Рыболовные сети

      Арсений скребёт шпилькой по ковру так сильно, что скоро выскоблит там дырку. Кожа преет под сетями, покрываясь красными пятнами. Кондиционеры сломаны, и починят их только по какому-то важному поводу: личному визиту президента трахательных покоев всего Капитолия или следующим Играм. Арсений отлепляет кончик сети, обмахиваясь ей. Представляет, как президент проходит по этому отвратительному узкому коридору, и по его отвратительному красному лбу так же стекает капелька пота.       Но глухой смех — с подхрюкиванием, полный искреннего веселья — возвращает его в реальность. Арсений выпрямляет спину, закидывает ногу на ногу и только тогда позволяет себе скользнуть быстрым взглядом в конец коридора.       Сначала там появляется девушка, обвитая фиолетовыми бандажными верёвками, с растрёпанными русыми волосами и синяками под глазами. Синяки Арсений с такого расстояния, конечно, не видит. Но, судя по тому, какого размера они были с утра, вряд ли к полудню они успели уменьшиться. Только длинный список «допов», на которые готова Амелия, спасает её от полного отсутствия клиентов.       В спину девушке прилетает: «тащись быстрее», сопровождающееся короткой хлёсткой пощёчиной. У Арсения внутри от этого удара всё переворачивается. Не только потому что последствия его он увидит завтра на общей кухне, но и потому, что такие же скоро вспыхнут на его собственной щеке.       Арсений переводит взгляд на сломанный кондиционер. На лопастях у него висит паутина, раскачивающаяся под своим весом. Паука Арсений не видит: тот, наверняка, притаился где-то в более затемнённом месте. Там, где этот похрюкивающий смех, звук удара и арсов изучающий взгляд не смогут его достать.       Но удерживать внимание на паутине долго не получается. Шастов тихий голос прорывается сквозь смех, сквозь душащий воздух коридора и сквозь расстояние, застывшее между ними. Стоит Арсению бросить короткий взгляд в сторону, и грудная клетка неконтролируемо вздымается. Он даже не успевает разглядеть одежду Антона, но цепляется за его внимательные глаза.       Арсений ужасно боится еще сильнее показать свою причастность.       Хотя куда больше?       Все в этом чёртовом отеле знают, что Арсений принадлежит Антону Шастуну. Арсений-тот-мальчик-в-блестящей-сети-Попов принадлежит Антону-наследнику-президентского-рода-Шастуну.       И ему хотя бы вздрагиванием, хотя бы скрещиванием рук на груди показать, что он Шаста боится. Что перед ним он — просто товар, который клиент использует в полную силу, не щадя его тело, душу и любые другие дополнительные функции.       Но у Арсения от Антона колени подкашиваются. И, когда тот всего на расстоянии двух метров, он не может себя удержать от ещё одного взгляда. Сразу же отводит глаза в сторону, и на стене перед собой отпечатывает оттиск шастового профиля — спина прямая и взгляд такой же.       На самом краешке периферийного зрения Арсений замечает его короткий сдержанный кивок на чей-то комментарий в компании: «Это же там твой стоит».       У Арсения такие местоимения вызывают рвотные рефлексы. Но теперь, когда в «твой», он читает «шастов», единственный рефлекс — прижаться к его боку и закрыть глаза.       Только когда компания равняется с ним, Арсений поднимает глаза. Коротко останавливается на лице девушки, пробегается по нескольким масляным мордам чиновников, но неизбежно возвращается к Шасту.       Взгляд у Антона мягкий. Он этим взглядом сверху вниз по Арсу проходится. Задерживает его на царапине у Арса на ключицах и тут же его отводит.       Когда Антон делает к нему шаг, Арсений к нему навстречу тянется. Хотя точно знает, что будет дальше.       