки, словно все эмоции в один момент находят выход таким образом. Он же оглаживает округлые ягодицы и ни на миллиметр не отпускает ее от себя. Острые коленки впиваются ему в бока. Тайлер был бы лгуном, сказав, что не представлял, чем мог окончиться подобный просмотр сериала. Но совершенно на это не рассчитывал, не желая давить на Уэнсдей и быть полным придурком, якобы думающим одним местом. Но мог признать, что совсем недавно и являлся, когда юношеские гормоны управляли им, подобно Реми из мультфильма «Рататуй». И как бы тривиально не звучало, но с Уэнсдей все было иначе. Порой представляя этот момент перед сном, он не подозревал, что чувство физической близости и открытости может дурманить во сто крат больше. Изображение происходящего превращается в одно смазанное пятно с кучей шумов, как на старом телевизоре, а на поверхности остаются одни физические ощущения. Тайлер резко поднимается, подхватывая ее за бедра, и перемещается к столу. Острое ребро столешницы впивается в ягодицы, в то время как тело Тайлера тому только способствует, надавливая сильнее. Эдакий симбиоз боли и удовольствия, дурманящий голову похлеще любого наркотика. Отрываться друг от друга было глупой идеей. Он бросает на нее оценивающий взгляд, после чего в голову мгновенно возвращаются все те псевдоморалистские мысли, которыми он руководствовался хотя бы на прошлой неделе. Тело перестает слушать голос разума, низ живота сводит от сладкой истомы, пока его пальцы берут верх, расстегивая ее бляшку ремня с характерным звуком. Уэнсдей отмечает что теперь они поменялись местами, только убегать она вовсе не собиралась. Температура ее кожи аномально низкая, и от этого его руки кажутся на контрасте еще теплее. Он двигает ими плавно, размеренно, скользя от талии к бедрам. Одной сжимая талию, а другой мягко скользя по внутренней поверхности бедра. Разум туманится окончательно, и Уэнсдей понимает, что попала в ловушку его крепких рук, тяжелого дыхания и того взгляда, которым тигр одаривает загнанную в тиски косулю. Было ли дело в разыгравшихся гормонах, но происходящее кажется слишком хорошим, чтобы походить на правду. Тайлер замирает. Мог ли он нарушить ту тонкую грань между ними? Разум отказывается мыслить логически, вся кровь скапливается внизу живота, но отстраняться он не спешит, вопрошающе поглядывая на Аддамс. — Я могу... — Да. Волосы ее взлохмачены, глаза расширены чуть более, чем сильно, губы блестят от слюны. Тайлер не продолжает этот странный диалог, совсем не зная, что действительно хотел спросить. Ему повезло, что Уэнсдей опередила его. Поэтому он только обводит изрядно припухшие губы подушечкой пальца, чуть оттягивает нижнюю губу на себя, обнажая ровный ряд зубов. Она позволяет ему подобные действия, находя это волнующим и местами пугающим. Уэнсдей едва касается тонкими пальцами его голой груди, в то время как он так и продолжает стоять у нее между разведенных ног. Было в этом положении что-то властное, что будоражило его кровь, заставляя терять контроль над эмоциями, чем она, казалось, и пользовалась. Тайлер перехватывает ее запястье и притягивает к губам, поочередно целуя подушечки пальцев, раскрытую ладонь, кожу с синеватыми узлами вен. Кажется, еще пару мгновений — и его сердце зайдется в бешеном ритме. Держит его только то, что нельзя было окончательно терять контроль над ситуацией. Ладони бессознательно стягивают с нее джинсы и принимаются поглаживать нежную кожу, подбираясь все ближе и ближе к самому разгоряченному месту. Уэнсдей шумно выдыхает ему в губы, когда тот резко касается возбужденного клитора. Слегка надавливает и отпускает. И вновь переходит к внутренней части бедра, отчего все тело покрывается мурашками. — Если ты сейчас не сделаешь это, я отдам тебя на съедение крокодилам, — шепчет Аддамс, но получается совершенно беззлобно, скорее, этот голос был на грани. Тайлер осторожно вводит указательный палец во влажное разгоряченное лоно и наконец срывает с ее губ протяжный стон. Эти ощущения кажутся Уэнсдей совершенно новыми, но это только разжигает в ней большее пламя. И она словно отключается, не контролирует свои действия. Тихий голос и пальцы, сжимающие до красных подтеков кожу его плеч. Дрожащая под его пальцами Уэнсдей, что с минуты на минуту достигнет пика, и нерациональное желание схватить ее за бедра и притянуть еще ближе. Но Тайлер этот порыв подавляет, используя остатки самообладания, хоть и с каждым ее стоном делать это становится тяжелее. От близости разгоряченных тел мысли вконец спутываются в один большой клубок, и он просто впивается в ее приоткрытые губы поцелуем, исследуя влажный