«Я с ним на сцену выхожу»

Горшенёв наблюдает за тем, как стекло по кусочкам осыпается к его ногам. От центра зеркала шли длинные трещины и было сразу понятно, что разбито оно от удара человека. Все мысли будто разом вылетели из головы мужчины, ноги приросли к полу, и он замер, не в силах пошевелиться. «Твою мать» С кухни донеслись звуки отодвигаемых стульев и быстрые, приближающиеся шаги. В прихожую вошел Андрей и тут же замер, во все глаза смотря на разбитое стекло. Оля, рвано вдохнув, прикрыла рот ладонью, не сразу поверив в происходящее. — Блять, — севшим голосом сказал Князев, — это что, сука, такое? Ольга медленно подошла к раме и прикоснулась к ней, очертив трещины пальцем. — Андрюш, может это Миша? — Горшенёва обернулась, — может, он нам так сказать пытается, что он все еще здесь? Что он нас видит и слышит? — Оль, быть такого не может. Что за мистика-то, блять? Мише сказок и в жизни хватало, не дай бог еще и после, — голос мужчины дрогнул, — после произошедшего хуйню всякую творить будет, сука, — Андрей сел на лавочку, закрыв лицо руками, — но… Это же Миха. С ним что угодно случиться может, блять. В последнее время цирк хотел делать, с Тоддом не закончил, Шекспира учил. Не углядел я, Оль, за ним. Не позвонил, блять. Его нельзя было оставлять, нельзя, слышишь? — пытаясь сдержать предательские слезы, Князь поднял глаза к потолку и часто заморгал, — как же так, блять? Что с группой будет? А вы как тут одни-то, Оль? Ты звони пожалуйста, звони, я помогу. Эмоции, которые Князев сдерживал и подавлял последние два часа, неожиданно вырвались наружу. Плечи его затряслись, глаза наполнились слезами. Мужчина спешно вытер их и облокотился на стену, закрывая глаза в тщетной попытке успокоиться. Дыхание было прерывистым и неровным, комок в горле не хотел уходить, а сердце будто на части разорвали, хотя, казалось бы, куда еще больше. Андрей на всю жизнь запомнит ту картину, которую он увидел в спальне. Ее будто кто-то выжег на обратной стороне век, не давая забыть. Глаза закрыть невозможно, воспоминания накатывают волной, ебаным цунами, от которого не спрячешься. *** Миша лежал рядом с кроватью, на полу. В руке зажата пачка сигарет, а зажигалка валяется рядом. Он был настолько бледен, что через кожу можно было увидеть капилляры и чернеющие вены. Рот был приоткрыт, из него тянулась ниточка высохшей слюны. Ноги Андрея подкосились и он, привалившись к стене, съехал на пол. Мужчина поднял руку к волосам и сжал их крепкой хваткой, оттягивая. Он не мог до конца осознать происходящее, голову, казалось, ватой набили. Тело окаменело, и он застыл в потрясении, не в силах справиться с самим собой. «Блять, нет, нет, нет, нет. Этого не может быть, это не он. Это не может быть Миша. Что происходит, твою мать» Князев оперся на стоящий рядом комод и тяжело поднялся с пола. Ноги не слушались, руки мелко подрагивали. Мужчина медленно подошел к телу и, опустившись на корточки, повернул голову друга на себя, не заботясь о гигиене. Панкам похуй. Панки бухают, курят, колятся и уходят из дома в 16 лет. В этом был весь Миша. Черт возьми. Его, всегда добрые, светящиеся азартом, глаза, казалось, были покрыты невидимой пленкой. Потухший взгляд смотрел прямо перед собой и был настолько… неправильным на его лице, что поверить во все это дерьмо было до безумия тяжело. Ну не мог он, блять, умереть. Сука, не мог же? Вот сейчас Горшок моргнет, скосит глаза на Князева и скажет, мол, поверил Андрюха, я тебя наебал. И поржет. Посмеется так, как умел только он. Так должно быть, вот сейчас. Еще чуть чуть. Горшок молчит. Не моргает, не дышит и на Андрея не смотрит. *** Оля вздрогнула, когда услышала тихие всхлипы и села рядом с Князевым, обняв того за плечи и уткнувшись ему в плечо. Пыталась помочь, перетянуть часть давящего чувства боли, которое теперь надолго поселилось в сердцах у обоих. Миша смотрит на них и еле сдерживается, чтобы позорно не расплакаться. Держится ради них. Ради себя. Понимает, что все уже случилось, все уже сделано и исправить это невозможно. «Хотел же умереть, Горшочек, радуйся, что ж ты плачешь теперь?» Противный голосок где-то на подкорке сознания мерзко хихикал, а его обладатель, почему-то в образе шута, потирал ладошки и растягивал рот в насмешливой ухмылке. «Я думал, раньше помрешь, Горшочек, ждал я долго то как, ой! Я так рад! Правда смерть твоя была скучной и совсем не запоминающийся. Скатился ты, Мишаня, скатился!» Горшенев вздрогнул и поднял глаза на Олю и Андрея. — Я рядом же, е-мое, че плакать то! Вот тут сижу, докричаться пытаюсь. Вы Сашеньке объясните как-нибудь помягче, понимаете, да? Не хочу я сам, стекло бить неприятно, знаете ли, — хриплый, грудной смех раздался в комнате, прервав давящую тишину. — А знаете, есть у меня одна идея.