Шаст поднимает руку, залепляя ему пощёчину. Бьёт наотмашь, отшвыривая Арсения к дверям. Он вписывается в косяк переносицей, и свет перед глазами дрожит. С опозданием он слышит хруст и подносит ладонь к лицу.       На той сразу же вырисовываются несколько кровавых пятен.       Тишина в коридоре кажется абсолютной. И только когда Антон пикает карточкой, открывая номер, этот звук тишину вспарывает, возвращая другие звуки.       Амелия тихо выдыхает, за что получает ещё одну пощёчину. Кто-то смеётся, похрюкивая. А ещё кто-то отпускает одобрительный комментарий.       — Ковёр не закапай, — бросает Антон, толкая его в спину.       Дверь за Арсением захлопывается, как только он переступает порог.       В крови лицо, сети, стринги и, хлестать она никак не перестаёт. Арсений сползает по двери, откидывая голову назад. Капли бегут по подбородку, падая на белый ворс ковра, о чём Антон предостерегал. Арсений фыркает с дурацкого комментария, но получается только хлюпанье, тонущее в крови.       Арсений откидывает голову на плечо, следя за тем, как капли крови на ковре из замысловатого узора превращаются в целую лужу.       На выдохе из горла вырывается короткий стон, который Арсений не удерживает. А потом обрушивает на себя правду:       

Чем больше стонов, тем больше тебе веры.

      И на этот раз специально выдыхает протяжно и надрывно. Стон с той стороны двери встречают с улюлюканьем. Ещё бы, Арсений уверен, что языки у чиновников, не скрываясь, проскальзывают по нижним губам, а стояки выпирают из штанов. Интересно, рискнут Антону предложить присоединиться?       Кровавое пятно на белом ворсе продолжает расползаться. Наверное, Безгласым не впервой такое выводить. Вряд ли тогда, когда Арсения полоснули по спине хлыстом, её было меньше. Или когда исцарапали спину лезвиями. Или…       Но Арсений не даёт себе продолжить. Отступает от боли прошлого к боли настоящей.       Пытается найти опору в руке и подняться на четвереньки, но тут же падает обратно на задницу. С раздражённым шипением Арсений подтягивается на руках, доползая до изножия кровати. В аптечке он находит обезболивающее наощупь и закидывает, не глядя. Таблетка горчит на языке, но воду Арсений не догадался оставить рядом с аптечкой.       Поэтому он только морщится, формируя из марли тампон. Когда он откручивает флакон с лекарством руки даже не трясутся. Обычно после насилия от клиентов те ходят ходуном.       Но на этой мысли Арсений не задерживается.       Смачивает тампон лекарством и вкручивает его в ноздрю. Сквозь марлю не просачиваются капли, и он облегчённо выдыхает. Получается, всё не так плохо. Ну, не считая хруста. Но таких мощных лекарств у него нет.       Вместе с болью ослабевают голоса за дверью. Арсений вскидывает голову, напряжённо в неё всматриваясь.       Если Антон сейчас войдёт, не покажется ли компании за его спиной странным, что Арсений так быстро отошёл? Или вдруг всё пойдёт настолько не по плану, что они вообще к ним присоединятся?       Последняя мысль — скорее паническая, но Арсений всё равно её не исключает из возможного варианта развития событий.       Он сползает на ковёр и сворачивается калачиком. Так он выглядит уязвимым и напуганным. С этого ракурса кровавые пятна кажутся озёрами, утопающими в пустыне из белого ворса.       Когда дверь открывается, в пустыню вероломно вторгаются два огромных ботинка. И на их носках Арсений видит красные капли, не добравшиеся до озёр.       Дверь закрывается с тихим щелчком от доводчика. Отделяет их с Антоном от затихающего смеха компании и их удаляющихся шагов. И только тогда Арсений поднимает голову.       Сталкивается с неожиданно растерянным взглядом Антона, который так и застыл на пороге.       — Замок, — напоминает Арсений.       Шаст вздрагивает, будто не ожидавший услышать его голос, и кивает. Отворачивается, устанавливая комбинацию на замке.       Арсений подтягивается на локтях, снова опираясь об изножье кровати. Пробегается взглядом по своей одежде, оценивая ущерб. Нужно закинуть вещи в прачечную, если он не хочет завтра ходить по отелю, залитый кровью. С другой стороны, так больше людей убедится в том, что их с Антоном связь близка к романтической ровно в той же степени, что их президент близок к образу стареющего трогательного садовника.       — Я тебя ударил.       Арсений вскидывает голову, удивлённо рассматривая Шаста. Тот так и застыл у дверей, будто, чуть что, готов за них выскочить. В глаза Антон не смотрит, гуляя взглядом по кровавому узору на ковре.       — Как мы и договаривались, — кивает Арсений.       — Я слышал хруст, — продолжает Шаст, не отводя взгляд от ковра.       — Похоже, переносица. Я пока выпил обезболивающее, но чудеса капитолийской медицины и немного удачи…       Но договорить Арсений не успевает. Шаст делает к нему шаг, опускаясь на колени. Кончиками пальцев он касается арсовых щёк, стряхивая с кожи засохшую кровь. Арсений перехватывает шастовы пальцы и чувствует их дрожь.       — Посмотри на меня.       Взгляд Антона, бродящий между его щекой и ключицей, сталкивается с его собственным. И, всматриваясь в жёлтые лучики зелёных радужек, Арсений чеканит:       — Это был наш план. Ты ударил меня. На глазах у всех. Чтобы они видели, что я просто твоя очередная…       — Замолчи, — не даёт ему закончить Антон, и глаза у того вдруг вспыхивают опасным огнём. — Пожалуйста, — а голос, в противовес этому огню, дрожит.       Шаст к нему пододвигается, смыкая кольцо рук на талии. Антон весь измажется в крови, но это даже хорошо. Пусть все думают, что ему нравится трахать шлюх после избиения.       — Знаешь, что они сказали, когда я тебя ударил? — фырчит Шаст ему в шею. — Что одной пощёчины маловато будет.       Арсений обхватывает антоновы кисти и подносит к губам: — Это просто слова, — с одной из ладоней так и не сошла краснота от удара.       Арсений знает, что это не просто слова. Но он не собирается вываливать на Шаста самые грязные подробности своей работы. Не сейчас, когда у того голос сипит, а кончики пальцев ходят ходуном.       — Это не просто слова, — неожиданно возражает ему Антон. — Я знаю, что они с тобой делали. И я знаю, что они делают с другими.       Между ними застывает частое дыхание Антона. И в этом дыхание больше опасности, чем в словах, которые он выдыхает после.       — Я убью их. Каждого.       Арсений качает головой. В такие моменты, как сейчас, Арсению с Антоном сложно. Как будто в том вдруг пробуждается весь юношеский максимализм с присущими смертельно-опасными манёврами.       Арсению хочется заорать: «Ты разве ещё не понял, мы в тоталитарном государстве, что ты тут собрался менять?». Но этот крик, конечно, не возымеет успеха, поэтому он только выдыхает:       — Тут выстроена целая система. Убьёшь одних, придут другие.       — И их тоже убью, — парирует Антон.       — И тогда тебя убьют, — кивает Арсения. — И меня, конечно, тоже.       У Антона во взгляде огонь стихает. Он смотрит растерянно и, как будто Арсения спрашивает: «А что тогда делать?». Но этот вопрос так и не озвучивает, только Арсения крепче обнимает и рывком подхватывает с пола. На кровати укладывает его на подушки под слабые возражения:       — Запачкаю же.       — Плевать, — качает головой Антон. — Даже если это последняя простынь во всём Панеме.       