рот языком. Уэнсдей же чувствует, как тугой узел внизу живота скручивается донельзя, пока его пальцы оглаживают клитор. Тайлер, совсем не жалея ее, ускоряет темп и отчетливо чувствует, как она заходится в экстазе и всем телом подается ему навстречу. Наслаждение накатывает волной, накрывая ее с головой. И вдруг — шум на лестнице. — Тай! Та-а-ай! Тот реагирует молниеносно: отходит, помогает слезть Уэнсдей и ищет глазами их одежду. Благо, та оказывается достаточно близко и прыгнуть в нее за долю секунды «до» становится почти реальным. Аддамс находится в параличе какое-то время, в течение которого Тайлер сам надевает на нее рубашку — до водолазки руки не дошли — и не без злобного шипения отворяет дверь. — Тай! Ой, простите, — тушуется Кевин, оставаясь в проходе. — Тут отец звонил, просил найти документы. Сказал, ты знаешь, какие именно. — Да, хорошо, только уйди отсюда, — он пытается его выпроводить, но брат настырно стоит, изгибая то одну бровь, то другую. Глядеть за спину Тайлера все же не решается, но взъерошенные кудри подмечает. — Там что-то срочное. Ты ж не думаешь, что я просто так ворвался, — смеется и тут же добавляет: — Там по поводу Нила. Так что давай уж... побыстрее. Уэнсдей тем временем приглаживает волосы и застегивает рубашку на все пуговицы, мысленно проклиная Кевина. Он, как и ее младший брат, был самой огромной занозой в заднице. Может, потому они и сошлись? Тем временем Тайлер, услышав важное примечание, касающееся дела О`Брайена, быстро бежит вниз, зная, как к этому относится Уэнсдей. — Как сериал? — Кевин еще мнется в проеме, не зная, может ли нарушить, на первый взгляд, романтичную атмосферу. — Тай вчера полвечера пытался настроить этот раритет и оставшейся ночью устраивал адскую кухню. Уэнсдей одергивает край рубашки, все еще чувствуя некоторую пунцовость на щеках. В более идиотском положении она себя и представить не могла. Кажется, это становилось нормальным, когда в радиусе километра оказывался Галпин. Причем, любой из двух. — О какой адской кухне речь? — игнорируя первый вопрос, отвечает она и одним носком отпихивает в угол свою водолазку. — Я о выпечке, — он проходит в комнату, кивком указывая на тарелку с маффинами. — Первая партия по непредвиденным обстоятельствам сгорела. Во вторую он случайно соль положил вместо сахара. Но это скорее моя вина — я дал ему не ту банку, а он, дурак, даже не посмотрел! После закончились какао и мука, пришлось ехать в супермаркет, — загибая пальцы, перечисляет Галпин и садится на край кровати. — И вот он, результат! Я пробовал — вроде неплохо. По крайней мере, не отравился. Так вот почему он опоздал, думает Аддамс, пока Кевин разглядывает собственные носки. — Вышло неплохо, — подтверждает она. — Потому что приготовлены с любовью, это главный залог успеха! — подбирает под себя ноги и добавляет: — Мама так всегда говорила. Похоже, Тай перенял это у нее. Дальше диалог не вяжется: Уэнсдей мечтает, чтобы тот наконец свалил, Кевин же крутит шестеренками, придумывая какой-нибудь интересный вопрос. Но в голову упорно ничего не лезет, потому он решает поступить так же, как и старший брат, — спросить совершенную глупость. — Какое мороженое любишь? — Не думала об этом. — А мне нравится фисташковое. Его, кажется, совершенно не смущала отстраненность и вид, буквально кричащий «свали отсюда. По-хорошему!». Кевин был донельзя похож на старшего брата, только инстинктом самосохранения не обладал в той степени, чтобы быть в состоянии общаться с Уэнсдей. — Фисташковое с присыпкой из орешек, а Тай, если тебе интересно, любит клубничное. Это так банально, не находишь? — и вновь молчание в ответ. Кевин продолжает, цепляя ее взгляд: — Стоит это запомнить, иначе он такое выкинуть может... Мама рассказывала, что как-то в детстве на выходных отец повел Тая в кафешку. Бургеры там, картошка. Но ему хотелось мороженого. Так отец даже не спросил у него, какое он хочет, и взял на свой вкус. Вот так скандал там был! — И что же произошло? — ей история кажется до боли знакомой. И Кевин воспринимает вопрос за неподдельный интерес. — Он вроде как начал биться головой о кафельный пол. Потом даже лоб ему зашивали. Не знаю уж, остался ли шрам, но мама была тогда просто в бешенстве! Цитирование Олдингтона, разнообразие книг, Юнгер на полках — все можно было списать на простую случайность, но паззл сошелся, когда в эту историю вписался случай его намеренного причинения ущерба самому себе. Столько совпадений не имели никакой очевидной причинно-следственной связи друг с другом по отдельности, но вместе давали один большой ответ. Уэнсдей мысленно качает головой.