Два лета

Я ожидал, что отец вознамерится со мной серьёзно поговорить. Наша с Сенькой поза возле участка не могла не вызвать у него подозрения. И я был готов стойко защищаться. Разговор состоялся следующим вечером. — Друг, значит? — спросил отец вкрадчиво, покосившись на меня поверх газеты, с которой он расположился на диване в своём кабинете. Он выглядел странно спокойным и расслабленным, в отличие от того вечера, когда меня без сознания привезли домой после драки на пляже. — Да. Друг. А что? — А с каких пор с друзьями обжимаются по углам? — несмотря на резкость слов, голос он всё ещё не повышал. — С таких, что друзьям иногда бывает хреново, и их нужно поддержать, — линия обороны у меня была подготовлена. — Ну, поддержку можно по-разному выражать. Пидорство кто-то тоже может назвать всего лишь поддержкой. Резко и прямолинейно. Рассчитывал припереть меня к стенке и заставить оправдываться? Ничего не выйдет. Я опустился в его кресло и взглянул ему в глаза. Такие же серо-голубые, как мои. — Мы с тобой довольно редко говорили по душам, отец. Я всегда хорошо учился, и тебе нравилось расспрашивать меня о моих успехах на всяких олимпиадах. Но вот если вспомнить о времени, проведённом вместе, о разговорах по душам — когда такое было в последний раз? — проговорил я медленно, тщательно подбирая слова. Он отложил газету в сторону. — Ну и что же ты имеешь в виду? — То, что впервые за долгое время ты вызываешь меня на разговор только из-за того, что подозреваешь меня в, как ты сказал, пидорстве. А подозрения возникли всего лишь потому, что я обнял друга, у которого бабушку забрали в больницу, мать в психушку, а отца в тюрьму. Отец усмехнулся. И хоть я пытался держаться уверенно, от его усмешки по спине пробежал холодок. — То есть ты можешь дать слово, что просто таким образом выражал поддержку своему другу? — Да. Могу, — ответил я без колебаний. — Хорошо. Если ты настаиваешь, то я тебе поверю. Скорее всего, он мне не поверил. На душе было тревожно. — Если же нет… Всегда можно обратиться к специалистам и исправить эту проблему. Но я думаю, что ты вполне разумен. И от планов на учёбу тоже не откажешься, — добавил он, будто бы подтверждая мои опасения. Спокойным голосом. Просто констатировал факт. Выйдя из кабинета, я долго думал над его словами. Наверное, он был вполне способен отправить меня в психушку. Или, ещё хуже, Сеньку. Возможно, с Сенькой проделать это будет даже проще, достаточно будет просто показать его родителей. Заступиться за него совсем некому. Я боялся, мучительно размышлял, что же мне делать. Вдруг я опять, в очередной раз, подставлю его. Сделаю ему ещё хуже. На него и так свалилось столько бед. Не лучше ли мне будет оставить его… Хотя бы на время? Хотя бы до того, как мне исполнится восемнадцать, и я смогу сам заниматься своей жизнью без оглядки на отца? И всё же сейчас я получил от отца индульгенцию, на какое-то время отвёл от себя подозрения. И я могу продолжать быть с Сенькой, сейчас я точно не смогу его оставить. Он ведь совсем один. Я пошёл к нему. Сенька встретил меня у калитки. Мы молча зашли к нему в дом и улеглись на узкой пружинистой кровати. Смотрели на побеленный потолок, икону в углу, ковёр цвета леса на стене. Держались за руки, я осторожно гладил его пальцы своими. — Я ездил в больницу к бабушке, — сказал Сенька. — И как она? — Сказали, что стабильно… Хуже не становится. — А мама? — Не знаю, о ней ничего не говорят. В то отделение вообще не пускают. Говорят, сообщат информацию только законному представителю. То есть бабушке, которая сама в больнице и с кровати встать не может… — А… отец? — Участковый сказал, ему никак не помочь. Отправят на принудительное лечение. Да лучше б в тюрьму. Он вздохнул, повернулся ко мне. — А как ты? Тебя не ругал отец? — Нет, — я не стал рассказывать ему подробности своего разговора с родителем. Честно ли это по отношению к Сене? Он ведь всегда откровенен со мной. Но я решил, что не имею права взваливать на него ещё и свою проблему. — Сень… Сень, я ни на какую учёбу за границу не поеду. Останусь с