Эта фраза Арсению сердце на две части разламывает. И обе он Антону в своих ладонях доверительно протягивает. Как, оказывается, мало надо, чтобы довериться человеку и перестать бояться белоснежных простыней.       Всего две недели без других заказов. Недели, которые Арсений провёл в отельном номере. По большей части просто отсыпаясь и иногда прерываясь на визиты Шаста. Шаста, от одного появления которого он расплывается в глупой улыбке.       Антон над ним нависает, вытирая следы крови салфеткой. А Арсений глаза прикрывает и почти мурлыкает. Ловит себя на горькой мысли: «Можешь хоть ножом меня пырнуть, только, пожалуйста, не уходи».       — Я лекарство принёс, — прокашливается Антон, заставляя открыть глаза. — Оно типа… универсальное. Кость точно срастит.       Арсений рассматривает пузырёк в его руках с интересом. Внутри прозрачного флакона переливается перламутровая жидкость. В цвете которой, как в цвете любой жемчужины, Арсений читает: «охуеть, как дорого».       Он пожимает плечами, не отрывая взгляд от пузырька. И Антон читает это движение, как согласие.       — Давай снимем, хорошо? У тебя вон уже царапина от крючка.       Арсений приподнимается, позволяя стянуть с себя сеть. Антон подцепляет её на животе, и заворачивает наверх, стараясь не задевать кожу крючками. Перед тем, как продеть её через голову, Шаст его ключицы оглаживает и оставляет на них короткий поцелуй.       — Ебучие сети эти, — ворчит он, откидывая их в сторону.       — Я тебе разве не из-за них понравился?       Арсений облизывает губы, и на тех металлический привкус. Он неожиданно напоминает ему о днях, когда он лежал на Арене и покусывал их, представляя, что сочащаяся кровь — это вода. Вода, добыть которую он смог только на пятый день, украв бутылку у другого трибута.       Тот трибут умер не из-за жажды. Но Арсению всё равно за этот поступок стыдно.       — Ты мне из-за своих дурацких шуток понравился, — фырчит Антон, откупоривая флакон.       Арсений подцепляет с прикроватной тумбочки чёрную футболку. За пару недель с Антоном Арсений оброс целым шкафом одежды. Жаль, девать её особо некуда. Представляя, как из номера в номер придётся таскать огромную чёрную сумку, Арсений фыркает.       Пэстисы отцепляются с противным хлюпаньем, и Арсений с наслаждением бросает их вслед за сетями. Пока Арсений натягивает футболку, Антон устраивается на его бёдрах.       Своими белыми перламутровыми штанами касается его забрызганных кровью стрингов и с отстранённым видом рассматривает флакон с лекарством. С таким невинным видом он это делает, что у Арсения ком в горле встаёт. А вдруг он реально девственник?       Шаст выливает несколько капель на пальцы и растирает между подушечек. Будто проверяет, не опасное ли лекарство, и, кивнув сам себе, наклоняется вперёд. Касается переносицы, и Арсений льнёт к прикосновению, чувствуя, как жидкость жжётся на коже.       — Жаль, этой штуки не было у меня на арене, когда я, ну... Умирал.       Антон на это замечание только покусывает губу. Кожа на переносице шипит и жжётся, и Арсений тянется рукой, пытаясь почесать её.       — Так и должно быть, — ловит Антон его запястье. — В смысле, я про реакцию кожи, — спешно поправляется он.       Жидкость пузырится и шипит, но Арсений больше не пытается её убрать. Только вслушивается в это шипение и рассматривает кудряшки Шаста. Те ниспадают со лба и висков, и закатное солнце их подсвечивает оранжевым.       — После Игр Победителям снятся кошмары. А мне не снились ни разу.       Сначала Арсений думал, что психика просто не успела отреагировать. За празднованиями, возвращением в родной Дистрикт, повторным визитом в Капитолий, он всё ждал, когда реакция его догонит. Но даже когда его не пустили обратно в Дистрикт, даже когда выделили маленькую комнату в отеле с затхлым воздухом, даже когда кинули в него сетями… внутри было пусто. Лишённый связи с близкими, он каждый день кому-то отсасывал, подставлял задницу или любые другие части тела для самых изощрённых утех.       Но единственное напоминание о том, что что-то идёт не так, догоняло ещё каждый день уже после работы. Тогда, когда он забирался в постель и закрывал глаза, ловя себя на короткой очевидной мысли: «Лучше бы я сдох на Арене».       — Мне не снились кошмары, — продолжает Арсений. — Но я каждый день хотел умереть, — он сглатывает. — До тебя.       Это признание очень личное и трепетное. Оно перед Антоном все двери открывает. Но Шаст так и стоит на пороге, только аккуратно арсову руку оглаживает. Пальцы Антона гуляют по изгибу его локтя, спотыкаясь о сустав. Иногда задевают ткань футболки и тогда Арсений подаётся навстречу, чтобы хотя бы на мгновенье коснуться кожи кожей.       — Я бы хотел найти тебя раньше, — выдыхает Антон, касаясь его шеи губами.       — Мне достаточно, что ты есть прямо сейчас.       — Странно слышать это после того, как я сломал тебе нос.       — Это же чтобы… остаться со мной, — выдыхает Арсений. Ему стоит всех оставшихся сил, чтобы жалобно не уточнить вдогонку: «правда же?».       Закатное солнце Капитолия над шастовыми волосами зажигает ореол, и тут же палит дотла. Арсений закрывает глаза и подаётся вверх, натыкаясь на шастовы губы.       Тот выдыхает в его собственные:       — Чтобы остаться, — и к нему наклоняется.       Антон упирается ладонью справа от его головы, и Арсений против воли представляет, как та его волосы в кулак сжимает. Он бы Шасту разрешил что угодно делать, он бы любые свои болевые пороги ради него подвинул. Но Шаст ничего двигать не просит, только касается его языка своим, заставляя коротко выдохнуть.       Не наигранно, не специально и не контролируемо.       Но не успевает Арсений такой бесконтрольности испугаться, как Шаст вырывает следующий. Кончиками пальцев скользит по шее вниз, пробираясь под воротник футболки и очерчивая ключицы. Потом выбирается из-под ткани, и скользит по ней, оглаживая талию. Когда Антон останавливается на бедренной косточке, Арсений коротко прикусывает его нижнюю губу и тут же отпускает.       Шастовы пальцы пробираются под край футболки, касаясь живота. Этим касанием растерянный, Арсений разрывает поцелуй и ещё один стон прячет в изгибе шеи Шаста. Укрытый от солнечного света за кудряшками, он переводит дыхание, чувствуя, как сердце бешено колотится.       Кожа под касанием вспыхивает, разливая тепло по телу. Арсений чувствует, как то достигает пальцев ног за какие-то секунды.       Но Антон вдруг тоже замирает, обжигая его вопросом:       — Остановимся?       Арсений в повисшей тишине пытается уловить смысл. Остановимся в чём? В том, как нежно Антон его касается? В том, как его голосовые связки от этих касаний плавятся?       — Нет, — качает он головой, и происходящее подкрепляет объяснением из тех простых слов, что ещё из головы не вылетели. — Я просто отвык, что можно не… не по работе.       После смены в десять часов, где тебя растягивали, сжимали и заполняли во все отверстия, хочется только одного. Как раз того, что он перед сном и желал каждый раз — просто сдохнуть.       А теперь, когда он две недели провёл в одиночестве, прерываемый только общением с Антоном, он вдруг видит… новую грань отношений. Ту, которую он оставил в родном Четвёртом дистрикте, когда уехал оттуда на Игры.       — Ты мне очень нравишься, — снова поясняет Арсений. — И мне нравится то, что ты… сейчас делаешь.       — А мне нравится, что тебе нравится, — выдыхает Антон ему в шею, водя пальцами по животу. — Поэтому скажи, когда нравиться перестанет.       — Если хочешь, то я… — делает Арсений попытку подняться, но Антон его мягко останавливает, укладывая обратно.       — Хочу, чтобы ты лежал и восстанавливал свою переносицу. Вот такая у меня фантазия.       Арсений фыркает и закатывает глаза, но пошутить не успевает. Антон целует его шею, заставляя шумно выдохнуть. Выдох расходится по коже мурашками, спускается на талию, а там прыгает прямо в шастовы ладони.       Та скользит по его коже, задирая футболку — бедро, живот, грудь и в обратном порядке. Оглаживает, сжимает и притягивает к себе. И, стоит Арсению к этим касаниям привыкнуть, стоит чуть укротить рычащего в солнечном сплетении зверя, как прикосновения вдруг исчезают.       По влажной от поцелуев шее скользят потоки воздуха, а кожа просится до прикосновений. Но, стоит Арсению приоткрыть глаза, касания вдруг возвращаются.       Антон целует его живот. Скользит приоткрытыми губами, а потом трётся носом, опускаясь ниже и снова целуя. Зверь в солнечном сплетении восторженно поскуливает, и Арсений этим звукам вторит.       Шаст подцепляет резинку стрингов и оттягивает её.       Многие клиенты любили забавляться, неожиданно отпуская её. И Арсений задерживает дыхание в ожидании удара, как привык делать сотни раз до этого.       Но вместо удара на коже оседает очередное касание губ.       От этого касания хочется под Антоном примяться, позволяя заполнить ему всё пространство вокруг. И снаружи, и внутри — любыми доступными способами, которые он сам своей влюблённой головой придумать не способен.       За стучащей в ушах кровью Арсений почти теряет связь с тактильными ощущениями. Ему кажется, они ослабли или исчезли. И тогда он приоткрывает глаза. Приоткрывает как раз вовремя, чтобы увидеть, как шастовы кудри касаются его бедра, и как носом он ведёт от бедра к паху.       — Не мог побольше что ли трусы взять? — фырчит Антон, очерчивая языком борозды от резинок.       — Сними, — просит Арсений.       Снять, не потому что эти борозды болезненные. А потому что его стоящий член уже и так бесстыдно тычется Антону в лицо. А дурацкие трусы с рыбками, ещё и с кровавыми пятнами, этот вид оскверняют.       Стягивая стринги, Антон продолжает целовать арсовы бёдра. Аккуратно спускает резинки вниз с одного бедра и оставляет там поцелуи. Потом спускает на другом бедре и целует там.       Когда на паху остаётся только треугольник ткани, Шаст поддевает его носом, снимая. И оставляет поцелуй на основании члена.       У Арсения от этого поцелуя отказывает мозг. Потому что по-другому он своё шипение объяснить не может. И у Антона, судя по всему, тоже, потому что стоит ему спустить стринги до коленей, он этот поцелуй повторяет.       — Что ты… делаешь?       — Тебе приятно?.. — то ли спрашивает, то ли утверждает Антон.       Дыхание Шаста проходится по влажной коже, и Арсений не удерживается от стона.       — Вот и ответ.       Понять, про что Антон это сказал, Арсений не успевает. Языком Шаст проходится по головке, скользит по основанию члена и спускается к мошонке. Спускается, вынуждая Арсения податься бёдрами навстречу и заставляя шастовы пальцы сомкнуться на них сильнее.       Арсений выдыхает коротко, безнадёжно, обречённо.       Если до этого момента он касался самого краешка наслаждения, то теперь оно все другие эмоции в нём топит. И Арсения заставляет в нём тонуть.       Антон касается языком бахромок, то и дело соскальзывая на анус. Каждое такое «соскальзывание» Арсений чувствует меркнущим и снова вспыхивающим светом под веками. И каждое такое касание отзывается в нём спазмами, сокращающими нервные окончания до самых кончиков пальцев.       