тобой. — Назар, не нужно, — он попытался выдавить из себя улыбку, но получилось откровенно плохо. — Это ведь крутая возможность для тебя. Получится, что ты зря всё это время учился, трудился. — Так я сам это не выбирал и никогда не хотел. Я хочу быть с тобой, — ответил я, а затем, не дав снова что-то сказать, что-то возразить, попытаться переубедить меня, поцеловал его. Хотелось любить его, быть рядом, забрать туда, где безопасно, где ему не придётся ни о чём переживать. Вот только где это место? Существует ли оно? Как же отчаянно больно, когда твоя жизнь рушится не оттого, что ты сам делаешь что-то не так, а от таких обстоятельств, над которыми ты не властен, которые одно за другим обрушиваются на тебя. Ты просто живёшь свою жизнь, заботишься о матери, ты добрый, чистый душой человек. Мне было страшно, что Сенька просто сломается под этим гнётом. Каким бы сильным духом он ни был, у каждого человека есть предел возможностей. Я неторопливо скользил губами по его щеке, скуле. Ткнулся носом в его висок, затем в светло-русую, пахнущую мылом и луговой травой макушку. Он откликался на каждое прикосновение, дарил своё в ответ. Откликался, когда я гладил его под футболкой, мягко вырисовывал узоры на его коже. Мне хотелось сделать ему приятно, заставить хоть ненадолго обо всём забыть. Мы больше не говорили, ничего не спрашивали друг у друга, хотя я прислушивался, готовый остановиться, если он попросит. Но он не просил, даже после того, как я начал дотрагиваться и поглаживать ниже. Постанывал тихо в такт движениям моей руки. Прижимался теснее, жарче, пружинистый матрас тихо и ритмично поскрипывал. Мы не раздевались, просто залазили друг другу под одежду, прикасались вслепую. А потом снова лежали и снова смотрели в потолок, держась за руки. За окном уже давно стемнело, зажглись редкие фонари. Так отчаянно не хотелось его оставлять. Особенно после того, что только что произошло. В конце концов, он дома один, я мог бы переночевать с ним, на этой узкой кровати. Но — отец. Что он скажет, если я не приду домой… — Мне пора, наверное, — произнёс я, ненавидя самого себя за это. Казалось, я просто не имел морального права уходить сейчас. — Да, конечно, — встрепенулся он. — Иди, а то родители будут волноваться. Я поцеловал его в щёку и неохотно встал с кровати. У нас оставалось две недели до осени. *** Когда Сенька в следующий раз засобирался в райцентр к бабушке, я увязался за ним. Мы ехали на последних сиденьях в стареньком трясущемся автобусе, соприкасаясь плечами и коленями. Я смотрел на пейзаж за окном и мимолётно кончиками пальцев гладил Сенькину руку, радуясь, что нам достались такие удобные и укромные места. Отец больше не заводил разговор о том самом. У меня мелькала мысль подкупить какую-нибудь местную девчонку и привести её домой в качестве моей подружки. Но казалось, отец снова забыл о моём существовании и полностью погрузился в работу. Каждый день ездил в Москву, принимал у себя каких-то друзей и партнёров. Я старался как можно реже попадаться ему на глаза. Мне остался всего лишь год учёбы в гимназии и меньше полугода до совершеннолетия. Весь этот год я должен был провести в подготовке к поступлению за границу, но теперь я твёрдо решил, что никуда не поеду. Оставив Сеньку в больнице, я дошёл до ближайших торговых павильонов и разжился подарком для него. Сунул коробку в рюкзак и решил подарить, когда мы останемся наедине. — Что это? — Сенька удивлённо уставился на неуклюже свёрнутый синий пакет, в который я положил коробку. Мы сидели в лесу на сломанном берёзовом стволе — нашем уже привычном тайном месте. — Подарок, — ответил я. Он заглянул в пакет и нахмурился. — Это что, телефон? Я не возьму. Я был готов к такой реакции и заготовил аргументы. — Сень, послушай. Это не только тебе подарок, но и мне самому. Потому что так мы сможем держать связь. Мы сможем звонить друг другу, когда захотим. Сможем разговаривать, когда захотим. — Ты ведь говорил, что будешь приезжать. И что мы будем писать друг другу письма. — Я буду приезжать, но этого слишком мало. Я буду волноваться