Кончиков пальцев, которые Шаст находит и сжимает в своей руке.       Антон упирается в мошонку носом, когда толкается языком в сфинктер. Но касание только дразнит, не проникая из-за упругих стенок глубоко. А Арсению этого глубоко хочется каждой клеточкой тела.       И Антон как будто эти клеточки слышит.       Он перемещается выше, проходясь языком по мошонке. Пальцами Шаст соскальзывает по внутренней стороне бедра, касаясь сфинктера. Антон массирует стенки, растирая слюну по коже.       Арсению всему хочется в этой слюне быть. Пусть она его полностью покроет и засохнет на нём защитной плёнкой. Он от всего Капитолия за нею спрячется.       Касание пальцев исчезает и из-под прикрытых глаз, Арсений видит — Шаст стягивает штаны, запутываясь в них. От этого вида у него по-дурацки щемит сердце, и он откидывается обратно на подушки.       Если с клиентами он не позволяет себе и на мгновение отключить голову, то с Антоном он просто не может её включить. Шастовы пальцы, губы и язык такие нежные и аккуратные, что Арсений просто не способен ждать от них подвоха. Что бы Антон ни сделал, Арсений в его руках будет таять.       И, когда касание возвращается ещё более влажным, Арсений мечется, поскуливая от ожидания и подаваясь Шасту навстречу. Со сфинктера палец проскальзывает внутрь, и Арсений выдыхает в подушку, не способную его наслаждение заглушить.       Стенки вокруг пальца сжимаются плотно, сокращаясь и пульсируя. И Арсению кажется, он весь вместе с ними пульсирует. Шаст давит то с одной стороны, то с другой, вынуждая Арсения под его прикосновениями нетерпеливо ёрзать. Едва вставляя палец на всю длину, Антон сразу же скользит наружу.       Вырывая у Арсения беспокойный вдох, Шаст очерчивает языком основание члена. Широко лижет, захватывая головку и возвращается к мошонке. Когда Антон сжимает кожу на яйцах губами и отпускает, колени у Арсения начинают подрагивать.       Предположение о том, что Антон может быть девственником, покидает голову Арсения также быстро, как способность складывать цельные мысли в целом.       — Шаст, давай…       Закончить предложение Арсений не успевает. Надавливая на сфинктер, внутрь толкается второй палец. Чтобы не допустить ещё одного мучительно-медленного растягивания, Арсений подаётся навстречу бёдрами, насаживаясь.       Но Антон это движение останавливает, сжимая ладонь на ягодицах:       — Давай не так быстро, — шепчет, оставляя поцелуй на животе.       О каком «быстро» говорит Антон, Арсений не понимает. Пальцев в нём решительно мало, решительно не глубоко и движутся они тягуче медленно. Поэтому он ещё раз толкается бёдрами, вынуждая Антона всё-таки войти двумя пальцами во всю длину.       Шаст на этот толчок только фыркает, и, тем не менее, пальцы не вынимает. Ещё раз проходится языком по основанию, выпуская член изо рта. Спускается ниже, кудряшками щекоча пах, и это неожиданно-трогательное ощущение заставляет Арсения шумно выдохнуть.       Антон его растягивает пальцами, и Арсений за этими фрикциями не успевает. Нежность теплится то на одном участке, то на другом. И удовольствие, растекающееся по телу, эту нежность запечатывает внутри арсового сердца.       Антон подцепляет языком кожу на яйцах, вбирая в себя. И, когда Арсений коротко стонет, касается сфинктера третьим пальцем. Скользит по бахромкам, массируя их и давя. И это промедление Арсения изнутри сжигает, высекает раскалённым прутиком на внутренней стороне бедра: «да, пожалуйста, да».       Но Арсений не подаётся навстречу бёдрами. Вместо этого он смыкает ладонь на собственных бёдрах, поднимая корпус.       