за тебя, думать, как ты живёшь, как у тебя дела. А письма — это, конечно, романтично, но слишком долго. Да и не уверен я, что если ты отправишь мне письмо, его не найдут мои родители. — Я всё равно не могу, — он упрямо отвёл от себя мою протянутую руку с коробкой. — Слишком дорого. — Сень, ну прими, пожалуйста. Это не так уж дорого, как ты думаешь. Обычный раскладной «Сименс». Неужели ты не будешь скучать по моему голосу, не захочешь узнать, как у меня дела? Блин, да ты для меня — солнечный лучик, я с ума сойду, если не буду знать, как ты и где ты. Надеясь его ещё больше разжалобить, я опустил голову ему на плечо и принялся ластиться, как кот. Заметил краем глаза, что он смущённо улыбнулся. — Ну давай я хотя бы часть денег за него отдам тебе, — ага, всё-таки дал слабину. — Пожалуйста, Назар! Мне так самому спокойнее будет. — Нет. Это подарок, и всё. За подарки деньги вообще-то не отдают. — Бабушка меня убьёт, если увидит, — пробормотал он, обнимая меня одной рукой и всё же позволяя всучить в другую пакет. — Да почему? Уже и подарки нельзя принимать? Скажешь, что это заранее на будущий день рождения. Я показал ему, как открывать телефонную книгу и звонить. Сохранил там свой номер. Связь в лесу не ловила, но в посёлке она вроде как была — перед походом я проверял. Потом мы позалипали в «змейку» — Сенька сначала понаблюдал, как играю я, затем и сам с увлечением принялся щёлкать по кнопкам и собирать пиксельные квадратики. А дома я с сожалением мысленно вычеркнул из календаря ещё один день. Но мы ведь не расстаёмся навсегда. Конечно, я не смогу приезжать каждую неделю, но хотя бы раз в месяц… И теперь в любой момент смогу ему позвонить. *** На следующий день мать отвезла меня в Москву — нужно было купить новые брюки, рубашку и учебные принадлежности. Сама укатила на маникюр, а я принялся без особого интереса слоняться по магазинам. Жалел, что со мной нет Сеньки. Может, стоило попросить мать взять его с нами? Она ведь, в отличие от отца, никаких подозрений на мой счёт не высказывала. Хотя, чёрт, она выбалтывает отцу практически всё. Они всегда были заодно. Закупившись, я решил позвонить Сеньке, но он не взял трубку. Особенно волноваться я не стал. Может, он на улице, а мы с ним договорились, что светить новым телефоном он не будет — мало ли что. Я принялся слоняться с пакетами туда-сюда, ожидая, пока вернётся мать. — Зар, детка, мы сегодня на дачу не поедем уже. Поедем домой, — к моему неудовольствию сказала она, когда я, дождавшись её, сел в машину. — Что? Почему это? — Уже поздно, и ехать далеко. Да и я хочу вернуться в нашу квартиру. Соскучилась по ней. — Слушай, ну отвези меня на станцию тогда. Я на электричке поеду. — Не говори глупостей! На электричке, потом ещё на автобусе полтора часа трястись, да и не факт вообще, что автобусы будут ходить. Завтра поедем. Я отвернулся и уставился в окно. Минус день, который мы могли бы провести вместе с Сеней. Дома, запершись в своей комнате, я снова попытался позвонить Сеньке, но он снова не взял трубку. Тогда я написал ему СМСку. Предупредил, что остаюсь сегодня в городе, приеду завтра утром. Он не ответил. Не умеет же. Надо будет научить его печатать. В итоге на дачу мы вернулись только следующим вечером — с утра мать нашла с десяток важных дел, которые нужно сделать вот прямо сейчас. Я всё больше нервничал, торопил её, но она лишь отмахивалась. Наконец, когда я уже собрался ехать на вокзал, она велела мне грузиться в машину. Ни вчера, ни сегодня Сенька так и не взял трубку. Я терзался плохими предчувствиями. В посёлке, уже позабыв об осторожности и не заходя в дом поздороваться с отцом, я бросился к Сеньке. Его что, опять избили? Насколько я знал, ту гоп-компанию отправили в колонию. Но мало ли здесь других уродов? Он сидел во дворе на лавочке, обняв коленки, и смотрел куда-то в пространство. Я схватился за калитку, пытаясь перевести дух. — Блин, ты меня до чёртиков напугал. Почему трубку не брал? Он вздрогнул, посмотрел на меня. — Назар? Привет. — Привет, — я, улыбаясь, сел с ним рядом. Сжал его руку. Он не сжал в ответ, его ладонь лишь безвольно повисла в моей. — Так почему ты не отвечал? — спросил я. — Я не слышал. Извини. — Ну ты проверяй периодически. Если видишь пропущенный, можно ведь и перезвонить или написать хотя бы. Тащи телефон сюда, я покажу, как печатать сообщения. Это совсем не сложно. Он опустил глаза. Эта его отстранённость тревожила. — Сень? Что такое? — Ничего. Сейчас схожу. Он принёс из дома телефон. Я принялся увлечённо объяснять, как печатать и отправлять СМСки на цифровой клавиатуре. Сенька же, казалось, меня не слушал и мысленно был где-то совсем в другом месте. — Эй! Расскажи, что стряслось? Я же вижу. — Всё хорошо. Правда. — А как бабушка? — Хорошо. Через несколько дней должны выписать. Она сказала, что маму вроде как тоже пообещали отпустить. — Супер! Он улыбнулся, но улыбка была какой-то вымученной. Я всё никак не мог понять, что не так. Решил, что, наверное, он переживает из-за своего отца. Проснувшись утром, я застал свою мать и домработницу за упаковыванием вещей. — Что здесь происходит? — спросил недоверчиво, потирая глаза. — Зар, ну наконец-то ты проснулся! Давай, иди пакуй свои шмотки. Завтра мы возвращаемся в Москву. — Завтра? — изумлённо переспросил я. — Но ведь неделя ещё… — Ты же не думал, что мы тут до тридцать первого августа будем сидеть? В городе ещё куча дел. — Вы поезжайте. Я останусь. — Нет. Тут остановятся важные отцовские партнёры. Он не позволит тебе остаться, — твёрдо сказала она. Но тут же смягчилась. — Да брось, детка, неужели ты не соскучился по своим друзьям в Москве? Сходите в кино, в аквапарк. Ну чего тебе эта деревня упёрлась? Я развернулся и вышел из дома. Двигался как на автопилоте, в голове лишь одна мысль: «Всё. Уезжаем». Конец моей летней истории. Нет, это не может быть конец. Я ведь всё сделал для того, чтобы это не было концом. Да, мне рано или поздно в любом случае пришлось бы уехать. Обидно, конечно, что на неделю раньше, и я совсем не успел морально подготовиться… Но у этой истории определённо будет продолжение. Мне плевать, кто там остановится на даче, я всё равно буду приезжать сюда на выходные. Если не смогу ночевать в собственном доме, напрошусь к Сеньке. Влетев к Сеньке домой и увидев его на кухне, я, ни говоря ни слова, обнял его за талию, даже приподнял немного над полом. — Назар! Ты чего? — Мы уезжаем, — ответил я и прижался к нему ещё крепче. — Завтра. — Ну… Когда-то это ведь должно было случиться, — помолчав немного, ответил он. — Я просто не думал, что так быстро. Но ничего. Мы будем созваниваться, я буду приезжать. А потом, как окончу гимназию, заберу тебя к себе! Будем вместе жить. Сенька ничего не ответил. Молчание — знак согласия? Из-за его плеча я машинально обвёл взглядом кухню. Здесь царил разгром. Куча коробок, посуда вынута из шкафов и частично сложена на столе, частично — на полу. В углу — мешки с мусором. — А ты чего тут делаешь? — спросил я. — Решил убраться перед бабушкиным приездом, — тут же ответил он. Мы с ним зашли в комнату. Здесь тоже были коробки, вещи из шкафа лежали на полу. — Извини за бардак. Просто нужно перебрать всё и выкинуть хлам. Я кивнул, поверив ему. Потом мы снова лежали на кровати, снова целовались. Жались друг к другу, как два потерянных котёнка. Сенька наконец снова стал Сенькой, а не тем отстранённым парнем, которым он казался вчера. Он отвечал на мои поцелуи, сам начал целовать мою шею, гладить грудь, живот и всё, до чего мог дотянуться. Пока у нас ещё было время, я не мог ни на секунду от него оторваться. Мы так и провели в его доме весь день. Одежда валялась на полу. Он, положив голову мне на грудь, водил пальцем по моему животу. — Щекотно. Сенька усмехнулся. Погладил уже ладонью. — Феи улетают, — вдруг сказал он. — Им не место на земле. — Чего? — Да так, ничего. — Это я фея, что ли? — хмыкнул я. — Ага. Ты моя фея. И всегда ею будешь. *** Утром он вышел меня проводить. Но при родителях подходить не стал. Лишь издалека проводил нашу машину взглядом. Лето ещё не кончилось. Но осень всё равно уже наступила. И продлится она очень долго.