Поэтому он вслед за своими бёдрами рывком поднимается. Шаст с причмокиванием выпускает изо рта мошонку и удивлённо смотрит на него снизу вверх. Кудри разметались по мокрому лбу, глаза широко открыты, и закатный свет в них высекает искры.       Арсений взгляда не отрывает и пальцами скользит к вниз по бедру. Оглаживает шастову кисть, в нерешительности застывшую у его ануса, и надавливает на третий палец, вставляя его в себя. Когда палец касается стенок, Арсений глухо стонет.       Или не он стонет.       Дыхание у Антона частое, а глаза прикрыты. Шаст не двигается, так и застывая с тремя пальцами внутри Арсения. Поэтому Арсений сам тянет его ладонь, вынуждая вынуть пальцы. А потом снова надавливает, толкаясь навстречу бёдрами.       Фрикции частые и изнуряющие, — после каждой Арсений божится не смотреть на Антона. И после каждой, конечно, смотрит, — щёки и кончики ушей у того раскраснелись, а над верхней губой капельки пота, которые Арсений очень хочет слизнуть. Но не успевает.       Свободной рукой Антон соскальзывает на свои бёдра, и Арсений туда же соскальзывает взглядом. Отодвигая резинку трусов, Шаст проводит ладонью по основанию члена и прижимается им к арсовой икре.       Арсений прикрывает глаза, выдыхая, но это, конечно, бесполезно. Под закрытыми веками сразу же вспыхивает: Шаст над ним нависает, готовый в него войти. Арсений чувствует, как тот проходится по его сфинктеру налитой кровью головкой.       Под веками искры вспыхивают и тут же гаснут, руки заходятся в дрожи, а пах наливается теплом. Арсений от Антона спешно отодвигается, но тот, наоборот, его на себя тянет. Ладонь сжимает на его ягодице, а член обхватывает губами, туго их смыкая. И не оставляя Арсению никаких шансов из этого плена вырваться.       Ещё несколько отчаянных секунд он старается удержаться и не кончить, но Шаст ему такого шанса не оставляет. Член Антона в его колено толкается, и Арсений чувствует, как кожа тонет во влажности и тепле.       И такие же влажность и тепло не может в себе удерживать. С задушенным стоном Арсений кончает и откидывается на подушки. Шаст его вздрагивающий член языком оглаживает, не торопясь отстраняться.       И, даже когда отстраняется, касания его губ на арсовом члене остаются выжжеными оттисками. Арсений наощупь пытается найти одеяло, чтобы укутаться, как в кокон, но Шаст его мягко останавливает.       — Подожди, секунду.       Антон по коже его ног скользит салфетками, убирая свою сперму. Грязные он без сожаления бросает на пол, пачкая белый ворс ковра. Там арсова кровь смешивается с антоновой спермой, создавая их общий генетический код.       И Арсению хочется этот код навсегда в себе сохранить, но Антону сказать он об этом не решается.       Шаст опускается рядом с ним, укрывая их одеялом. Прижимает к себе Арсения, оплетая вокруг него всеми конечностями, и в самое ухо шепчет:       — Тебя больше никто никогда не тронет.       Даже сквозь послеоргазменную негу, Арсений чувствует пробивающееся рациональное зерно. Он фыркает и противно пищит: «Всем так говорили».       Когда высокопоставленный клиент становится твоим постоянником, есть немного исходов. И один из самых частых — внезапное исчезновение без объяснения причин. И за каждым таким исчезновением скрываются крики (которые никто, конечно, не слышал), пятна крови (которые никто, конечно, не отмывал) и обещания (которые никто, конечно, не давал).       И Шаст ловит то нервное дёрганье его кадыка, то ли закусанную губу, но только сильнее его обнимает и продолжает:       — Я не оставлю тебя в этой системе. Даже если у нас не получится.       — Я хочу, чтобы у нас получилось, — шепчет Арсений, будто желание загадывает.       — Мне кажется, у нас уже получается, — кивает Антон, оставляя на арсовом виске поцелуй.